кая разведка.  -  Он хитро посмотрел на меня,
желая знать, какое впечатление произвели на меня его слова. - Но мы... мы не
возражаем против этого.  - Легкий смешок вырвался у него. - В этом есть своя
логика.  Запрашивайте,  запрашивайте инструкции. Вам посоветуют согласиться.
Пусть английская служба знает,  что  вы  связаны с  немецкой разведкой,  это
обеспечит вашу безопасность со  стороны англичан,  а  работать вы  будете на
нас: умные люди всегда работают на победителя.
 Я молчал, как бы пораженный проницательностью своего будущего шефа.
 - Поэтому  отправляйтесь  и  размораживайте  свою  рацию,  -  продолжал
Эдингер. - С моей стороны помех не будет.
 - Но я не хотел бы, чтобы меня сопровождали невидимые спутники. Доверие
за доверие,  господин обергруппенфюрер. Или вы доверяете мне, или вряд ли мы
с вами договоримся.
 Эдингер добродушно засмеялся.
 - Вы все хитрите,  Блейк,  вы боитесь,  что я воспользуюсь вашей рацией
помимо  вас.  Но  я  действительно считаю вас  своим  коллегой и  окажу  вам
доверие: мы освободим вас от наблюдения.
 Разумеется, он мне нисколько не верил.
 - Итак,   вы  можете  ехать  куда  хотите,   -   согласился  Эдингер  и
предусмотрительно  добавил:   -   В  радиусе...  в  радиусе...  ну,  скажем,
сорока-пятидесяти километров...  -  Он  опять  посмотрел  на  меня  со  всем
возможным добродушием.  -  Надеюсь,  вы не захотите бежать?  -  И сам тут же
ответил:  -  Нет,  вы достаточно благоразумны. Во-первых, вам не прорваться,
во-вторых, в этом нет смысла...
 Он был убежден, что разведчик такой квалификации, как Блейк, не захочет
выйти из игры.
 - Я попрошу вас еще об одной любезности, - небрежно сказал я. - Я скажу
госпоже Янковской, что уезжаю из Риги вместе с вами.
 Эдингер ответил вопросом:
 - Побаиваетесь ее?
 Я пожал плечами.
 - Не слишком, но не хочу посвящать ее во все дела.
 - Вы умница,  Блейк, - похвалил меня Эдингер. - Вы понимаете, что никто
в Риге не осмелится интересоваться мною.  -  И доверительно добавил:  -  Эта
дама малосимпатична,  и  я  бы давно прибрал ее к  рукам,  но у  нее сильные
покровители...
 Подробнее он не высказался.
 - И  еще  одна  деталь,  господин  обергруппенфюрер,  -  обратился я  к
Эдингеру,  пользуясь  его  хорошим  настроением.  -  Какой-нибудь  документ,
пропуск, который я смогу предъявить, если мною кто-нибудь заинтересуется.
 - О,  это  не  представляет трудностей!  Я  выдам вам корреспондентский
билет. Вы будете художником местной газеты...
 Он  отдал распоряжение приготовить для  меня  удостоверение,  и  я,  не
заходя ни в  какие редакции,  получил его тут же,  в канцелярии.  Удача моих
переговоров объяснялась тем,  что  у  Эдингера  не  возникало  ни  малейшего
сомнения в  подлинности Блейка!  Встретившись с  Янковской,  я  сказал,  что
ненадолго уезжаю из города.
 - Мне понадобится машина.  Я буду признателен вам,  если вы отдадите ее
сегодня в мое распоряжение.
 - Что  ж,  машина ваша,  вы  вправе ею  распоряжаться.  Но  куда это вы
собрались?
 - Недалеко,  - лаконично ответил я. - Хочу немного проветриться на лоне
природы.
 Янковская испытующе посмотрела на меня.
 - А я не могла бы вас сопровождать?
 - Нет,  -  решительно возразил я.  -  Ведь вы сами говорили, что мистер
Блейк посвящал вас не во все свои тайны.
