онами,  хотя для Пронина риск
все равно был большой:  и  с  той и  с  другой стороны кто-нибудь всегда мог
пустить  настоящую пулю.  Немцы  сразу  поняли,  кто  к  ним  устремился,  и
прекратили обстрел.
 Остальное было  понятно.  Пронину удалось осуществить свой замысел.  Он
упал  перед  самыми  позициями  немцев,   обессиленный,  истекающий  кровью,
счастливый,  что добежал до "своих". В нем погиб талантливый актер, в этом я
убедился, наблюдая его в госпитале.
 С самим Прониным за всю зиму я встретился всего лишь один раз, да и это
свидание навряд ли  состоялось бы,  если бы  Эдингер не  поставил меня,  что
называется, в безвыходное положение. Да, Эдингер становился все настойчивее,
все  чаще  и   чаще  требовал  он   от  меня  реальных  доказательств  моего
сотрудничества с немцами.  От меня ждали многого и поэтому относились ко мне
с  известной снисходительностью,  но в  конце концов я должен был предъявить
свою агентурную сеть и  свои средства связи,  именно это и  должно было быть
моим вкладом в фирму, именовавшуюся "Германский рейх".
 Как и следовало ожидать, Эдингер припер меня к стене.
 - Милейший Блейк, вы злоупотребляете нашей снисходительностью, - сказал
он,  пригласив меня как-то  к  себе.  -  Но больше мы не намерены ждать.  Мы
понимаем,  что  вашу  агентуру надо подготовить для  новых задач,  серьезных
агентов не  перебрасывают из  рук  в  руки,  точно мячик,  но  ваши  связи с
Лондоном мы  хотим теперь же  взять под  свой контроль.  Я  желаю,  чтобы вы
предъявили нам свою рацию.  В среду или, скажем, в четверг вы дадите нам это
доказательство своего  сотрудничества или  мне  придется  переправить вас  в
Берлин...
 Вечером я сообщил об этом требовании Железнову.
 - На этот раз господин обергруппенфюрер от вас,  пожалуй, не отвяжется,
- сказал Виктор. - Доложу начальству, что-нибудь да придумаем.
 На следующий день Виктор передал,  что Пронин хочет со мной встретиться
и назначает свидание в кинотеатре "Сплендид".
 Я  пришел в  назначенный день на  последний сеанс (в  это  время всегда
бывало мало публики:  для хождения по  городу после десяти часов требовались
специальные пропуска), взял билет - двадцатый ряд, справа, - и ряд и сторона
были названы заранее.  Зал погрузился в темноту,  сеанс начался, минут через
двадцать кто-то ко мне подсел.
 - Добрый вечер, - тихо сказал Пронин.
 Он крепко пожал мою руку.
 - Ну, что случилось? Какую еще там рацию требует от вас Эдингер?
 Я  повторил все,  о чем уже рассказывал Железнову,  и со всей возможной
точностью изложил свой разговор с Эдингером.
 - Н-да,  -  задумчиво протянул Пронин,  выслушав мой рассказ. - Предлог
для  отлучки  придуман  неплохо,  но  нетрудно было  предвидеть,  что  немцы
заинтересуются рацией...
 Судя  по  его  тону,  мне  показалось,  что  Пронин укоризненно покачал
головой, хотя я и не видел его в темноте.
 - Однако вам нельзя выходить из игры,  придется бросить им эту подачку,
- проговорил он. - Надо тянуть с немцами как можно дольше и ждать, ждать...
 - Чего?  - спросил я, подавляя возникающее раздражение. - Не кажется ли
вам, что я напрасно провожу время? Вокруг меня все бурлит, я чувствую, какой
интенсивной жизнью живет Железнов,  в  то время как меня держат в  состоянии
какого-то анабиоза.
 - Не тревожьтесь,  анабиоз скоро кончится...  Спрашиваете,  чего ждать?
Видите ли,  терпение - одна из главных добродетелей разведчика, хотя терпеть
бывает иногда ох  как  трудно!  Это только в  кино да  в  романах разведчики
непременно участвуют  в  приключениях,  на  самом  деле  они  иногда  годами
выжидают, пока узнают какую-нибудь тайну.
 - Но так можно ждать, ждать и ничего не дождаться, - возразил я.
 - Да,  можно и не дождаться,  -  немедленно согласился Пронин. - Но это
уже  не  ваша забота.  Вам  приказано ждать,  и  ваше дело -  ждать.  Будьте
Блейком.  Как можно лучше играйте роль Блейка. Проникните в его подноготную,
изучите каждую  книжку,  каждую  бумажку,  каждую половицу в  его  квартире.
