Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
срок доставил...
Должно быть, Чижов и Евстигней заранее договорились, Чижову отойти,
будто не слышит, а Евстигнею попросить бутылку - пустяк, за дорогу больше
могло расплескаться.
Слава лишь после сообразил, что так, бутылку за бутылкой, можно
обездолить не одну школу или читальню...
- Н-но, н-но, езжай! - Слава даже взвизгнул от нетерпения, так хотелось
сгрузить керосин.
Евстигней испуганно отодвинулся.
- Нельзя так нельзя...
Остановились у потребиловки.
Чижов зазвякал ключами.
- У меня сгрузим?
Самое лучшее - поставить бидоны в подсобное помещение при лавке, и
Слава согласился бы, если бы не два покушения на керосин по дороге.
- Нет, нет, поставим в амбар у Астаховых.
Свернули во двор Астаховых. Слава забежал в кухню, позвал Федосея,
Павел Федорович сам вышел открыть амбар, сняли бидоны, поездка в Орел за
керосином окончена.
Слава не в силах был даже проститься со своими спутниками, ухватился за
руку выбежавшей ему навстречу Веры Васильевны, и мама повела его в дом, как
маленького.
- Скорее, скорее, ты совсем закоченел...
Мама раздевала, Петя расшнуровывал ботинки, а Слава плохо понимал, что
с ним, так сильно его трясло. Его уложили в кровать, Петя накрыл одеялами...
- До чего ж я за тебя беспокоилась, - приговаривала мама. - Такой
неожиданный мороз, а ты...
Принесла горячего молока.
- Лишь бы не воспаление, пей, у меня есть немного меда... - Положила в
молоко меда, поила Славу, велела Пете растирать брату ноги.
- Не могли никого другого послать за этим керосином, - неизвестно кому
пожаловалась Вера Васильевна.
Всю ночь подходила к сыну, притрагивалась ладонью ко лбу: не поднялась
ли температура?
Спал Слава до полудня. Вера Васильевна ждала его пробуждения.
- Ну как?
- Все в порядке.
Это было чудо, но Слава не простудился.
- А как съездил - удачно?
- Да, мамочка.
- И много достал?
- Сколько просили, столько и дали, даже больше.
- А ты не мог бы...
Вера Васильевна замолчала.
- Что, мамочка?
- Да нет, ничего...
Так ничего и не сказала.
Славе хотелось рассказать маме о поездке, в другой раз он не согласится
отправиться в такой поход, и только мама способна его понять, но о чем,
собственно, рассказывать? О том, как было холодно? Разве можно рассказать о
том, как тебя насквозь пронизывает стужа? Или о том, что не согласился
выменять полушубок на керосин? Мама сочтет это естественным поступком - ни
отец его, ни мать никогда не согласились бы на что-либо бесчестное...
- Нет, рассказывать не о чем.
Слава поглядел в окно. В небе сияло солнце, и похоже было, что и за
окном тепло.
- Надо идти в исполком, сказать о выполнении поручения.
В сенях его перехватил Павел Федорович, поманил к себе.
- Постой-ка...
Слава догадался, о чем пойдет разговор.
- Фунтиков пять не одолжишь в дом?
- Не могу.
- Хлеб в доме можешь есть, а дать в дом не можешь?
- Не мой это керосин, я человек подотчетный.
- Извините за беспокойство, Вячеслав Николаевич...
Слава вышел во двор. Как нарочно, сразу потеплело. Земля раскисла,
глубже вдавились колеи, деревья тянулись к солнцу, словно собирались
набирать почки, ветра не было, пахло прелой листвой.
У сарая Федосей подгребал граблями рассыпанное сено.
- Погода, Николаич?
Слава попросил Федосея запрячь лошадь, вдвоем отвезли бидоны к
волкомпарту, внесли с помощью Григория, и Слава заторопился похвастаться
своей удачей.
Посетителей в исполкоме нет, никто не едет по такой грязи, лишь сидит
за своим дамским столиком Дмитрий Фомич, да приковылял в канцелярию
Данилочкин, увидев в окно Славу.
Дмитрий Фомич отложил ручку.
- Как съездили, молодой человек?
- Привез? - спросил Данилочкин.
- Привез.
- Сколько?
- Два с половиной.
- Разбазарили чего-нибудь по дороге?
- Нет.
- Не поддался Чижову?
- Не поддался.
- А себе сколько отлил?
- Нисколько.