 Она посмотрела на меня еще настороженнее.
 - Это тайна? - многозначительно спросила она.
 - Как вам сказать?..  -  замялся я. - Я не вижу в этом особого секрета,
но меня просили не посвящать вас.
 По-видимому,  Янковскую осенила какая-то догадка,  она внезапно села за
обеденный стол -  мы разговаривали в столовой,  - подперла голову ладонями и
задумчиво посмотрела на меня.
 - Послушайте...   -   нерешительно  сказала  она.   Я  видел,  что  она
колеблется,  не знает, как меня назвать. - Послушайте... Андрей Семенович...
Вы... я не хочу вам зла... Вы... собираетесь бежать?
 Я снисходительно на нее посмотрел.
 - Видите ли,  Софья Викентьевна, вы впервые задаете мне неумный вопрос.
Если  бы  я  собирался бежать,  я  бы  поостерегся ставить  вас  об  этом  в
известность... - Я усмехнулся. - Вас слишком терзает женское любопытство, и,
пожалуй,  лучше его удовлетворить. Я собираюсь прогуляться за город не с кем
иным, как с начальником гестапо господином Эдингером!
 - Но зачем же вам тогда нужна машина? - быстро спросила Янковская.
 - Если мне не изменяет сообразительность, господин Эдингер намеревается
устроить встречу Блейка с кем-то, кого он считает одним из моих сотрудников,
- тут же нашелся я.  -  Как мне кажется,  я  играю до некоторой степени роль
приманки,  поэтому я  и  должен ехать  на  своей машине.  Эдингер будет лишь
сопровождать меня...
 Янковская бросила на меня быстрый подозрительный взгляд.
 - А что,  если я сейчас позвоню Эдингеру?  -  вызывающе спросила она. -
Что вы на это скажете?
 - Прошу вас,  -  небрежно сказал я,  хотя мне совсем не хотелось, чтобы
она разговаривала с Эдингером:  кто знает, какие между ними были отношения и
что мог он ответить ей.
 Она решительно прошла в кабинет и позвонила Эдингеру.
 - Господин обергруппенфюрер,  у меня к вам просьба,  - обратилась она к
нему капризным тоном избалованной женщины.  -  Я приглашаю господина Берзиня
провести сегодня вечер в ресторане,  но он говорит, что должен сопутствовать
вам в какой-то поездке. Не могли бы вы его освободить?
 Я беспечно посматривал на Янковскую, хотя на самом деле чувствовал себя
очень тревожно: я не знал, что ответит Эдингер, и не был уверен, что он меня
не подведет. Но, должно быть, уж очень ему хотелось завоевать Блейка!
 Янковская опустила трубку.
 - Нет,  вы не обманули меня, - удовлетворенно произнесла она и вдруг со
свойственной ей быстрой сменой настроений раздраженно выкрикнула:  -  Только
он  напрасно пытается выключить меня  из  игры!  -  Она  помолчала и  как-то
угрожающе,  с явной целью произвести на меня впечатление,  добавила:  - Этот
Эдингер  излишне  самостоятелен...  Что  ж,  посмотрим...  -  Она  задумчиво
покачала головой. - Смотрите, Андрей Семенович, не переигрывайте, послушайте
моего дружеского совета.  Может быть, вы и впрямь входите во вкус этой игры,
но Эдингер не та лошадка, на которую ставят опытные игроки.
 Больше Янковская не  сказала ничего,  но я  видел,  что она встревожена
моей намечающейся близостью с  Эдингером.  Она сохранила мне жизнь отнюдь не
для того,  чтобы я вырвался из-под ее влияния.  Когда она ушла, я выглянул в
окно: машину она оставила у подъезда.
