руку  к  при„мнику  и  ищу Паваротти.  Его  нигде  не  было.  Пришлось
довольствоваться  другим тенором - Карузо. Из  комментария диктора мне стало
известно,  что "этот  величайший певец вскроет  сейчас трагедию  и  отчаяние
разлюбленного  мужа". Вскрыть тот не успел  ничего, потому что наш с Нателой
"Додж"  вкатился  наконец в  тоннель - и захрипевшего в  н„м тенора пришлось
выключить.





50. Жизнь моя не стоит цента, оттого она дороже


     Крохотные   промежутки   между  манхэттенскими   каньонами  были  густо
просыпаны ночными зв„здами.
     Как всегда  при  въезде  в Манхэттен, у  меня  возникла  уверенность  в
осуществимости бессмертия.  Прич„м -  без  санкции Бога,  к  которому нет  и
надобности  взывать  среди небоскр„бов. Другое дело - петхаинские катакомбы,
где прошла моя  прежняя  жизнь, наполненная каждодневными попытками привлечь
Его внимание.
     Я  снова   включил  радио.   Внезапную  л„гкость  духа  мне  захотелось
приправить негритянским блюзом. Вместо блюза "Ч„рный канал" передавал дебаты
из ООН, где, по словам диктора, через полчаса завершалось заседание комиссии
по  апартеиду.  Диктор попросил  не менять станции  - подождать. Обещал, что
резолюция будет принята единогласно. Я не  стал ждать  -  выключил.  Надумал
напеть себе сам и вспомнил строчку из песни подмосковных рокеров: "Жизнь моя
не стоит цента, оттого она дороже!"
     Тормознув на красном сигнале светофора, я увидел  на перекр„стке дюжину
юных негров, которые всем  своим видом  внушали  автомобилистам, что  цент и
есть красная цена любой человеческой жизни.  Вооруж„нные щ„тками на  длинных
палках, они шмыгали  между скопившимися  машинами и,  требуя  взамен доллар,
чиркали ими  по  ветровым ст„клам. От  этого ст„кла становились грязными, но
никто  не  осмеливался отказываться  от  услуг, подозревая,  что чистильщики
оснащены не только пористыми губками.
     Мне  достался  самый рослый. С  такими тяж„лыми надбровьями  и с  таким
характерным выражением лица, что если  бы  пророк  Моисей  увидел  его  даже
мельком,  шестую заповедь,  о неубиении, он на  своих скрижалях  заклеил  бы
толстым скотчем.
     Прямо в глаза мне негр шл„пнул щ„ткой и сильно е„ придавил к стеклу. Из
губки  потекла жижа,  которую чистильщик  размазал.  Единственное оправдание
этой  услуги пришлось  усмотреть  в  том,  что  лицо  его пропало  из  виду.
Ненадолго.  Откинув вниз  каменную  челюсть, оно объявилось  мне  в  окне  и
скривилось в грозной улыбке:
     -- Один доллар, сэр!
     Я поспешно запустил руку в карман и обомлел:  вспомнил, что  все деньги
отдал Амалии. Так и сказал:
     -- Деньги у Амалии.
     Негр просунул челюсть в кабину и остался недоволен:
     -- Амалия лежит в гробу, сэр!
     -- Не думаю, но у меня нет ни цента, -- объяснил я.
     -- Я помыл тебе стекло! -- напомнил он.
     -- Вижу, -- соврал я. -- Но мне заплатить нечем.
     Подумал над сказанным и обнаружил, что неправ: снял с зеркальца  Христа
и, прикинув, что  стоит Он не меньше доллара, протянул Его  чистильщику. Тот
щ„лкнул огромным пальцем по кресту и отбросил его в кузов:
     -- Подбер„шь и воткн„шь себе в жопу, сэр!
     -- Не веришь в Христа? -- удивился я.
     -- Я верю только в то, что тебе надо врезать!
