Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
к принимаемым решениям, строг к сверстникам, строг к себе. И
ленив. Не отступится от принципов, но и не торопится с их осуществлением.
- Здравствуйте, - небрежно поздоровался Панков с хозяевами, тут же о
них забыл и упрекнул Славу: - Чтобы сразу ко мне, у меня бы и переночевал.
Ну, идем, идем!
Панков презрительно посмотрел на рюмку для яйца, над которой склонился
Ознобишин.
- Да брось ты эту подставочку, дозавтракаешь у меня картошкой!
Слава виновато встал из-за стола, - прищуренные глаза Панкова
контролировали каждое движение Ознобишина, - и пошел в кабинет за вещами.
Следом за ним вошли Евгений Анатольевич и Оля.
- Задержитесь, приходите ночевать, - пригласил Евгений Анатольевич. -
Не обращайте внимания на своего приятеля, Заузолков лучше знает, что можно и
что нельзя.
Слава торопливо запихнул в портфель полотенце, мыльницу, зубную щетку,
окинул прощальным взглядом комнату, и глаза его остановились на недочитанной
книжке.
Он переложил ее с края стола на середину и провел по обложке ладонью.
В этом движении Евгений Анатольевич уловил оттенок грусти.
- Что за книжка? - спросил он, обращаясь скорее к племяннице, чем к
гостю.
- Стихи, - быстро проговорила Оля. - Гумилев.
- Понравилась? - спросил Евгений Анатольевич.
- Ах, очень! - вырвалось у Славы. - Я их ночью читал...
- Ну, если эти стихи вам так нравятся... - сказал Евгений Анатольевич,
- можно бы...
- Это моя книжка! - перебила его Оля.
- Вот я и говорю, - продолжал Евгений Анатольевич. - Ты могла бы
подарить ее нашему милому гостю...
Оля колебалась лишь одно мгновение.
- Ну что ж, я дарю вам эту книжку, возьмите!
Слава был не в силах отказаться от такого подарка.
- Большое спасибо, - сказал он, пожал руку Евгению Анатольевичу,
поклонился Оле и заторопился навстречу ожидавшему его Панкову.
Обратно шли той же аллеей, по которой ночью вел его Крептюков,
таинственные деревья оказались липами, солнечные блики падали сквозь листву,
и все в мире пело, жужжало, звенело.
Заузолков сидел у себя в кабинете и что-то писал.
- Ага, это вы, - сказал Заузолков, не поднимая головы. - Хорошо
выспался, Ознобишин? Покормили тебя? Ну, давай, давай, выкладывай, с чем ты
к нам?
- У меня поручение от укомпарта, - строго произнес Слава. - Куда это
годится, товарищ Заузолков? Во всех волостях народные дома, повсюду
разворачивается самодеятельность, а у вас по вине волисполкома активность
молодежи на очень низком уровне.
Заузолков оторвался от своих записей, поплотнее уселся в кресле, с
усмешкой поглядел на секретаря укомола.
- Валяй, валяй, товарищ Ознобишин, - одобрительно отозвался Заузолков.
- Только в каком-нибудь сарайчике самодеятельности не развернешь.
- А вы потесните помещиков.
- Да помещики-то у нас ледащие, нет ни Давыдовых, ни Куракиных. А
впрочем, увидишь сам. - Он вышел из-за стола, позвал Панкова. - Пошли,
Панков, искать вам резиденцию! - Стремительно затопал по лестнице. - Нет у
нас сурьезных помещиков, - на ходу объяснял Заузолков Ознобишину. - Хотя бы
Кульчицкие. Хозяйство у них было крепкое. Но живут... Сам увидишь! Есть еще
графиня Брюхатова. Та действительно была богата, настоящая помещица. Но
пришла в полный упадок. Да Федоровы, у которых ты ночевал. Тоже не
развернуться, сам видел...
Начали с Кульчицких.
Прямо-таки подмосковная, кое-как сколоченная тесная дачка с мезонином.
В мезонин Ознобишин даже не пошел. Грязь такая, какой ни в одной избе, где
хозяева живут вместе с телятами и поросятами, видеть не приходилось. Два
брата с женами, сестра с мужем, множество детей, сопливых и никогда, видимо,
не умывающихся, какая-то еще родственница, женщины в капотах, мужчины в
запачканных блузах.
Встретили Кульчицкие пришедшее начальство подобострастно.