 Вечером я сел у окна.  Мой вчерашний посетитель появился на улице около
девяти часов;  он шел настолько уверенно и непринужденно, что мои подозрения
вспыхнули с прежней силой.  Идти так,  как шел этот незнакомец, могут только
люди,  абсолютно убежденные в том, что за ними не следят, что за ними некому
и не из-за чего следить.
 Неужели Эдингер разговаривал со мной для отвода глаз,  а  на самом деле
немцы ведут на меня облаву и загоняют в приготовленный капкан?
 Тем  временем  вчерашний  посетитель приблизился к  дому  и  скрылся  в
подъезде.  Предупреждая его  звонок,  я  сам  пошел  открыть дверь:  мне  не
хотелось,  чтобы  его  видела Марта.  Но,  как  нарочно,  Марта находилась в
передней, она чистила коврик перед входной дверью.
 Раздался звонок, и Марта открыла дверь.
 - Заходите,  пожалуйста, - вежливо сказала она и посторонилась, уступая
гостю дорогу.
 Мы поздоровались.
 - Все в порядке? - весело спросил незнакомец.
 - Как будто, - неопределенно ответил я.
 - Поехали? - спросил он.
 Я кивнул и обернулся к Марте:
 - Если завтра заедет госпожа Янковская, передайте, я вернусь поздно.
 - Хорошо,  - отчужденно произнесла Марта, сняла с вешалки мое пальто и,
подавая его мне,  сказала уже другим, более приветливым тоном: - Добрый путь
вам, добрый путь, господин Берзинь.
 У нас с Мартой установились ровные и, я бы сказал, спокойные отношения.
Она делала свое дело,  я  жил своей жизнью,  мы  не  мешали друг другу.  Она
производила хорошее впечатление -  занятая всегда какой-нибудь работой,  она
не обнаруживала интереса к моим занятиям, но...
 Кто  мог  поручиться,   что  Марта  не  приставлена  ко  мне,  кто  мог
поручиться,  что немцы или англичане не  платят ей  деньги за то,  чтобы она
держала мистера Блейка под соответствующим надзором?
 - А если я экстренно для чего-нибудь понадоблюсь,  мы будем в ресторане
"Эспланада",  - сказал я на всякий случай. - Хотя госпоже Янковской лучше об
этом не говорить.
 Пистолет Блейка был у  меня в  одном кармане,  кастет,  который я  стал
носить по совету Янковской, - в другом.
 - Поехали, - сказал я.
 Мы спустились вниз. Незнакомец кивнул на машину.
 - Поведу я?
 Я открыл дверцу.
 - Садитесь, я сам поведу машину.
 Мы сели,  двинулись,  и в этот момент,  когда я, по существу, отдался в
руки своему спутнику,  мне  почему-то  почувствовалось,  что  никакой он  не
провокатор, не враг и не шпион, а действительно капитан Железнов...
 Нельзя, конечно, руководствоваться в жизни одной интуицией, она может -
да и как еще!  -  подвести в самый решительный момент, но нельзя и полностью
ею  пренебрегать:   нередко  необъяснимое  чувство  симпатии  или  антипатии
способно направить наши шаги в  нужном направлении.  Подумав о том,  что мой
спутник на самом деле советский офицер,  я как-то успокоился и,  вместо того
чтобы предаваться всяким тревожным мыслям и колебаниям, сразу сосредоточился
на  внешних впечатлениях,  что особенно важно для того,  кто ведет машину по
улицам большого, многолюдного города.
 Наступал  вечер,   улицы  редели,   все  спешили  разойтись  по  домам,
неторопливо шагали лишь немецкие офицеры;  на  каком-то углу стоял патруль и
проверял у  прохожих документы;  из  окон  кафе  доносились звуки  музыки  и
какие-то выкрики.
 Словом, жизнь в оккупированной Риге шла своим чередом.
 Я вел машину не торопясь: в Риге не торопились только победители, и чем
медленнее вел я свою машину, тем меньше подозрений мог возбудить.
 Со  своим спутником я  почти не разговаривал;  говорить по-английски не
хотелось, говорить по-русски опасно.