Будьте Блейком и ждите.  Это все,  что я могу вам сказать. В один прекрасный
день жизнь раскроет нам тайну Блейка.  Это могло бы показаться случайностью,
если бы мы не ждали этого случая в течение трехсот шестидесяти четырех дней.
И возможно, в один из этих дней его агентура окажется в наших руках.
 Он еще раз пожал мне руку.
 - Так вот...  -  Даже здесь, в темноте, в отдалении от других зрителей,
он не называл меня по имени.  - Возвращайтесь - и побольше выдержки. Вы сами
понимаете,  что  находитесь на  острие  ножа.  Но  приходится балансировать.
Слишком  велик  выигрыш,  чтобы  стоило  отказаться  от  борьбы.  Наберитесь
терпения,  что-нибудь  придумаем.  Завтра  Железнов  передаст  вам  команду.
Спокойной ночи!
 Он отодвинулся и  исчез в темноте так же,  как расплывались передо мной
на  экране кадры какого-то  детективного фильма.  Странное дело,  хотя  я  в
течение  всей  зимы  совершенно не  видел  Пронина,  если  не  считать  этой
пятиминутной встречи,  у  меня все время было ощущение,  точно он  находится
где-то  поблизости от  меня.  Впрочем,  так оно и  было в  действительности;
ощущение того, что в случае нужды, в исключительных обстоятельствах я всегда
могу обратиться к  нему за  советом и  получить от него помощь,  делало меня
самого более уверенным и решительным.
 На  другой день  Железнов велел  мне  сказать Эдингеру,  что  рацию тот
получит;  от меня требовалось только оттянуть встречу с Эдингером на неделю.
Я так и поступил.
 - Господин обергруппенфюрер, вы получите то, что хотите иметь, - сказал
я  ему по телефону.  -  Но я не могу сейчас покинуть Ригу,  я прошу отложить
нашу поездку на неделю.
 - Хорошо,  господин Берзинь, пусть будет по-вашему! - угрожающе ответил
Эдингер.  -  Но  помните,  мое терпение истощается,  больше вы  не  получите
отсрочки ни на один день.
 Я передал ответ Эдингера Железнову, а тот удовлетворенно вздохнул.
 - Не беспокойтесь, Пронин не подведет!
 И  действительно,  через  четыре дня  после  моего свидания с  Прониным
Виктор подошел ко мне и сказал:
 - Все  в  порядке,  рацию можно предъявить.  В  воскресенье осмотрим ее
сами, а в среду свезете Эдингера.
 В воскресенье мы поехали на взморье.
 Был  серенький день,  в  небе  клубились сизые  тучи,  с  моря  подувал
неприятный холодный ветерок. Мы ехали по невеселой, заснеженной дороге, мимо
необитаемых дач,  хозяева  которых  были  разметены ветром  войны  в  разные
стороны.
 - Кажется,  за мной снова установлена слежка,  -  высказал я  Железнову
свое предположение. - Эдингер вот-вот готов сорваться.
 - Вы не ошибаетесь,  хотя он никогда не обходил вас своим вниманием,  -
согласился Железнов.  - Он боится, как бы вы вообще не замели следов к своей
рации.
 - Значит, за нами следят? - спросил я.
 - Разумеется,  -  подтвердил Железнов.  -  Ну и пускай. Доставим немцам
удовольствие перехитрить английского разведчика.
 Перед  одной  из  самых унылых и  невзрачных дач  Железнов остановился.
Вдалеке на дороге маячила неподвижная фигура какого-то долговязого субъекта.
Железнов, не обращая на него внимания, распахнул незапертую калитку.
 - Входите и запоминайте все, запоминайте каждую мелочь, запоминайте как
можно  внимательнее!   -   предупредил  он  меня.  -  Эдингер  должен  сразу
почувствовать, что все здесь для вас привычно.
 Мы подошли к веранде,  Железнов достал из кармана ключи, отпер наружную
дверь,  потом дверь,  ведущую с веранды в дом. Внутри Дача казалась не такой
уж  заброшенной:  простая мебель аккуратно стояла по местам,  словно комнаты
были покинуты своими жильцами совсем недавно.
 Из кухни спустились в погреб.  Железнов повернул выключатель, вспыхнула
электрическая лампочка,  он  отодвинул от стены большую бочку,  обнаружилась
дверка, ведущая в соседнее помещение.
 Мы проникли туда,  и на большом ящике,  сколоченном из толстых досок, я
увидел радиопередатчик.
 - А антенна? - поинтересовался я
 - Видели петуха над входом?  -  в свою очередь спросил меня Железнов. -
Его хохолок из металлических прутьев, торчащих в разные стороны?
