Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
лядит иначе, занятия идут полным ходом, гостиные и спальни
переоборудованы в классы, из-за дверей несется гул голосов, можно подумать,
что в этом доме всегда помещалась школа.
- Комсомольская ячейка теперь тоже здесь, - Сосняков пытливо смотрит на
Ознобишина. - Кстати, ты на бильярде умеешь играть?
Слава пожал плечами:
- Не приходилось...
Для комсомольской ячейки Сосняков приспособил бывшую бильярдную, но
бильярдный стол оставили, только сдвинули к стене.
Ознобишину теперь понятно, почему он заинтересовался бильярдом.
- Я тоже еще не умею, - сказал Сосняков. - А говорят, полезная игра.
Развивает глазомер, меткость. Нам бы инструктора сюда, обязали бы всех
комсомольцев учиться.
Ознобишин не стал спорить.
- Давай свои списки.
Две школьные тетрадки исписаны каллиграфическим почерком. Все село на
учете. "Бедняки. Середняки мал. Середняки кр. Кулаки". "Мал" - маломощные,
"кр" - крепкие. Бухгалтерия!
Тут появился Жильцов, держится рукой за рыжую бороду, заискивающе
заглядывает Ознобишину в глаза.
- Вы к нам от волисполкома, Вячеслав Николаевич? Семена делить?
Откуда ему известно? Слава сказал об этом одному Соснякову.
- Ключи от амбара при тебе, Савелий Тихонович?
- В Совете.
- Пошли за ключами.
Амбар на двух замках, ключ от одного в волисполкоме, от другого в
сельсовете.
Такая мера предосторожности, изобретение Данилочкина, обеспечивает
полный контроль.
- По хозяйствам делить будете или как?
- По классовому принципу, Савелий Тихонович, - беднякам и маломощным
середнякам.
- А остальным?
- А остальные вывернутся. Пошарят у себя по сусекам.
Зашли за ключами в сельсовет, там мужиков полным-полно, притихли,
молчат, слух о приезде уполномоченного обошел уже все село.
- Семена делить?
- Семена.
- А кому?
Кто-то подал голос:
- Кому есть нечего, тем и дадут, сожрут, а сеять как бог даст.
Жильцов подал ключи, списки домохозяев.
Ознобишин решил прихватить с собой еще двух-трех мужиков.
- Кому, мужики, доверяете? Хочу пройти по домам. Называйте.
- Селиверстыча.
- Васютина Павла Григорьевича.
- Не возражаете, мужики?
- А когда хлеб делить?
- Пожалуй, завтра с утра...
Ознобишин - от дома к дому, Сосняков от него ни на шаг, Жильцов и двое
доверенных чуть позади.
Поднимались на крыльцо, заходили в избу, здоровались, - Ознобишин
пытливо вглядывался в хозяев, в детей.
- Савелий Тихонович, как тут?
- Пуда четыре наскребут.
Одним глазом в список Жильцова, другим в тетрадь Соснякова. Сосняков
безошибочно определил достаток каждой семьи, его классовый подход строг, но
справедлив.
В богатые избы заходили мимоходом, да и владельцы их не слишком, видно,
рассчитывали на помощь со стороны, посев в этих хозяйствах обеспечивали
хитроумно укрытые от чужих глаз мешки с отборным зерном.
Вот и еще одна такая богатая изба, кирпичная, под железом, с крыльцом,
украшенным деревянной резьбой.
- Борщевы. Самое что ни на есть кулачье, - небрежно поясняет Сосняков.
- О самом хозяине ни слуху ни духу, с деникинцами ушел...
К Борщевым Ознобишин зашел ради проформы.
Хозяйка упирается в стол тонкими пальцами, за юбку держится девчушка
лет семи, а позади еще трое погодков.
Ознобишина поразил землисто-белый цвет их лиц широко раскрытые глаза,
бескровные губы.
Взглянул на Соснякова.
- Чего это они такие?
- Какие?
- Точно голодные.
- А они и есть голодные. В начале зимы продармейцы у них все подчистую
выгребли. Сидели на картошке, да и той, должно, не осталось.
Ознобишин задумался.
- Сеяться будете? - спросил Борщеву.
- Если люди помогут...
Не сказала - прошелестела губами.
Сосняков потянул Ознобишина за рукав.
- Здесь делать нечего, пошли.
И с таким же голодным отупением столкнулись еще в одной избе, на этот
раз темной, тесной и нищей, нищета в ней сквозила из всех щелей.
- Этим тоже помогать не будем, - сказал Сосняков.
