и  прошу  его  найти  какой-нибудь
другой выход.
   Он предложил мне тогда извлечь выгоду  из  моей  молодости  и  красоты,
дарованной мне природой, и вступить  в  связь  с  какой-нибудь  богатой  и
щедрой старухой. Мне не пришелся по вкусу и этот  план,  ибо  мне  претило
быть неверным Манон. Я заговорил об игре как о средстве наиболее легком  и
подходящем в моем положении. Он согласился, что игра  действительно  может
стать источником дохода, однако с некоторой оговоркой; приступить  к  игре
просто с надеждою на выигрыш - верное средство довершить  свое  разорение;
пытаться самостоятельно и без  чужой  поддержки  применять  разные  мелкие
приемы, помогающие при известной ловкости  исправлять  судьбу,  -  занятие
слишком опасное; есть третий путь - вступить в компанию; однако  молодость
моя внушает ему опасения,  как  бы  члены  сообщества  не  нашли  бы  меня
неспособным  для  участия  в  лиге.  Тем  не  менее  он  обещал  мне  свою
рекомендацию и, чего уж я никак не ожидал от него, предложил  и  некоторую
денежную помощь в случае крайней нужды. Единственная услуга, о  которой  я
попросил его в нынешних обстоятельствах, было ни слова не  говорить  Манон
ни о моей потере, ни о предмете нашей беседы.
   Я вышел от него еще более расстроенный, чем прежде; я даже раскаивался,
что доверил ему свою тайну. Он не Посоветовал мне решительно  ничего,  что
могло бы помочь нам в беде, и я смертельно боялся, что он нарушит обещание
- ничего не говорить Манон. Узнав его истинные чувства, я опасался также и
того, как бы он не осуществил высказанного им намерения извлечь  из  Манон
выгоду, вырвав ее из моих рук или в крайнем случае дав ей  совет  покинуть
меня ради какого-нибудь богатого и более удачливого любовника. Неотступные
размышления на эту тему только усилили мои муки и  вновь  довели  меня  до
отчаяния, в котором я пребывал все утро. Несколько  раз  приходило  мне  в
голову написать отцу  и  новым  притворным  раскаянием  добиться  от  него
денежной помощи; но я тотчас же вспомнил, как, при всей своей доброте,  он
полгода продержал меня в тесной темнице за первый  мой  проступок;  я  был
вполне уверен, что после скандального побега из семинарии он обойдется  со
мною еще суровее.
   В конце концов в смятенном моем состоянии меня осенила  мысль,  которая
сразу принесла мне успокоение, и я не понимал  даже,  как  она  раньше  не
пришла мне на ум; мысль эта состояла в том, чтобы прибегнуть к моему другу
Тибержу, в котором я не сомневался всегда найти то  же  горячее  дружеское
участие. Нет ничего более восхитительного и ничто не делает большей  чести
добродетели, чем доверие к людям,  честность  которых  заведомо  известна;
знаешь, что, обращаясь к ним, можно ничего не опасаться: если они и  не  в
состоянии предложить помощь, можно быть уверенным, по  крайней  мере,  что
всегда, встретишь с их стороны доброту и сочувствие. И сердце, которое так
старательно замыкается перед остальными людьми, непроизвольно раскрывается
в  их  присутствии,  подобно  цветку,  распускающемуся  под   благотворным
влиянием весенних ласковых лучей солнца.
   Я узрел божественный промысел в том, что так кстати вспомнил о Тиберже,
и решил изыскать средства увидеться с ним  еще  до  вечера.  Я  немедленно
вернулся домой, чтобы написать ему записку и назначить  место  встречи.  Я
просил его держать все в строгой тайне, что являлось самой важной  услугой
в моем положении.
   Радость, внушаемая мне надеждой увидаться с ним, сгладила черты скорби,
которые Манон не преминула бы заметить на моем лице. Я сообщил ей о  нашем
несчастье в Шайо как о пустяке, который не должен ее тревожить: и так  как
Париж был местом всегдашних ее мечтаний, она не выразила  никакой  досады,
что нам придется остаться здесь до тех пор,  покуда  в  Шайо  не  исправят
нескольких незначительных повреждений, причиненных пожаром.
   Час спустя я получил ответ от Тибержа; он обещал прийти  в  назначенное
место. Я устремился туда с нетерпением. Мне  было,  правда,  очень  стыдно
показаться на глаза другу, одно присутствие коего было явным  укором  моей
распущенности; но уверенность в доброте его  сердца  и  забота  о  Май  он
поддерживали во мне мужество.
