Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
. Поодаль, у большого стола, стояли две женщины в белых накрахмаленных
халатах; при виде нас они сдвинулись, выпрямились, как солдаты, и смущенно
поклонились, хотя сам Гренер почти не обратил на них внимания.
- Мои лаборантки, - сказал он, небрежно кивнув им головой.
И вдруг я заметил, что эти женщины как будто пытаются что-то скрыть,
заслоняют что-то собой. Позади них, вплотную придвинутый к большому столу,
заставленному колбами, пробирками и пузырьками, стоял небольшой белый
эмалированный столик на колесах, на каких в операционных раскладывают
хирургические инструменты, а в лабораториях зоологов оперируют мелких
животных. Мне стало любопытно, что может скрываться под простыней,
наброшенной поверх столика.
Гренер проследовал своим журавлиным шагом мимо лаборанток и взял со
стола штатив с пробирками, наполненными бесцветной жидкостью.
- С помощью этой плазмы мы сохраним жизнь многих достойных людей! -
воскликнул он не без пафоса. - Нет ничего драгоценнее человеческой жизни!
И в этот момент простыня, задетая Гренером, соскользнула со столика,
одна из женщин тотчас подхватила ее и накинула обратно, но этого мгновения
было достаточно, чтобы увидеть, что скрывалось под простыней. На столе лежал
ребенок.
Гренер заметил мой взгляд; гримаса недовольства искривила его лицо.
- Извините... - Гренер слегка поклонился в нашу сторону. - Госпожа
Даймхен! - позвал он одну из женщин. - На два слова.
Женщина постарше неуверенно приблизилась к Гренеру.
Как и всегда в минуты своего возбуждения, он зашипел и сердито что-то
пробормотал, слегка повизгивая, как это делают во время сна старые псы.
Госпожа Даймхен побагровела.
Ужасная догадка промелькнула у меня.
- Простите, господин профессор, - обратился я к Гренеру. - Вы берете
вашу плазму...
Гренер любезно повернулся ко мне.
- Да, мы экспериментируем с человеческой кровью, - согласился он. -
Именно плазма человеческой крови дает богатейший материал для
исследований...
Я не ослышался: Гренер невозмутимо и деловито признал, что этот ребенок
принесен в жертву какому-то эксперименту. Нет, мне никогда не забыть этого
ребенка!
Игрушечное фарфоровое личико, правильные черты лица, черные шелковистые
кудряшки, доверчиво раскинутые ручонки.
- Но позвольте... - Я не мог не возразить, пользуясь своей прерогативой
свободолюбивого англичанина. - Английские врачи вряд ли одобрили бы вас!
Приносить в жертву детей...
Гренер метнул еще один выразительный взгляд в сторону госпожи Даймхен.
- Вы чувствительны, как Гамлет, милейший Берзинь, - снисходительно
произнес он. - Никто не собирался приносить этого ребенка в жертву, я только
что сделал выговор госпоже Даймхен, это непростительная небрежность с ее
стороны. Мы берем у детей немножко крови, но не собираемся их убивать.
Наоборот, мы их отлично питаем, им даже выгодно находиться у меня. Эти дети
принадлежат к низшей расе и все равно были бы сожжены или залиты известью.
По крайней мере мы используем их гораздо целесообразнее.
Все же он был раздосадован неожиданным инцидентом и быстро повел нас
прочь из лаборатории, пытаясь снова обратить наше внимание на новые
разновидности кактусов.
Может быть, никогда в жизни мне не было так плохо.
И я вспомнил все, что говорилось о гуманизме профессора Гренера,
вспомнил матерей, которые перед смертью благословляли его за спасение своих
детей.
Должно быть, я недостаточно хорошо скрывал свое волнение. Польман
снисходительно притронулся к моей руке.
- Вы слишком сентиментальны для офицера, - назидательно упрекнул он
меня. - Некоторые народы годятся только на удобрение. Ведь англичане
обращались с индусами не лучше...
Но на остальных все, что мы видели, не произвело особого впечатления. А
мне чудилось, будто все кактусы на этой веранде приобрели какой-то розоватый
оттенок.
