итальянские туфли с
фантастической скидкой по  случаю сегодняшней Независимости. Размер  не тот,
но можно разносить.
     Я  в  ответ  сообщил  ей  с  тревогой  в голосе, что  местный  писатель
Хемингуэй  застрелился именно из-за тесной обуви. Ни она, ни раввин этому не
поверили. Я оскорбился, но жена ущипнула меня в локоть - и пришлось поменять
тему. Спросил:  Не кажется ли им, обоим супругам, что в  холле пахнет пряным
запахом прижж„нных трав?
     Воистину! -- согласился  раввин и качнул головой: Американская культура
благовоний не переста„т поражать воображение. Раввинша  добавила, что аромат
напоминает ей бабушкину деревню в Западной Грузии, что у не„ ноет  сердце  и
хочется от счастья плакать. И что она уже купила целый пакет распылителей  с
запахом прижж„нных трав.
     Гвалт  в  огромном  холле  нарастал  быстро  и  настойчиво,   как   шум
приземляющегося "корабля дураков".  Люди стали толкаться, и всех обволакивал
дух неспешащего гулянья. Повсюду  пестрели разноцветные лотки: орехи, блины,
пироги,  пицца,  бублики, шашлыки,  фалафелы,  раки, устрицы, тако, джаиро -
вс„,  что  бурлящий кот„л Америки  выбрасывает чревоугодливым  пришельцам из
Старого Света.
     Покупали пищу все, кроме самых новых пришельцев, которые, тем не менее,
понатаскали сэндвичей из  дому,  но  к  которым  мы с раввином  себя  уже не
относили  и   поэтому  могли  щегольнуть  перед  супругами  приобретением  в
складчину объ„мистой коробки с пушистыми кукурузными хлопьями.
     Со  всех  сторон,  даже  с верхних  ярусов,  доносились по-праздничному
наглые  звуки чавканья бесчисленных  ртов.  Гадких запахов не было -  только
звуки, и, подобно раввину, я ощущал гордость за американскую культуру борьбы
со зловониями.
     Непонятными показались мне только отсеки для курящих. Хотя они ничем не
были отгорожены, раввин с восторгом отозвался о власти, защищавшей его право
оградить себя от табака. Я обратил его  внимание,  что  эти открытые  отсеки
защищают его от  гадкого табачного перегара  не  лучше,  чем защитили  бы  в
бассейне  от  чужой,  а  значит,  гадкой,  мочи  неперегороженные  зоны  для
писающих.
     Что же касается гадких звуков разж„вывания и  проглатывания пищи, - я с
надеждой посматривал в сторону помоста в конце холла.  Согласно обещанию,  с
минуты  на  минуту, после  короткого митинга, к микрофонам  на сцене вылетят
из-за гардины вокалисты из Мексики - и стеклянный купол над этим захмелевшим
от  обжорства   пространством  задребезжит  от  бешеных   ритмов  во   славу
национальной независимости гринго. Самого старшего в братской семье  народов
Нового Света.
     И  правда:  не успел  я ответить  на приветствие  протиснувшегося к нам
доктора  Даварашвили, как  на сцену плеснул сзади - нам  в глаза  - слепящий
свет юпитеров, а  из  группы  выступивших из-за  гардины  людей отделился  и
шагнул к  микрофону фундаментально упитанный рыжеволосый гринго. С рыжими же
подтяжками и с универсальным голосом представителя власти.
     Он сразу же  объявил,  что все мы, собравшиеся в  холле, жив„м в  самое
историческое из врем„н, но объяснять это не стал.
     Раввин  одобрительно качнул головой, а  доктор  шепнул  мне,  что этого
англосакса  зовут  Мистер Пэнн и он  является председателем Торговой  Палаты
всего Квинса.
     Мистер Пэнн сказал ещ„, что Америка есть оплот мира во вс„м мире. И что
она представляет собой лучшее изо всего, что случилось с человечеством после
того, как оно спустилось с деревьев. И создало Библию.
     Раввин  снова  согласился, а  оратор  воскликнул,  что будущее  Америки
сосредоточено  в  руках  простых  тружеников,  и  поэтому  всем нам  следует
проявлять осторожность в движении к цели. Которую он опять же не назвал.
     Раввин  испугался  ответственности, а  доктор  объявил  нам, что оратор
является  его пациентом.  Жена  снова ущипнула  меня в  локоть.  Чтобы я  не
позволил  себе  усомниться  вслух,  что Мистер  Пэнн,  крупный  начальник  и
англосакс, наш„л необходимым лечиться у петхаинца.
