т, конечно, меня. На
этом этапе от меня требуется то,  что мне удастся сделать смехотворно легко:
выказать гуманность и способствовать сохранению петхаинской общины...





23. Человеку нравится не только то, что ему нравится


     Натела умолкла, и мною овладело глубокое смятение.
     Мне стало  ясно,  что  искупление прошлых ошибок  не стоит того,  чтобы
согласиться на гебистскую операцию длительностью в жизнь. С другой  стороны,
отказ от  этой операции  сталкивал меня  с необходимостью принять немыслимое
решение: либо  забыть  о  переселении в  Америку,  либо,  на  зло  гебистам,
трудиться там с целью испарения родной общины.
     Оставалось одно: возмутиться,  что отныне вся моя  жизнь поневоле может
оказаться гебистским трюком.
     Сделал я это громко:
     -- Так вы тут что? Вербуете меня?!
     Ответил Абасов, оказавшийся уже на прежнем месте:
     -- Упаси Господи! За кого вы нас принимаете? Мы в людях разбираемся, --
и затянулся трубкой. -- Какая же  тут вербовка? Будете жить себе как умеете,
а в награду получите великую книгу...
     -- А какая награда вам?
     -- Никакая! -- воскликнул генерал,  но, выдохнув из л„гких  голландский
дым,  "раскололся".  --  Награда,  вернее,  простая:  у нас, у грузин,  нету
диаспоры... Ну, полтыщи во  Франции, но все они князья  и все - со вставными
зубами. Ну и на Святой Земле... Там-то их больше, и без князей, но там, увы,
земля маленькая. А в Штатах у нас никого пока нету. У русских есть, у армян,
у украинцев тоже есть, а у нас - нету. И это весьма плохо!
     Кивком головы Натела согласилась, что это весьма плохо.
     -- Сергей Рубенович, -- сказал я, -- вы же армянин?
     -- Только когда бьют армян.
     -- А если вдруг не бьют?
     -- Я родился в  Грузии, -- объяснил генерал  и стал ковыряться в трубке
ворсистым  штыр„м. --  Прошу  прощения,  что ковыряюсь  в  трубке  ворсистым
штыр„м...
     -- Я люблю когда ты это делаешь, Сэрж! -- вставила Натела и дотронулась
до  абасовского плеча.  --  Ну,  когда  ты ковыряешься  в  трубке  ворсистым
штыр„м...
     --  Парижский  подарок! -- кивнул он на  трубку.  -- Вот  пришлите  мне
трубку из вашей Америки - и будем квиты.
     --  Прилетайте к  нам  сами!  --  пригласил я  генерала. --  Ведь есть,
наверное, прямые рейсы: "ГеБе - Америка"?
     Абасов рассмеялся:
     -- Мне там делать нечего: лицом к лицу лица не увидать, большое видится
на расстояньи!
     -- Чудесно сказано, Сэрж! -- обрадовалась Натела.
     Признавшись теперь, что сказанное сказано не им, он добавил:
     -- Прид„тся посылать курьера. Слетаешь в Америку, Натела?
     Натела ответила серь„зно:
     -- Если наших тут не останется, я уеду навсегда!
     Абасов раскурил трубку и вернулся ко мне:
     -- Я вам скажу честно. С  коммунизмом  мы тут погорячились, и это  всем
уже ясно. Рано  или поздно вс„  начн„т разваливаться, и каждый потянется кто
куда:  Азербайджан, Узбекистан, Киргизстан, Айястан, - каждый в какой-нибудь
стан.  Айястан -  это, кстати,  Армения... По-армянски... От  слова "айя"...
Красивое слово... Вот... О ч„м я? Да: а куда, говорю, деваться нашей Грузии?
