Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
унин вдруг задал вопрос:
- А скажите-ка мне, кто из ребят высказывал намерение учиться?
- Какое это имеет значение? - возразил Железнов. - Выберем и будем
работать.
- Э, нет, - сказал Шабунин. - Сейчас у вас самые золотые годы, чтобы
учиться. Тех, кто хватается за книгу, отпустим в университет. Надо уже
сейчас думать о том, кто будет работать и через десять лет, и через
двадцать, нашему государству понадобятся тысячи специалистов.
Афанасий Петрович заглядывал далеко вперед, Быстров недаром как-то
сказал Славе, что у Шабунина государственный ум.
На том и расстались, все заторопились в столовую, один Слава задержался
в дверях.
- У меня вопрос к вам, Афанасий Петрович.
- А обедать ты не собираешься?
- Черт с ним, с обедом!
- А я, брат, проголодался... - Шабунин улыбнулся. - Ладно уж, идем со
мной, авось Варвара Никитична не посетует, что я нашел ей нахлебника.
Он опять привел Славу к себе, и Варвара Никитична опять встретила Славу
так, точно ждала его к обеду, опять были щи да каша, и опять Слава вдыхал
воздух согласия, который заполнял тесную комнату Шабуниных.
Сели за стол, Шабунин покряхтел, поглядел на жену.
- Что-то, мать, уморился я, надо бы...
Он не сказал, что ему надо, но Варвара Никитична достала из шкафа
бутылку водки, налила полстакана, поставила перед мужем и тут же убрала
бутылку обратно, на гостя она даже не взглянула, рано еще угощать его
водкой.
- Ну, за успех...
Шабунин крякнул, закусил водку щами.
- Теперь ешь, - сказал он Славе, - а вопрос свой прибереги на после
обеда.
А после обеда они вместе пошли в клуб, и тут-то между ними состоялся
разговор, будто и незначительный, но который во многом определил судьбу
Славы.
- Афанасий Петрович, как вам... Как вам мой доклад?
- Ну... Ничего доклад. Все на месте. А что? - забеспокоился Шабунин. -
Я не был у вас утром... Отчет одобрен?
- Одобрен.
- Без трений?
- Без трений.
- Так чем ты не удовлетворен?
- Самим собой.
Шабунин пошутил:
- Неудовлетворенность собой - это путь к самосовершенствованию.
- Нет, я серьезно. Доверие мне оказано большое, только я его не
оправдываю.
- Как не оправдываешь? - Шабунин даже остановился, насторожился. -
Виноват в чем? Говори.
- Вы не поняли. Плохого я ничего не сделал. У меня нет уверенности в
самом себе.
- Куда это тебя клонит?
- Нет у меня права учить других! Вы вот уверены в себе, а я учу, учу, а
нет во мне уверенности в том, что дано мне такое право.
- Так разве во мне дело? - возразил Шабунин. - На чем основана моя
уверенность? Не на каких-то личных моих достоинствах - я стараюсь вникать в
указания партии, а мы с тобой состоим в мудрой партии, в этом наши с тобой
счастье и сила...
Шабунин задумался. Слава старался шагать с ним в ногу, у Афанасия
Петровича шаг широкий, размашистый, походка Славы торопливее, чем у
Шабунина, Слава часто сбивается с ноги.
- Так что ты хочешь сказать? - спрашивает Шабунин.
- Теряюсь я иногда в выборе.
- В выборе чего?
- Направления.
- Тебе не хватает чувства ориентации.
- А как его найти?
- Учиться.
- В Малоархангельске?
- А чем тебе плох Малоархангельск? Учиться, брат, можно везде.
Революционеры и в тюрьме учились!
Славе показалось, Афанасий Петрович обиделся за Малоархангельск.
Скопище приземистых домишек, закрывающих на ночь окна ставнями. Улицы в
буераках, дощатые тротуары, вытоптанная бесчисленным множеством человечьих и
лошадиных ног базарная площадь? Палисадники с подсолнухами и мальвами и
разросшийся яблоневый сад посреди города? Нет! Домики могут сгореть, их
можно снести или перестроить, а сад вырубить или, напротив, растить...