- Что ж так, себя забывать не следует...
Слава промолчал. Как может Василий Семенович так о нем думать?
- В таком случае садись, - сказал Данилочкин, - составляй разнарядку,
ты доставал, ты и распределяй.
И Слава сел за разнарядку и лишь когда принялся фунт за фунтом делить
керосин между школами, читальнями и народными домами, подумал, что надо было
бы хоть бутылку, хоть полбутылки оставить маме, чтобы она проверяла
ученические тетради не при тусклом мерцании конопляной коптилки, а при свете
керосиновой лампы.
7
- Слава, ты где встречаешь Новый год?
Вера Васильевна привыкла встречать Новый год своей семьей. Слава
помнил, как горько ей было, когда год назад он предпочел провести новогоднюю
ночь у Быстрова.
Он замялся.
- Придется устроить вечер для молодежи.
- А перенести этот вечер на следующий день нельзя?
- Тогда это будет не вечер, а следующий день...
О новогоднем вечере возникали разговоры и среди комсомольцев, однако
решающее слово оставалось за Быстровым.
Слава пошел в исполком. Степан Кузьмич изучал какие-то списки. Он
сильно изменился после убийства Александры Семеновны, помрачнел, его
отчаянность и горячность сменились придирчивостью и раздражительностью,
чем-то стал он походить на всех прочих людей, помирился с первой женой и
каждый вечер ездил ночевать в Рагозино, в старую свою избу, теперь с ним
можно было и поспорить, и не согласиться, махнет рукой и скажет: "Ну ладно,
делайте, как знаете" - и замолчит.
- Степан Кузьмич, хотим устроить встречу Нового года в Народном доме, -
сказал Слава. - Чтобы все не сами по себе, а вместе.
Быстров посмотрел куда-то поверх головы Ознобишина и безразлично
согласился:
- Валяйте.
- А кого звать? - спросил Слава. - Вы будете?
- Нет уж, уволь. Новый год я встречу с бутылкой самогона.
- Так как же? Устраивать встречу?
Быстров пожал плечами...
Слава отправился в Народный дом - Андриевский торчал там с утра до
вечера, не так уж много у него дел, но оставаться на хуторе не хочет, шурья
обязательно заставят делать что-нибудь по хозяйству.
Слава застал Андриевского лежащим на диване. Лежит и улыбается, как кот
на солнышке.
- Я к вам...
- Вот лежу и раздумываю, как бы получше устроить встречу Нового года, -
предугадал Андриевский просьбу Ознобишина. - Нечего людям сидеть по своим
углам.
Они стали намечать программу вечера.
- Начнем с доклада.
- Какой еще доклад? Дайте людям просто повеселиться!
- Надо идейно их зарядить...
Но Андриевский теперь не так сговорчив, как год назад.
- Хватит с нас идеологии.
- Степан Кузьмич сказал...
- Если Степан Кузьмич хочет делать доклад, пусть делает, - отпарировал
Андриевский. - Но я и его постараюсь отговорить.
Он возражал против каких бы то ни было речей: спектакль и танцы...
А какой спектакль?
Виктор Владимирович предлагал поставить какой-то нелепый фарс, в
котором женщины переодевались мужчинами, а мужчины женщинами.
Слава готов был прийти в отчаяние.
Выход подсказал Иван Фомич, он заходил изредка в библиотеку и, застав
как-то Андриевского и Ознобишина в сильном возбуждении, вмешался в их спор.
- Бой идет, а мертвых нету?..
Сперва он поддержал Андриевского:
- Лекции и доклады в новогоднюю ночь, право, ни к чему.
Андриевский заулыбался.
Но и с Андриевским не согласился:
- Однако пошлостью тоже не стоит засорять мозги.
- Что же вы предлагаете?
- А почему бы вам не поставить настоящий спектакль?
- Что вы называете настоящим спектаклем?
- Ну, поставьте какую-либо хорошую пьесу... - И вдруг предложил: - А
почему бы вам не поставить, скажем, "Ревизора"?
- "Ревизора" нам не осилить, - сказал Андриевский.
А Слава подумал: "Революция. Советская власть, и - "Ревизор"?"
Никитин настаивал:
- Интересно и поучительно, вроде даже подарок для зрителей.
- А кто сыграет Хлестакова? - поинтересовался Андриевский.
- Вы, - сказал Иван Фомич. - Лучшего Хлестакова у нас не найти.