Кто и где за  нас постоит,  кто  и кому замолвит слово?  Нужен мост в другой
мир, понимаете ли,  опора нужна!  А  петхаинцы  в  Нью-Йорке  -  это хорошее
начало. Люди вы  быстрые,  станете себе на  ноги  и  со временем сможете - с
Богом - помогать и  нам, если - дай-то Бог  - понадобится, то  есть если вс„
начн„т разваливаться.  Главное, не разбрелись бы вы там в разные стороны, не
забыли бы  родные  края.  Не  забудете: вам  там будет недоставать  родного.
Говорят, правда, в Америке есть вс„, кроме ностальгии, потому  что никто там
не  запрещает  построить себе  любую часть  света.  Но от ностальгии это  не
спасает!  Человеку  нравится  не только  то,  что  ему  нравится. Вам  будет
недоставать  там  и того, от чего бежите... К тому же вы ведь южане, народ с
душой! Не просто  грузины  и  не  просто  евреи - грузинские евреи!  Кровь с
молоком! Или -  наоборот! Молоко с кровью! Я люблю эти два народа - грузин и
евреев! Аристократы истории! Да, хорошо сказано: аристократы истории! Весьма
хорошо!
     Натела опять кивнула головой: мы, южане -  народ с душой, и вс„, что ты
про  нас сказал,  Сергей Рубенович, сказал ты  весьма  хорошо.  Особенно про
аристократов. При этом она самодовольно погладила себе правое бедро, облитое
вельветовой тканью.
     Я, однако,  почувствовал вдруг,  что  не  только эти слова "хорошо" или
"плохо", но и  все другие, сказанные им или кем-нибудь ещ„, взаимозаменяемы.
Плохое есть хорошее, и наоборот.
     Контрразведка есть разведка, и наоборот.
     Вс„ есть вс„, и наоборот.
     Значение истины в том, что е„ нет, иначе бы е„ уничтожили.
     В  человеческой жизни ничто не имеет смысла,  и, может быть,  это е„  и
поддерживает,  иначе - при наличии  смысла - жизнь  прекратилась  бы.  Какая
разница - искупить ли вину и вызволить библию, или, наоборот, жить бездумно,
то есть как жив„тся?
     -- Генерал! -- спохватился я. -- А куда делась Натела?
     -- Я же послал е„ за книгой.
     -- Не надо! -- сказал я просто.  -- Я подумал  и  решил, что книга  мне
весьма не нужна. Не нужна весьма. То есть - совсем не нужна!
     Генерал смешался и стал рассматривать зел„ный перстень на пальце. Потом
сказал:
     -- Вы не поняли: никакой вербовки.
     -- Я не о вербовке, -- ответил я. -- Просто нету смысла.
     -- Это, извините, несерь„зно! -- улыбнулся Абасов. -- Почему?
     Хотя и не всю, но я сказал правду:
     -- А потому, что ничего не стоит доделывать до конца.
     -- У вас, извините, большая проблема! -- заявил Абасов таким тоном, как
если бы это его напугало. -- Вы очень впечатлительны: доверяете  философии и
во вс„м сомневаетесь. А это ограничивает - отнимает решительность и веру.
     -- Отнимает, -- кивнул я. -- Но ограничивает как раз вера.
     --  Знаете что? --  Абасов поднялся  с  места.  -- Давайте-ка мы с вами
отдохн„м и  выпьем чаю!  Нельзя же вс„  время работать.  Я работаю  много, а
работа мешает  отдыху, -- и рассмеялся. -- Недавно, знаете, сходил с внучкой
в  зоопарк, и  обезьяны  таращили на  меня глаза: вот,  мол,  до  чего может
довести нас, обезьян, постоянный труд! Как вы, кстати, думаете:  повезло или
нет мартышкам когда превратились в людей?
     -- Да, -- сказал я. -- Потому что, хотя  обезьяна никому не служит, она
не  понимает, что это весьма хорошо. Кроме того, обезьяна позволяют загонять
себя в клетку. А это весьма плохо.
     -- Ах вот оно что! -- смеялся генерал. -- Но она ж не понимает и этого!
То есть в клетке ей весьма хорошо!
