бе, дорогой мой кавалер, что ты кумир моего  сердца  и  лишь
тебя на всем свете могу я любить так, как люблю, но не  очевидно  ли  тебе
самому, бедный мой друг, что  в  нашем  теперешнем  положении  верность  -
глупая добродетель? Думаешь ли ты, что можно быть нежным, когда не хватает
хлеба? Голод толкнул бы меня на какую-нибудь  роковую  ошибку;  однажды  я
испустила бы последний вздох, думая, что то вздох  любви.  Я  тебя  обожаю
по-прежнему, положись на  меня,  но  предоставь  мне  на  некоторое  время
устроение нашего благополучия. Горе тому, кто  попадется  в  мои  сети!  Я
задалась целью сделать моего кавалера богатым и счастливым.  Брат  сообщит
тебе новости о твоей Манон и о том, как она огорчена, что  вынуждена  тебя
покинуть".
   Затрудняюсь описать свое состояние после прочтения этого письма, ибо  и
поныне не ведаю, какого рода чувствами был я тогда одержим. То были  ни  с
чем не сравнимые муки, подобных которым никому не приходилось  испытывать;
их не удастся объяснить другим, потому что другие не имеют о них  никакого
представления,  да  и  самому  трудно  в  них  разобраться,  ибо,   будучи
единственным в своем роде, они не связываются ни с какими воспоминаниями и
не могут быть сближены ни с одним знакомым чувством. Но, какой бы  природы
ни было мое состояние, достоверно одно, что в него входили  чувства  горя,
досады, ревности и стыда. О,  если  бы  еще  в  большей  степени  сюда  не
примешивалась любовь!
   "Она меня любит, хочу этому верить; да ведь надо быть чудовищем,  чтобы
меня ненавидеть! - воскликнул я. - Существуют ли в  мире  такие  права  на
чужое сердце, какими я не обладал бы по отношению к ней?  Что  я  мог  еще
сделать после всего того, чем я  пожертвовал  для  нее?  И  вот  она  меня
покидает и, неблагодарная, считает себя защищенной от моих  упреков,  ибо,
как говорит, любит меня по-прежнему! Она страшится голода: о,  бог  любви!
что за грубость чувств и как это противоречит моей собственной нежности! Я
не  страшился  голода,  когда  готов  был  подвергнуться  ему  ради   нее,
отказавшись от своего состояния и от  радостей  отчего  дома;  я,  который
урезал себя до последних  пределов,  лишь  бы  удовлетворять  ее  малейшие
прихоти и капризы! Она меня обожает, говорит  она.  Ежели  бы  ты  обожала
меня, неблагодарная, я знаю, к кому бы ты обратилась за советом; ты бы, по
крайней мере, не покинула меня, не попрощавшись. Мне лучше всех  известно,
сколь жестокие  страдания  испытываешь,  расставаясь  с  предметом  своего
обожания. Только потеряв разум,  можно  пойти  на  это  добровольно".  Мои
жалобы были прерваны посещением,  которого  я  не  ожидал:  явился  Леско.
"Палач! - вскричал я, хватаясь за шпагу, - где  Манон?  Что  сделал  ты  с
нею?" Мое движение испугало его; он отвечал,  что,  если  я  оказываю  ему
такой прием, когда он является  отдать  мне  отчет  в  самой  значительной
услуге, какую он мог мне оказать, он тотчас же удалится и никогда нога его
не переступит моего порога. Я бросился к дверям и запер их  накрепко.  "Не
воображай, - сказал я, поворачиваясь к нему,  -  что  тебе  удастся  снова
оставить меня в дураках и обморочить своими баснями;  защищай  свою  жизнь
или верни мне Манон". - "Не спешите, любезнейший, - возразил  он.  -  Ведь
ради этого только я и пришел сюда. Собираюсь  вам  возвестить  счастие,  о
котором вы и не помышляете, и когда-нибудь вы, быть может, признаете  себя
мне обязанным". Я потребовал немедленных разъяснений.