Значит, люди, населяющие тихий этот городок, все эти Успенские, Корсунские,
Большие и Малые Колодези? Да, и люди, и городок этот, и окружающие его
деревни, и нечто большее, что доверено попечению Афанасия Петровича Шабунина
на отпущенный ему жизнью срок.
- Да не мне плох Малоархангельск, - вырвалось у Славы, - а я плох для
Малоархангельска!
И, должно быть, Афанасий Петрович Шабунин не столько понял, сколько
угадал тревогу, владеющую душой только-только становящегося на свои ноги
юноши, - мальчишка шагает своей дорогой, но еще слабо различает цель, к
которой идет, к которой надо идти.
- Пожалуй, я понимаю тебя, - задумчиво произнес Афанасий Петрович. - Ты
еще не созрел для самостоятельной работы, но уже достаточно повзрослел для
того, чтобы всерьез учиться. Жаль с тобой расставаться, но ничего не
поделаешь...
Что-то екнуло в сердце Славы, до него еще не дошла суть принятого
Шабуниным решения, хотя решение это определяло дальнейший жизненный путь
Славы Ознобишина.
- Ничего не поделаешь, - повторяет Афанасий Петрович. - Придется тебя
отпустить. Пошлем мы тебя учиться.
Шабунин как будто не торопится, а Слава едва поспевает за ним.
Улица пустынна. Одноэтажные домики с голубыми почему-то везде
ставнями... Да, потому, что, кроме синьки, другой краски в Малоархангельске
не достать! Пружинит под ногами дощатый тротуар, немощеная улица в рытвинах,
выбоинах, ухабах, и посреди улицы цветет татарник. Редкие прохожие идут,
загребая пыль, и ты точно в необитаемом городе, а Шабунин еще обижается за
свой Малоархангельск...
Слава возвращается к повседневным делам.
- Вы как будто даже хвалите мой доклад, все, говорите, на месте, а в
нем на самом деле одни слова.
- Да нет, - возражает Афанасий Петрович. - Есть в нем и кое-что
дельное, иначе тебя не держали бы на твоей должности.
Слава пробует пошутить:
- А если хорошо, зачем же учиться?
Глаза Шабунина веселые, а отвечает серьезно:
- А затем, что ничто не стоит на месте. Даже Малоархангельск. Думаешь,
вечно он будет таким? Все переменится, иначе и работать не стоит. Для того и
учимся. Я сам учусь каждый день. Руковожу мужиками и сам у этих же мужиков
учусь. Разве укомол не был тебе школой? А теперь пора переходить в следующий
класс.
- Афанасий Петрович! Сейчас выборы... - Ох, как непросто высказать свой
вопрос: - Я сниму сейчас свою кандидатуру?
- Ду-у-рак ты...
Рассердился Шабунин?.. Нет, глаза все такие же, укоризненные и
ласковые, на него нельзя обижаться.
- Ни в коем случае. Никаких отводов. Работа укомола одобрена, а ты
заявишь о своей непригодности? Отчет одобрен, а секретаря не выбрали! Прямой
упрек укомпарту. Пусть тебя выберут честь по чести, а там...
Дошли до клуба.
- А там поглядим, - сказал Шабунин и пошел на второй этаж по узкой
деревянной лестнице, на две ступеньки опережая Ознобишина.
Славе стало жалко себя. Направо пойдешь - коня потеряешь, налево
пойдешь - самого убьют...
А Шабунину жаль было отпускать этого паренька, иногда неуверенного, а
иногда слишком самоуверенного. Не всегда и не все у него получалось, но
старался он честно. Афанасий Петрович любил Ознобишина, как, впрочем, любил
всех этих мальчишек и девчонок, которые собрались сейчас в клубе на выборы.
Они хорошо нам помогают, думал о них Шабунин. Нам... Он не знал слова "мне".
Нам, мысленно говорил он, думая об укоме, о малоархангельских коммунистах, о
партии. Поэтому и приходится иногда расставаться даже с теми, кого жалеешь и
любишь, думал он, для дела, ради завтрашнего дня...
На верхней площадке, перед тем как войти в зал, Шабунин остановился и
еще раз заботливо посмотрел на Ознобишина.
- Тут уж не обижайся, - сказал Афанасий Петрович. - Провожать тебя
будем без музыки. Это важно не только для тебя, но и для других, все следует
обращать на пользу делу.