С веранды Гренер повел нас в гостиную, играл нам Брамса, потом был
обед, потом мы пошли в парк. Однако мысль моя все время возвращалась к
ребенку.
Мы проходили мимо флигелей, неподалеку от дома Гренера. Это были
чистенькие домики, обсаженные цветами. Около них играли дети, тоже очень
чистенькие и веселые. Женщина в белом халате следила за порядком.
- Как видите, они чувствуют себя превосходно, - заметил Гренер, кивая в
сторону детей. - Я обеспечил им идеальный уход.
Да, я собственными глазами созерцал этот "идеальный" уход! У многих
детей руки на локтевых сгибах были перевязаны бинтами... Маленькие доноры
играли и гуляли, и счастливый возраст избавлял их от печальных мыслей о
неизбежной судьбе.
- И много воспитанников в вашем детском саду? - спросил я.
- Что-то около тридцати, - ответил Гренер. - Мне приятно, когда вокруг
звенят детские голоса. Они так милы... - Тусклые его глаза влюбленно
обратились к Янковской: - Вкусу госпожи Янковской мы обязаны тем, что можем
любоваться этими прелестными крохотными существами, именно она привозила
сюда наиболее красивых особей...
Для характеристики Янковской не хватало только этого!
Возвращение мое с Янковской в Ригу было далеко не таким приятным, как
утренняя поездка. Я молчал, и ей тоже не хотелось говорить. Только в конце
пути, точно оправдываясь, она спросила меня:
- Вы не сердитесь, Андрей Семенович? - И еще через несколько минут
добавила: - Мне не остается ничего другого.
При въезде в город мы поменялись местами, я отвез ее в гостиницу и
поспешил домой.
Железнов уже спал, но я разбудил его.
Я рассказал ему обо всем: о поездке, об этой странной даче, о Гренере и
Польмане, о кактусах и детях.
- Ты знаешь, когда фашистов называют людоедами, я думал, что это
гипербола, - сказал он мне. - Но мы видим, что это буквально так...
Всегда очень спокойный и сдержанный, он порывисто прошелся по комнате,
остановился передо мной и твердо сказал:
- Нет, этого ни забыть, ни простить нельзя.
Глава XVI. СВАДЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
У Железнова в Риге было очень много дел, и я понимал, что работа его по
связи рижских подпольщиков с партизанами могла прекратиться лишь
одновременно с изгнанием гитлеровцев из Латвии. Зато с возложенным на меня
заданием следовало спешить. Польман не хвастался, когда говорил, что не
бросает слов на ветер, - в этом скоро убедилось все население Риги: там, где
Эдингер пытался забрасывать удочки, Польман ставил непроходимые сети.
Постепенно Железнов раскрыл секрет таинственных цифр, и тогда он
показался нам столь простым, что мы долго недоумевали, почему нам так упорно
не давалась разгадка. Для примера сошлюсь хотя бы на того же Озолса. На
открытке с незабудками значилось число "3481", на открытке с видом
Стрелковой улицы в Мадоне - "1843". Железнов всевозможным образом
комбинировал эти цифры, пока не попытался извлечь из них число "14" - номер
дома, в котором жил на Стрелковой улице Озолс. В числе "3481" это были
вторая и четвертая цифры, причем читать число следовало справа налево; это
же число значилось и на другой открытке, но только написанное в обратном
порядке. Так мы, узнав сперва фамилии всех "незабудок" и "фиалок",
установили затем, где эти "цветы" живут: город или поселок, улицу или
площадь мы видели воочию, а номер дома заключался в обоих числах, которые
связывали определенный "цветок" с определенным адресом. Нам оставалось
только убедиться в реальности существования этих людей, так сказать, узнать
их физически, узнать, как их полностью зовут и чем они занимаются.
В связи с этим мы с Железновым много поездили по Латвии, выезжали в
маленькие города, на железнодорожные станции, в дачные местечки, встречались
с этими людьми и все больше понимали, чего стоил наш улов.