- А городничего?
- Я, - сказал Иван Фомич. - В таком деле и я соглашусь потрудиться.
В конце концов он убедил спорщиков. Славу подкупало уже одно то, что
Иван Фомич нашел подходящую роль для Андриевского!
Доморощенная труппа загорелась предстоящим спектаклем. Ниночка Тархова
играла Марью Андреевну, а Симочка Тархова - Марью Антоновну, братьям
Терешкиным достались Бобчинский и Добчинский, а Евгения Денисовича Зернова
уговорили сыграть почтмейстера, заведующий волнаробразом не мог отказаться
играть в постановке "Ревизора", к тому же он еще недавно вступил в партию, и
в случае чего Ознобишин мог при поддержке волкома принудить его к участию в
порядке партийной дисциплины.
Пьеса была разучена, и спектакль удался на славу. Народу пришло на
новогодний вечер порядочно, и "Ревизор" не заставил скучать публику.
Слава только не понимал, почему Хлестаков так ему неприятен, а грубый
Сквозник-Дмухановский вызывает в нем самую искреннюю симпатию...
Он с нетерпением ждал окончания спектакля, чтобы произнести праздничный
тост.
Но едва в последний раз задернули занавес, как Андриевский, не
разгримировавшись, не сняв костюма, в парике с завитым коком, выскочил на
сцену и громогласно объявил:
- Танцы!
За фисгармонией сидела Кира Филипповна, должно быть, давно ждала своей
очереди, сидела и раздувала мехи, не успел ее муж объявить танцы, как тут же
ударила по клавишам.
По традиции бал открывался вальсом. Из зала еще вытаскивали скамейки, а
братья Терешкины уже отделились от стен. Барышни оживились.
Медленно и плавно кружились пары, лампы жадно пожирали керосин, на этот
раз щедро отпущенный товарищем Ознобишиным.
Он стоял у самой рампы и наблюдал за проносившимися парами. Вот Сонечка
Тархова в объятиях Андрея Терешкина, вот Симочка Чернова в обнимку с Васькой
Тулуповым, вот Нина Тархова с Никитой Терешкиным...
На секунду у Славы явилось желание потанцевать и тут же исчезло, очень
уж это безыдейное занятие.
Кира Филипповна заиграла падеспань.
В душе Слава называл себя прожигателем, если и не жизни, то керосина,
разозлился на самого себя и ушел за кулисы в библиотеку, на время
превращенную в артистическую.
В окружении актеров Андриевский прихлебывал из стакана чай и
рассказывал смешную, должно быть, историю, потому что слушатели весело
смеялись.
- А, милости просим! - воскликнул Андриевский, завидев Славу. -
Поздравляю!
- С чем?
- Удался ведь вечер!
- Не нахожу.
- А чем он вам не нравится? - удивился Андриевский. - Веселья хоть
отбавляй.
- Потому, что вы не дали мне произнести тост, - откровенно сказал
Слава.
- Голубчик, но вы опять стали бы излагать содержание передовой из
"Орловской правды", - искренно признался Андриевский. - А мы измеряем жизнь
масштабами всей страны! Страна устала от революции, от войны, от разверстки.
Люди хотят танцевать, наряжаться, а вы продолжаете пичкать их политикой.
- Что это вам надоело? - угрожающе спросил Слава.
- Мы устали от Быстровых! - вырвалось у Андриевского.
- Напрасно радуетесь, - спокойно, даже слишком спокойно ответил Слава.
- Революция не кончилась...
- Только нам не придется видеть ее продолжение, - снисходительно сказал
Андриевский. - Надо уметь ждать... Наберитесь воли и мужества...
Слава упрямо смотрел в наглые глаза Андриевского.
- Мужества и воли нам не занимать...
- Вы боитесь отступления, - продолжал Андриевский. - Боитесь сильных
людей...
- Вас? Нет, вас я не боюсь.
- Вся ваша воля только на словах...
- Нет.
- Попробуй я на вас напасть, сразу ударитесь в панику.
- Нет.
- Вот начну вас душить, что вы станете делать?
- Да вы побоитесь...
Служители деревенской Мельпомены не придавали спору серьезного
значения, однако же им было любопытно, чем кончится это препирательство.
Андриевский вытянул свои руки перед Славой.
- Ну, хватайте, отталкивайте!
Слава качнул головой.
- И не подумаю.
Андриевский положил руки ему на плечи.