     Хотя ущипнули  меня, -  дрогнула рука  у раввинши.  Коробка с кукурузой
полетела  вниз.  Раввин, доктор и я кинулись подбирать  хлопья  с мраморного
настила. Сидя на корточках, Залман спросил ш„потом у доктора - не смог бы он
в процессе  лечения  походатайствовать  перед Мистером  Пэнном  об  удвоении
государственной дотации на закупку нами, петхаинцами, синагоги в Квинсе.
     Ответил ему Мистер Пэнн. Объявил, что только американское правительство
является  правительством  законов,  а  не  людей.  То  есть  -  ответ  вышел
отрицательный,  ибо по закону правительство не  может  выделить  нам  больше
того, что нам же удалось собрать между собой.
     Доктор,  тем  не  менее,  пообещал  поговорить с  оратором.  В процессе
лечения. Сказал даже, будто у нас неплохой  шанс, поскольку - и это секрет -
наиболее  благосклонно  оратор   относится  к  грузинам.  Ненавидит  же   он
дальнеазиатов.  Называет  их  недоносками  и  возмущается  тем,  что  им  не
запрещают иммигрировать.
     Продолжая подбирать  кукурузу, доктор прыснул со смеху и  сообщил,  что
вспомнил рассказанный  Мистером Пэнном  анекдот о корейцах:  Даже эпилептики
среди них легко тут пристраиваются. В качестве эротических вибраторов.
     Раввин застенчиво улыбнулся, но я рассмеялся громко: передо мной стояли
и жужжали,  как вибраторы, крохотные кореянки с одинаково  кривыми ногами  в
бесцветных ситцевых шортах.
     Одна из них  обернулась и растерялась, увидев меня - на  корточках и со
вскинутыми на не„ глазами.  Отшатнулась и бросила подругам звонкую корейскую
фразу - как если  бы  вдруг  оборвалась пружина в  механизме.  Вибраторы все
вместе испортились - умолкли и  тоже испугались,  ибо на корточках  сидел не
только я. Перекинулись взглядами,  проткнули, как буравчики, брешь в толпе и
скрылись.
     Мистер  Пэнн  тотчас  же  заговорил  о  них.  Особенно охотно, радостно
объявил он, приезжают к нам из Азии.  За последние  годы иммиграция корейцев
выросла на 108 процентов!
     Теперь уже затряслись в хохоте и раввин с доктором.
     Моя жена и раввинша глядели на нас с недоумением.
     Я взглянул в сторону юпитеров, на фоне которых, под аплодисменты толпы,
Мистер Пэнн отош„л от микрофона  и уступил  место следующему оратору. Тощему
корейцу  с  кривыми  ногами  в  бесцветных  ситцевых  шортах. Кореец квакнул
несколько слов, и они оказались английскими.
     Спасибо, дескать,  Америке!  И  слава!  И  вообще! Подумал  и  ещ„  раз
квакнул:  Америка лучше Кореи!  Демократия! Снова  подумал:  Прогресс! Труд!
Равенство!  Братство!  И  вообще! Потом ещ„  раз  подумал,  но ничего больше
изречь  по-английски  не захотел  или не смог. Раскланялся и  спустил в себе
пружину: выстрелил корейскую фразу.
     В разных  конца холла  одобрительно и дружно застрекотали вибраторы,  и
под  аплодисменты  толпы  корейца обступили фотографы.  Я  опять  прыснул со
смеху. Залман сделал то же  самое и нечаянно толкнул раввиншу, которая снова
выронила  из рук коробку с  кукурузой. Мы втро„м переглянулись, взорвались в
хохоте и опять же - теперь, правда, с  радостью - бросились вниз на корточки
подбирать хлопья и наслаждаться внезапным ребяческим припадком беспечности.
     --  Жжжжж... -- жужжал сквозь гогот  Даварашвили  и вертел указательным
пальцем, подражая вибратору.
     Залман переш„л на четвереньки и,  мотая головой, ржал, как взбесившийся
конь.  Сидя   на  корточках,  я  повизгивал,  терял  равновесие  и,  пытаясь
удержаться, хватался поминутно за рыжие, как у Пэнна, подтяжки на раввинской
спине.
     -- Ещ„, ещ„! -- повернулся  к нам,  всхлипывая,  доктор.  --  Про наших
докторов! -- и покрутил тремя пальцами в воздухе.
     -- Ну, ну? -- захихикал раввин.
     Даварашвили проглотил слюну и зашептал:
     -- Про проктолога это, про жопного доктора. Они, знаешь, ставят диагноз
пальцем - жик туда и диагноз готов!
     -- Ну, ну? -- торопил раввин.
     -- А один  проктолог из беженцев пихает туда больному сразу три пальца!