Нет нужды подробно рассказывать о наших поисках и встречах, но о
двух-трех стоит упомянуть, чтобы ясней стало, что это были за люди.
На одной из открыток был напечатан снимок вокзала в Лиепае; цифры,
написанные на снимке, повторялись на открытке с изображением двух желтых
тюльпанов. В списке тюльпаном назывался некий Квятковский.
Мы нашли его на вокзале в Лиепае, он оказался помощником начальника
станции. Я подошел к нему будто бы с намерением что-то спросить, показал
открытку с тюльпанами, и этот "тюльпан" сам потащил меня к себе домой. Дома
он предъявил мне такую же открытку и спросил, что ему надо делать.
Выяснилось, что может он очень многое: задержать или не принять поезд, что
угодно и кого угодно отправить из Лиепаи и даже вызвать железнодорожное
крушение. Я поблагодарил его и сказал, что хотел проверить его готовность к
выполнению заданий, которые он, возможно, скоро получит.
Действительно, по прошествии нескольких дней я представил ему
Железнова, представил, разумеется, под другой фамилией, как своего
помощника, от которого Квятковский будет непосредственно получать
практические задания.
Железнов в свою очередь связал Квятковского с одним из руководителей
партизанского движения, и "тюльпан", который отнюдь не питал добрых чувств
ни к русскому, ни к латышскому народу, принял участие в подготовке
нескольких серьезных диверсий на железнодорожном транспорте, убежденный в
том, что выполняет поручения британского командования.
Еще более интересна была другая встреча.
На открытке была изображена Мариинская улица, одна из самых больших и
оживленных торговых улиц Риги.
Адрес мы установили без труда: Мариинская, 39, Блюмс, и он же "фиалка".
В Блюмсе я узнал того самого заведующего дровяным складом, который приходил
ко мне с предложением купить дрова. Я помнил, что он показывал мне какую-то
открытку с цветами, но тогда я не придал значения его визиту и не запомнил,
какие цветы он показывал.
Так вот, эта "фиалка" оказалась "цветком" куда более серьезным, чем
"тюльпан" и, по-моему, даже чем "незабудка". Прежде всего этот маленький,
кругленький человечек принялся меня экзаменовать, пока не убедился, что я
действительно Блейк, - я уже достаточно вжился в этот образ, чтобы ни в ком
не вызывать сомнений. Затем он стал упрекать меня в том, что я не хотел
признать его, когда он ко мне являлся, - он запомнил все подробности своего
посещения. Я сказал, что во время его посещения в соседней комнате у меня
находился подозрительный человек, и я боялся подвести Блюмса. Кажется, я
оправдал себя в его глазах. Выяснилось, что он приходил ко мне советоваться,
как поступить с запасами бензина и керосина, находившимися тогда в городе:
продать или уничтожить. И так как я не пожелал с ним разговаривать,
предпочел, будучи коммерсантом, их продать.
В очень умеренной степени, правда, но я выразил удивление, какое
отношение к бензину мог иметь заведующий дровяным складом, и узнал, что
заведующим складом он стал после установления в Латвии Советской власти, а
до этого был одним из контрагентов могучего нефтяного концерна "Ройял датч
шелл" и связан со всеми топливными предприятиями в стране. С этой "фиалкой",
от которой шел густой запах керосина, я встретился два или три раза; он и
при немцах, во всяком случае до окончания войны, предпочитал оставаться
заведующим дровяным складом, но, на мой взгляд, в буржуазной Латвии смело
мог бы стать министром топливной промышленности. По своим связям, влиянию и
пронырливости он без особого труда мог вызвать если не кризис, то, во всяком
случае, серьезные перебои в снабжении прибалтийских стран горючим.
Материально Блюмс и при немцах жил с большим достатком: в его квартире
было много дорогих ковров и хорошей посуды; немцы частенько захаживали к
нему, и он занимался с ними какими-то коммерческими делами.
Короче говоря, люди Блейка в той тайной войне, которая постоянно
ведется империалистическими государствами и в военное и в мирное время, были
реальной силой, которую следовало учесть, в будущем обезвредить и, может
быть, даже уничтожить, а пока что использовать в борьбе против врага.