42
Минутное дело провести организационный пленум укомола, избрать
секретаря, президиум, назначить заведующих отделами... Полчаса, от силы час,
и можно вздохнуть, позволить себе передышку.
Окончание конференции приурочили к обеду, чтобы делегаты успели
засветло разъехаться, добраться к ночи до дому, а кому путь немалый, с
ночевкой, так хоть на другой день обязательно прибыть домой.
Только членам укома придется задержаться, пока то да се, глядишь, еще
день со счетов.
- Пошли, пошли, товарищи!
Новоизбранные члены уездного комитета собираются в тесном кабинетике
Ознобишина. Рядом со Славой Железнов и Ушаков. Что ж, им еще долго работать
вместе...
У двери Коля Иванов, рядом с ним Даша Чевырева, впрочем, теперь она не
Чевырева, а Уфимцева. "Как хорошо, что мы простили ей свадьбу, - думает
Слава. - Как развернула работу в волости! Волком партии не нахвалится сейчас
комсомольцами. Ее заслуженно выбрали в уком..." Глаза у Даши поблескивают,
энергия в ней так и бьет ключом. А вот Сосняков... Его, конечно, нельзя было
не избрать, один из самых серьезных комсомольских работников во всем уезде.
Но в излишней скромности его не упрекнешь, этот не сядет у стены, садится у
стола, в центре, точно он невесть какое значительное лицо. Он и в город
приехал за два дня до конференции, зашел на минутку к Ознобишину, небрежно
поздоровался: "Как ты тут? Работаешь? Ну, работай, работай..." - и исчез. За
два дня Слава его больше не видел, были у того свои дела в Малоархангельске.
У Славы складывается впечатление, что Сосняков рвется на работу в укомол.
"Не рановато ли? - думает Слава. - Конечно, когда-нибудь он попадет в
Малоархангельск. Когда-нибудь..." Позади Соснякова Вержбловская. Славе не
очень по сердцу, что ее выбрали кандидатом. Но девушек, девушек не
хватает... Впрочем, учет у нее в порядке, все по полочкам.
Открывается дверь, входит Кузнецов. Это и хорошо, и плохо. Если все
пойдет, как намечено, Шабунину не для чего терять здесь время, достаточно и
Кузнецову выразить согласие уездного комитета партии с принятыми решениями.
А если возникнет какая-нибудь заминочка...
Опять же Кузнецов быстрей, чем Шабунин, примет решение, никого не будет
переубеждать, как это делает Афанасий Петрович, сразу оборвет - нельзя, мол,
не так, скажет, а то и прикажет...
Кузнецов у окна.
- Все в сборе? Давай, Ознобишин, начинай.
Слава чувствует себя в своей стихии. Все, о чем он вчера говорил с
Шабуниным, вылетело из его головы, да и что, собственно, он сказал? О том,
что хочет уйти с комсомольской работы? Просит отпустить учиться? Ничего
определенного не вкладывал он в свои слова.
Слава обводит глазами собравшихся, нет еще Хорькова и Бутримова,
побежали небось на базар за махоркой.
- Еще двоих нет.
"С этими ребятами придется мне еще поработать, - думает Слава. - Не
отпустят меня..."
Года два еще быть ему в Малоархангельске, если за это время не возьмут
в Орел.
В щель из-за приотворенной двери протискиваются двое запоздавших.
- Товарищи, первое заседание вновь избранного уездного комитета
разрешите объявить открытым. Прежде всего надо избрать секретаря. Какие
будут предложения?
Железнов, упираясь локтем в стол, поднимает руку с полусогнутой
ладонью, как это делают неуверенные в себе школьники.
Утром его вызвал к себе Афанасий Петрович, Не Славу вызвал, а
Железнова.
"Сейчас он назовет меня, - думает Слава, - и дальше все пойдет как по
маслу".
- Товарищи, я предлагаю решить сперва другой вопрос. Среди нас есть
товарищи, которые давно рвутся на учебу. Мы не можем пренебречь таким
законным желанием, тем более что эти товарищи хорошо потрудились в нашей
организации...
Это он об Ушакове. Никита давно уже просит отпустить его учиться. Слава
возражал, но, как видно, Никита уговорил Железнова вынести вопрос о нем на
пленум.