Почему? На случай, если больной потребует консилиум!
     Раввин расставил локти  шире и,  уронив голову на пол, затрясся,  как в
лихорадке, а потом  принялся хлопать  ладонями по  мраморному  полу. Мы же с
доктором хохотали уже не над проктологом,  а над Залманом. Когда раввин стал
униматься, Даварашвили не позволил  ему приподнять голову,  -  склонился над
нею и зачастил:
     -- А вот тебе ещ„: Какая разница между распятием и обрезанием? Отвечаю:
распятие лучше: отделываешься от еврея сразу, а не по частям!
     Зел„ная  фетровая шляпа отделилась от Залмановой головы и упала рядом с
нею,  ковшом  вверх.  Раввин  уже  стонал. Стоя  теперь  на  коленях, доктор
жмурился от беззвучного хохота и то раскидывал руки в стороны - это распятый
еврей! - а то складывал их и чиркал одним указательным пальцем по другому: а
это обрезанный!
     Зарывшись головою в колени, я гикал, икал, считал себя счастливейшим из
тр„х долдонов и  наслаждался беспечностью существования. Не  было привычного
страха, что  кто-нибудь  или что-нибудь  снова посягн„т  на  мо„  право быть
беспробудно  глупым, как  любой  на  свете  праздник, тем  более  - праздник
независимости.
     Посягнула,  как  и прежде, жена.  Пригнувшись надо мной  и  побл„скивая
кроткими глазами, потребовала подняться на ноги.
     Раввинша сделала то же самое, но - с раввином.
     Даже докторша, сторонница дуализма, бросила подруг, протиснулась к нам,
вцепилась в трясущиеся плечи  супруга и стала вытягивать его  в вертикальную
позу.  Все  мы  - "три  петхаинских долдона"  -  походили,  должно быть,  на
загулявших чаплиновских пьянчуг, которых  ж„ны пытаются  вытащить из грязной
лужи и поставить торчком. Как принято стоять среди трезвых.
     После  нел„гкой   борьбы   ж„нам  удалось  вернуть  нас  к  независимым
соотечественникам.  Благодаря вкусу к инерции, дольше всех  сопротивлялся я.
Выпрямившись и  защ„лкнув мускулы в  коленных сгибах, повернулся к доктору с
раввином - перемигнуться.
     С  застывшими  лицами,  они  стояли  на цыпочках,  не  шевелились и  не
смотрели в мою сторону.
     -- Туда! -- шепнула жена и развернула мою голову к сцене.
     Я как раз увиденному не удивился.
     Напротив: было такое ощущение, что наконец случилось то, чему давно уже
пора случиться.





31. Обе насытились мудростью


     Она   даже  снилась  мне  на  предыдущей   неделе.  Мы  втро„м  -  она,
Исабела-Руфь и  я - лежим впритык друг к другу на пустынном гавайском пляже.
Лицом к коснувшемуся воды солнечному диску.
     Они наблюдают розовый закат и держат меня в неволе. Связали мне руки за
спиной и не позволяют мыслить об оставленной в Квинсе семье. Уда„тся  им это
легко: то одна, то другая теребит мне  волосы на  загривке и требует  читать
вслух из раскрытой Бретской рукописи.
     Я читаю, но получается - не из Библии, а из запретного евангелия.
     Того самого, о котором директор музея рассказал Фейхтвангеру.
     "Ученики  спросили Иисуса: "Когда же  наступит Царствие?" Иисус сказал:
"Оно не наступит как итог ожидания, и о  н„м нельзя будет сказать - Вот  оно
здесь!  Или  -  Вот оно  там! Скорее всего  Царствие  Отца Нашего  давно уже
рассеяно  по  земле,  но  люди  его не  видят... Тот,  кто доискивается,  да
продолжит доискиваться. Когда доищется - его возьм„т печаль. После печали же
к нему прид„т удивление, и скоро он станет владычествовать надо всем".
     -- Ещ„! -- велела Натела и перевернула страницу.
     "Иисус сказал:  "Ежели плоть  заявилась в этот мир  благодаря  духу,  -
удивление.  Но  если дух стал  существовать благодаря плоти, -  удивление из
удивлений. Воистину, диву даюсь: как получилось, что такое великое богатство
поселилось среди такой нищеты?"
     -- Ещ„, ещ„! -- требовали женщины и смотрели на закат.
     "Ученики спросили  его: "Кто  ты  есть что говоришь такие слова?" Иисус
ответил: "Вы не  догадываетесь, увы,  кто  я есть по  тем словам,  которые я
говорю вам. Вы уподобились евреям, ибо евреи любят древо,  но  презирают его
плоды, либо же любят плоды и презирают древо".
