ли бы на его месте был кто-то другой, я бы смутился оттого, что знакомый застукал меня в унылой должности продавца; но я был уверен, что чем бы Грегори ни занимался, его работа еще неинтересней и тоскливей, чем моя, так что искренне обрадовался ему. А он также горячо отозвался. Грегори кинулся ко мне словно к старому доброму другу. Возможно, полагал, что сожженные книги связали нас нерушимыми узами.
     - В шикарном же местечке ты осел, - сказал он. - Похоже, дела у тебя идут.
     Бедный старина Грегори.
     - Идут, - согласился я. - А как ты? Чем занимаешься?
     - Преподаю, - мрачно сказал он; мое чувство превосходства не дрогнуло.
     - В Лондоне?
     - Нет, в Харрогите <Фешенебельный курорт в графстве Йоркшир.>. В классической школе. Одна из самых позорных. Преподаю историю.
     Да, все идеально соответствовало моим предположениям.
     - Ну и как? - спросил я.
     - Здоровско, - сказал он. - Знаешь, учительство - это мое. Я всегда буду преподавателем.
     Я чувствовал себя все лучше и лучше.
     - А что привело тебя в Лондон?
     Грегори хмыкнул, и вид у него стал несчастный.
     - Лондон, - недовольно проворчал он. - Ехал в такую даль, чтобы встретиться с одним человеком, а этот мерзавец не пришел. Сказался больным. Я потребую извинений.
     Он расхаживал по магазину, открывал шкафчики, доставал самые дорогие экземпляры: книгу Уиндема Льюиса с подписью автора, письмо Гертруды Стайн. Казалось, они его заинтересовали, но он обращался с ними так, как мог бы обращаться с утренней газетой.
     - Мне нужно убить до поезда пару-тройку часов. Не хочешь хлебнуть пивка после работы?
     Я согласился. На вечер у меня, как обычно, ничего особенного не планировалось, хотя я не знал, о чем нам с ним говорить. Я сильно сомневался, что у меня есть много общего со школьными учителями из Харрогита. Магазин закрывался через час, и я рассчитывал, что Грегори уйдет и вернется к концу, но он проторчал до самого закрытия, безо всякого почтения обращаясь с самыми ценными и дорогими раритетами. Джулиан Соммервиль косился на него с легким неодобрением, но воспитание и врожденная робость не позволяли ему одернуть Грегори. Наконец я с облегчением вытащил Грегори из магазина и повел в ближайший паб. Он влил в себя половину кружки одним глотком и одобрительно причмокнул:
     - Неплохо для эля, сваренного на юге.
     Его повадки заскорузлого северянина, очутившегося в Лондоне, раздражали еще сильнее, чем в Кембридже.
     - Ну что, ты продолжаешь выступать на сцене? - спросил он.
     - Нет, конечно, - ответил я. - Думаю, я вышел из этого возраста.
     - Правильное решение, - хмыкнул Грегори. Знаешь, нам стоит глотнуть шампанского. Не подумай только, что я его шибко люблю.
     - Есть что отметить? - поинтересовался я.
     Я спросил себя, уж не нашел ли он добрую йоркширскую женщину, которая согласилась выйти за него замуж, хотя такое предположение и казалось мне невероятным.
     - По совести говоря, Майкл, я тебе слукавил. Я стараюсь об этом не болтать, но вообще-то я приехал в Лондон на встречу с издателем. С моим издателем.
     - У тебя есть издатель?
     - Ну да, я и говорю.
     - И что ты намерен опубликовать, учебник истории?
     - Нет, роман.
     Грегори Коллинз и литература по-прежнему не связывались в моей голове.
     - Но я думал, ты сжег свой роман.
     - Я сжег один роман. Но ведь никто не запрещает написать несколько. Первый оказался говенным. А этот чертовски хорош, если можно так говорить о своей книге.
     - Так это же здорово. Поздравляю.
     Я надеялся, что голос мой звучит убедительно. И действительно - здорово, особенно для Грегори, и чего ради мне огорчаться из-за его маленького успеха? Я же не собираюсь соревноваться с Грегори Коллинзами нашего мира. И все же радости в моем голосе было, похоже, маловато.
     - Как называется? - спросил я.
     - "Восковой человек".