- Поэтому, я думаю, мы не можем не уважить просьбы, - негромко, но
твердо произносит Железнов, - и отпустим с комсомольской работы товарищей
Ознобишина и Ушакова.
Да, Слава просил его отпустить, и все-таки он не ждал, что его отпустят
так быстро!
Участники пленума с удивлением смотрят то на Железнова, то на
Ознобишина.
Сам Слава смотрит на Кузнецова, но тот равнодушно глядит в окно. Слава
с горечью, пожалуй даже с обидой, - а ведь обижаться ему не на что, сам об
этом просил, - понимает, что решение принято. Коля Иванов тоже удивлен, а
вот Даша воспринимает все происходящее как естественный ход событий.
Слава молчит, и тогда Железнов перехватывает у него председательские
обязанности.
- Как, товарищи, будем обсуждать?
- Будем, - громко отвечает Сосняков и встает. - Я не согласен с
предложением товарища Железнова, прошу слова.
Неужели Сосняков посоветует не отпускать Славу?
Железнов морщится.
- Слово имеет товарищ Сосняков.
- Я не согласен с формулировкой товарища Железнова, - заявляет
Сосняков. - Ознобишина отпустить надо, но я не согласен с формулировкой.
Сосняков становится за свой стул, опирается руками на спинку, похоже,
собирается долго говорить, и если слова Железнова прозвучали для Ознобишина
громом, сейчас для него заблещут молнии.
- Скажу откровенно, не годится Ознобишин в руководители, - с вызовом
говорит Сосняков. - Недостаточно принципиален. Работает он в организации
сравнительно давно, и поэтому позвольте поподробнее. Разобрать его, как
говорится, по косточкам. Начинал он у нас, в Успенском. Там вступил в
комсомол, там принят в партию. Я тоже оттуда, родился в Корсунском, что от
Успенского в двенадцати верстах, вступил в комсомол одновременно с
Ознобишиным и наблюдаю его вот уже в течение четырех лет. Срок немалый, и я
понимаю, что ко мне может быть обращен упрек: а где же ты был до этого
времени, неужели понадобилось четыре года, чтобы распознать Ознобишина? Я
отвечу. Да, в Ознобишине разберешься не сразу. Парень начитанный,
интеллигентный, за словом в карман не лезет, поэтому его не так-то просто
раскусить. И второе обстоятельство, почему у меня не сразу сложилось
правильное мнение об Ознобишине. Собственное мое невежество и политическая
неподготовленность. Вступая в комсомол, я был недостаточно развит, но с того
времени сильно изменился и, скажу без ложной скромности, вырос до секретаря
волкомола. Политическая подготовка помогла мне разобраться в недостатках
Ознобишина...
"Сосняков несправедливо судит обо мне, - думает Слава. - Да он и не
может судить обо мне справедливо, мы слишком разные люди. Убеждения у нас
одинаковые, но слишком разные характеры, иные мои поступки он просто не
способен понять..."
- Однако перейдем к фактам, потому что общая оценка без фактов не
значит ничего, - продолжает Сосняков. - Я уже сказал, что Ознобишина приняли
в партию в Успенской волости. Рекомендовал его в партию Быстров. Вам эта
фамилия мало что говорит, но населению Успенской волости говорит очень
много. Этот человек в первые годы революции работал у нас председателем
волисполкома и немало сделал для того, чтобы поссорить крестьянство с
Советской властью. Самочинные обыски, аресты, реквизиции, произвол стали при
нем постоянным уделом успенских мужиков. Под непосредственным влиянием и
руководством этого человека и воспитывался Ознобишин. Между прочим, заняв
ответственный пост, Быстров бросил свою жену с двумя маленькими детьми и
сошелся с генеральской дочкой, которую устроил в нашей же волости
учительницей. А Ознобишин завел с этой генеральской дочкой близкую дружбу и
даже некоторое время жил у нее на квартире. Быстров покровительствовал
местным помещикам Пенечкиным, одному из Пенечкиных поручил даже заведовать
успенским Народным домом, и Ознобишин, идя по стопам своего наставника, с
этим носителем чуждой идеологии тоже завел дружбу и поощрял его культурную
деятельность...