     -- Не останавливайся! -- мотнула головой Исабелла-Руфь.
     "Вот  ложе; двое возлягут на  него отвести дух: один из них погибнет, а
другой будет жить."
     Потом обе насытились мудростью, а солнце скрылось - и стало  темно. Они
перевернули меня на спину - и произошло молчание...





32. Главная беда в жизни - смерть


     Я ждал Нателу  со дня на  день, потому что Петхаин  находился  теперь в
Америке. Каждому нужен родной народ. Главная беда в  жизни - смерть, которую
скрывают от глаз сперва родители, а потом - родной народ.
     Натела сказала в микрофон и об этом, но другими словами.
     Из-за  волнения я слушал е„ отрывками, но сама она выглядела спокойной:
хотя говорила по бумажке и с акцентом, - говорила уверенно.
     Издали  Натела казалась мне состарившейся, а глаза - когда она смотрела
в толпу - походили на уставшие  от смотрения кровавые раны. Особенно - когда
их  слепили  блицами.  Фотографировали  беспрерывно,  как  если  бы пытались
застать е„ в момент оглашения важной истины или отъявленной лжи. Но говорила
она  как раз просто: в отличие от большинства, я приехала не в Америку, а  к
своему народу - что, мол, возможно только в Америке.  Так же, как отличаться
от большинства позволено только здесь...
     Народ - в том числе и родной - либо не понял этих слов, либо не поверил
им: аплодировать не стал.
     Сконфуженная молчанием,  Натела раскланялась и попятилась  назад. Снова
появился Мистер Пэнн. Обхватил е„ за талию и объявил в микрофон, что госпожа
Элигулова  приехала  из   благодатной   Грузии  и  не  только,  оказывается,
отказалась от  финансовой  помощи, но привезла с  собой  важный  подарок: от
имени  всех  грузинских евреев она передала  музею в Квинсе древнюю рукопись
Ветхого Завета. И стал ей аплодировать от имени музея в Квинсе.
     Толпа  поддержала  его  сперва  неуверенно,  как  если  бы  не поверила
сообщению, а  потом громко и дружно, как если бы вспомнила, что Америка есть
страна чудес.
     Под шум аплодисментов вылетели  на сцену вокалисты из братской Мексики,
но петхаинцы, включая  нас шестерых,  - раввина, доктора и меня с  ж„нами, -
высыпали, не сговариваясь, на улицу ко входу в Торговый  Центр и собрались в
кучку. Было  очень  жарко и душно, но никто не  рисковал начать разговор  об
Элигуловой.  Бубнили  только,  что в День  Независимости в Нью-Йорке  всегда
очень жарко и душно.
     Мне  представилось,  будто в  глубине  души каждый из  бубнивших о жаре
петхаинцев испытывал  не  только гордость за Нателу, но даже нежность к ней.
Тем более что в праздничные дни люди кажутся менее зловредными, чем в будни.
Что бы ни говорить о  ней или думать, - в этом хаосе непонятых, но предельно
простых страстей, в этой Америке, Натела являлась их плотью и кровью.
     И  даже если  душа  у не„ порченая, то  не пора ли осознать хотя бы  на
чужбине, что эта душа -  частица нашей собственной. И  что другого источника
кроме добра нет даже у зла...
     -- Чего она, стерва, от нас хочет? -- произнесла наконец раввинша.
     Все сразу умолкли. Паузу нарушил раввин:
     -- Хочет жить с нами.
     -- А  зачем?  --  возмутилась раввинша. -- Зачем вдруг  такое надумала?
Купила же себе камень в Петхаине, там бы и оставалась. Не к добру это, билив
ми!
     Петхаинцы поверили: не к добру.
     Мне стало стыдно за собственное молчание, и я сказал:
     -- А что нам? Она же ничего ни у кого из нас не просит.
     -- А  зачем  ей  мы?  --  возмутилась теперь  докторша.  --  Она вс„  с
американцами, с начальниками! Видели как этот, с рыжими подтяжками, за талию
е„? Пли-и-из - и вс„ такое! Видели?
     -- При ч„м тут рыжие подтяжки? -- возмутился уже и раввин.
     -- Я не о подтяжках, --  оправдалась докторша, -- я о том, что он очень
крепко держал е„ за талию...
     -- А я поражаюсь другому, -- отозвался е„ муж. -- Отдать нашу библию не
нам, а какому-то вонючему музею!
     -- Нашу? -- возразил я. -- Вспомни откуда книга эта в Грузию попала. Из
Греции. А кто прив„з? Испанка.