- Товарищ председатель, - не один раз повторил один из Кульчицких,
обращаясь к Заузолкову. - Позвольте нам объединиться в земледельческую
коммуну...
Заузолков гавкнул на него:
- А на что вам коммуна?
- А как же? - улыбнулся бывший помещик. - Вернут скот, инвентарь,
окажут помощь семенами...
Слава не чаял, как поскорее вырваться от Кульчицких на свежий воздух.
- Годится?
Ответа не требовалось.
- Ну а теперь к графине...
Усадьба Брюхатовых отстояла верстах в двух от села - вышли за околицу,
с версту прошли полем, свернули в березовую рощу, и сразу за рощей, на
взгорке, открылась нарядная колоннада, ведущая к большому дому с высоким
фронтоном.
Стены пожелтели от времени, штукатурка облупилась, из-под штукатурки
выступали бурые пятна кирпичей, но в общем-то дом как дом. Лепные гирлянды
до сих пор украшали большие удлиненные окна. Правда, стекла в окнах
повыбиты, но эта беда поправима.
- А чем не нардом? - воскликнул с восхищением Ознобишин. - В нем и
сцену, и зал, и все на свете можно устроить!
- Можно-то можно, да только кишка у нас тонка... - Заузолков не
договорил. - Пусть уж пока ее сиятельство здесь живет.
- А не велика ли квартира для сиятельства?
- Иди, иди, смотри...
Чем ближе подходили к дому, тем более странным он становился. Точно за
кулисами очутился Ознобишин! Поднялся по широким ступенькам, потянул за
бронзовое кольцо дверь, переступил порог, и взору его предстали остовы
комнат без полов и потолков, обломки столбов и досок, мусор и пыль.
Точно вспугнутая летучая мышь, метнулось к ним навстречу какое-то живое
существо, при ближайшем рассмотрении оказавшееся крохотной старушкой в
сером, под цвет стенам, длинном пальто и в соломенной шляпе с широкими
полями, украшенными выцветшими лиловыми лентами.
- Ах, господи... - произнесла старушка низким грудным голосом, который
удивительно не соответствовал ее фигурке.
Она протянула Заузолкову руку для поцелуя и удовлетворенно кивнула,
хотя он и не подумал ее целовать.
- Вы от их величеств? - пролепетала она. - Но я не могу их принять, у
меня в настоящее время живут разбойники, хотя они и уехали на турнир...
- Мужики весь дом разобрали по кирпичику, - объяснял Заузолков.
- Но ведь она...
- Сам видишь! - Заузолков с досадой махнул рукой. - Мы ее в Орел
возили, в сумасшедший дом. Не принимают. Говорят, свихнулась окончательно и
бесповоротно, но неопасна для окружающих. Вот и содержим.
- А где же она...
- Пробовали устроить у добрых людей... Куда там! Сюда удирает. Есть при
доме чуланчик, приказал дверь навесить и окно прорубить, Не в воду же ее,
как котенка!
А графиня Брюхатова продолжала:
- В департаменте герольдии одни немцы, не разбираются в русских
родословных, а Брюхатовы по прямой линии от Ярославичей...
Оставили в покое и графиню.
По дороге в село Заузолков свернул в знакомую уже Ознобишину липовую
аллею.
- И вот еще Федоровы...
Ознобишин не пожелал к ним идти.
- Там мне смотреть нечего, я там сегодня ночевал. Поговорим лучше в
исполкоме.
Заузолков хотел что-то сказать, но промолчал.
- Пойдемте, - нехотя согласился он. - Мы к разговорам привычные.
В исполкоме Ознобишина ждал Ушаков, он появился в Колпне, когда
Заузолков и его спутники осматривали дома помещиков, приехал на попутной
подводе. За два или три часа пребывания в исполкоме Ушаков развил бурную
деятельность, собрал работников волкомола и учителей и принялся
разрабатывать с ними планы внешкольной работы, на бумаге у него возникли и
хор, и драматическая труппа, и политшкола, и даже семинар по внешней
политике, Ушаков интересовался международными событиями и всегда был не
прочь о них потолковать.
- Ну вот, - сказал он, не здороваясь, не отвлекаясь от дела, протянул
Славе исписанные листки. - Мы тут разработали программу, можно начинать.
- Где? - раздраженно произнес Слава.
- То есть как где? - озадаченно спросил Ушаков. - Ты нашел помещение?
- В том-то и дело, что не нашел.
- А помещики? Мне сказали в Малоархангельске, что графиня Брюхатова до
сих пор проживает в собственном доме...
