ал поэму, которую опубликовал за свой счет, называется она "Ганс Кюхельгартен". Но после двух ругательных рецензий забрал нераспроданные экземпляры и сжег. Всего было продано три экземпляра, что составляло почти весь тираж. Но он сумел пережить неудачу и много лет спустя создал знаменитые "Мертвые души". И сразу засел за продолжение, но у него не очень хорошо получалось. Работа над продолжением отняла почти десять лет, а он по-прежнему считал, что выходит чепуха. К тому же он заболел всеми этими психосоматическими хворями, которые постепенно превратились в настоящее заболевание, и в конце концов он понял, что скоро умрет, а его великое продолжение - полная херня, поэтому за десять дней до смерти он с рукописью покончил, сжег всю эту чушь в печи. Что ты об этом думаешь?
     - А что я должен думать?
     - Ты должен думать, что я продолжатель великой традиции.
     - Как скажешь, Грегори.
     - Я хочу сюда! - с жаром воскликнул он.
     - Что?
     - Я хочу жить здесь. Я хочу стать пациентом. Я хочу испытать на себе методику Линсейда. Я хочу писать!
     Бог ты мой. Это уж чересчур, совсем чересчур. Причин, по которым я не желал видеть здесь Грегори, хватало, но я не смог собраться с духом, чтобы прямо сказать ему об этом.
     - Это будет большой ошибкой, - пробормотал я.
     - Нет, нет, нет. Понимаешь, меня ведь преследуют. Кто-то где-то пишет обо мне книгу - не просто о моем прошлом, но и о моем настоящем и о моем будущем, и мне ничего не остается, как выполнять то, что написано в этой книге, проживать исгорию жизни, написанную кем-то другим. Можешь вообразить, каково мне? Ясно, что у меня один выход - остаться здесь, спрятаться, сделать вид, что я - это не я, пока не выясню, где пишется эта книга, а потом я найду автора, заставлю его отдать книгу и сожгу ее. Ясно тебе?
     Глаза у него вылезали из орбит, зубы щерились в широченной улыбке, - на мой взгляд, Грегори вполне убедительно изображал психа. И тогда я подумал: "Да пошли они все. Мне-то что? Какая мне разница? Конец ведь совсем рядом, и уже ничего не изменишь".
     - Как скажешь, Грегори.
     - Зови меня Бобом.
     Я повел его к Линсейду и Алисии, и они отнеслись к его появлению с еще большим равнодушием. Линсейд по-прежнему пребывал в эйфории и мнил себя всемогущим. Еще один трудный случай - нет проблем. Для них Грегори по-прежнему оставался Бобом Бернсом, поэтому я попытался объяснить его состояние тем, что Боб перетрудился, редактируя иллюстрированные издания, и Линсейду это объяснение очень понравилось. Грегори бессвязно бормотал о свадьбе, о сексе втроем с подружками невесты, о книге, которую о нем пишут, и Линсейд с Алисией согласились, что лучшее для него место - психиатрическая клиника.
     - Но куда нам вас поместить, Боб? - задумался Линсейд. - В клинике десять комнат и десять пациентов. О библиотеке и "Пункте связи" по понятным причинам не может быть и речи, а в хижине у нас живет писатель-преподаватель, который там прочно обосновался, поэтому я не знаю, где вы сможете чувствовать себя как дома. А нет, знаю. Думаю, вы проведете пару дней в мягкой палате.
     Почему меня согрели эти слова? Почему я не попробовал защитить Грегори? Это что - злорадство? Садизм? Мне что, хотелось, чтобы Грегори испытал мои страдания? Ну да, все так и есть, а еще это был отличный способ на некоторое время убрать его от греха подальше. И чесгное слово, Грегори остался вполне доволен: он решил, что такая мера входит в курс лечения, и доверчиво кивал, когда Линсейд принялся разглагольствовать о приятном, окутывающем мраке. Я пообещал Грегори скоро его навестить. Санитары увели его, и я остался с Линсейдом и Алисией.
     - Наш маленький литературный вечер уже приносит плоды, - гордо объявил Линсейд. - Завтра днем два члена попечительского совета приезжают в клинику, чтобы провести совещание на высшем уровне. Я многого жду от этой беседы. На ней также будет присутствовать ученый, профессор Джон Бентли. Полагаю, у вас нет желания присоединиться к нам.