Можно ли так искажать факты?! Это Степан-то Кузьмич ссорил мужиков с
Советской властью? Он действительно был грозой для кулаков, но не будь он
грозой, еще неизвестно, что выпало бы на долю беднякам и какие кулацкие
выступления он предотвратил. Покровительствовал Пенечкиным! Да он их
работать заставил! Говорить так об Александре Семеновне! Да, дочь генерала,
но генерала, повешенного деникинцами, и зверски убитая кулаками.
Сосняков не осмелился бы выступить с такими нападками, не будь он
уверен в том, что уход Ознобишина предрешен, он еще утром инстинктивно
почувствовал, что предстоит какая-то перемена, забежал в укомпарт,
покрутился там, что-то услышал, о чем-то догадался, и в нем вспыхнуло, может
быть, не вполне даже осознанное желание подняться на гребне беспощадной
критики.
Слава не выдерживает, встает.
- Позволь, позволь...
- Нет, это уж ты позволь сказать все, что я о тебе думаю, - перебивает
Сосняков бывшего секретаря укомола, потому что Ознобишин уже бывший
секретарь, это он и сам понимает. - Позволь нам на весах нашей совести
взвесить твои поступки!
Сосняков увлекается, повышает голос, и... его слушают. Слушают
настолько внимательно, что с первого этажа доносятся голоса посетителей
укомпарта.
- Хоть мы и далеко от Луковца, но кое о чем наслышаны, - продолжает
Сосняков. - Неприятно об этом говорить, но некоторые поступки Ознобишина не
украшают его как комсомольца. Труслив наш уважаемый Слава! Поехал в Луковец
и постыдно бежал от кулаков. Спрятался где-то в саду и удрал огородами,
точно незадачливый ухажер. Начисто забыл о том, как следует вести себя
коммунисту в подобных обстоятельствах. Нужно иметь смелость встречать врага
лицом к лицу! Опасно? Могли убить? Но сохранить свое достоинство важнее, чем
показывать кулакам пятки. Мужественная смерть воспитывает своим примером
других, а кого может вдохновить бет на карачках через огороды?
"Получается, что мне место на кладбище? - думает Слава, и жалость к
себе просачивается в его сердце. - Соснякову хотелось бы моей смерти! Своей
смертью я бы принес пользу общему делу... А может, мне и вправду нужно было
умереть? Стать, так сказать, примером... Примером чего? Того, как умирать?"
- Может, я грубо выражаюсь, - голос Соснякова звучит глухо, - но
Ознобишин прячет свою голову, как страус в песок!
"При чем тут страус? - думает Слава. - И от кого я прячусь? Откуда у
Соснякова такая ко мне ненависть? Он готов меня в порошок стереть..."
Слава смотрит на Кузнецова, но Кузнецов смотрит в окно.
Движением головы Франя привлекает к себе внимание Славы. Она хочет его
утешить. За спиной Соснякова она пренебрежительно машет рукой: не обращай,
мол, внимания...
- А в Колпне того хуже, - продолжает Сосняков. - Проявил мягкотелость,
нашел какого-то помещика, оставил ему дом. Привез книжку подозрительных
стихов, принялся читать их комсомольцам... - Он патетически протянул руку в
сторону Ознобишина. - Отдаете ли вы себе отчет, товарищ Ознобишин, в своих
поступках? Кого вы пропагандировали? Кого?
Фамилию поэта он не знал или не запомнил.
- Гумилева, - подсказал Слава, он не видел большого греха в том, что
показал стихи своим товарищам.
- Вот именно! - воскликнул Сосняков. - Стихи белогвардейского офицера!
А кого вы должны пропагандировать, товарищ Ознобишин?
- Ну кого, кого? - раздраженно переспросил Слава.
- Демьяна Бедного, вот кого! - воскликнул Сосняков, торжествуя. -
Нашего советского поэта Демьяна Бедного!
Сосняков всегда недолюбливал Славу, а тут появилась возможность
показать свою принципиальность, он распалялся все сильнее и настолько
увлекся, что уже и не думал, возвысит ли его эта критика, ему просто
доставляло удовольствие принижать такого удачливого, незаслуженно удачливого
человека, каким представлялся ему Ознобишин.
- А теперь позвольте вернуться к Успенской волости, именно здесь ярче
всего выявилась беспринципность Ознобишина. - Ироническая улыбка скривила
губы Соснякова, главные свои козыри он приберег напоследок. - Год на