   Я просил его ожидать меня в саду Пале-Рояля. Он был уже  там  до  моего
прихода. Едва увидев меня, Тиберж бросился в  мои  объятия.  Он  долго  не
выпускал меня из рук, и слезы его оросили мое  лицо.  Я  сказал,  что  мне
совестно  встретиться  с   ним,   и   я   горько   раскаиваюсь   в   своей
неблагодарности; что прежде всего заклинаю его сказать мне, смею ли я  еще
считать его другом после  того,  как,  по  всей  справедливости,  заслужил
утрату его уважения и любви. Он отвечал мне в самых  ласковых  выражениях,
что ничего не может побудить его отказаться от этой дружбы; что самые  мои
несчастья и, если позволено ему  будет  сказать,  мои  заблуждения  и  мое
падение усугубили его нежность ко мне; но нежность его смешана с  живейшей
скорбью, какую, естественно, испытываешь, когда дорогой человек  гибнет  у
тебя на глазах, а ты не в силах помочь ему.
   Мы  присели  на  скамью.  "Увы!  -  сказал  я  с  глубоким  вздохом,  -
состраданье ваше должно быть чрезмерно,  дорогой  мой  Тиберж,  если,  как
уверяете вы, оно равняется моим мучениям. Стыжусь раскрыть их перед  вами,
ибо признаюсь, что они вызваны недостойной  причиной;  однако  последствия
столь печальны, что растрогают даже тех, кто любит меня меньше вашего".
   Он попросил меня рассказать ему откровенно, в знак нашей  дружбы,  все,
что произошло со мною  со  времени  моего  исчезновения  из  семинарии.  Я
удовлетворил  его  любопытство  и,  не   пытаясь   искажать   истину   или
оправдываться в своих  ошибках,  рассказал  историю  любви  моей  со  всей
страстью, какую она мне внушала. Я изобразил ее как  один  из  тех  ударов
судьбы, которые влекут человека к гибели и от которых добродетель столь же
бессильна  защититься,  сколь  бессильна  мудрость  их  предусмотреть.   Я
набросал перед  ним  живую  картину  моих  терзаний,  опасений,  отчаяния,
которое я пережил за два часа до встречи с ним и которое опять ждет  меня,
если друзья так же безжалостно отвернутся от меня, как отвернулась судьба;
в конце концов я так разжалобил моего доброго Тибержа, что скорбь его  обо
мне сравнялась с собственною моей скорбью.
   Он неустанно обнимал, ободрял и утешал меня; но так как  он  все  время
настаивал на моем разлучении с Манон, я дал ему ясно  понять,  что  считаю
именно разлуку с ней величайшим несчастьем и  готов  лучше  претерпеть  не
только самую крайнюю степень нужды, но  даже  жесточайшую  смерть,  нежели
принять лекарство более невыносимое, чем все мои беды, вместе взятые.
   "Объясните же мне, - сказал он, - какого рода помощь в состоянии я  вам
оказать, если вы восстаете  против  всех  моих  предложений?"  У  меня  не
хватило духа признаться, что я нуждаюсь в помощи его кошелька. Наконец  он
сам догадался об этом; и, признавшись, что, кажется, понял меня, несколько
времени молчал с видом человека, колеблющегося между двумя решениями.  "Не
думайте, - заговорил он опять,  -  что  моя  задумчивость  проистекает  от
охлаждения дружбы; но перед каким выбором вы меня ставите, если  я  должен
либо отказать вам в единственной помощи, какую вам  угодно  принять,  либо
нарушить свой долг, представив ее вам: ибо не значит ли принять участие  в
вашей безнравственной жизни, способствуя вашему в ней упорству?"
   "Вместе с тем, - продолжал он после минутного раздумья, - я представляю
себе,  что,  быть  может,  именно  нужда  вас  повергает  в  то  неистовое
состояние, которое лишает вас свободы лучшего выбора.  Лишь  при  душевном
спокойствии можно оценить мудрость и истину. Я найду средства оказать  вам
денежную помощь. Разрешите только, дорогой мой  кавалер,  -  прибавил  он,
обнимая меня, - поставить вам одно условие: вы откроете мне  место  вашего
пребывания и не отвергнете моих стараний обратить вас на путь добродетели,
которую, знаю, вы любите  и  от  которой  лишь  неистовство  страстей  вас
отвращает".