- Задушу!
- А я не боюсь...
Андриевский обхватил шею Славы мягкими прохладными пальцами.
Глупо шутил Андриевский. Слава смотрел ему прямо в глаза. Нельзя
поддаться этому типу. Прояви Слава слабость, это сразу развеселит всех.
И тут он почувствовал, что Андриевский вовсе не шутит. "До чего ж он
меня ненавидит", - подумал Слава. Вот тебе и крестовый поход против врагов
революции! Больше он уже ни о чем не думал. Тонкие сильные пальцы сдавили
ему шею, и у него закружилась голова. Слава почувствовал тошноту. На одно
мгновение. Потом боль. Тоже на мгновение. Ему почудилось, что умирает. И
потерял сознание. На одно мгновение, всего лишь на одно мгновение.
И тут же услышал крик неизвестно откуда появившейся Сонечки Тарховой.
- Что вы делаете, Виктор Владимирович?
И то, что он смог услышать каждое произнесенное Сонечкой слово,
свидетельствовало о том, что он приходит в себя.
Андриевский весело смотрел на Славу я смеялся. И все смеялись вокруг.
- Испугались? - ласково спросил Андриевский.
- Что за глупые шутки, - осуждающе сказала Сонечка.
- Нет, ничего, - негромко сказал Слава, - все в порядке.
- Видите, какая непростая штука - воспитание воли, - сказал
Андриевский.
- Вижу, - сказал Слава, - но я вас все равно не боюсь.
- Еще бы вы стали меня бояться. Ведь мы же друзья.
И как только стало очевидно, что с Ознобишиным ничего не случилось, все
сразу утратили к нему интерес. Андриевский пошел на сцену, Сонечка убежала в
зал, разошлись остальные, и Слава остался в библиотеке один. Он потрогал
шею, натянул на себя куртку, нахлобучил шапку, вышел на крыльцо.
Искрилась морозная ночь, над домом висела голубая луна, высились
заснеженные ела.
- Домой, - сказал Слава вслух самому себе.
Возвращаться через парк, по аллее запорошенных снегом кустов сирени,
обок с занесенной снегом рекой, не хотелось. Да какой там не хотелось!
Боялся он идти через пустынный зимний парк. Волки мерещились. Никаких волков
не было и не могло быть, он твердо знал, а вот мерещились... Страшно!
Кружилась голова. Слегка, но кружилась. Он еще ощущал цепкие, жесткие, злые
пальцы, сдавливающие ему горло. Проклятый Андриевский! Шутил или в самом
деле хотел задушить?..
Но где-то в глубине души Слава знал, что Андриевский вовсе не шутил.
И хотя в пустом парке не мог попасться никакой Андриевский, он боялся
идти в ночной пустоте.
Поэтому он решил идти через деревню, через Семичастную - ночь, все
спят, но все-таки по обеим сторонам избы, за стенами люди, не чувствуется
такого одиночества, как в парке.
Слава стоял у крыльца. За окнами то взвизгивала, то гудела фисгармония,
за окном танцевали, но ему хотелось домой.
Даже мысленно он не сказал - к маме, но хотелось именно к маме, только
к маме, и больше ни к кому. Сейчас, стоя у крыльца и не признаваясь в том
самому себе, он жалел, что не остался встречать Новый год с матерью и
братом.
Он медленно пересек лужайку и, загребая снег валенками, двинулся по
тропке, ведшей к усадьбе Введенского, миновал ее, ни одно окно не светилось
в его доме, обогнул сарай, поднялся по скользкому покатому спуску, пересек
чей-то огород и вошел в деревню.
Все спало, нигде ни огонька, деревня молчала.
Избы справа, избы слева. Широкая деревенская улица. Снегопад начался
еще в сумерки. Всю проезжую часть улицы покрыла белая пушистая пелена, а
Слава видел ее то лиловой, то голубой, луна окрашивала снег в причудливые
цвета. Избы, то серые, то черные, вдруг становились зелеными, искрились, как
в сказке.
За сказочными стенами спят мужики и бабы, дети и старики, коровы, овцы,
куры на насестах и даже рыжие тараканы в щелях.
Наступил Новый год, а люди не знали, что наступил Новый год. Где-то
пьют вино и несутся тройки по улицам, а здесь тишина и покой.