     Не успел я открыть рот, как вмешалась Алисия. На этот раз она была на моей стороне.
     - Прошу вас, доктор Линсейд. Мне кажется, Грегори имеет полное право там присутствовать. Честно говоря, я на этом настаиваю.
     Похоже, Линсейду не больше моего нравилось цапаться с Алисией. Он скорчил гримасу молчаливого согласия, а я сказал:
     - Отлично. Ни за что на свете не пропущу.

28

     В кабинете Линсейда собралось шесть человек. Я сидел с "нашей" стороны стола - вместе с Линсейдом и Алисией, а на "их" стороне восседали попечители, два седых доктора в серых костюмах, один мужского пола - доктор Гаттеридж, другой женского - доктор Дрисколл. Это были люди, к которым мгновенно проникаешься доверием - оба солидные, благопристойные, трезвомыслящие, но без жестокости: таким с готовностью препоручишь заботы о себе. Попечители объяснили - правда, я так и не понял, для кого они это делали, - что им поручено провести ревизию медицинской, административной и финансовой деятельности. Они приехали для того, чтобы дать нам оценку, - точнее, они уже ее дали и теперь намерены довести до нашего сведения. По-видимому, оба попечителя присутствовали на литературном вечере, хотя я их не узнал.
     Последним членом нашего секстета, верховным судией, а для меня еще и исполнителем смертного приговора, был, разумеется, доктор Джон Бентли. Он вошел в кабинет, когда мы расселись, одарил меня пристальным, но совершенно непроницаемым взглядом. По лицу Бентли невозможно было судить о его намерениях. Однако, сев, он едва заметно, но вполне явственно мне подмигнул. Я затруднился истолковать это кривлянье. По меньшей мере странно подмигивать человеку, которого собираешься уничтожить, но, с другой стороны, если хочешь успокоить человека, дабы сделать казнь мучительней, дружеское подмигивание - самое оно.
     Серо-седая попечительница произносила монолог, от которого я поначалу несколько отвлекся, - по вполне понятным причинам.
     - Именно поэтому, взвесив все за и против, мы остались очень довольны вашими достижениями. - Обращалась она к Линсейду, но я чувствовал, что волна попечительского одобрения накрывает и нас с Алисией. - Должно быть, ваша методика вызывает определенную критику? А что не вызывает? Но нам совершенно определенно кажется, что эта методика дееспособна.
     Линсейд кивал, но не просто соглашаясь, не просто принимая комплимент. Он одобрял приятие попечителями того, что для него было очевидно с самого начала: он прав, его метода замечательна, а сам он - гений.
     - Мы очень хотим, чтобы вы продолжили свое полезное дело, - заключила доктор Дрисколл. - И мы намерены оказать вам содействие. Мы готовы помочь вам сделать доказательства успешности вашей методики более наглядными.
     Я украдкой взглянул на Бентли. Тот хранил невозмутимость. На этот раз никаких подмигиваний, вообще ничего. Я спросил себя, что он замышляет. Если "нам" действительно предстоит продолжить доброе дело, то, как подсказывает логика, он не станет разоблачать меня. Очевидно, он не сообщил обо мне этим двоим, а раз так, то, значит, разоблачение приберегает на десерт. Унизить меня в самый последний момент - это нормально, но если он ничего сейчас не скажет, то рискует выставить на посмешище не только меня, но и себя, и своих коллег.
     Доктор Дрисколл продолжала:
     - Методика Линсейда, похоже, весьма положительно сказалась на состоянии пациентов - настолько положительно, что, по нашему мнению, они готовы сделать следующий шаг: вернуться во внешний мир или по крайней мере перейти к менее строгому режиму.
     - Гм, - сказал Линсейд.
     Слова доктора Дрисколл звучали угрожающе. Я не знал, здоровы пациенты или больны, симулянты они или нет, помогает им методика Линсейда или нет, возвели мы перегородку или нет, но я по-прежнему не мог представить, что сделается с ними, если вдруг выставить их во внешний мир.