- Вот ты с ней вместе и поселись, - зло сказал Слава. - Графиня есть, а
дома нет, хотя она в нем и живет.
- Давайте обсудим положение... - Слава обернулся к Заузолкову. -
Кульчицкие отпадают, Брюхатова отпадает...
- Как видите, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, -
мягко заметил Заузолков. - Не будем торопиться, дайте время, подыщем
что-нибудь...
Время, время! Заузолков не мог сказать ничего более неподходящего. В
том и работа Ознобишина, чтоб подгонять время. С чем он приедет к Шабунину?
Ничего не сделали, нужно время... Именно такие ответы и тормозили развитие
нового общества.
Голубые глаза Ушакова потускнели.
- Говорят, есть еще какие-то Федоровы?
- Свободно можно выселить, - предложил Панков.
Слава вопросительно взглянул на Заузолкова.
- А зачем? - спросил Заузолков.
- Как есть они бывшие помещики, - пояснил Панков. - Вполне.
- Дом-то у них хороший? - поинтересовался Ушаков.
- Для одной семьи, - сердито ответил Заузолков. - У нас молодежь танцы
любит, а там двум парам не разойтись.
- А если все равно выселить? - сказал Панков.
- А зачем? - еще сердитее повторил Заузолков. - Тебе-то какая польза? У
нас на Федорова свои виды. Не наказывать же его за то, что отец у него был
помещиком? Человек приличный, с белыми ни в какие контакты не вступал. Зачем
же образованными людьми бросаться? Учителей по всему уезду не хватает, а из
него, знаешь, какой учитель получится?
- А как же быть с помещением? - задумчиво спросил Ушаков.
- Соображайте, - сказал Заузолков. - Для этого вас и прислали из
Малоархангельска.
Найти выход из безвыходного положения? Не хотелось Славе ни с чем
возвращаться к Шабунину. Комсомолец обязан найти выход из любого положения.
У Федоровых, конечно, не разгуляешься, да и казнить их не за что, они еще
пригодятся.
"А не говорит ли во мне ненужная жалость? - мысленно спросил себя
Слава. - Приняли меня душевно, я и размяк. Однако не я, а Заузолков их
защищает..."
Слава думал, думал, прикидывал обстоятельства и так и эдак...
- Знаешь, все зависит от тебя, - обратился он к Панкову. - То есть не
от одного тебя, а от комсомольской организации.
Панков не понял:
- То есть как это?
Вместо ответа Слава обратился к Заузолкову:
- Брюхатовская домина совсем никуда не годится?
- Как сказать... - Заузолков догадался, куда клонит Ознобишин. - Остов
есть, но из чего стены ставить, печи складывать? Ни леса, ни кирпича...
- Амбары какие-нибудь, сараи найдутся?
Заузолков почесал карандашиком в волосах.
- Вижу, куда ты клонишь, товарищ Ознобишин. Ну, найдем один-два амбара,
а кому строить?
- Нам, комсомольцам! - воскликнул Слава. - Панков будет строить, ему
народный дом нужнее всего.
Ушел разговор от Федоровых...
Снова пошли в усадьбу Брюхатовых. Фундамент не пострадал. Стены кое-где
лежат, а где и стоят. Балки провисли...
- Ох, и задал ты нам задачку, товарищ Ознобишин, - пожаловался
Заузолков. - Как, Панков, осилишь?
Панков озадачен, но ведь самолюбие тоже не скинешь со счетов?
Вернулись обратно в исполком, собрал Заузолков президиум, позвали
комсомольцев, прикидывали, судили, рядили, вчера еще никому в голову не
приходило восстанавливать разрушенный дом, но стоило подбросить людям идею,
как они загорелись, принялись спорить, считать, мечтать... Невозможное
становилось возможным.
Трое суток провели Ознобишин и Ушаков в Колпне, а на четвертые
выяснилось, что нужно возвращаться в Малоархангельск. Требуется решение
уездного исполкома, одобрение отдела народного образования, согласие
финотдела...
Со сметой, с ходатайством волисполкома собрались Ушаков и Ознобишин
домой.
- Отправлю вас к вечеру, скорее доберетесь по холодку, - решил
Заузолков. - Пошлю с вами Панкова, пусть тоже похлопочет.
- Я же на лошади, - напомнил Слава.
- Лошадь отправим обратно с оказией, - сказал Заузолков. - Дам свою
пролетку, на ней Панков и вернется.