     -- Получается, веришь в Аллаха? -- рассудил я.
     -- Я никому не верю, сэр ты сраный!
     -- Даже евреям? -- засмеялся я нервно.
     -- А ты жид?!
     -- Немножко, -- поосторожничал я.
     -- Молоток! -- кликнул он дружка. -- Тут жидовская срака!
     Молоток занимался соседней машиной - поганил на ней  стекло, а водитель
держал в руке на отл„те доллар.
     -- Сделай сам, Крошка! -- откликнулся Молоток.
     -- Как же с деньгами, сэр? -- вернулся ко мне Крошка.
     -- Денег нету. Но  я бы тебе их не  дал в любом случае! -- выпалил  я и
подумал, что в следующий раз проголосую не только за свободу ношения оружия,
но и за право на насильственный аборт.
     Вспомнив,  однако, что до голосования надо  дожить,  я вскинул глаза на
светофор: по-прежнему красный. Негр просунул в кабину  левую лапу, подн„с е„
мне к носу и  сомкнул все пальцы  кроме среднего, который - по  размеру - не
имел права так называться.
     Если бы меня оскорбляли  пальцем уже не второй раз  в течение дня, я бы
прикинулся  перед собой,  будто бездействие есть высшая  форма действия. Тем
более,  что  вытянутый  палец свидетельствует  о  прогрессе  цивилизации  по
сравнению   с  допотопными  временами,  когда  люди  не  умели  прибегать  к
эвфемизмам и просовывали в окна не символы, а оригиналы.
     Взвесив обстоятельства, я решил, однако,  не  прикасаться  к чудовищу с
грязным ногт„м - и  как только светофор  вспыхнул зел„ным, а  машины впереди
меня  сдвинулись  с места,  я  быстро поднял стекло,  защемил  в н„м  лапу с
оскорбившим меня пальцем и нежно надавил на газ.
     Лапа сперва растерялась, но сразу же судорожно забилась по той понятной
причине, что следующие мгновения могли оказаться для не„ нел„гкими.
     "Додж"  медленно набирал  скорость,  и Крошка,  не  желая  расстаться с
застрявшей  в н„м рукой, побежал  рядом. Прич„м, бежал  задом, поскольку эта
рука, которою  он, видимо, дорожил, была  левая. Я  планировал освободить е„
перед самым поворотом, но она на это не надеялась и паниковала, тогда как е„
владелец громко  матерился.  Что, кстати, опять же  приятно  напомнило мне о
прогрессе, проделанном цивилизацией  с тех пор, когда люди не обладали даром
речи и выражали гнев непосредственно в описываемых ругательствами действиях.
     Достигнув перекр„стка, я, согласно плану, приспустил  окно  и, позволив
лапе выпорхнуть, навалился на газ.





51. Роскошная привычка невзывания к Богу


     В  следующее же  мгновение мне пришлось  совершить  движение  столь  же
резкое  -  тормознуть. Подставившуюся  мне задом "Альфа"  застыла  вдруг под
красным сигналом светофора.
     Я  защ„лкнул  кнопки на  дверцах  и  -  в ожидании  ужасных  событий  -
отвернулся назад. Словно в кузове меня ждали неотложные дела.
     Я, кстати,  наш„л чем  заняться: Натела опять съехала вбок - и пришлось
вернуть гроб к  центру. Почти тотчас же я услышал и стук в стекло. Сначала в
боковое, потом  и в ветровое. Стук сопровождался изобретательной руганью,  в
которой многие образы поразили меня цветистостью.
     Тем  не менее, я притворялся,  будто в  кузове дел  у меня прибавилось.
Встав коленями на сиденье и развернувшись назад, я принялся накрывать Нателу
крышкой гроба - защитить е„ в случае прорыва моей обороны.