     -- Но это ж Америка! -- напомнил мне доктор.
     -- А кому бы ты приказал ей книгу возвращать? Испании? Или Греции? Куда
мы приехали, в конце концов? Не в Америку ли?
     -- Америке на  вс„ плевать! Спрашиваешь тут у человека: "Как жив„шь?" -
а он тебе: "Файн!", то есть "Пош„л на фиг!"
     Доктор  сердился не  на Америку и даже не  на  Нателу,  но  на  судьбу,
распорядившуюся библией не в его пользу:
     -- Никто тут  за библию  эту  не  скажет нам спасибо, никто! Здесь нету
хозяина, нету главного народа! Пусть хотя бы лежала она где лежала!
     -- В Гебе? --  воскликнул я, сознавая, что  недопонимаю  Нателу и  сам,
хотя  мне и  хотелось сказать что-нибудь в  е„  защиту. -- Не в  Гебе же!  И
потом: в Петхаине тоже уже нету главного народа...
     -- Дело не в этом, -- вмешался раввин. -- Можно ведь было е„ продать, а
деньги - нам для синагоги. А продать - Израилю!
     Петхаинцы  дружно согласились: продать бы Израилю, а  деньги  - нам для
синагоги. Возник вопрос: А нельзя ли оспорить этот дар? Ведь, по сути  дела,
книга принадлежит не Нателе Элигуловой, а нам, петхаинцам!
     К удивлению  моей  жены,  я горячо поддержал эту  идею,  ибо в процессе
дискуссии мне  удалось выяснить у себя, что, подобно остальным петхаинцам, я
на  не„ сердился.  Впрочем,  сердиться  у меня  было оснований больше, чем у
остальных.  Во-первых, я был председателем Землячества, а  главное - план по
вызволению библии из Гебе и возвращению е„ народу принадлежал мне.
     Прежде,  чем  бежать с книгой  в  квинсовский  музей, Нателе  следовало
связаться хотя бы со мной. Вот, мол, привезла библию, как теперь с нею быть?
Твоя, мол, идея, - ты и решай! Дело даже не в библии. Предположим, что е„ не
было и в помине. Или - что Натела е„ с собой  не привезла. В любом случае ей
надлежало  связаться  со  мной!  Вот,  дескать,  приехала! Не у  меня ли она
спрашивала на лестнице: Любишь, не любишь? Издевалась?!
     -- Я уверен, что нам надо оспорить этот дар! -- заключил я вслух.
     -- Свяжись с адвокатом! -- кивнул раввин.  -- А я поговорю с Ребе. И не
мешало бы связаться ещ„ с прессой.
     -- Свяжемся! -- пообещал я. --  Ещ„ как свяжемся! Потому что, знаете...
Даже нету слов!  Очень нечутко  с  е„ стороны! Очень! Никто  не имеет  права
действовать от имени народа без его мандата!
     -- Именно! -- подхватил доктор. -- Особенно - народа многострадального!
За кого она нас принимает! Мы ведь уже в Америке!
     Петхаинцы  зашумели:  За  кого она, действительно, нас  принимает?!  Мы
ведь, билив ми, уже  не в Петхаине! Шумели долго, но,  в конце концов, стали
догадываться,  что если сейчас  же  не  укроются  от  духоты и жары,  станут
народом куда более многострадальным.
     -- Верн„мся в здание, --  предложил раввин и пош„л впереди паствы. -- И
запомните: если она подойд„т к нам - молчать! Ни слова о книге!
     -- Правильно, ни слова! -- шагал я рядом.
     --  Как  же  так?!  --  выпалила  вдруг моя  жена. --  Вы  что - с  ума
посходили?! Так же  нельзя! Человек только что приехал, а мы... Надо хотя бы
пригласить на обед, приласкать, пригреть... Или просто поговорить...
     -- Я приглашать не намерена! -- отозвалась докторша.
     -- Я зову е„ к себе, -- сказала жена.
     -- Меня там не будет! -- пригрозила докторша.
     -- Меня тоже! -- заявил я.
     -- Ты что -  тоже спятил?  -- осведомилась у меня жена. -- Что с  тобой
произошло? От жары? Я лично  иду е„ разыскивать  и приглашать к себе, а  там
кто  из вас  захочет, тот и прид„т! -- и,  отделившись от  многострадального
народа, она скрылась в вес„лой толпе разноцветных американцев.
     Ошалевших от пищи, независимости и мексиканских ритмов.





33. Частный канал связи с небесами


     Как и  следовало ждать,  Натела отказалась от приглашения. Сослалась на
недомогание.  О