     - А кроме того, - продолжала Дрисколл, - мы хотели бы поместить в клинику новую группу пациентов, чтобы вы применили к ним свою методику.
     - Да, - сказал Линсейд. - Понимаю, понимаю.
     Я встревожился еще больше. Я совершенно не был уверен, что смогу начать заново - знакомиться с незнакомыми психами, привыкать к их выкрутасам, мириться с ними, заставлять их писать и так далее и так далее. Но при всем том я прекрасно понимал, что причина для беспокойства есть только в том случае, если я останусь в клинике, а такое немыслимо. Что, черт побери, задумал Бентли?
     Внезапно раздался ужасающий грохот, дверь распахнулась, в комнату ввалилась Карла и растянулась на полу. Словно в дешевом несмешном фарсе, она подслушивала под дверью, а та взяла и отворилась. Она что, нарочно? Карла поднялась, старательно изображая несчастную, но обаятельную героиню. Но никто не поддался ее обаянию, и менее всего - Линсейд.
     - Вон отсюда, идиотка! - рявкнул он, и Карла, прихрамывая, поплелась прочь, словно побитый спаниель.
     Линсейд принес свои извинения за непредвиденную заминку, которые были с готовностью приняты. Единственный пример шутовства в исполнении одной глупой любительницы подслушивать вряд ли мог поставить крест на всем, что уже было сказано. Линсейд заглянул в ежедневник, обсудил с попечителями сроки, организационные вопросы и финансы, после чего совещание стремительно покатилось к завершению. Попечители еще раз пообещали держать руку на пульсе и назначили дату второго совещания, на котором согласуют все детали, после чего собрали свои бумаги, закрыли портфели и вознамерились пожать руки и удалиться.
     Я все еще не мог поверить. Неужели мне действительно удастся выйти сухим из воды? Неужели Бентли проделал весь этот путь просто для того, чтобы посидеть тут и помолчать? Нет, конечно нет.
     И он очень тихо произнес:
     - Есть один маленький вопрос, поднять который я считаю своим долгом. Хотя уверен, что это ничего не значащий пустяк.
     Неужто он и в самом деле считает, что моя судьба ничего не значит? Неужели он действительно думает, что я - пустяк? И как он собирается это проделать? Насколько мучительное меня ждет разоблачение? Застыв от ужаса, я смотрел, как он достает из кармана пиджака безупречно чистый конверт, а из конверта - пару ксерокопированных листов.
     - Здесь у меня копия рецензии на книгу "Расстройства". Ее намерен опубликовать влиятельный, хотя и малотиражный кембриджский журнал. Мне кажется, рецензия заслуживает нашего внимания.
     Я был окончательно сбит с толку. Ведь хватит простого разоблачения, простой констатации факта, простого обвинения во лжи и обмане. Зачем Бентли понадобилось так изощряться?
     - У меня единственный экземпляр, так что, наверное, будет лучше, если я зачитаю вслух, - сказал он.
     Остальные понимали не больше моего, но никто не собирался противиться. Бентли принялся читать, пустив в ход свой самый проникновенный, самый аристократический голос:
     - Некоторые читатели утверждали, что у них возникали сложности с первой книгой Грегори Коллинза "Восковой человек". Ясно, что эта книга отчасти иронична, отчасти предельно серьезна, отчасти это настоящий фарс; трудность крылась в том, чтобы распознать, что есть что. Иными словами, хотя читатели зачастую находили книгу комичной, они, как правило, точно не знали, смеются ли они вместе с автором, над автором или же автор смеется над ними. Некоторым читателям эта неопределенность представлялась восхитительной, но у большинства возникло более естественное желание - понять намерения автора, выяснить, что же он хотел сказать.
     И в антологии "Расстройства", последней книге с именем мистера Коллинза на обложке (необходимость такой формулировки станет ясна позже), двусмысленность тоже присутствует, но эта книга полна столь изящной, столь безжалостной, столь яростной иронии и такого литературного озорства, что подобная неопределенность не только сохранила свою восхитительность, но и стала самой сутью книги.