   Я искренно согласился на все его требования и  просил  его  пожалеть  о
злой моей участи, которая понуждает меня  столь  дурно  следовать  советам
достойнейшего друга. Затем он проводил меня к знакомому  банкиру,  который
выдал мне сто пистолей под его вексель, ибо наличных денег у него вовсе не
было. Я уже говорил, что он был небогат. Его бенефиций исчислялся в тысячу
экю; но так как он пользовался им первый год,  то  не  имел  еще  от  него
никакого дохода; эти деньги одолжил он мне в счет будущих благ.
   Я живо  почувствовал  всю  цену  его  щедрости.  Тронутый  до  слез,  я
оплакивал ослепление роковой любви, которая понудила меня нарушить все мои
обязанности. На несколько мгновений добродетель  возымела  довольно  силы,
чтобы восстать в сердце моем против страсти, и,  до  крайней  мере  в  эту
минуту просветления, я сознал весь стыд недостойных моих оков;  но  борьба
была легка и длилась недолго. Один взгляд Манон мог  бы  низвергнуть  меня
даже с небес, и я дивился, вновь находясь подле нее, как мог я хотя бы  на
мгновение  устыдиться  столь  естественной  нежности  к   созданию   столь
пленительному.
   Манон обладала удивительным нравом. Ни одна девица  не  была  так  мало
привязана к деньгам, как она; но она теряла  все  свое  спокойствие,  едва
только  возникало  опасение,  что  их   может   не   хватить.   Она   жила
удовольствиями и развлечениями и не желала тратить ни  гроша,  если  можно
было повеселиться даром. Ее даже  не  занимало,  каково  состояние  нашего
кошелька, лишь  бы  только  провести  день  приятно;  она  не  предавалась
чрезмерной игре, не обольщалась пышностью огромных трат, и не было  ничего
легче, как удовлетворять ее день за днем новыми забавами по ее  вкусу.  Но
развлечения для нее были столь необходимы, что без них положительно нельзя
было быть уверенным в ее настроении и рассчитывать  на  ее  привязанность.
Меня  она  любила  нежно,  я  даже  был  единственным  человеком,  по   ее
собственному признанию, с которым она могла вкушать полную сладость любви,
и все-таки я был почти убежден, что  чувство  ее  не  устоит,  раз  в  ней
зародятся известные опасения. Обладай я хотя  бы  средним  достатком,  она
предпочла бы меня всему миру; но я нимало не сомневался, что буду  покинут
ради какого-нибудь нового Б..., как только не смогу предложить  ей  ничего
иного, кроме постоянства и верности.
   Поэтому решил я настолько сократить личные свои расходы,  чтобы  всегда
быть в состоянии оплачивать ее собственные, и лучше уж отказывать себе  во
всем необходимом, нежели ограничивать ее даже в излишествах.  Более  всего
пугала меня карета, ибо я  не  усматривал  никакой  возможности  содержать
лошадей и кучера.
   Я сообщил о своих затруднениях г-ну Леско. Я  не  скрыл  от  него,  что
получил сто пистолей от одного друга.  Он  повторил,  что,  если  я  желаю
попытать счастья в игре, он не сомневается, что, пожертвовав, не  скупясь,
сотней франков в общую кассу, я смогу быть принят по  его  рекомендации  в
сообщество ловких игроков. И при всем моем отвращении  к  обману  жестокая
необходимость заставила меня согласиться.
   В тот  же  вечер  г-н  Леско  представил  меня  приятелям  как  своего,
родственника. Он присовокупил, что я особенно рассчитываю  на  успех,  ибо
нуждаюсь в самых больших милостях Фортуны. В то же время, желая  показать,
что я не нищий, он  заявил,  что  я  намереваюсь  накормить  всех  ужином.
Предложение было принято.  Я  угостил  всех  великолепно.  Только  и  было
разговоров что о моем изяществе и природных данных. Решили,  что  от  меня
многого  можно  ожидать,  потому  что  в   чертах   лица   моего   столько
благородства,  что  никому  и  в  голову  не  придет  заподозрить  меня  в
плутовстве. В заключение все поздравляли  г-на  Леско  с  завербованием  в
орден столь достойного новобранца и поручили одному из  рыцарей  преподать
мне необходимое обучение в течение ближайших дней.