     Прорыв обороны был  делом времени, потому что, во-первых,  в ветровое и
боковые ст„кла стучалась уже вся орава чистильщиков, а  во-вторых, рано  или
поздно кто-нибудь  из  них мог  заметить, что оконный  про„м в задней дверце
затянут кле„нкой.
     Мне пришлось  отказаться  от  роскошной привычки  невзывания к  Богу  в
Манхэттене, хотя из гордыни я сформулировал свою  просьбу  скупо: "Бог наш и
Бог отцов наших, поторопись же, мать Твою, с зел„ным!"
     Польщенный моей  позой, Господь, действительно, поторопился -  отключил
красный  сигнал.  Плюхнувшись  в  кресло,   я  захлебнулся   в  предчувствии
избавления.





52. Если выжить, жизнь в Америке полна возможностей!


     Никогда  прежде  не  осознавал я с тогдашней ч„ткостью,  что Бог  столь
изощр„н в Сво„м честолюбии.
     Как  только  красную "Альфу" сдуло с  места  на  зел„ном,  и я, в  свою
очередь, навалился на газовую  педаль, "Додж" истошно взревел, а потом вдруг
чихнул и заглох.
     Я выкатил глаза и крутанул ключ, но мотор огрызнулся ржавым кряком.
     Покинутый небесами, я подавил в себе панику и определил задачу.  Первым
делом следовало отбиться. Вторым - дозвониться к кому-нибудь, кто съездил бы
на  кладбище  и предупредил петхаинцев о дополнительной задержке. Наконец  -
добраться до бензоколонки и добыть горючее в канистре.
     Все три операции требовали денег,  а  первая  - и оружия.  Ни  тем,  ни
другим я не располагал.
     Раздраж„нный моим затворничеством, Молоток  замахнулся железным бруском
на  ветровое стекло, но Крошка вдруг остановил  его и отпихнул в  сторону. У
меня  родилась  надежда,  что  в  н„м неизвестно  как  возникла  потребность
свершить нечто человеческое и что он решил пойти на мировую.
     Подобно  всякому  оптимисту,  я оказался прав  наполовину.  На  мировую
Крошка идти не желал, хотя потребность у него оказалась вполне человеческой.
Вскочив на капот коленями, он  расставил их в стороны, д„рнул вниз змейку на
джинсах  и  под  громкое  улюлюканье счастливой  братвы  начал  мочиться  на
ветровое стекло.
     Я сперва растерялся  и  оглянулся  по сторонам, но,  заметив  в  глазах
прохожих  и  автомобилистов  космический  испуг по  случаю  внезапного краха
западной цивилизации, навязал своему лицу выражение безмятежности. Мне вдруг
захотелось  довести до  их  сведения, будто, на  мой  взгляд, не  происходит
ничего странного. Просто ч„рному мальчику не терпится пописать,  и поскольку
местные  общественные  уборные исходят доцивилизационным  зловонием, мальчик
решил  помочиться на  испачканное стекло. Отчего, кстати, мне, мол, открылся
более отч„тливый вид на окружающий мир.
     Ещ„ я хотел сообщить  им, что, поскольку они спешат исчезнуть из виду и
не желают заступиться в мо„м лице за свою же цивилизацию, то мне на не„ тоже
насать.
     Крошка  мочился на  стекло  так долго, что  другой верзила,  похожий на
него, как похожи  два плевка, потерял терпение и под гиканье  банды забрался
коленями  на капот с пассажирской  стороны.  Член у него оказался мельче, но
это позволило верзиле орудовать им  с той особой мерой профессионализма, без
которого в Манхэттене невозможно выжить.
     Обхватив его пальцами как  самописку, он каллиграфической струйкой мочи
вывел  на  запыл„нном  участке  стекла  короткий,  но  скабрезный  призыв  к
сексуальному  насилию  над  жидовь„м.  Соратники  восторженно  завизжали  и,
вдохновл„нные призывом, забегали вокруг  машины  в  решимости  этому призыву
немедля последовать.