     -- Это она как раз понимает. Распахните клетку и  пойм„те: понимает или
нет. Сразу из клетки сэмигрирует! -- и я поднялся со стула.
     -- Спешите? -- спросил Абасов и перестал смеяться.
     -- Нету времени, -- растерялся я. -- Я же в Америку эмигрирую.





24. Поэтому я и люблю женщин!


     Нателу я увидел в зеркале - под самым потолком.
     Закрыв  за  собою  дверь,  ведущую  из  абасовского  кабинета  -  через
библиотеку  - к  лифту,  я  остановился,  подумал  о  диалоге  с  генералом,
понравился  себе  и,  как  всегда   в  подобных  случаях,  решил  немедленно
полюбоваться  собою  в  зеркале. При этом  каждый  же  раз я вспоминал,  что
психические беды начались у людей как раз после изобретения зеркала.
     Оно оказалось рядом. Старинное в резной ампирной рамке. Конфискованное,
должно быть, в 20-е годы у сбежавших во Францию князей. Я подош„л к нему, но
увидеть  себя не  успел.  Взгляд перехватили живописные  б„дра  генеральской
помощницы.
     Спиной ко мне Натела стояла на раскладной лестнице и копалась в книжной
полке под самым потолком. Как и накануне, чулок на ногах не было, но  в этой
обстановке,  а,  главное,  от  неожиданности  они  показались  мне  особенно
обнаж„нными. Мелькнуло странное ощущение,  будто стою у неподвижного океана,
и внезапно из водной толщи выскочили в воздух  и застыли  в  н„м  два  белых
голых дельфина.
     Во рту у меня пересохло, и в висках забила кровь.
     Я развернулся, шагнул к подножию  лестницы, вцепился руками в поручни и
поднял глаза  вверх. Вс„ это проделал  бесшумно,  опасаясь  не  столько даже
того, что спугну дельфинов, сколько присутствия роскошной старинной мебели с
пригвожд„нной к ней инвентарной эпитафией: "Всесоюзная Чрезвычайная Комиссия
СССР".
     Женщина меня как раз  не испугала. Мне почудилось даже, будто  мы с ней
заодно.  Будто  вдво„м  сговорились подкрасться  к е„  застывшим  дельфинам,
затаить  дыхание и задрать голову вверх. Мне стало, тем не  менее, стыдно. И
возникло предчувствие, что позже, в будущем, будет ещ„ стыднее. Но тогда это
чувство стыда лишь нагнетало  нараставшую во мне тревогу. Кровь не умещалась
в височных артериях и толкалась наружу...
     Толкалась она  и в набухших жилах  на щиколотках перед  моими  глазами.
Толкалась не  наружу, а вверх по исподней стороне голеней. В коленных сгибах
синие жилы снова набухали и закручивались в пульсирующие  узлы,  из которых,
однако, легко выпутывались и,  млея, уползали выше - высоко,  где  исчезали,
наконец, в толще светящейся плоти.
     Дыхание мо„ стихло, а сердце забилось громче. Ещ„ страшнее стало  когда
я осознал, что под вельветовой юбкой трусов не было.
     Лестница  вдруг  д„рнулась,  и  по ней из-под  потолка скатился ко  мне
негромкий звук:
     -- Осторожно...
     Вздрогнув,  я  вскинул взгляд  выше, к  источнику звука, и только тогда
полностью осознал, что эти голые ноги с синими жилами принадлежали  женщине.
Согнувшись в поясе, Натела, видимо, давно уже смотрела на меня сверху своими
насмешливыми глазами сфинкса.
     У меня  мелькнула  мысль  прикинуться,  будто я всего лишь  придерживаю
лестницу.  Но  Натела  опять смешала мои чувства:  нагретым в  теле голосом,
совсем уже тихо, она проговорила неожиданное слово:
     -- Увидел?
     Я отозвался  как реб„нок:  проглотил  слюну и  кивнул  головой.  Натела
пригнулась  ниже. Вопреки  моему  впечатлению,  она не издевалась. Глаза  е„
горели любопытством неискуш„нной и напуганной школьницы, которая  вдруг сама
совершила запретное.