     Мистер Коллинз создал абсурдный в своей дотошности литературный текст. Считается, что эта книга - результат усилий нескольких пациентов экспериментальной лечебницы для душевнобольных, известной под названием "Клиника Линсейда". Книгу предваряет вступление пресловутого доктора Эрика Линсейда, предполагаемого руководителя клиники, и это не что иное, как поразительно забавная и предельно серьезная пародия на психиатрические банальности. Следует заметить, что мистер Коллинз нашел способ устроиться на работу в клинику вышеупомянутого доктора Линсейда. В своем замечательно дурно написанном предисловии он сообщает, что его работа заключалась в том, чтобы разбудить в пациентах творческие способности, и с работой этой он справился не слишком хорошо. Нам дают понять, что данная книга - просто выдержки, лишь верхушка огромного айсберга маниакальных литературных усилий пациентов. И выдержки эти замечательно, восхитительно ужасающи.
     В книге собрано все хорошее и плохое, все неотразимое и предосудительное, все прекрасное и возмутительное, все интригующее и смехотворное, что только есть в современной экспериментальной литературе; иногда это непристойно, иногда пошло и банально. Те или иные отрывки находятся в полном согласии со всеми современными канонами от Берроуза до Арто, от Батая до Роб-Грийе, от Гюисманса до Фрейда, не обошлось и без Кафки, де Сада, Беккета и прочих.
     Иногда текст поражает своим честным или, по крайней мере, убедительным проникновением в нестойкий человеческий разум, своего рода психотическое чревовещание; но столь же часто мистер Коллинз метко бьет по нашим смеховым точкам, доставляя воинственное, сатирическое, непристойное, интеллектуальное удовольствие. Некоторые части книги поразительно смешны, и все они необузданно, декадентски изобретательны.
     На первый взгляд кажется, что эти безумные голоса образуют некое единство, якобы независимое от бремени здравомыслия. Будь оно и в самом деле так, можно было бы ограничиться брюзжанием по поводу такой самонадеянности авторов книги. Но мистер Коллинз куда более самонадеян и более изворотлив. Читателя вдруг осеняет, что, несмотря на всю свою изобретательность и виртуозность, мистер Коллинз не может достоверно сопоставить все эти различные голоса с конкретными личностями. Мы чувствуем, что он откусил больше, чем способен проглотить. Но дальше, страница за страницей, - о, какой же нас охватывает трепет, когда мы понимаем это! - становится ясно, что именно в этой размытости голосов и кроется вся суть. К читателю медленно приходит понимание, что все эти голоса вовсе не претендуют на индивидуальность. На самом деле они есть единое целое. И мы имеем дело вовсе не с чревовещанием, но с монологом. Если хотите, мистер Коллинз словно проговаривает все строчки, и проговаривает их про себя. Пациентов не существует, как и "настоящего" Грегори Коллинза не существует. Вымышленный автор заперт в психлечебнице собственной головы, его мозг - своего рода литературный сумасшедший дом. Автор - единственный пациент, а книга - лишь вдохновитель. Все, что мы читаем, - это слова, слова, слова. Эта книга - записки литературного сумасшедшего, и она великолепна.
     Бентли положил листки на стол Линсейда. Никто не шелохнулся. Я и не знал, что бывают такие непроницаемые лица, какие смотрели сейчас на Бентли.
     - Не понимаю, что все это значит, - сказал доктор Гаттеридж.
     Полагаю, он говорил от имени всех нас, но откровение Бентли настолько отличалось от того, чего я ожидал, что я бросился в многословное наступление.
     - Ну разве не очевидно, что это полная чушь? - воскликнул я. - Неужели вы в самом деле пытаетесь сказать, что я все это выдумал, что это я написал "Расстройства" от начала до конца? Что это всего лишь роман?
     - Я этого не говорю, - ответил Бентли. - Но кое-кто говорит.
     - И вообще, кто написал эту рецензию? - спросила Алисия.
     - Некто по имени Майкл Смит, - сказал Бентли. - Мне это имя незнакомо.
     И он вновь мне подмигнул. Меня прошиб пот. Где он взял эту рецензию? Почему она подписана моим именем? Кто ее написал? Зачем Бентли это делает? Чего он добивается?