     Молоток подскочил к моей двери и двинул бруском по стеклу.
     Окно  даже не треснуло - и меня кольнула мысль, что, если  я  отделаюсь
живым, начну закупать акции компании, поставляющей "Доджу" ст„кла.
     Если выжить, жизнь в Америке полна возможностей!
     Я улыбнулся этой догадке и подн„с  к стеклу средний палец, чего никогда
в жизни не  делал, ибо на родине  объяснялся с народом как европеец: отмерял
локти. Молоток никогда бы в локте не разобрался, но жест с пальцем воспринял
адекватно и потому  пуще взбесился. Размахнулся  он - соответственно - шире,
но ударить не успел: Крошка перехватил его руку и крикнул:
     -- Не надо! Ид„м туда, назад! Там нету стекла! И дверь не запирается!
     Молоток посмотрел на  меня и, пританцовывая, последовал  за  Крошкой  к
задней дверце.
     -- А что делать с гробом? -- услышал я за собой голос  Крошки. -- Там у
него баба, я видел! Амалия!
     -- Хорошее имя! -- хихикнул кто-то.
     -- При ч„м тут имя,  дурак!  -- крикнул Молоток.  -- Имя  у  них бывает
всякое! Жидовка?
     --  Ясно, что  жидовка!  --  ответил Крошка.  -- Посмотри на  эту ихнюю
звезду на гробе. Что будем делать?
     -- Ясно что! -- подал голос Молоток и тоже хихикнул.
     -- Ты е„ и кулдыхай! -- отозвался кто-то. -- Я буду - его!
     --  А что? Закулдыхаю!  Не в земле же  пока! Жидовки бабы знойные! -- и
сытно загоготал.
     Тело мо„ покрылось холодной испариной. Я обернулся назад и увидел,  что
вся орава сгрудилась  уже у  распахнутых створок  задних дверей, а  Крошка с
Молотком тянули  руки к гробу. Кровь заколотилась во мне, хлестнула в голову
- и через мгновение я стоял уже за спинами веселящихся горилл.
     -- Отстань же ты на  фиг от  крышки!  --  бросил  Крошка  соратнику. --
Наглядишься на дуру потом! Хватайся, говорю тебе, за гроб, за ручку!
     Я сознавал, что убить успею только одного. Если посчастливится - двоих.
Кого  же?  Вопрос  был  существенный: с собою в ад жаждалось забрать того из
этих юных  и  полных  жизни созданий,  кому  там, в  аду,  было бы сладостно
размозжить    череп    ещ„    раз.    Колебался    я   между    Молотком   и
верзилой-каллиграфистом, поскольку с Крошкой вроде бы рассчитался.
     Хотя  верзилу  презирал  я  не  столько  как  погромщика,  сколько  как
идеолога, выбор пал на Молоток. Меня умиляла возможность разметать его мозги
по асфальту  с помощью того же самого  железного бруска, которым он  пытался
достать меня и который валялся теперь в моих ногах.
     Я поднял его с земли и стал дожидаться верного момента для удара.
     -- Где же этот засранец? -- воскликнул Молоток.
     Все вдруг  умолкли,  просунули  черепы  в кузов и, удостоверившись, что
меня за рул„м нет, развернули их назад.
     Беда заключалась в том, что черепы скучились тесно, как бильярдные шары
до первого удара, -  и к нужному  мне шару в  заднем ряду дотянуться бруском
было пока невозможно.
     Спрятав его за спину, я взглядом пригласил молод„жь к любому движению -
что  открыло бы  мне  вид на  обреч„нный череп. Движения  не  последовало, и
Молоток оставался недосягаем.
     -- Ну? -- процедил я, прищурил глаза и  полоснул  ими по каждому лицу в
отдельности.