- А этим почему?
- Их отец ушел с белыми.
- А этот с чего? Здесь-то беднота?
- Беднота-то беднота, а переметнулся к классовому врагу.
- От бедности и переметнулся, - пояснил Жильцов. - Так и сказал, уходя:
глаза бы мои на эту нищету не глядели.
- Пойдем, пойдем, - заторопился Сосняков.
Ознобишин всматривался в голодные детские глаза.
- Как фамилия?
- Филатовы.
Комиссия, как вскоре их стали называть в селе, - Ознобишин, Сосняков,
Жильцов и понятые, - обошли все дворы.
К вечеру обход закончили.
- Собирай, Иван, ребят, - распорядился Ознобишин. - Овсянина,
Плехова... Словом, всех. На всю ночь. Пусть стерегут амбар. Не ровен час,
разграбят еще ночью.
- Правильно, - подтвердил Жильцов. - Береженого бог бережет.
Комсомольцев собрали, вооружили чем пришлось: дробовиками, пистолетом,
найденным в усадьбе и сохраняемым для спектаклей.
- Смотрите в оба, чуть что - за мной, - предупредил Ознобишин и
невесело усмехнулся. - А я сосну. Завтра мне воевать и воевать.
Он расставил караул, наказал ходить греться по очереди и ушел с
Сосняковым в село.
В окнах вспыхивали огни. Звенела где-то бадья, булькала в темноте
наступающая весна.
- Ты куда? - спросил Сосняков. - К Васютиным опять?
- А куда ж еще?
- Пойдем ко мне, картошки хватит.
- Где там хватит, - безжалостно отказался Ознобишин. - У вас каждая
картофелина на счету. Ничего, не объем я ваших кулаков.
У Васютиных и тепло и сытно, но Ознобишин не очень-то к ним стремился,
позови его кто другой из комсомольцев, он охотно пошел бы, но идти к
Соснякову не хотелось, очень уж агрессивен.
Васютины ждали своего постояльца. Ужин на столе, постель постлана, а
разговорами хозяева его не обременяли.
Слава наскоро похлебал щей, даже не забелил сметаной, отодвинул
поджарку.
- Спасибо, сыт.
Почему-то стыдно было есть это мясо, когда Сосняков сидит небось сейчас
у себя дома и макает в соль холодные скользкие картофелины.
Погасили лампы, разделись, но никто не спит, все сдерживают дыхание,
притворяются спящими.
"Надо было остаться с ребятами караулить амбар, - подумал Слава и тут
же сам с собой не согласился, - завтра будет денек ой-ой какой, завтра мне
достанется, дай бог продержаться". И грустно ему было почему-то, людям надо
сеять, как можно осиротить землю, всем это на пользу, а семян нет даже у
тех, у кого они припрятаны, с семенами негусто, и кому-то надо дать, а это -
дать и не дать - в воле Ознобишина: волисполком его уполномочил, ну а сам он
себя? Поди разберись, где справедливость. Ивану легче, он во всем
придерживается своих списков. Составил их раз и навсегда, кому положено,
тому положено, а кому не положено, тому никогда и никакими силами не
сдвинуть его с занятой позиции. В общем-то Сосняков прав, живет по законам
классовой борьбы... Что-то звякнуло за окном, льдинка, должно быть,
сорвалась. Как там ребята у амбара? Трудно предположить, что кто-нибудь
позарится на общественный амбар, и все-таки спокойнее, что ребята
присматривают за амбаром.
Он заспался, заспался... Нет, хозяева еще спят. За окном еще темно.
Оделся, тихо вышел во двор, на улицу. Какая-то женщина несет ведра на
коромысле. Откуда-то пробивается белесый свет. Прошел мимо церкви. Не так
давно еще в ней венчали, крестили и хоронили князей Корсунских. Где они?
Алешку застрелили, а княгини уехали.
На площади, за церковью, амбар. Недавно еще принадлежал здешнему
лавочнику, а теперь общественный амбар граждан села Корсунского. Есть в селе
и бедняки, и батраки, вконец обнищавшие крестьяне, и есть богачи, которые
держат батраков, и сегодня этим нищим будет дано полное предпочтение.
Ознобишин, полноправный представитель Советской власти, отдаст им
предпочтение перед теми, у кого и хлеб, и скот.
По дороге встретились Левочкин и Плехов.
- Все спокойно? - Ознобишин позвенел в кармане ключами. - Сбегайте
кто-нибудь за Жильцовым.