     - Совершенно очевидно, что это не так, - упорствовал я. - Я не придумал эту клинику. Я не придумал доктора Линсейда. Я не придумал пациентов.
     - Верно, в этом рецензент определенно ошибается. Но он выдвигает более простое и более тяжкое обвинение: "Расстройства" - не творение коллективной патологии, но произведение, написанное одним человеком.
     - И это очевидная не правда! - возразил я с горячностью. - Зачем мне так поступать? Зачем кому-либо вообще так поступать? Какой в этом смысл?
     Бентли картинно пожал плечами.
     - Ну, - медленно и весомо сказала доктор Дрисколл, - например, затем, чтобы получить финансовую поддержку. Беспринципный врач мог, полагаю, нанять профессионального писателя, чтобы тот создал искусный текст, а потом этот беспринципный врач приписал бы произведение пациентам, чтобы доказать действенность своей методики лечения, - вот, так сказать, больные излечились.
     Для меня эти слова прозвучали настоящей абракадаброй, словно прямиком явившейся из "Алисы в стране чудес".
     - Я могу показать рукописи, - возразил я и тут же понял, что не могу. Рукописи находились у Грегори или издателя. Да и если хорошенько подумать, очевидно, что эти тысячи машинописных листов ровным счетом ничего не доказывают. - Все это ерунда, - упорствовал я. - Я могу пройти проверку на детекторе лжи. Да какую угодно проверку.
     И тут же пожалел о сказанном. Бог знает, что покажет детектор лжи. Вдруг он распознает, что я не тот, за кого себя выдаю? К счастью, никто не принял мои слова всерьез.
     Доктор Гаттеридж повернулся к Бентли:
     - Вы просите нас поверить, что утверждения, выдвинутые в рецензии, истинные?
     - Я ни о чем не прошу, - ответил Бентли.
     - Но вы говорите, что "Расстройства" могут оказаться... как это... литературной мистификацией?
     - Я просто познакомил вас с текстом, - ответил Бентли. - В мои намерения не входит склонять вас к той или иной его интерпретации.
     Линсейда словно сразил паралич: казалось, что он хотел предаться буйству и неистовству, но смог сдержаться, вогнав себя в ступор. На его защиту бросилась Алисия.
     - Извините, - сказала она. - Несколько минут назад вы были полностью удовлетворены. Мы уверенно продвигались вперед. И я не понимаю, что может изменить одна остроумная рецензия. Это всего лишь мнение одного человека, и мы знаем, что оно ошибочно.
     - Ничего такого я не знаю, - сказала доктор Дрисколл.
     - Это действительно меняет многое, - согласился доктор Гаттеридж. Он взял рецензию, будто надеясь отыскать в ней скрытые подсказки.
     - Мы понимаем, - продолжала Алисия. - Мы прекрасно понимаем ваше положение, но все-таки...
     Она пыталась говорить бодро, словно сам факт понимания их положения каким-то образом подразумевал, что мы находимся по одну сторону баррикад. Но было очевидно, что это совсем не так и попечители ни в чем не убеждены.
     Доктор Гаттеридж повернулся к Бентли:
     - Позвольте выразиться проще. Вы сами считаете, что текст "Расстройств" написан одним человеком?
     Бентли сквозь стиснутые зубы втянул в себя воздух. Демонстрировал всю трудность вопроса. Показывал, что он не из тех, кто принимает скоропалительные решения, приходит к поспешным выводам. Давал понять, как он осторожен, вдумчив, авторитетен. Но в конце концов ему пришлось ответить:
     - Если вы настаиваете, если вы действительно хотите знать мое мнение, то думаю, что так оно и есть.
     - Значит, вы считаете, что мистер Коллинз сам написал "Расстройства" от начала до конца?
     Бентли выставил ладони:
     - Он очень умный, очень находчивый и очень убедительный молодой человек. И если не он, то кто еще?
     Доктор Дрисколл и доктор Гаттеридж кивнули. Вот этому человеку они могут доверять - он ведь один из них, к его мнению можно отнестись всерьез. Я едва сдерживал ярость. Да что случилось с этими людьми? Как они смеют думать, будто я - автор этой книги, я - едва способный связно написать два абзаца? Да и какая разница, способен или нет, если я просто-н