     - Хорошее название.
     - А мне не шибко нравится, - сказал Грегори. - Хочу поменять на что-нибудь с номером, вроде "Бойни номер пять", "Уловки-22", "Баттерфилда, 8" или "Выкликается лот 49" <Романы Курта Воннегута, Джозефа Хеллера, Джона О'Хары и Томаса Пинчона соответственно.>.
     - Зачем? - спросил я.
     - Сам не знаю. Просто мне кажется, что названия с числом привлекают взгляд. Но издатели говорят, что это глупо.
     - Наверное, им виднее, - сказал я.
     - Мне бы твою уверенность.
     - О чем книга?
     - В двух словах не расскажешь, - ответил Грегори, и я перевел дух.
     - Тогда прочту, когда выйдет.
     - Обязательно почитай. Это серьезная книга, - сказал он. - Мрачная книга. Но смешная. И такая очень умная, такая очень ироничная, с кучей всяких литературных шуток и розыгрышей. Мне нравится хорошая литературная шутка. А тебе, Майкл?
     В тот момент вопрос показался мне довольно невинным.
     - Еще бы, - ответил я. - Значит, собираешься бросить преподавание?
     - Нет-нет. Я не хотел бы превратиться в напыщенного профессионального писателя. Я же сказал, учительство - это мое. К тому же, как я брошу работу? За книгу мне ни хрена не заплатят. Ты не поверишь, но они даже нормальной фотографии не сделают. Я разговаривал сегодня с их профурсеткой, так она вякнула, что я должен прислать им фотку, щелкнутую на каком-нибудь мудацком отдыхе. А я сказал, что это очень недальновидно с их стороны. Знаешь, говорят, Трумэн Капоте <Трумэн Капоте (1924 - 1984) - американский писатель.> своим успехом обязан той сексуальной карточке, где он сидит под пальмой или под чем-то там. Если бы они поместили снимок, сделанный на мудацком отдыхе, его карьера наверняка не сложилась бы.
     От этой мысли Грегори погрустнел, словно уже предвидел провал книги, словно уже понимал, что публикация романа может оказаться не таким уж радостным событием. Я по-прежнему почти ничего не знал о Грегори и еще меньше - о его творчестве, но мне показалось странным, что образцом для подражания он выбрал Трумэна Капоте.
     - Так закажи снимки у профессионального фотографа, - предложил я, но этот совет не вызвал у него особого восторга:
     - А какой смысл, с моей-то рожей? Я же знаю, что я урод.
     И вид у него сделался совсем несчастный. А я снова удивился. Грегори, безусловно, прав, красотой он не блещет, но если учесть, как мало он старался выставить себя в привлекательном свете, то резонно предположить, что собственная некрасивость доставляет ему удовольствие.
     - Вот ты - другое дело, - угрюмо сказал он.
     - Правда?
     - Да. Ты у нас красавчик. У тебя наверняка куча девчонок.
     - О да. Тысячи.
     - Могу поклясться, выглядишь ты получше моего.
     И снова он был прав, но согласие лишь ухудшило бы ему настроение, поэтому я промолчал. Наверное, можно было бы объяснить ему, что он делает не так, предложить отрастить волосы и не носить одежду, которая уже лет двадцать как вышла из моды, но у меня не было желания играть в Генри Хиггинса <Персонаж пьесы Бернарда Шоу "Пигмалион", который обучает Элизу Дулиттл правильному произношению и хорошим манерам.>.
     - Но, увы, я не Трумэн Капоте, - сказал я, купил нам еще выпивки и попытался сменить тему:
     - Видишься с кем-нибудь из колледжа?
     - Да ни с кем, - ответил Грегори. - Хотя вот собираюсь связаться со стариной Бентли. Хочу послать ему корректуру своей книги, попрошу написать отзыв для обложки.
     - Думаешь, книга тогда будет лучше продаваться?
     - Не знаю. Если бы я был на ты с Энтони Берджессом, попросил бы его, а так...
     Мрачное настроение Грегори оказалось заразным. Выяснилось, что единственный способ продлить совместный вечер - хлестать спиртное. Что мы и сделали. Пьяный Грегори не стал менее угрюмым, зато мне выпивка прибавила терпимости. Разговор наш далеко не продвинулся. Грегори стойко придерживался двух тем: своей книги и своей уродливости.