Село точно только и ждало этой команды - Жильцов еще не пришел, как
площадь заполнилась народом. Пришли и старые и малые, мужики и бабы, старики
и старухи, набежали ребятишки, только самые маленькие остались сидеть по
избам.
Ох, до чего ж многолика деревня! И самое опасное, что пришли все. Слухи
о том, что семена будут давать одним беднякам, еще накануне прошли по
деревне, богатым мужикам нечего делать на площади, и, однако, тоже пришли.
Неспокойно на душе у товарища Ознобишина, но назвался груздем, полезай
в кузов.
- Бочку, что ли, какую подкатите...
Из ближнего двора выкатили телегу, поставили перед амбаром.
Взобрался товарищ Ознобишин на телегу, осмотрелся.
- Товарищи... - даже как-то неудобно называть этих мужиков и баб
товарищами, по возрасту он им в сыновья годится. Но не отцами же их называть
полномочному представителю Советской власти. - Я уполномочен волостным
исполкомом произвести у вас раздачу семян. Заранее предупреждаю: семян мало,
выдавать будем только самым маломощным. Тем, у кого, по нашим сведениям,
имеется возможность засеять свой клин из своих запасов, тем рассчитывать на
помощь от государства не приходится. Поэтому, товарищи зажиточные хозяева...
- не называть же кулаков кулаками? - вам можно разойтись!
На свою голову сказал - по толпе прокатился крик:
- Чего там, дели, поглядеть хотим на вашу справедливость!
Ознобишин предупреждающе поднял руку.
- Не торопитесь. Хотите стоять - стойте, к амбару все равно не
подпустим. Отпускать будем по списку, каждому в свой мешок, а сперва
проверим, взвесим, не много ли сгрызли мыши...
Подозвал комсомольцев, поставил перед дверями.
- Савелий Тихонович! - подал ему ключи. - Открывай.
Пахнуло пылью, мукой и будто вправду мышами.
- Человек четырех сюда...
Подвинули весы к дверям.
- Ну, давайте. Сколько должно быть, Савелий Тихонович?
Жильцов извлек из кармана засаленную тетрадь, заглянул в свои записи.
Рожь - восемьсот двадцать четыре пуда, овса - шестьсот одиннадцать,
проса - четыреста...
- Подай-ка свои списочки!
Со списками Соснякова Ознобишин не расстается, вчера во время обхода он
кое-что исправил, но совсем незначительно, эти списки и легли в основу при
распределении.
Ознобишин повернулся к Соснякову, впрочем, тот не отходил от
Ознобишина, никому не доверял, даже Ознобишину, боялся, как бы от его глаз
не ускользнула хоть горсть зерна.
- Давай прикинем...
Нельзя никого обидеть, и нельзя не обидеть, обиженные будут, но пусть
никто не упрекнет, не заподозрит представителя власти в пристрастии.
Ознобишин встал на приступок амбара.
- Тише!
Но можно и не взывать к тишине. Тишина воцарилась мгновенно, как только
Ознобишин вышел из амбара, - хлеб-от не шутка, кому подфартит, тот
обеспечен, посеет без хлопот, а кому-то искать, добывать еще...
- Зерно в целости, но на всех все равно не хватит. Мы тут прикинули.
Выдаем безлошадным, беднякам и малоимущим. На женщин и детей по пуду...
- А мужики - умойся и оботрись?
- Мужики при детях!
- Значит, мужик уже не человек?
- Не хватит иначе, не хватит, мужики перебьются.
- Я предупреждаю: кто вздумает перемолоть семена на муку, или, упаси
бог, продать, будем судить, наперед говорю, милости тогда от Советской
власти не ждите. Да и не враги же вы себе...
Тишина.
- Мешки у всех при себе?
Тишина.
- Начнем, значит... Афонина... Афонина Татьяна, подходи. Пять пудов ржи
и три овса!
Женщина в красном полушалке сделала шаг вперед, а Второй шаг сделала
вся толпа, все разом, толкаясь и бранясь, кинулись в беспорядке к амбару.
На мгновение, всего лишь на одно мгновение замер Ознобишин: сметут! И
ничто не остановит мужиков... Вот когда он пожалел, что не взял у Еремеева
револьвер. Он не сумеет противостоять натиску, его сметут, и ничего от него
не останется.
Еще секунда, и одичавшая толпа ворвется в амбар.
- Стойте! - закричал Ознобишин противным, визгливым, пронзительным
голосом, вырвавшимся откуда-то из глубины, каким он еще никогда не кричал в
жизни. - Еще шаг - и я выстрелю!