 - Куда ехать? - коротко спросил я его.
 - В сторону Межапарка.
 Этот  громадный  парк,  больше  напоминающий тщательно  ухоженный  лес,
составлял гордость  рижан  и  был  излюбленным местом  прогулок,  пикников и
спортивных состязаний.  Но в этот военный вечер в парке не было никого, лишь
где-то в  глубине,  в самой чаще,  стояли,  если верить сведениям посещавших
меня девушек, орудия противовоздушной обороны. Миновали Межапарк.
 - А теперь? - спросил я.
 - Теперь мы поменяемся местами.  -  Мой спутник заговорил по-русски.  -
Дальше машину поведу я.
 Он  напрасно пытался поймать меня,  я  решил  соблюдать осторожность до
конца.
 - Я вас не понимаю,  -  упрямо повторил я по-английски.  -  Напрасно вы
считаете меня русским.
 - Ну  и  выдержка у  вас!  -  одобрительно пробормотал он  по-русски  и
перешел на английский язык.  -  Дайте мне руль, придется петлять, я доберусь
быстрее.
 - А если я не дам?
 - У  вас просто ничего не получится,  -  ответил он спокойно.  -  Вы не
сможете здесь ориентироваться...  - Он улыбнулся и доверительно сказал опять
по-русски: - Положитесь на меня.
 Я пожал плечами, и мы поменялись местами.
 - Теперь  держитесь,  -  сказал  мой  спутник.  -  Поиграем  немножко в
прятки...
 Он начал кружить по дорогам,  мы ехали то в одну,  то в другую сторону,
быстро проезжали мимо одних хуторов и медленно мимо других,  потом он резким
рывком свернул с дороги и остановился за каким-то домом.
 Было  тихо,  мой  спутник выглянул на  дорогу -  нигде никого.  Поехали
дальше.
 Так  он  проделывал несколько раз,  сворачивал с  дороги,  останавливал
машину и ждал. Но мы ни разу не заметили, чтобы нас кто-нибудь преследовал.
 Потом он  опять начал петлять,  помчались по одной дороге,  свернули на
другую,  приблизились к  какому-то  хутору,  подъехали  к  какой-то  мызе  и
неожиданно въехали в раскрытые ворота.
 - Вылезайте, - быстро сказал мой спутник.
 Я вылез.  Он загнал машину в сарай,  вышел во двор и закрыл распахнутые
двери. Во дворе было пусто.
 - Приехали? - спросил я.
 - Нет, нет. Будем ждать.
 Вскоре  во  двор  въехала грузовая машина.  Шофер  выглянул из  кабины,
увидел  нас.   Рядом  с   шофером  сидела  женщина,   они   оба  по-латышски
поздоровались с моим спутником.
 - Быстро, быстро! - крикнул шофер.
 Мы залезли в кузов,  он был заставлен бидонами из-под молока. Раздвинув
бидоны, мы опустились и незаметно устроились между ними.
 Не  успели  мы  сесть,  как  машина  выехала  обратно,  обогнула хутор,
понеслась по дороге.
 Мы никуда и нигде уже больше не сворачивали.
 - Что это за машина? - спросил я.
 - На  ней  возят молоко в  офицерскую столовую в  Риге,  -  с  усмешкой
ответил мой спутник. - Машина проверенная.
 Внезапно,  как и все,  что происходило этой ночью,  шофер затормозил, и
машина остановилась у обочины дороги.
 Мы спрыгнули в  дорожный кювет,  прямо в  непросохшую грязь.  И  машина
тотчас помчалась дальше.



Глава VII. В СОСНОВОМ ЛЕСУ



 Неподалеку от дороги темнела опушка леса.
 Было уже совсем поздно и  почти темно,  ночь вступала в свои права,  и,
как  всегда,  когда  ждешь  опасности,  тишина  казалась особенно немой.  Мы
добежали до кустов можжевельника, постояли, прислушались, вошли в лес.