     -- Ещ„ хочешь? -- шепнула она.
     Я не знал  что  ответить.  Не - как,  а  - что. Поймал  в себе ощущение
физического замешательства. Неподвластности мне  моего же тела.  Потом вдруг
мне подумалось, что на шум пульсирующей в моих висках крови  могут сбежаться
гебисты. Захотелось скрыться, но, заколдованный страхом и возбуждением, я  с
места не двинулся.
     -- Иди! -- позвала Натела. -- Иди же ко мне...
     Наконец  я  зашевелился,  но никуда  не  убежал.  Наоборот, вступил  на
лестницу  и  полез вверх. Достигнув площадки,  пригнул под  потолком голову,
чтобы  выпрямить  ноги. Натела быстро  прильнула к моей  груди,  как если бы
делала это не впервые, и подняла глаза.
     Она дрожала, и взгляд у не„ был кротким. Потом шепнула:
     --  Любишь  меня?  --  и  дохнула  глубоко  изнутри  горячим  и влажным
воздухом, пахнувшим грудным младенцем.
     Я не ответил. Не знал - как.
     Вместо  слов  в  сознании  вспыхнуло резкое  желание дотронуться  до е„
переполненных  кровью  артерий.  Так  я и сделал: раскрыл ладони и осторожно
приложил их сердцевинами к тугим сосудам. Одну - на  шею, а вторую - на сгиб
за  коленом. Почувствовал как  наливается в артериях горячая кровь и рывками
выпл„скивается вовнутрь е„ накалявшейся и твердевшей плоти.
     Этого  ощущения  близости  к  женской  крови  мне  сразу  же  оказалось
недостаточно, и,  оттянув ей голову за  волосы, я  впился губами в  набухшую
жилу под ухом.
     Тело е„ содрогнулось и вытолкнуло из себя жалобный стон.
     Испугавшись этого звука, я отпрянул и ладонью перекрыл Нателе рот.
     Теперь уже кровь просачивалась и в помутившиеся белки е„ глаз. А зрачки
стали тонуть в густеющей влаге.
     -- Тихо! -- повелел я ей и огляделся.
     Она  оттолкнула мою ладонь, и, жадно хватив ртом воздух,  выдохнула его
на меня вместе с прежними словами:
     -- Любишь меня?
     Я ответил что знал:
     -- Ты хорошо пахнешь. Молоком.
     Эта фраза раздразнила  е„. Задрав ш„лковую  блузку, она обнажила груди,
обхватила  одною  рукой левый сосок, а другою  порывисто пригнула к нему мою
голову.  Синие  жилы,  сбегавшиеся  к соску,  пульсировали  и изнемогали  от
распиравшего их давления. Одна из них, самая толстая, начиналась у ключицы.
     Я  обхватил е„  зубами  у  истока  и  не  спеша  стал скользить вниз, к
пылавшему  жаром  устью. Сосок был  тв„рд и нетерпелив. Я  полоснул  по нему
языком сперва осторожно, чтобы не обжечься, но,  охладив  его своею  влагой,
начал  тискать  его  губами.  Потом  открыл  рот  шире  и принялся  медленно
заманивать сосок в горло. Он тыкался в н„бо и трепетал от желания извергнуть
мне в глотку кипящую струю из молока и крови.
     Как  живой,  подрагивал  на шнурке передо  мной ч„рный камушек с белыми
прожилками и глубокими царапинами.
     Попытавшись прокрасться взглядом в  одну  из  трещинок,  я  зажмурился:
камень располагался слишком близко - и в глазах возникла боль.
     Тотчас же где-то в затерявшихся глубинах  моего  существа  всполошилось
издавна дремлющее  там,  но  неподвластное сознанию  блаженное  чувство моей
невычлененности из всего  живого.  Чувство это, как всегда, было мимол„тным,
но настолько сильным, что каждый раз я вздрагивал от мысли, будто именно оно
таит  в  себе   и  оберегает  от  объяснения   некую  опасную   тайну  моего
существования.