Но о том, как Железнов подключился к замороженной английской агентуре,
как сумел связать с нею деятелей антифашистского подполья, как удавалось
иногда заставить ее работать на нас, я рассказывать не буду, хотя об этом
можно было бы написать целую книгу. Из числа тех, кто значился в списке, мы
не нашли троих; они не жили по адресам, указанным в картотеке Блейка.
Когда-то жили, но уехали. Соседи не знали куда. Возможно, бежали куда-нибудь
от войны: на запад или на восток, сказать было трудно.
По четырем адресам мы с Железновым так и не успели побывать:
неожиданный поворот событий помешал нам это сделать, - а после войны из этих
четырех человек нашли лишь одного "гиацинта".
К счастью, в нашу деятельность не вмешивались ни гестапо, ни Янковская.
Гестапо не лишало нас своего внимания. Я не сомневаюсь, что после появления
Польмана в Риге я все время находился под наблюдением, но, поскольку мною
было получено приказание передать немцам свою агентурную сеть и я после
этого принялся метаться по населенным пунктам Латвии, Польман должен был
думать, что я спешу удовлетворить его требование. Что касается Янковской,
то, после того как Гренер объявил об их помолвке, у нее прибавилось личных
дел. Удовлетворение безграничного честолюбия Гренера должно было стать
теперь и ее делом, и единственно, чего я мог опасаться, чтобы ей не пришла в
голову идея каким-нибудь радикальным способом избавиться от меня как от
лишнего свидетеля в ее жизни.
Поэтому, когда она появилась после нескольких дней отсутствия, я
встретил ее с некоторой опаской: кто знает, какая фантазия могла взбрести ей
в голову!
Она вошла и села на краешек стула. Я внимательно к ней присматривался.
Она была в узком, плотно облегавшем ее зеленом суконном костюме, ее шляпка с
петушиным пером была какой-то модификацией тирольской охотничьей шляпы. Она
медленно стянула с пальцев узкие желтые лайковые перчатки и протянула мне
руку.
- Прощайте, Август.
Она любила делать все шиворот-навыворот.
- Странная манера здороваться, - сказал я. - Мы не виделись три... нет,
уже четыре дня.
- Вы скоро совсем забудете меня, - сказала она без особого ломанья. -
Что я вам!
- Неужели, став госпожой Гренер, вы лишите меня своего внимания? -
спросил я, чуть-чуть ее поддразнивая. - Я не предполагал, что ваш супруг
способен полностью завладеть вашей особой.
- Не смейтесь, Август, - серьезно произнесла Янковская. - Очень скоро
нас разделит целый океан.
Я решил, что это - фигуральное выражение.
- Мы с Гренером уезжаем за океан, - опровергла она мое предположение. -
Мне жаль вас покидать, но...
Она находилась в состоянии меланхолической умиротворенности.
- Как так? - вполне искренне удивился я. - Как же это профессор Гренер
отказывается от участия в продвижении на Восток?
- Видите ли... - Она потупилась совсем так, как это делают
девочки-подростки, когда в их присутствии заходит разговор на смущающие их
темы. - Гренер внес свой вклад в дело национального возрождения Германии, -
неуверенно произнесла она. - Но, как всякий большой ученый, он должен
подумать и о своем месте в мире...
Ее речь была что-то очень туманна!
- Впрочем, лучше спросите его об этом сами, - сказала она. - Он заедет
сюда за мной, в конце концов мне теперь остается только сопутствовать ему...
Она выступала в новой роли.
Действительно, Гренер появился очень скоро. Полагаю, он просто боялся
оставлять надолго свою будущую жену наедине с Блейком, у которого с таким
трудом ее, как он думал, отнял. Ученый-генерал на этот раз произвел на меня
какое-то опереточное впечатление. Он порозовел и сделался еще длиннее,
движения его стали еще более механическими, он двигался точно на шарнирах;
вероятно, ему хотелось казаться и он казался себе моложе.
- Дорогой Август!