 Мой спутник свистнул. Откуда-то из тьмы, совсем как в театре, выступили
темные фигуры.
 - Порядок, - сказал им мой спутник. - Я привез товарища...
 Он не назвал меня. На этот раз мой спутник заговорил по-латышски.
 Люди, которые нас окружили, отвечали ему тоже по-латышски.
 - Пусть кто-нибудь останется у дороги,  - распорядился мой спутник. - А
мы не будем терять времени.  - Он взял меня за руку. - Придется завязать вам
глаза. Я бы не стал, но мы тут в гостях, а у хозяев свои законы.
 Я не спорил.  В конце концов, если Блейк ввязался в эту авантюру, я мог
сказать,  что он хотел довести ее до конца,  а если меня намеревались убить,
для этого завязывать глаза было не обязательно.
 Меня повели по лесу. Сначала мы шли по какой-то тропке, потом по траве.
Шли с полчаса,  не больше.  С меня сдернули повязку.  Мне показалось,  что в
лесу развиднелось. Деревья тонули в синем сумраке. Мы стояли возле какого-то
шалаша.
 Мой спутник заглянул в шалаш и что-то спросил.
 - Заходите,  -  сказал он  и  уже в  спину не  без насмешки добавил:  -
Теперь-то уж вам придется заговорить по-русски!
 Я приоткрыл дверцу и нырнул внутрь.
 В  шалаше  горела всего-навсего небольшая керосиновая лампа,  но  после
лесного мрака ее  свет  казался необычайно ярким.  Само помещение напоминало
внутренность обычной землянки:  небольшой,  грубо  сколоченный дощатый стол,
скамейки по стенам,  на столе лампа,  термос,  кружка. Но самым удивительным
было увидеть человека,  который сидел за дощатым столом и  которого я считал
погибшим в гитлеровских застенках.  Это был не кто иной, как Мартын Карлович
Цеплис!
 Да, это был мой квартирный хозяин, у которого так спокойно и хорошо мне
жилось до того самого дня, когда судьба столкнула меня с Янковской. Коренной
рижский рабочий,  старый коммунист,  проверенный в  самых сложных и  тяжелых
обстоятельствах,  этот человек был и будет своим до конца.  В этом у меня не
было никаких сомнений!
 Я взволнованно протянул ему руку:
 - Мартын Карлович!
 Но  сам Цеплис не отличался экзальтированностью.  Он слегка улыбнулся и
спокойно пожал протянутую ему руку,  так,  как если бы  мы расстались с  ним
только вчера.
 - Здравствуйте, товарищ Макаров, очень приятно...
 Но недоговорил:  мало приятного произошло с тех пор,  как мы виделись с
ним в последний раз.
 - А ведь я искал вас,  Мартын Карлович! - воскликнул я с некоторым даже
упреком.  -  Но  какая-то особа,  увы,  посоветовала обратиться ни больше ни
меньше, как в полицию!
 - Да, я слыхал, что вы меня искали, - подтвердил Цеплис. - Но у меня не
было возможности вас уведомить...
 - Значит, эта женщина...
 - Да,  это свой товарищ,  -  подтвердил Цеплис.  -  Но вас она не могла
признать за своего.  У  нее не было для этого данных,  и  в  настоящее время
требуется проявлять особую осторожность.  Но  она  поступила очень  разумно.
Если вы свой, она предупредила вас о том, что надо опасаться полиции, а если
бы  оказались чужим,  к  ней  нельзя было бы  придраться:  она направила вас
именно в полицию.
 - Я не рассчитывал встретить вас здесь, - признался я.
 - Партии лучше знать, где кому находиться, - уклончиво возразил Цеплис.
 - А семья? - поинтересовался я. - Успели эвакуировать?
 - Жена и  сын  в  деревне,  у  родственников,  -  пояснил Цеплис.  -  Я
расстался с ними на второй день войны,  но от товарищей знаю, что они пока в
безопасности.