 - Слабая маскировка,  -  заметил я. - Как же это немцы не обнаружили ее
до сих пор?
 - Они и не могли обнаружить, - объяснил Железнов. - Этот петух сидит на
своей крыше всего второй день.
 - Так ведь немцы это тоже заметят?
 - Петуха  заметили бы,  но  пустые крыши  не  запоминаются,  -  пояснил
Железнов.  - Эдингер, конечно, упрекнет своих сотрудников в ротозействе... -
Он кивнул на рацию. - Умеете на ней работать?
 - Более или менее, - признался я. - Любительски.
 - Достаточно,  -  сказал Железнов. - Можете сообщить своему шефу, что с
вами говорят дважды в месяц,  каждое четырнадцатое и двадцать восьмое число,
от четырнадцати до пятнадцати,  на волне одиннадцать и  шесть десятых.  Ваши
позывные:  "Правь,  Британия!", и в ответ продолжение. Знаете гимн англичан?
"Британия,   правь  над   волнами!"   Иван   Николаевич  сказал:   не   надо
оригинальничать,  чем проще, тем достовернее. И не вздумайте сказать, что вы
непосредственно  связываетесь  с   Лондоном,   вы   говорите  с   резидентом
Интеллидженс сервис, находящимся в Стокгольме.
 - Но ведь от меня потребуют код? - спросил я.
 - Будет и  код,  -  согласился Железнов.  -  За  три  дня  вам придется
основательно его выучить.
 Уходя,  Железнов извлек из  кармана небольшой пульверизатор и  распылил
перед дверьми какой-то порошок.
 - Зачем это? - удивился я.
 - Пыль,  цемент,  -  объяснил Железнов.  -  Вернувшись сюда,  вы  сразу
узнаете, был ли здесь кто-нибудь после нас.
 Мы вышли. Ничто не нарушало унылого спокойствия зимнего дня в опустелом
дачном поселке. Только долговязый субъект переместился поближе к нашей даче.
 Мы сели в  машину,  и  Железнов с  пренебрежительным равнодушием поехал
прямо на незнакомца, заставив его поспешно отскочить в сторону. На следующий
день я позвонил в гестапо.
 - Господин обергруппенфюрер,  это Берзинь,  -  назвался я. - Вам угодно
прогуляться со мной в среду за город?
 - В среду или в четверг? - почему-то переспросил Эдингер.
 - Мне кажется, среда более приятна для разговоров, - ответил я.
 - Хорошо, пусть будет в среду, - согласился он.
 Это был довольно торжественный выезд:  впереди два мотоциклиста,  затем
лимузин Эдингера,  в  котором находились Эдингер,  я и еще двое гестаповцев,
как выяснилось в  дальнейшем,  инженер,  специалист по связи,  и радист,  и,
наконец, сзади открытая машина с охраной.
 В продолжение всей дороги Эдингер самодовольно молчал,  но, подъезжая к
даче, внезапно обратился ко мне:
 - Не указывайте мне местонахождения своей рации, Блейк...
 По  всей вероятности,  ему  очень хотелось поразить меня.  Утверждающим
жестом он указал на дачу с железным петухом.
 - Здесь?
 Кажется,  я  неплохо разыграл свое  изумление,  потому что  у  Эдингера
вырвался довольный смешок.
 - Видите, Блейк, нам все известно, - самодовольно произнес он. - Я лишь
хотел проверить,  насколько вы правдивы.  - Он подошел к калитке и пригласил
меня идти вперед. - Показывайте.
 Я  открыл двери и посмотрел под ноги:  не было никаких следов,  но и не
было  пыли;  кто-то,  кто  был  здесь после Железнова и  меня,  подмел пыль,
уничтожая свои следы.
 Мы прошли в кухню, спустились в погреб, я сдвинул бочку, и мы очутились
перед передатчиком.
 Я слегка поклонился Эдингеру.
 - Прошу  вас.  -  И  не  преминул слегка его  упрекнуть:  -  А  вы  еще
сомневались во мне!
 Эдингер обернулся к инженеру:
 - Ознакомьтесь, господин Штраус.
 Инженер наклонился,  радист  подал  ему  отвертку,  он  быстро отвинтил
какую-то  деталь,  осмотрел,  заглянул еще  куда-то.  Все это делалось очень
быстро, квалифицированно, со всем знанием предмета.
 - Да,  господин обергруппенфюрер,  это английский аппарат, - подтвердил
он. - Изготовлен на Острове.
 - Тем лучше,  - одобрительно сказал Эдингер и обратился ко мне: - Когда
вы на нем работаете?