В левой руке у него список, а правая в кармане полушубка, у него мерзли
пальцы, и он пытался согреть хотя бы одну руку, но поняли его иначе, в
кармане оттопыривались варежки, а сгоряча что не померещится людям.
- Мужики! - крикнул кто-то в толпе. - Он чичас стрелит!
Кто-то споткнулся и будто рывком остановил всю толпу.
Парень в кавалерийской шинели выскочил вперед, выпятился перед телегой,
на которой стоял Ознобишин, и принялся раздирать у себя на груди рубаху.
- Ну, стреляй, стреляй...
Вероятно, Слава чувствовал нечто подобное тому, что чувствовал Шабунин,
когда с винтовкой в руках бежал по кронштадтскому льду.
Он вытащил руку из кармана.
- Больно ты мне нужен, - с презрением сказал Слава. - Не для тебя
назначена твоя пуля.
Парень посмотрел на уполномоченного, шмыгнул носом и пошел прочь.
- Кто еще? - спросил Ознобишин, чувствуя прилив лихорадочной отваги. -
Кто еще попытается?
Но пытаться не хотелось больше уже никому, и все, точно по команде,
отступили на несколько шагов от амбара.
Ознобишин мотнул головой в сторону Соснякова:
- Выдавай, Иван. Афонина Татьяна. Пять пудов ржи и три овса.
На этот раз никто не помешал женщине в красном полушалке оттащить мешки
с зерном от дверей.
Ознобишин выкликал фамилию, Сосняков вместе с другими ребятами
отвешивал зерно, и мужик, потому что зерно все-таки получали мужики,
поспешно оттаскивал мешок от амбара и спешил уйти со своим пайком восвояси.
Ознобишин не спешил, а Сосняков тем более, он взвешивал зерно с
аптекарской точностью.
Миновал полдень - никто не расходился, Жильцов напомнил Ознобишину - "а
пообедать?" - но тот только отмахнулся.
После того как Ознобишин отогнал ринувшуюся к амбару толпу, никто не
мешал раздаче, иногда возникал мелкий спор и тут же гас, придраться было не
к чему, запасы зерна подходили к концу, и Ознобишину оставалось все меньше и
меньше времени для осуществления принятого им решения.
- Борщева! Анна! - подчеркнуто громко выкрикнул Ознобишин.
Никому и в голову не приходило, что могут вызвать Борщеву, она сама не
поверила, что ее выкликнул уполномоченный.
Ознобишин повторил:
- Борщева Анна!..
Ее толкнули в спину.
- Тебя!
- Да она ж кулачка!
- Была, да вся вышла, и она и дети еле на ногах стоят.
- Борщева Анна!
Неуверенными шагами подошла Борщева к телеге.
Но одновременно из амбара выбежал Сосняков и подскочил к Ознобишину.
- Ты что? Ее же нет в списках!
- Есть. Я внес.
- Да ведь это же кулацкая... кулацкая семья! Ее муж к белым ушел...
- А дети с голоду мрут.
- Не наша забота.
- Наша.
- Кулаков растить будем?
- А мы не будем растить их кулаками.
- Нарушаешь классовую линию?
Ознобишин соскочил с телеги и подтолкнул Борщеву к амбару.
- Ну? Чего стоишь? Иди получай.
Сам пошел за ней в амбар, смотрел, как отсыпают ей зерно.
Сосняков стоял у двери и саркастически наблюдал за Ознобишиным.
- Теперь остается только еще вызвать Филатову!
- А ты не ошибся, тоже внесена мной в список.
Он опять взобрался на свою трибуну:
- Филатова!
Но Филатовой на площади не было, она просто не пришла, после того, как
ее муж ушел с деникинцами, она не могла надеяться ни на какую помощь.
- Сходите за ней, - распорядился Жильцов.
За Филатовой побежали. Ознобишин ждал. Торопливыми шагами она подошла к
телеге, встала перед Ознобишиным, ждала, что ей скажут.
- Даем тебе семена, на твоих детей. Только не вздумай съесть. Трудно, а
посеяться нужно. Слышала?
Филатова пошевелила губами:
- Слышу.
- Так получай.
- Сам и отвешивай, - сказал Сосняков, не отходя от двери. - Я белякам
не слуга.
- Ребята! - крикнул Ознобишин. - Отвесьте ей пять пудов.
Бешеными глазами посмотрел Сосняков на Ознобишина.
- А Васютину сколько отвесишь?
- За что?
- За гостеприимство. Оплатить постой...