     - Наверняка ты охереть как получаешься на фото, правда? - спросил он.
     Я вынужден был признаться, что да. Фотогеничность - еще одно бесценное свойство, которым наделила меня судьба.
     - И тебе в самом деле нравятся литературные розыгрыши, да? - не унимался Грегори.
     Я повторил, что так и есть, - но лишь из-за смутного ощущения, что слова эти хоть немного развеют его тоску.
     - Старик, окажи мне услугу. Дай мне свою фотку, а? Пошлю в издательство и скажу, что это я.
     - Что? - спросил я.
     - Да они там жопу от локтя не отличат, а встречался я только со своим редактором, да и писатели никогда не похожи на свои рекламные фотографии.
     - О чем ты говоришь? Хочешь, чтобы я выдал себя за тебя?
     - Да не будешь ты выдавать себя за меня. Твоя фотография мне нужна лишь для того, чтобы читающая публика подумала, что я вполне себе такой симпатяга.
     К тому времени мы основательно надрались, и после настойчивых приставаний Грегори я согласился, что идея довольно забавная. Однако фотографию свою давать я не собирался. Я знал, что к утру протрезвею и эта идея перестанет казаться мне такой уж забавной. Наконец Грегори взглянул на часы, занервничал и сказал, что опоздал на последний поезд до Харрогита, и не пущу ли я его переночевать? С тоской подумав, что не вправе отказать ему в такой малости, я ответил, что он может устроиться на полу.
     Последним поездом метро мы отправились в мою жалкую комнатенку, и пока я варил кофе, Грегори рыскал по коробкам с фотографиями, стоявшим на каминной полке. Мне хватало педантичности, чтобы запечатлевать свое прошлое, но не хватало, чтобы как-то рассортировать его, поместив снимки в альбом или разложив в определенном порядке. Грегори достал мой довольно унылый портрет, впрочем, не такой уж и дурной - театральный фотограф сделал снимок для афиши, когда я участвовал в постановке "Местного стигматика".
     - Но послушай, - способность к мышлению не окончательно покинула меня, - а как же друзья и родственники? Они ведь увидят твое имя и мою фотографию. И решат, что это странновато.
     - Да не будь ты идиотом, старик. Родичам я ничего не скажу. Они и так считают меня пидором, потому что я учился в университете. Если они пронюхают, что я написал книгу, а особенно если узнают, о чем она, дома меня просто линчуют.
     Я спросил себя, что же такого шокирующего в его книге, но любопытство мое продлилось не долее секунды.
     - Но ведь на книге все равно будет стоять твое имя, - сказал я.
     - Ну и что? Ты, наверное, удивишься, Майкл, но, в общем и целом, мои родичи не проводят время в книжных магазинах или за чтением литературных рецензий. А если им вдруг доведется увидеть книгу с моим именем, они просто скажут: "Забавно, этого писателя зовут так же, как нашего Грегори".
     - И разумеется, там будет моя фотография.
     - Вот именно!
     Грегори произнес это с ликованием, словно ему удалось донести смысл до самого тупого из своих учеников. Я же, несмотря на туман в голове, был уверен, что привел далеко не все возражения, но, черт возьми, было уже поздно, я был пьян, и мне надоело спорить. Я разложил для Грегори спальный мешок, упал на свою узкую односпальную кровать и провалился в свинцово-пьяную мглу.
     Когда на следующее утро я проснулся, Грегори Коллинза уже не было. Он забрал фотографию и оставил записку, пообещав пригласить меня на презентацию своей книги, если, конечно, эти сволочи устроят презентацию, во что он лично не верит ни секунды. В холодном утреннем свете меня одолели еще большие сомнения, но я сказал себе, что он передумает, когда доберется до дома. В любом случае я понимал, что связаться с Грегори не смогу. Я не знал ни его адреса, ни в какой школе он преподавал, не знал названия издательства; а самое главное - я не горел желанием заниматься его поисками. Это было бы уж слишком. Так что я просто-напросто выкинул тот случай из головы. Решил, что Грегори Коллинз - из тех людей, кто изредка мелькает в жизни, но так и не становится другом и уж точно не играет большой роли в судьбе. Это глупость или что?