   Главной ареной моих подвигов был Трансильванский дворец, где в одной из
зал был стол для фараона, а в галерее играли в другие карточные игры  и  в
кости. Сей игорный дом принадлежал принцу Р..., жившему тогда в Кланьи,  а
большинство его офицеров входили в наше общество. Стыжусь признаться, но в
скором времени я воспользовался уроками своего учителя. Особенную ловкость
приобрел я в вольтфасах, в подмене карты; при помощи пары длинных манжет я
легко морочил самый проницательный взгляд и преспокойно разорял  множество
честных игроков. Исключительная моя ловкость столь быстро  увеличила  наше
состояние, что месяца через два  я  распоряжался  солидной  суммой  денег,
помимо тех, которыми щедро делился со своими сообщниками.
   Я уже не боялся рассказать Манон о нашей потере в Шайо и, чтобы утешить
ее в такой неприятной новости, снял меблированный дом, где зажили мы пышно
и беспечно.
   Все это время Тиберж продолжал часто  навещать  меня.  Он  не  оставлял
нравственного попечения обо мне. Он непрестанно изображал мне, какой ущерб
я наношу своей совести, чести, положению. Я дружески принимал  его  доводы
и,  хотя  нимало  не  был  расположен  им  следовать,  чувствовал  к  нему
признательность за его рвение, ибо мне ведом был его источник.  Не  раз  я
добродушно подсмеивался над ним в присутствии самой Манон  и  увещевал  не
превосходить щепетильностью великого множества епископов и иных  прелатов,
отлично согласующих любовницу с бенефицием. "Взгляните только, - говаривал
я ему, указывая на очи моей возлюбленной,  -  и  скажите,  есть  ли  такие
проступки, которые не были бы оправданы  столь  прелестною  причиною?"  Он
набирался терпения. Казалось, и пределов ему не было;  однако,  видя,  что
богатства мои множатся и что я не только вернул ему сто пистолей, но, сняв
новый  дом  и  удвоив  расходы,  погрузился  в  большие,  чем   когда-либо
наслаждения, он резко изменил свой тон и обхождение.  Он  сокрушался  моим
упорством, угрожал небесною карой  и  предрекал  мне  грядущие  несчастья,
которые и не замедлили воспоследовать. "Немыслимо, - говорил он,  -  чтобы
богатства, служащие поддержкою вашему  беспутству,  достались  вам  путями
законными. Вы приобрели их неправдою, и  так  же  отнимутся  они  от  вас.
Ужаснейшим наказанием божиим было бы  предоставить  вам  пользоваться  ими
спокойно. Все советы мои, - добавил он, -  были  вам  бесполезны;  слишком
ясно  предвижу,  что  скоро  они  станут  назойливы  для  вас.   Прощайте,
неблагодарный и слабый друг! да исчезнут, как тень, преступные ваши утехи!
да сгинут без остатка ваше благополучие и деньги, вы останетесь сир и нищ,
дабы восчувствовать тщету благ, кои опьяняли вас безумно! и тогда обретете
вы во мне друга и помощника; отныне порываю я всякие  с  вами  сношения  и
презираю жизнь, которую вы ведете".
   Сию  апостолическую  проповедь  произнес  он  у  меня  в   комнате,   в
присутствии  Манон.  Он  поднялся,  намереваясь  удалиться.  Я  хотел  его
удержать, но меня  остановила  Манон,  воскликнув,  что  это  сумасшедший,
которого нужно выпроводить.
   Его речь произвела на меня некоторое впечатление. Так отмечаю я  разные
случаи, когда в сердце мое  возвращалось  стремление  к  добру,  ибо  этим
минутам обязан я был  впоследствии  известною  долей  той  силы,  с  какою
переносил самые горестные испытания моей жизни.
   Ласки Манон рассеяли в одно мгновение печаль, причиненную  мне  тяжелой
сценой. Мы продолжали вести жизнь, полную удовольствий и любви: увеличение
нашего богатства усугубило взаимную нашу привязанность. Венера  и  Фортуна
никогда не имели рабов  более  счастливых  и  нежных.  Боже,  возможно  ли
именовать  мир  юдолью  скорби,  раз  в  нем  дано  вкушать  столь  дивные
наслаждения! Но, увы! слабая их сторона в их  быстротечности;  какое  иное
блаженство можно было бы им предпочесть, если бы по природе своей они были
вечны? И наши наслаждения постигла  общая  участь,  то  есть  длились  они
недолго и имели последствием горькие сокрушения.