     Я понимал о н„м только то, что мимол„тное не мимол„тно: мгновение любви
есть невообразимо мощная конденсация  людского опыта.  Не  моего личного, не
всемужского даже, а всечеловеческого. Надвременного и двуполого...
     Поэтому я, наверное, и люблю женщин!





25. Записывать тишину и воспроизводить е„ в разной громкости


     По всей видимости, Натела любила то же самое. Мужчин.
     Она опять издала прежний жалобный стон, но теперь уже самоотреш„нный.
     Испугавшись, что, впав  в агонию,  она свалится  с лестницы, я  стал е„
трясти. Как только она вернулась к жизни,  - медленно и нехотя, - я вздохнул
и, запрещая издавать звуки, перекрыл ей губы указательным пальцем.
     Натела  поняла жест превратно,  вскрикнула "да",  присела на  корточки,
расстегнула  пояс  на  моих  штанах  и   д„рнула  змейку  вниз.  Теперь  уже
всполошилась и лестница:  дрогнула  под нами, скрипнула и,  подражая Нателе,
издала протяжный стон. Вскинув руки и  ухватившись одною за полки,  а другою
за потолок, я напряг колени  и изловчился удержать сразу и себя, и Нателу, и
лестницу.  Устояли все, но  зато рухнули в ноги  -  на голову  Нателе -  мои
штаны, звякнув пряжкой о металлический поручень.
     В  то же  мгновение  скрипнула дверь  - и,  к моему ужасу, из  кабинета
выступил начальник контрразведки. Я остолбенел, а генерал огляделся.
     -- Натела! -- крикнул он.
     Высунув голову из-под моих штанов, она вскинула на меня строгий взгляд,
приложила к губе со шрамом палец, но сама вдруг кашлянула и отозвалась:
     -- Я здесь, Сэрж! Не могу найти твою библию!
     Генерал  посмотрел  в нашу сторону. Я повернулся к нему спиной, зарылся
носом  в  книги и захлопнул глаза. Сердце,  которое  только  что так  громко
стучало,  остановилось.  В  наступившей  тишине я  представил себя  снизу, с
генеральской позиции, согнутого под потолком в жалкую скобку,  без штанов, с
голой   волосатой  задницей   в  сетчатых  брифсах,  приобрет„нных  женою  в
подпольном Петхаине.
     Обратился генерал не ко мне.
     -- Ну е„ в жопу, эту библию! Слезай, потом поищешь!
     -- Почему? -- удивилась Натела и выпрямилась.
     -- А потому! Хитрожопый он...
     Хотел, конечно, сказать "голожопый", подумал я.
     -- Ты о ком, Сэрж? -- спросила Натела.
     -- О тво„м философе! Не нужна мне, мол, ваша сраная библия, заткните е„
себе  в задницу! Но мы  ещ„ посмотрим  -  кто и  что  кому  заткн„т...  -- и
взревел: -- Да спускайся же ты, наконец!
     Я вцепился в пояс на юбке Нателы.
     -- А ты успокойся! -- велела Натела то ли Абасову, то ли мне.
     -- В  Америку, бля, спешит! Поднять там хай на весь сарай: "Вэй да вай,
братья-жидята, мучают красные нас дьяволята!"
     -- А библия ему уже не нужна?! -- рассердилась на меня Натела. -- Нужна
она ему вс„-таки или нет?
     --  Сам  не  понимает!  Гамлет  сраный!  --  обозвал  меня  Абасов.  --
Петхаинский говнодав!
     Теперь уже Натела разгневалась на него:
     --  Сэрж,  ты  опять?! Обещал  ведь  насч„т  Петхаина! Не  всем же быть
армянами! И не ругайся при мне: я женщина! И не чета твоей усатой дуре!
     -- Она мать моего Рубенчика! -- снова взревел Абасов.