3

     Я так толком и не понял, о чем роман Грегори Коллинза "Восковой человек", и, насколько мне представлялось, этого не поняли все рецензенты. Да, я его прочел, и да, его рецензировали - если и не широко, то достаточно, и хотя большинство критиков не смогли в нем разобраться, все почему-то единодушно решили, что роман весьма неплох.
     Если бы меня спросили заранее, какого рода книгу можно ожидать от Грегори Коллинза, я ответил бы: жесткую и бесстрастную, реалистичную и городскую; местом действия он, скорее всего, выберет какой-нибудь северный городок, а главным героем - учителя истории, преданного своему делу. Но мне уже тогда следовало бы понять, что Грегори Коллинз - человек, который опровергает любые ожидания.
     Книга начинается с того, что герой, у которого нет имени, положения, возраста и свойств, вдруг обнаруживает, что запаян в огромную глыбу белого воска и не может пошевелить даже пальцем. Уши у него забиты воском, и потому он не может слышать, глаза у него залеплены воском, и потому он не может видеть, а что касается запаха и вкуса, то наверняка они ему тоже недоступны, хотя в книге ничего об этом не говорится. Человек не может говорить, хотя каким-то странным образом может дышать.
     Делать человеку нечего, а потому он размышляет и философствует. Для начала спрашивает себя, кто он, где он и как он сюда попал. Ответов на эти вопросы у него нет, поэтому я заключил, что у человека проблемы с памятью, но человек осознает: раз он способен задавать вопросы, значит, он когда-то жил вне этой восковой глыбы и в прежней жизни у него имелись представления о бытии и языке.
     Такие философские, или, осмелюсь сказать, онтологические, рассуждения занимают добрую половину книги, хотя, по счастью, они разделены на сравнительно короткие главы, перемежающиеся чуть более оживленным повествованием. Читатели, которым не понравилась книга, заявляли, что нефилософские главы - самая обычная порнография: мужчина, который мог быть, а мог и не быть человеком из восковой глыбы, совершает в этих главах все мыслимые сексуальные действия с мужчинами, женщинами, животными и предметами в самых разнообразных сочетаниях. Наверное, именно из-за этих эпизодов Грегори и не хотел, чтобы его родные прочли книгу.
     Лично мне книга тоже не особенно понравилась, она показалась мне слишком замысловатой, причем порнографические эпизоды были не менее зубодробительны, чем философские, но тем не менее у меня осталось впечатление, что роман неглупый и даже тонкий. Пусть читался он безо всякого удовольствия, но, по-моему, в нем вполне гармонично сочетались высокое и низкое, философия и похоть, а это ведь и требуется широкой публике. Философские места были вполне серьезными, а сексуальные эпизоды производили дурманящее, галлюциногенное воздействие, которое в те времена еще являлось привлекательным.
     Роман не стал бестселлером и не имел шумного успеха, а Грегори Коллинз не стал звездой на литературном небосклоне, но о книге говорили как об увлекательном и актуальном феномене нового интересного писателя. Можно ли требовать чего-то большего от первого произведения?
     Свой экземпляр я получил непосредственно от автора - за несколько недель до публикации. Грегори оказался прав по поводу презентации и в прилагаемой записке приносил свои извинения. Я немного удивился, что он знает мой адрес; впрочем, он ведь побывал у меня в комнатенке. К сожалению, жил я все там же. В моей жизни вообще ничего не изменилось: та же работа, та же подружка, та же неудовлетворенность. Грегори подписал книгу: "Майклу, в благодарность за помощь в улучшении моего имиджа". Понятное дело, на задней стороне обложки красовалась моя фотография, хотя и попорченная излишним контрастом и зерном.
     Странно было видеть себя на книжной обложке. Конечно, я удивился, что Грегори решился на такое, но в целом я для себя заключил, что ничего страшного не случилось. Литературные и всякие такие мистификации - вещь довольно безобидная. Если это и называется обманом публики, такой обман - далеко не самый жестокий и опасный. И все же забавно было видеть, как невзрачный Грегори Коллинз обратился в угрюмого красавца с тонкими чертами.