     Выражение лиц застало меня врасплох. В  глазах стоял  такой животный  и
вместе с  тем ребяческий страх, что  почудилось,  будто ч„рная  кожа на этих
лицах побелела.  Я присмотрелся внимательней  и  заметил, что глаза у горилл
шастали,  как затравленные  крысы, из  угла в  угол - от убийственно ехидной
улыбки в левом углу  моего  рта до  согнутого в  острый  угол  и  готового к
убийству правого локтя за спиной.
     -- Ну? -- повторил я.
     -- Что? -- треснул, наконец, голос в задней шеренге.
     -- Кто сказал "что"? -- выпалил я.
     Гориллы свернули черепы и уставились на идеолога.
     -- Что "что"? -- поднял я голос.
     -- Ничего, -- пролепетал он.
     -- Что у тебя за спиной? -- прорезался голос у Молотка.
     -- Поднимите руки! -- взревел я. -- Все!
     Подняли.  Ладони у всех тоже вроде бы стали почти белые.  "Что  это мне
взбрело? -  мелькнуло  в  голове.  -  Белеющие негры?!" Я присмотрелся  к их
ладоням пристальней:  да, почти белые! Тотчас же,  правда, вспомнил, что так
оно и бывает.
     -- Что будет? -- спросил Крошка и проглотил слюну.
     -- "Что будет?" -- повторил я, не  зная и сам что же  теперь будет.  --
Для вас уже никогда ничего не будет!
     Подумав, я решил выразиться проще:
     -- Буду вас, падаль, расстреливать! -- и ещ„ раз посмотрел им в глаза.
     Они вели себя, как мертвецы, - не дышали.
     У Крошки от локтя до запястья  кожа оказалась начисто содрана, и кровь,
хотя  уже  высохла, была неожиданного, нормального,  цвета. "Моя  работа!" -
подумал я,  но не  испытал  никакого веселья. Наоборот: представил себе  его
боль, и захотелось зажмуриться.
     -- Мы же не хотели... -- выдавил он и заморгал.
     -- Не хотели! -- поддержал его неоперившийся стервец.
     -- Сколько тебе? -- спросил я.
     -- Четырнадцать, -- заморгал и он.
     -- Это мой брат, Джесси, -- вернулся Крошка.
     Тон у него был заискивающий,  но  в н„м сквозила надежда, будто со мной
можно договориться - и не умереть...
     Хотя  я и  знал уже, что убивать  не буду,  - по крайней мере, Крошку с
братом, - мне не хотелось пока этого выказывать.
     --  Ну и  хорошо, что брат!  -- выстрелил я. --  Вместе  вас и  убью! И
других тоже! Всех! Не вместе, а поодиночке!
     Джесси затряс головой и, метнув  взгляд в сторону стоявшего у светофора
"Мерседеса", завизжал отчаянным детским фальцетом:
     -- Помоги-ите!
     Водитель отвернулся,  а чистильщики  осыпали мальчика  подзатыльниками.
Обхватив сзади лапищами лицо брата, Крошка нащупал на н„м рот и заткнул его.
Я отступил на полшага и крикнул:
     -- Никто не шевелится!
     Крошка замер. Никто не шевелился, и Джесси тоже уже не  кричал. Все - и
это было смешно -  стали хлопать глазами. Стало ясно, что  стрелять  в  меня
никто из них не собирается. Скорее всего - не из чего. Стало ясно и то,  что
сам я тоже не буду убивать.  Никого. Эти два  обстоятельства  неожиданно так
опошлили ситуацию, что, удруч„нный ими, я не представлял себе из не„ выхода,
который  не был бы унизительным или смешным.  Я даже постеснялся  запуганных
сопляков: обещал  расстреливать,  а теперь, видимо, отпущу, как ни в  ч„м не
бывало.
     А  впрочем,  подумал  я, за этим ли я  приш„л на  свет  - разбираться с
ублюдками? Есть ли на это время у Нателы, лежащей в гробу за их спинами?