 - Дважды в месяц,  -  объяснил я. - Четырнадцатого и двадцать восьмого,
от четырнадцати до пятнадцати, одиннадцать и шесть десятых.
 - О,  вы совсем молодец!  -  похвалил меня Эдингер. - Теперь я понимаю,
почему среда приятнее четверга. Сегодня четырнадцатое.
 Он взглянул на часы, позвал радиста.
 - Пауль!
 Взглянул на меня.
 - Позывные?
 - "Правь, Британия!" - сказал я.
 - Отзыв?
 - "Британия, правь над волнами!"
 - Отлично,  - сказал Эдингер. - Сейчас тринадцать сорок. Благодарю вас,
господин Берзинь,  за  то,  что вы выбрали такое подходящее время.  Ганс,  к
аппарату! Слышали позывные... И затем переходите на прием.
 Потянулись минуты томительного ожидания. Ганс работал.
 Я,  конечно,  понимал,  что в  этот день все было предусмотрено с обеих
сторон,  но  все  же  облегченно вздохнул,  когда заметил,  что Ганс услышал
ответ... Эдингер властно указал мне на аппарат:
 - Говорите!
 Я стал вести разговор с помощью изученного мною кода, разговор от имени
Блейка,  о  каких-то текущих делах,  о  положении в  Риге,  о всяких слухах,
побранил немцев...
 Эдингер и  его  сотрудники напряженно прислушивались и  всматривались в
меня.
 - Это Лондон? - спросил Эдингер, когда я закончил разговор.
 - Нет,  Стокгольм,  майор  Хавергам,  -  объяснил я.  -  Резидент нашей
службы, через него я связываюсь с Лондоном.
 - Молодец,  Берзинь! - еще раз похвалил меня Эдингер. - Порядка ради мы
попытаемся запеленговать вашего Хавергама,  но  я  вижу,  вы  ведете честную
игру...
 В  Риге он  потребовал от  меня код,  и  я  по памяти написал у  него в
кабинете большинство условных обозначений,  а затем, спустя день, привез ему
аккуратно переписанную табличку.
 - Отлично,  Блейк,  -  одобрил обергруппенфюрер. - Теперь мы сами будем
связываться с вашим Хавергамом,  очередь за агентурной сетью. Если она будет
того стоить, вы получите Железный крест.
 "Или пулю в затылок,  - подумал я. - Кто знает, захотите ли вы и дальше
возиться с Дэвисом Блейком!"
 - Эту сеть не так просто подготовить к передаче,  - уклончиво сказал я.
- Но я постараюсь.
 Однако Эдингер был  так доволен моим подарком,  что я  мог еще какое-то
время тянуть с передачей агентуры.
 Что касается рации,  мне больше не пришлось ее видеть;  не знаю, что уж
там  передавали и  принимали  немцы,  но,  судя  по  тому,  что  Эдингер  не
высказывал мне  никаких  претензий,  "майор  Хавергам" находился на  должной
высоте.  Тогда  это  меня  даже  слегка  удивляло,  и  только впоследствии я
убедился,   что  все,   что  ни  делал  Пронин,  всегда  делалось  серьезно,
основательно и  так,  чтобы никого и  ни  в  чем  нельзя было подвести.  Но,
пожалуй,  за исключением этого эпизода моя личная жизнь в  течение всей зимы
текла на  редкость монотонно.  Я  действительно пытался обнаружить тщательно
законспирированную агентурную сеть Блейка, и мои усилия не могли ускользнуть
от внимания гестапо.  Эдингер,  считая,  что я работаю на него,  набрался до
поры  до  времени Терпения.  Но  мне  тоже приходилось запастись терпением в
ожидании благоприятного стечения обстоятельств, и если бы не вечера, которые
я иногда проводил с Железновым, я бы ощущал свое одиночество очень остро.
 Что касается времени,  проведенного мною в Риге вместе с Виктором,  его
мне  не  забыть  никогда.  Может  быть,  именно  в  Железнове наиболее полно
отразилось все  то,  чем  наделило людей наше  советское общество:  железная
воля,   непреклонность  в   достижении   поставленной  перед   собой   цели,
необыкновенная скромность  и  пренебрежение своими  личными  интересами.  По
отношению ко мне он был внимателен,  деликатен,  заботлив, трудно было найти
себе лучшего товарища.