     Никаких неприятностей я не предвидел. В конце концов, это же только книга. Сколько экземпляров удастся продать? Сколько человек обратят внимание на мое лицо? Ведь вряд ли на меня нападет толпа обезумевших фанатов Грегори Коллинза. И если когда-нибудь обман вскроется, мы всегда сможем сознаться и сказать, что хотели устроить розыгрыш, - может, не слишком смешной и слишком глупый. Но он же не заслуживает виселицы, правда?
     Зато Никола восприняла новость совсем в ином свете. В университете она Грегори не знала. В каком-то смысле Кембридж - не маленькая деревня, а Грегори - не самый общительный человек.
     - Ты с ума сошел! - воскликнула Никола, когда я показал ей "Воскового человека". - Тебя использовали.
     - Думаешь?
     - Конечно. Этот Коллинз воспользовался твоим лицом, чтобы набрать побольше очков. Это гнусно.
     Похоже, Никола считала Грегори чем-то вроде сподвижника сатаны. Хорошо бы им познакомиться, усмехнулся я про себя.
     - Но это же просто шутка.
     - Не самая остроумная, - упорствовала Никола. - Все равно что невзрачная писательница средних лет воспользуется фотографией хорошенькой юной манекенщицы, чтобы ее книги лучше продавались. Что бы ты сказал тогда?
     - Ну, я бы сказал, что это тоже шутка.
     - И ты бы не назвал эту выходку потворством фашистской системе ценностей, основанной на физической красоте?
     - Ой, нет, вряд ли, - признался я.
     - А если ты решишь сам написать книгу?
     - Никола, обещаю. Нет - клянусь никогда не писать книг.
     А затем она принялась листать книгу. Столь бурной реакции я не ожидал.
     - Дрянь, - сказала она. - Дрянь и ерничество. Знаю я эту книгу. Я ее читала. В рукописи читала. Она была в моей "отстойной папке". Я отвергла ее сразу. Редкостная чушь.
     - Может, оно и так, - сказал я.
     Литературный гений Грегори обсуждать не хотелось.
     - Но это по крайней мере чушь, которую можно публиковать. Чтобы стать издателем, мне надо бы научиться отличать чушь, которую можно публиковать, от чуши, которую публиковать нельзя. И скорее всего мне это не удастся.
     От этой мысли Никола помрачнела, и я понимал почему. Вечер был испорчен. Мы договорились никогда больше не упоминать ни Грегори, ни его книгу. Условие не показалось мне обременительным.
     Мы с Николой продолжали вести нашу довольно пустую жизнь и поддерживать довольно пустые отношения. Каждому требовалось что-то иное, и хотя мы прекрасно понимали, как можно изменить жизнь к лучшему, до рискованных и неприятных шагов мы еще не дозрели. Мы знали, что довольствуемся малым, но все же это было намного-намного больше, чем ничего.
     А потом вдруг объявился Грегори. В конторе раздался звонок, я снял трубку и, услышав "Привет, Майкл, как дела?", даже не понял, кто это. Грегори начисто выветрился из моей памяти. Я решил, что это просто фамильярный клиент. Но затем все разъяснилось, и я спросил, как продается книга.
     - Говорят, средне, - сварливо ответил Грегори.
     - Что ж, если моя фотография дала хотя бы небольшой вклад в эту среднюю продаваемость, то я очень рад.
     - Знаешь, было много прецедентов, - сказал Грегори оправдывающимся тоном, что, на мой взгляд, было совершенно лишним. - Томас Пинчон послал комика получать вместо себя литературную премию, а Энди Уорхол отправил своего пародиста читать лекции по стране.
     Я прекрасно понимал, что Грегори пытается оправдаться или объясниться, но, по мне, так никаких оправданий или объяснений не требовалось.
     - Да не переживай, - ответил я, - все в порядке.
     Но я чувствовал, что Грегори клонит к чему-то важному и зловещему, с его точки зрения.
     - Нет, далеко не все в порядке, Майкл, и мне позарез нужен совет и твоя помощь.
     Да, заявление и впрямь прозвучало зловеще. До сих пор Грегори прекрасно обходился без моих советов.
     - Меня пригласили выступить с чтением, - сказал он. - В Брайтоне. Читать отрывки из книги и подписывать экземпляры читателям.