Он приветственно помахал мне рукой, подошел к Янковской, поцеловал ей
руку повыше ладони.
Мои гости пили чай так, что чем-то напоминали балетную пару, столь
согласованны и пластичны были их движения.
- Софья Викентьевна сообщила мне, что вы уезжаете, господин профессор,
- сказал я. - Мне не совсем только понятно, кто же теперь будет опекать
валькирий в их стремительном полете на Восток?
- Ах, милый Август! - сентиментально ответил Гренер. - Ветер истории
несет нас не туда, где нам приятнее, а где мы полезнее.
- Что ж, желаю вам счастья, - сказал я. - Как же это вас отпускают?
- Да, отпускают, - многозначительно заявил Гренер. - Я улечу в Испанию,
потом в Португалию и уже оттуда за океан.
- Мы получим там все, - подтвердила Янковская. - Нельзя увлекаться
сегодняшним днем. Предоставим войну юношам. Работу профессора Гренера нельзя
подвергать риску. За океаном у него будут лаборатории, больницы, животные...
- Но позвольте, - сказал я, - заокеанская держава находится с Германией
в состоянии войны!
- Не будьте мальчиком, - остановила меня Янковская. - Воюют солдаты,
для ученых не существует границ.
- И вас там примут? - спросил я.
- Меня там ждут, - ответил Гренер.
- Мы не знаем, как это еще будет оформлено, - добавила Янковская. -
Объявят ли профессора Гренера политическим эмигрантом или до окончания войны
вообще не будет известно о его появлении, но, по существу, вопрос этот
решен.
Я посмотрел на Гренера; во всем его облике было что-то не только
птичье, но и крысиное, взгляд его голубоватых бесцветных глаз был зорким и
плотоядным.
- Когда же вы собираетесь уезжать? - спросил я.
- Недели через две-три, - сказала Янковская. - Не позже.
- Но ведь перебраться не так просто, - заметил я. - Это ведь не уложить
чемодан: у профессора Гренера лаборатории, сотрудники, библиотека...
- Все предусмотрено, - самодовольно произнес Гренер. - За океаном я
получу целый институт. А что касается сотрудников, за ними дело не станет.
Но меня тревожил и другой вопрос, хотя он не имел прямого отношения к
моим делам.
- А что будет... с детьми?
Все последние дни меня не оставляла мысль о детях, находившихся на даче
Гренера.
- С какими детьми? - удивился было Гренер и тут же догадался: - Ах, с
детьми... О них позаботится наша гражданская администрация, - равнодушно
ответил он. - Они будут возвращены туда, откуда были взяты. В конце концов,
я не брал по отношению к ним никаких обязательств.
Я промолчал. Было вполне понятно, какая участь ждет этих детей.
- Может быть, вы еще передумаете и останетесь? - спросил я, хотя было
совершенно очевидно, что все уже твердо решено.
- Увы! - высокопарно, как он очень любил, ответил Гренер. - Муза
истории влечет меня за океан.
- Увы! - повторила за ним Янковская, хотя каждый из них вкладывал в это
междометие разное содержание. - Мы не принадлежим себе.
- Да, отныне вы будете полностью принадлежать заокеанской державе, -
сказал я. - Мне только непонятно, чем это будет способствовать величию
Германии.
Гренер пожал плечами.
- Наука не имеет границ... - Он посмотрел на часы и встал. - Моя
дорогая...
Янковская тоже поднялась.
- Идите! - небрежно приказала она будущему супругу. - Я вас сейчас
догоню!
Гренер церемонно со мной раскланялся, я проводил его до дверей.
- Так внезапно? - обратился я к Янковской, когда мы остались одни. -
Что это значит?
- Ах, Андрей Семенович, я загадывала иначе, - грустно ответила она. -
Увы! Я ведь знаю, как много вы работали в последнее время. Для кого, вы
думаете, старается Польман? Почему он вас щадил? Как только вы передадите
свою сеть, вас отправят обратно в Россию. А я - я устала уже рисковать...
Она протянула мне руку, и я задержал ее пальцы.
- Мы еще увидимся? - спро