   Мой выигрыш был  уже  столь  значителен,  что  я  раздумывал,  куда  бы
поместить  часть  своих  денег.  Прислуга  наша  не   была   в   неведении
относительно моих успехов, особенно мой камердинер и  горничная  Манон,  в
присутствии  которых  мы  часто  беседовали,  не  стесняясь.  Девица  была
красива. Лакей мой в нее влюбился. Они имели дело с господами  молодыми  и
беспечными, которых, воображали они, весьма легко обмануть. Они  составили
план и выполнили его, к несчастью, столь  успешно,  что  поставили  нас  в
такое положение, из которого нам так никогда и не удалось выбраться.
   Однажды, после ужина у г-на Леско, мы вернулись домой около полуночи. Я
крикнул своего лакея, Манон - горничную; ни тот, ни другая не  явились  на
зов. Нам доложили, что их не видели в доме с восьми часов и что они вышли,
вынесши наперед несколько сундуков, якобы по моему распоряжению.  Я  сразу
же заподозрил некоторую долю истины, но  то,  что  обнаружил  я,  войдя  в
комнату, превзошло все мои опасения. Замок моего шкафа был взломан, и  все
деньги похищены вместе со всею одеждой.  Покуда  я  собирался  с  мыслями,
Манон прибежала вне себя с сообщением о таковом же грабеже в ее комнате.
   Удар был столь жесток, что лишь чрезвычайным усилием воли  мне  удалось
удержаться от криков и слез. Из боязни, как бы мое отчаяние не  передалось
Манон, я принял внешне спокойный вид. Я шутливо сказал ей,  что  отыграюсь
на  каком-нибудь  простофиле  в  Трансильванском  дворце.  Между  тем  она
показалась мне столь расстроенной нашим несчастием, что скорбь ее  гораздо
сильнее удручила меня, нежели моя притворная веселость могла  ее  утешить.
"Мы погибли", - произнесла она со слезами на  глазах.  Тщетно  старался  я
успокоить ее нежными ласками. Мои собственные слезы выдавали мое  отчаяние
и  тоску.  Действительно,  мы  были  настолько  разорены,  что  у  нас  не
оставалось и рубашки.
   Я  решил  тотчас  же  послать  за  г-ном  Леско.  Тот  посоветовал  мне
немедленно отправиться к начальнику полиции и к главному судье  Парижа.  Я
пошел, но к  моему  величайшему  несчастию,  ибо,  помимо  того,  что  эта
попытка, равно как и все старания, предпринятые  по  просьбе  моей  обоими
блюстителями  правосудия,  не  привела  ни  к  чему,  я  дал  время  Леско
переговорить с сестрой и внушить ей за мое отсутствие ужасное решение.  Он
рассказал ей о г-не де Г... М..., старом сластолюбце,  который  платит  за
свои удовольствия, не  жалея  денег;  брат  представил  ей  столько  выгод
поступить  к  нему  на  содержание,  что,  совершенно   удрученная   нашим
несчастием, она уступила его убеждениям. Недостойная сделка была заключена
до моего возвращения, а исполнение отложено на завтра,  дабы  Леско  успел
предупредить г-на де Г... М...
   Леско поджидал  моего  возвращения;  но  Манон  уже  улеглась  в  своей
комнате, наказав лакею передать мне, что нуждается в отдыхе  и  просит  не
беспокоить ее эту ночь. Леско, прощаясь со мною, предложил  мне  несколько
пистолей, которые я принял.
   Было почти четыре часа, когда я лег в постель; я долго еще  раздумывал,
какими средствами восстановить наше благосостояние, и задремал так поздно,
что проснулся лишь около одиннадцати или двенадцати часов дня. Я  поскорее
встал, чтобы пойти спросить о здоровье Манон; мне доложили, что она  вышла
час тому назад вместе с братом, который приехал за ней в  наемной  карете.
Хотя эта прогулка с Леско  показалась  мне  загадочной,  я  принудил  себя
отложить на время свои подозрения  Протекло  несколько  часов,  которые  я
провел за чтением. Наконец, не в силах совладать с беспокойством,  я  стал
большими шагами прохаживаться взад  и  вперед  по  комнатам.  На  столе  в
спальне  Манон  мне  бросилось  в  глаза  запечатанное  письмо.  Оно  было
адресовано ко мне, рука - ее.  Я  вскрыл  его  с  замиранием  сердца.  Оно
гласило:
   "Клянусь те