Ох как хотелось Ознобишину сцепиться с Сосняковым, он уже привык к
тому, чтобы ему не перечили, но здесь, при народе, да еще чувствуя жестокую
правоту Соснякова, он подавил свою досаду, заслонился от Соснякова его же
списком и назвал следующую фамилию.
Вот все и роздано. Без особых происшествий. Даже без крика. Выполнил он
свое поручение.
Спрыгнул на землю.
Жильцов смотрит на Ознобишина и весело и снисходительно.
- Отвоевался, Вячеслав Николаевич?
Отвечать Жильцову не надо. Тот понял все правильно.
- Подводу когда занаряжать, сегодня вечером али с утра?
- Пожалуй, лучше с утра, не хочется тащиться ночью.
А Сосняков упрямо не отходит от дверей.
- Славка, поди-ка сюда!
- Чего тебе?
- Жаловаться на тебя буду, - говорит Сосняков. - Вот так. Нельзя было
давать ни Борщевой, ни Филатовой.
- Дети-то при чем?
- А при том! Детей, может, и жалко, но каждый, кто норовит напакостить
и сбежать, будет надеяться, что все равно его семейка без помощи не
останется.
Ознобишин не хочет спорить с Сосняковым, зерно у Борщевой и Филатовой
уже не отберешь.
- Жалуйся, сколько влезет, а запомни только одно: проследи с ребятами,
чтоб помогли вспахать землю солдаткам и вдовам, чтобы семена не ушли на
сторону.
- Это мы и без тебя знаем, - процедил сквозь зубы Сосняков. - Ужинать
опять к Васютину?
- К Васютину.
В голосе у Ознобишина вызов. Не хочется ему идти к Васютиным, но и к
Соснякову не пойдешь.
- Пошли, Савелий Тихонович.
Их ждали у Васютиных. И щи дымятся в тарелках, и мясо на доске
накрошено, и огурцы в вазочке для варенья, и...
- Не обижайся, Вячеслав Николаевич, дело сделано, после работы можно...
И бутылка зеленого стекла блеснула на столе.
- Как хочешь, Савелий Тихонович, я не возражаю, но сам не буду.
- Привыкать надо.
Жильцов и Васютин выпили.
Жильцов переспрашивает:
- Так когда поедем?
- Ночуйте, ночуйте у нас, - вмешалась хозяйка. - Женушки еще нет,
торопиться не к кому.
- А я и не тороплюсь.
И вдруг его осенило: семена-то он роздал, но ведь это лишь половина
поручения, надо быть уверенным в том, что зерно не пропито, не продано, не
съедено, своими глазами видеть, что оно попало в землю.
- А знаешь, Савелий Тихонович, я, пожалуй, не поеду завтра, -
неожиданно говорит Ознобишин. - Уж больно щи хороши, погощу у вас с
недельку.
- Да господи, да хоть две, - сказала Васютина. - Хотите, мы вас на
печке уложим?
- А что так? - поинтересовался Жильцов.
- Хочу посмотреть, как сеять будут, на тебя, Савелий Тихонович, нажму,
чтоб ты солдаток лошадьми обеспечил.
На другое же утро поступил донос. Не Ознобишину - Соснякову. Иван
прислал за Ознобишиным посыльного.
- Срочно зовет в ячейку.
Сосняков с торжеством посмотрел на секретаря волкомола.
- Вот убедись, кому ты помог. Борщева хлеб печет. С утра нажарила
оладьев, а сейчас хлеб печет.
Отрядили к Борщевым патруль во главе с Ознобишиным.
В избе у Борщевых пахло хлебом.
- Как же так? - спросил Ознобишин. - Я же предупреждал?
Борщева развела руками, показала на детей.
- Исть просят. Не видели хлебушка с рождества, не совладала, обменяла
десять фунтов на муку, больше не съедим, истинный бог, остальное засеем.
Ну что ей сказать?
- Смотри, хозяйка, обездолишь детей. Уж как-нибудь перебейся, зато
осенью с хлебом.
И вдруг Борщева осмелела:
- А осенью опять придет отряд...
"И с помощью Соснякова вытрясет все до зернышка", - не сказал, только
подумал Ознобишин.
- Скоро новый закон будет, - сказал он. - Не все будут отбирать.
Ему не верили, но и не возражали.
После посещения Борщевых Ознобишин понял, что медлить нельзя, если за
два-три дня не отсеются, съедят зерно или пропьют.
За неделю, которую Ознобишин провел в Корсунском, каждый день он
приходил к Жильцову еще до света, советовался, у кого взять лошадей, сам
провожал мужиков в поле,