 - А Рита?
 У  Цеплиса было двое детей:  сын Артур,  сдержанный и  очень похожий на
отца тринадцатилетний мальчик, и девятнадцатилетняя Рита, миловидная, умная,
порывистая девушка, комсомолка и студентка педагогического института.
 Цеплис нахмурился.
 - Риты нет,  - негромко объяснил он, не уклоняясь от ответа, точно речь
шла о ком-то постороннем. - Риту оставили в городе, и немцы схватили ее чуть
ли  не  на  следующий день после занятия Риги,  когда она  вместе с  другими
комсомольцами пыталась вывести из строя городскую электростанцию...
 У меня сжалось сердце. Я потянулся к Цеплису.
 - Мартын Карлович!..
 Но он мягко отвел мою руку и на секунду опустил глаза.
 - Не надо...
 Он принудил себя слегка улыбнуться,  как бы давая понять, что сейчас не
время ни грустить, ни бередить душевные раны, и шагнул к двери.
 - Ну а теперь я вас познакомлю...
 Он  вышел,  оставив меня  одного,  но  вскоре вернулся обратно вместе с
человеком, доставившим меня в расположение партизан.
 - Капитан Железнов, - сказал Цеплис, представляя мне моего спутника.
 - Я уже знаю,  что это капитан Железнов, - сказал я. - Мы познакомились
еще вчера.
 - "Знаю" не  то  слово,  -  возразил Цеплис.  -  Если бы знали,  вам не
пришлось бы ехать сюда.
 - Извините меня,  -  сказал я,  протягивая Железнову руку.  - Но ведь в
моем положении легко заподозрить что угодно.
 - А я не в претензии, - ответил мне Железнов. - Дело законное, на вашем
месте я тоже задумался бы...
 Я не выпускал его руки из своей.
 - Слушаю вас, капитан... товарищ Железнов!
 Железнов улыбнулся своей мягкой, застенчивой улыбкой.
 - Может быть,  и  письмо Жернова возьмете теперь,  хотя сейчас оно и не
очень нужно?
 - Почему не нужно?
 - Потому что теперь я в рекомендациях для вас уже не нуждаюсь.
 Он дружелюбно посмотрел на Цеплиса.
 - Да, - подтвердил Цеплис, - товарищ Железнов - это наш товарищ.
 - Что ж,  поговорим?  -  предложил Железнов, переходя на деловой тон, и
сел на скамейку, приглашая тем самым садиться своих собеседников.
 Но  Цеплис,   не  только  в   силу  врожденной  деликатности,   сколько
руководствуясь  опытом  старого  подпольщика,   накопленного  им   за   годы
ульманисовской военной диктатуры,  направился к  выходу;  он  хорошо  усвоил
правило  не  интересоваться тем,  что  не  имело  прямого  отношения  к  его
непосредственной деятельности.
 - Разговаривайте, - сказал он. - А у меня тут своих дел...
 Он оставил меня наедине с Железновым.
 - Вам понятно, по чьему поручению я действую? - спросил он меня.
 Я согласно наклонил голову.
 - Поэтому  вам  придется  рассказать  о  себе,   -   сказал  он.  -  Но
предварительно поинтересуйтесь...
 Он все же протянул мне привезенное письмо.
 Конверт был заклеен,  и,  пока я  его вскрывал и читал записку Жернова,
Железнов молча наблюдал за мной.
 Я  хорошо знал и  почерк своего начальника,  и  его  манеру выражаться.
Записка отличалась обычным его лаконизмом. В ней Жернов передавал мне привет
и  совершенно официально,  в  тоне  приказа,  предлагал полностью довериться
подателю письма.  Да,  все в  записке было сухо и лаконично,  но -  это даже
трудно объяснить -  какая-то теплота, сдержанная стариковская ласка сквозила
меж скупых строк...
 "Вам трудно и будет трудн