 Помню, как-то сидели мы с Железновым вечером дома. Янковская только что
ушла,  поэтому Виктор мог без церемоний попить со мной чаю.  Где-то шли бои,
где-то  лилась  кровь  наших  братьев,  в  самой  Риге  ни  на  мгновение не
прекращалась невидимая ожесточенная борьба с гитлеровцами, но в комнате, где
мы находились,  все было спокойно,  тихо,  уютно,  все настраивало на мирный
лад.
 И вдруг Виктор, закинув руки за голову, мечтательно сказал:
 - До  чего же  мне  хочется побывать сейчас на  партийном собрании,  на
самом обыкновенном собрании, где обсуждаются самые обыкновенные вопросы!
 С каким-то сыновним вниманием относился он к Марте; впрочем, привязался
к Марте и я. Она была простой, хорошей женщиной, которая работала и у Блейка
и  у других,  у кого служила еще до Блейка,  просто из-за куски хлеба;  всей
своей жизнью была она связана с трудовой Ригой, и, так как многие ее близкие
пострадали от гитлеровцев, она, догадываясь, что и я и Виктор не те, за кого
мы  себя  выдаем,  относилась к  нам  с  симпатией и  все  больше  и  больше
становилась для нас близким и родным человеком.
 Гораздо сложнее складывались мои отношения с Янковской.  Можно сказать,
что она относилась ко мне даже неплохо,  оберегала меня,  подсказывала,  как
вести себя с  немцами,  регулировала мои отношения с  Эдингером и  старалась
сблизить с  Гренером,  -  во  всяком  случае,  делала все,  чтобы  никто  не
усомнился в  том,  что я Блейк.  Многое,  слишком многое связывало ее с этим
человеком!
 Шпион, резидент английской разведки, Блейк собирал в Прибалтике военную
информацию,  собирал для того, чтобы в случае возникновения пожара, в случае
столкновения Германии с  Советским Союзом Великобритания могла бы таскать из
огня каштаны.
 Свои обязанности он выполнял,  должно быть,  неплохо,  судя по деньгам,
которые перешли от него ко мне,  но было,  по-видимому,  еще что-то,  что он
должен  был   сделать  или   делал  и   почему  английская  разведка  решила
законсервировать его в  Риге на время войны и почему обхаживала его немецкая
разведка;  помимо текущей работы,  он служил еще, если можно так выразиться,
политике дальнего прицела.
 И  должно быть,  слишком выгодна была  эта  игра,  если Янковская после
смерти Блейка не хотела из нее выходить.  Думаю,  что именно поэтому она,  с
одной стороны,  подогревала ко мне интерес нацистов,  а с другой - подавляла
возникавшее против  меня  раздражение.  Но  думаю  также,  что  Янковская не
ограничивалась тем,  что играла роль моей помощницы;  она,  несомненно, была
непосредственно  связана  с  немецкой  разведкой  и  выполняла  какие-то  ее
поручения; об этом, несомненно, свидетельствовала ее близость с Гренером.
 Это  был  небезызвестный  ученый,  книги  которого  имели  хождение  за
пределами Германии.  По своему характеру он был экспериментатором и  обладал
непомерным честолюбием;  ради  его  удовлетворения,  ради внешнего блеска он
готов был  манипулировать фактами так,  чтобы произвести наибольший эффект и
поразить  современников своей  талантливостью.  Ученый  в  нем  сочетался  с
актером; вероятно, эта особенность его характера и сблизила его с нацистами.
Гренер  пользовался  личным  покровительством  Гитлера;   они   должны  были
нравиться друг другу:  и  тот и  другой были позерами и страдали неукротимым
тщеславием.
 Что понесло Гренера из Берлина в Ригу,  трудно было понять В Берлине он
высокопарно заявил,  что  желает находиться на  аванпостах германского духа;
формально  он   числился  всего   лишь   начальником  громадного  госпиталя,
фактически был царьком всех лечебных учреждений в оккупированных областях на
востоке Но и находясь на этих аванпостах,  он похвалялся, что даже в Риге не
прекращает своей научной работы.  Он  был самонадеян,  сух и  сентиментален,
любил  музыку и  цветы и  любил,  чтобы его  считали добрым.  Он  никогда не
осуждал фашистских зверств,  он  как  бы  не  слышал  ничего ни  о  массовых
расстрелах,  ни  о  лагерях  смерти;  когда  в  его  присутствии оправдывали
жестокость  немецких  войск  или  истребление "низших"  рас,  он  становился
глухим,  делая  вид,  что  парит  где-то  в  эмпиреях и  интересуется только
отвлеченной наукой.  Но  тем  не  менее в  Риге упорно говорили о  том,  что
профессор Гренер спас от уничтожения немало детей.
 Иногда  среди  приговоренных  к  смерти  женщин  появлялись  сотрудники
профе