И вдруг из белесого сумрака собачонка... Откуда она метнулась, из-под
каких ворот? Метнулась, затявкала, залилась... Ах, Слава, да что же ты
делаешь?! Нагнулся, набрал в горсть снега, швырнул... Что же ты делаешь?!
Как ты не услышал собачьего лая?! Откуда они только взялись? Как кинутся,
как зальются в тысячу голосов! Ощерились! Вот-вот набросятся...
Слава закричал, но куда там, все спит в лунных лучах, никто ничего не
слышит.
Что же делать? Вот-вот порвут...
Стой! Остановись, тебе говорят! Замри на месте!
Еще порыкивают псы, но тоже остановились.
А теперь медленно, шаг за шагом...
Вот и мостик. Вот и Поповка...
Теперь обогнуть Волковых...
Вот и дом. Свой дом. Подергал щеколду, не заперто!
За дверью свет. За столом мама, Петя и - почему он здесь? - Павел
Федорович.
- Ах, Славушка...
Мама не сердится, мама рада ему!
- Раздевайся, садись. Как хорошо, что мы еще не легли...
На столе винегрет, пирог из ржаной муки с капустой.
- Выпей с нами, - говорит мама. - Выпьем еще раз за Новый год!
Мама из кувшина наливает в стаканы напиток неопределенного цвета.
Запрокинув голову, Петя пьет так отчаянно, точно этот напиток невесть
какой крепости.
- Пью за Федора, - вполголоса произносит Павел Федорович. - Хотел бы я
сейчас его видеть.
- Павел Федорович принес нам сегодня сушеных вишен, - говорит мама. - Я
сварила, прибавила меду, так что у нас шампанское.
Слава решил быть с Павлом Федоровичем полюбезнее.
- А где же Марья Софроновна?
- Спит.
Спит, как спят все сейчас в Семичастной.
Потому-то Павел Федорович и навестил в эту ночь семью брата.
Марья Софроновна совсем прибрала его к рукам, и где же ему искать
сочувствия, как не у невестки, которая ничего от него не требует.
В каждом человеке сочетается хорошее и плохое, и что в нем возобладает
- добро или зло - зависит от многих обстоятельств.
Работники боялись Павла Федоровича, да и успенские мужики не считали
его добрым, - долг не простит, проси не проси, взыщет без поблажек,
крепенек, зубы об него обломишь, а на самом деле человек податливый, слабый,
командовали им женщины, как скажут, так и поступит. Большую часть жизни
смотрел из-под рук матери, а после ее смерти вьет из него веревки Марья
Софроновна.
- Выпей, - обращается он к Славе. - Славный квасок изготовила твоя
мама.
- Ну как праздновали? - интересуется Вера Васильевна.
Слава щадит мать. Расскажи он об Андриевском, мама будет волноваться.
- Танцы были, спектакль...
- А теперь выпьем за ваших сыновей, - предлагает Павел Федорович. -
Россия теперь в их руки дадена. - Смотрит то на Петю, то на Славу, - Что
касаемо Петра Николаевича, тут все ясно...
У Пети от удовольствия блестят глаза. Впервые его называют по отчеству.
- Петя парень трудящий, всю жизнь будет вкалывать... - Павел Федорович
переводит взгляд на Славу. - А вот как ты, Вячеслав Николаевич,
определишься, это еще надо поворожить...
- Славе надо учиться, - подсказывает Вера Васильевна. - Тогда
что-нибудь и получится.
- А вот и нет, - возражает Павел Федорович. - Нынче учатся одни дураки.
Хватать надо, смутное время не часто повторяется.
Вера Васильевна в недоумении:
- Что хватать?
- Да все, что лезет в руки. Счастье. Должность. Паек... - Павел
Федорович видел - ничего-то Вера Васильевна не понимает. - Взять того же
Быстрова. Ни образования, ни хозяйства. А в волости высшая власть. Сыт,
пьян, лошадь чистых кровей, жена - генеральская дочь. А то, что убили, -
чистый случай, найдет другую. Все его боятся, а мальчишки молятся на него,
как на бога.
Услышь Слава год назад такую речь, он бы не простил Павлу Федоровичу ни
одного слова, - увы, Слава на Быстрова уже не молится.
- Прав я или не прав? - обращается Павел Федорович к Славе.
- Нет, - твердо отвечает Слава, - коммунист ищет счастья не для себя
лично, а для общего блага.
- Вот видите, - говорит Вера Васильевна. - Славе не нужно никаких
должностей, он поступит в университет...
Но и мам