Пролетку, запряженную парой лошадок, подали задолго до захода солнца, а
отъезд затянулся, что-то не было еще решено, что-то не договорено, отъехали
уже в сумерках, кучер, молодой, веселый, уверенный, утешил седоков:
- Домчу еще до полуночи, спать будете в своих постелях!
Проехали верст шесть-семь. Стемнело. Кучер шутил не переставая.
Панков его хорошо знал, двадцати пяти ему нет, а успел и в дезертирах
побывать, и на фронте, женат, двое ребятишек, любит возить начальство,
жалованья ему не платят, но он надеется на поблажки по налогу...
- Что тебя из дому гонит, Николай? - спросил Панков больше для гостей,
чем для себя.
- Ндрав такой! - весело, хоть и без особой ясности, объяснил Николай. -
Знакомства люблю заводить.
Ехали полем, с одной стороны тянулись овсы, с другой - подсолнухи, в
стороне синел лес.
- Семечек хотите? - спросил Николай, придерживая лошадей. - Эвон какие
подсолнухи!
Можно бы, конечно, пощелкать семечки, две-три головки никому не убыток,
но положение обязывало отказаться.
- Нет уж, не надо...
Проехали еще с полверсты.
Николай остановил лошадей.
- А я все же наломаю подсолнухов, - сказал он, соскакивая с козел.
- Да не надо! - крикнул Ушаков.
Но Николай уже скрылся, слышно было, как трещат стебли.
- Неудобно, - пробурчал Слава. - Увидит кто...
Панков согласен с Ознобишиным, не в убытке дело.
- Пойду позову...
Выпрыгнул из пролетки, побежал следом за Николаем.
Хоть и вызвездило, все равно ничего не видно.
- Только время теряем, - заметил Слава с досадой.
И вдруг - выстрел!
Откуда бы это?
Еще!
Стреляют...
Панков побежал обратно, перескочил канаву...
Ушаков перегнулся через козлы, схватил вожжи и погнал лошадей.
- Н-но!
Сам потом не мог объяснить, испугался ли он или его подтолкнула
предусмотрительность.
Лошади понесли.
- А Панков? - крикнул Слава Ушакову.
Панков на ходу вскочил в пролетку. А со стороны подсолнечников -
выстрелы. Один, другой, третий...
- Где Николай? - Слава схватил Ушакова за плечо. - Стой!
- Гони! - заорал Панков. - Гони!
- Да ты что, очумел? - закричал Слава. - Николай-то остался...
- Ничего, не пропадет, - пробормотал Панков, переводя дыхание, - на
своем поле не заблудится.
- На своем?
- Ну, на нашем, на колпнянском.
- А если убьют?
- Не убьют, - зло сказал Панков. - За две хворостины не убьют. Дадут по
затылку в крайнем случае. Сам виноват, не мы его, а он звал за
подсолнухами...
Отнял вожжи у Ушакова и погнал лошадей.
Слава не соглашался с Панковым, но тот так свирепо гнал лошадей и так
свирепо молчал, что с ним было лучше не связываться.
Выстрелы стихли, лошади пошли ровнее, и летняя безмятежная ночь
вступила в свои права.
- Нет, я не согласен, - сказал Слава. - Может быть, повернуть?
- На-кась, выкуси, - буркнул в темноте Панков, и было непонятно, что
именно он предлагал выкусить. - Лучше было бы, если б вас перестреляли?
Изумление прозвучало в голосе Ушакова:
- А ты думаешь...
- Ничего я не думаю, - уже спокойнее отозвался Панков. - Черт-те кто
там стрелял, может, и вправду стерег подсолнухи, а может, и нарочно ждал,
чтобы полезли мы за подсолнухами.
29
Вспоминая о Колпне, Слава упрекал себя за то, что взял в подарок
книжку, узнай о подарке Панков, он вполне бы мог вообразить, что именно
книжка и побудила Славу сохранить Федоровым дом.
Слава показал книжку в укомоле. Железнов обнаружил полное равнодушие, а
вот Ушакову стихи понравились. "Такие же трогательные, как некоторые
романсы", - сказал он.
Отчасти вроде наставления Фране Слава выразительно прочел:
Лучшая девушка дать не может
Больше того, что есть у нее.
- Как, как? - воскликнула Франя. - Дай мне это переписать!
И вдруг книжка пропала!
Слава вернулся вечером домой и перед сном хотел почитать стихи.