     Стало за не„ страшно: даже  сейчас, после смерти, е„ история продолжала
вырастать в какой-то  зловещий  символ. Вспомнил  я и о петхаинцах,  которые
ждут нас на кладбище, куда жизнь нам с  Нателой попасть не  позволяет. Негры
тут  ни при ч„м:  они  просто случились,  как случайно случается вс„, - даже
сама наша жизнь, которую мы проживаем  только потому, что  оказались  в этом
мире;  как случайно не оказалось бензина  в Додже, а у  меня -  денег, чтобы
доехать   до  кладбища.  Единственное,  что  дано  нам  -  не   создать  или
предотвратить случай, а каким бы он ни был, им воспользоваться.
     -- Вот что! -- произн„с я. -- Мне нужны деньги!
     Негры ужаснулись тому, что есть вещи пострашнее смерти.
     --   Пять   долларов!  --  сказал  я   с  невозмутимостью  легендарного
правдолюбца Клинта Иствуда.
     Негры молчали и перестали даже хлопать глазами.  Им не верилось,  будто
жизнь может стоить таких больших денег.
     -- Семь  долларов  - и живите дальше!  -- добавил я, прикинув, что надо
платить и за тоннель.
     Сопляки переглянулись ещ„ раз, возмущ„нные  быстротой, с которой  росла
цена за существование.
     Я  остался  эффектом  доволен,  и,  хотя   торопился,   сообразил,  что
дополнительный  доллар  одарил  бы  меня  шансом  завершить  сцену достойно:
ленивым  движением руки  в  стиле великого правдолюбца заткнуть  банкноту  в
разинутую от ужаса Крошкину пасть. Воздать ему,  наконец, должное за страсть
к гигиене.
     -- Восемь! -- воскликнул я и допустил ошибку.





53. Да ну вас всех в жопу!


     Не переглядываясь, сопляки встрепенулись - и в следующее мгновение всех
их, как взрывом бомбы,  разбросило в разные стороны. Летели они со скоростью
пошлейшей  мысли.  Исчезли  так  же  молниеносно,   как  молниеносно  пришло
понимание,   что  денег  по-прежнему   нету  и  наши  с   Нателой  мытарства
продолжаются...
     Сцену завершили  аплодисменты. Я задрал голову на звук -  и в  окне над
собой увидел молодую  пару  с круглыми лицами.  Женщина  обрадовалась, что я
удостоил их  внимания и толкнула плечом соседа. Тот  тоже обрадовался, и они
вдво„м захлопали энергичнее.
     "Да ну вас всех в жопу!" -- решил я, но сказал другое: попросил  взаймы
десятку.
     Они  испугались,  захлопнули окно  и опустили  штору: за десятку  можно
вынести в прокат три фильма с Иствудом. Который  любит правду крепче, чем я.
И   этой   своей  любви  находит   единственно   убедительное   выражение  в
стереофоническом  хрусте костей  и  в  меткой  стрельбе  по прыгающим  яйцам
убегающих мерзавцев.





54. Хасид унаследовал семьдесят пять центов


     Понурив голову, я шагнул  к "Доджу" и снова - в который раз! - поправил
в кузове Нателу.
     Потом поручил себе  добыть квортер для телефона. Поднял с земли грязную
паклю, намотал е„  на конец бруска  и, дождавшись  красного  света, шагнул к
ближайшей машине.
     Водитель  мотнул лысой  головой  и включил дворники: не подходи! Другой
качнул мизинцем и тоже врубил дворники. Никто меня к стеклу не подпускал.
     Я сбил себе чуб на брови, насупил их и откинул челюсть. По-прежнему  не
соглашались. Должно быть, приняли меня за декадента.
     Тогда я решил убрать из взгляда подобие осмысленности. Потом расстегнул
на груди сорочку,  открывшую вид на  густую рассаду, а в голову свою впустил
помышление о человеке.