     -- Ну и катись к ней в жопу! -- крикнула Натела, а лестница скрипнула и
качнулась.
     Абасов выждал паузу и шумно выдохнул. То ли изгнал  из себя ярость,  то
ли раскурил трубку:
     -- Извини! Я ж не на тебя... Я на него... Ненавижу я Гамлетов...
     -- А он уже уш„л?
     -- Заспешил, сука, в Америку...
     Как  только я решил, что напряженность в генеральском взоре обусловлена
не гастритом, а близорукостью, Абасов произн„с загадочную фразу:
     -- А ты ведь снизу хорошо смотришься! Спасибо!
     За что это он? -- подумал я.
     -- За то, что хорошо меня знаешь! -- добавил Абасов.
     Я не понял генерала.
     -- Поняла? -- рассмеялся он.
     -- Скажи! -- потребовала Натела.
     Действительно, пусть скажет, подумал я.
     --  Я имею в виду  трусы...  -- застеснялся генерал.  -- То есть -  что
трусов как раз на тебе нету...
     Откуда он это знает? -- ужаснулся я.
     -- Мне отсюда вс„ видно! -- сказал Абасов сквозь смех. -- Ну, спускайся
же, наконец! Ко мне...
     Я крепче сжал в кулаке пояс на юбке Нателы, а она сказала:
     --  Иди к себе, Сэрж,  а я сейчас приду... Надо же книгу  найти. Другие
согласятся: в Петхаине больше Гамлетов нету...
     -- Жду, -- буркнул генерал и  шаркнул по  паркету обувью. -- Будем - не
чай, будем - вино... Я очень злой!
     Снова  скрипнула дверь. Потом щ„лкнула: закрылась. Стало тихо. Я разжал
кулак  на  юбке,  но так  и не шелохнулся.  Прошло  несколько минут.  Натела
наконец развернулась, пригнулась вниз и подняла мои штаны.
     Я  не оборачивался.  Она обвила  меня  сзади  руками  и  стала  наощупь
заст„гивать мне пояс.
     Как  и  следовало  ждать,  я  устремился  мыслями  в  будущее.  Прич„м,
представил его  себе  в формах  очень  дал„кого пространства, отдел„нного от
того, где  находился я сам, большим океаном.  Потом задался вопросом: Почему
вс„-таки  я  всегда  верю  в  будущее?  Ответил: Потому что  оно  никогда не
наступает. Сразу возник другой вопрос: Может  ли  тогда  человек или хотя бы
еврей  убежать  в  будущее  и не возвращаться  в  настоящее никогда? Даже  в
субботу? Ответил, что пока не знаю: Надо сперва оказаться в будущем.
     Мне пришла даже в голову мысль, что, там, в будущем,  я буду записывать
на пл„нку... тишину. И воспроизводить е„. В разной громкости...
     -- Вот же она! -- вскрикнула Натела. -- Номер 127!
     Она оттеснила меня и стала тащить на себя фолиант, в который я упирался
носом. Фолиант  оказался тяж„лым  - и если  бы я  не  вырвал его из  е„ рук,
Натела грохнулась бы вниз.





26. Взял и убил себя: бросил меня одну


     -- Она? -- спросила Натела, когда я приземлился вслед за ней.
     -- Она! -- ответил я и положил книгу на нижнюю ступеньку лестницы.
     Тот  же  деревянный  перепл„т,  покрытый  коричневой  кожей  с  частыми
проплешинами. Раскрывать сейчас библию, однако,  мне не хотелось: как всегда
после блуда, я ощущал себя свинь„й и спешил к жене.
     Раскрыла книгу  Натела. С пергаментных листов мне ударил в нос знакомый
запах  долго  длившегося времени. Читать  я  не  стал - рассматривал  буквы.
Квадратные  письмена  казались  теперь  суровыми,  как  закон.  Точнее,  как
приговор. Ещ„ точнее выразилась Натела:
     -- Так