Протянул руку за книжкой и не нашел. Поднял с подушки голову - книжки нет.
Куда она запропастилась? Вскочил с кровати... Нету! Перерыл все на столе.
Нет!
Лежал и злился, дождался утра, отправился к Фране.
- Ты у меня взяла "Жемчуга"?
- А я и не знала, что у тебя есть жемчуга!
- Книжку, книжку, не остри, помнишь, я тебе читал?
- Не нужны мне от тебя ни жемчуга, ни бриллианты!
Обидно, что книжка исчезла, но прошло несколько дней, и Слава
примирился с пропажей.
И тут в укомол поднялся Селиверстов и передал Ознобишину, что его
разыскивает Семин.
Слава позвонил:
- Ты чего, Василий Тихонович?
- Зайди к нам...
Вызов не удивил Славу, время было еще тревожное, то тут, то там
происходили события, требовавшие вмешательства следственных и карательных
органов, возникали обстоятельства, при которых Семину приходилось иногда
обращаться к Ознобишину.
Уездная Чрезвычайная комиссия помещалась в маленьком кирпичном
особнячке, и особнячок этот мрачных ассоциаций у жителей города не вызывал,
заподозренных в серьезных преступлениях отправляли в Орел, а местная ЧК
преимущественно занималась сбором всякой информации, скромные масштабы ее
деятельности огорчали Семина, и при первой возможности он старался проявить
себя во всем блеске.
У входа в особнячок сидел солдат и щелкал от скуки семечки. Ознобишина
он знал и пропустил, даже не выписав ему пропуск.
- Ну вот я, - сказал Слава Семину. - Пришел.
- Я вызывал тебя, - поправил его Семин.
- То есть просил зайти, - поправил его Слава.
- Я вызывал тебя, - повторил Семин.
Он вступал в игру, потому что Семину нравилось играть роль следователя,
даже если это и не требовалось обстоятельствами.
- Что у тебя ко мне? - спросил Слава. - Опять где-нибудь кулаки избили
батрака?
Семин выжидательно молчал.
- Ты не очень-то важничай, - пригрозил Слава. - А то поднимусь и уйду.
Тогда Семин выдвинул ящик своего стола и выложил на стол знакомую
книжку.
Как она к нему попала?!
- Кто это? - ледяным тоном спросил Семин, похлопывая книжкой по столу.
- Не кто, а что, - поправил Слава. - Книжка. И во-вторых, как она к
тебе попала?
- А я спрашиваю: кто это? - повторил Семин.
- Да брось ты дурака валять! Ты все-таки скажи, как она к тебе попала?
Но Семин твердит свое:
- Я спрашиваю, тебе известно, кто это?
- Поэт, - говорит Слава, - Гумилев. Что дальше?
- Не поэт, а контрреволюционер, - холодно произносит Семин. - Вот это
кто такой!
- Откуда тебе это известно? - недоверчиво спрашивает Слава.
- Махровый контрреволюционер, - повторяет Семин. - Расстрелян в прошлом
году Питерской ЧК за участие в офицерском заговоре.
Нет, так фантазировать нельзя!
- Откуда ты это знаешь?
- Навел справки.
Слава чувствует себя неуютно.
- А какое отношение это имеет к стихам?
- Не понимаешь? Если контрреволюционер пишет стихи, значит, и стихи он
пишет контрреволюционные.
"Осыпается золото с кружев... - размышляет Слава. - С розоватых
брабантских манжет..." В чем здесь контрреволюция?"
Он уходит в оборону:
- А как все-таки попала к тебе моя книжка?
Но Семин не уступает:
- Лучше ты скажи, как к тебе попала эта книжка?
- Был в Колпне, ездил подыскивать помещение для народного дома. Отвели
меня ночевать к Федоровым, есть там такой бывший помещик, попалась мне эта
книжка на глаза, и они ее мне подарили...
- То есть пытались тебя подкупить?
Слава искренне смеется.
- Хорош подкуп, если я едва не отобрал у них дом!
- Это мне известно, - говорит Семин. - Но этот подарок я не могу
рассматривать иначе как попытку дать тебе взятку.
- А ты полегче, - обрывает его Слава. - Я вот пожалуюсь Шабунину! Как
ты со мной разговариваешь?
- А как? - удивляется Семин. - Разве я не обязан выяснить все
обстоятельства, связанные с этим Гумилевым?
- Все-таки ты скажи, как попала к тебе эта книжк