   Он рассказал мне, как Манон, не в силах вынести страха  перед  нищетою,
особенно же мысли о том, что мы должны будем  сразу  изменить  весь  уклад
жизни, просила его устроить ей знакомство с г-ном де  Г...  М...,  который
славится своей щедростью. Он не постеснялся мне сказать, что совет исходил
от него и что он сам подготовил все пути, прежде чем проводить ее туда. "Я
отвез ее к нему сегодня утром, - продолжал он, - и сей  достойный  человек
был столь ею очарован, что тут же пригласил ее ехать с ним в его поместье,
где собирается провести несколько дней. Сразу раскусив, - прибавил  Леско,
- какую выгоду можно отсюда извлечь для вас, я ловко дал ему  понять,  что
Манон понесла значительные потери, и настолько затронул его щедрость,  что
он первым делом подарил ей двести пистолей. Я сказал ему,  что  на  первых
порах это недурно, но будущее сулит моей сестре большие траты; что к  тому
же на ней лежит забота о юном братце, оставшемся  у  нас  на  руках  после
смерти родителей, и что, если она достойна его уважения, он  не  допустит,
чтобы она тосковала о бедном ребенке, чью судьбу она не отделяет от своей.
Рассказ мой его растрогал. Он обязался нанять удобный дом для  вас  и  для
Манон: ведь бедный братец-сиротка -  это  вы  сами;  обещал  снабдить  дом
приличной обстановкой и положить Манон  ежемесячное  содержание  в  четыре
сотни ливров, что  будет  составлять,  по  моему  расчету,  четыре  тысячи
восемьсот к концу каждого года.  Прежде  чем  уехать  в  деревню,  он  дал
распоряжение своему управляющему подыскать дом и сделать все приготовления
к своему возвращению. И тогда вы снова увидитесь с Манон, которая поручила
мне поцеловать вас за нее тысячу раз и заверить, что она любит вас  более,
нежели когда-либо".
   Я  опустился  в   кресло,   задумавшись   о   странной   моей   участи;
противоположные чувства обуревали меня,  вследствие  чего  я  находился  в
таком состоянии  неуверенности,  что  долгое  время  оставлял  без  ответа
сыпавшиеся на меня вопросы Леско. В  это  мгновение  честь  и  добродетель
вновь пробудили во мне голос совести, и я со вздохом оглянулся на прошлое:
на Амьен, на родительский дом, на семинарию Сен-Сюльпис, на все места, где
жил я непорочным. Какая бездна отделяла меня от этого блаженного бытия!  Я
видел его издалека, как некую смутную тень, привлекавшую еще мои сожаления
и желания, но слишком слабую для того, чтобы возбудить мои  усилия.  Какая
роковая судьба сделала меня столь преступным? Любовь -  страсть  невинная;
каким же образом превратилась она во мне в источник бедствия  и  разврата?
Кто мешал мне жить спокойно и добродетельно  вместе  с  Манон?  Почему  не
женился я на ней, прежде чем Получить залог ее  любви?  Неужели  же  нежно
любящий меня отец не согласился бы на мои законные настояния? Ах! отец сам
миловал бы прелестную девицу, вполне достойную быть женой его сына; я  был
бы счастлив  любовью  Манон,  любовью  отца,  уважением  достойных  людей,
благами Фортуны и покоем добродетельной жизни. О, пагубный оборот  судьбы!
Кто этот негодяй, которого подыскали для Манон? Как! делиться с ним?..  Но
могу ли я колебаться, раз сама Манон это устроила  и  раз  я  потеряю  ее,
ежели не уступлю? "Господин Леско, - вскричал я, закрывая глаза, как бы  с
целью отогнать горестные мысли, -  если  вы  намереваетесь  мне  услужить,
приношу вам благодарность; конечно, вы могли бы избрать путь почестнее; но
дело сделано, не правда ли? Так подумаем же,  как  воспользоваться  вашими
стараниями и привести в исполнение ваш план".
   Леско,  которого  смутили  мой  гнев  и  последовавшее  за  ним  долгое
молчание, пришел в восторг от моего решения,  совершенно  расходящегося  с
тем,  чего  он,  несомненно,  опасался;  он  вовсе   не   был   храбрецом,
впоследствии я получил тому наилучшие доказательства. "Да, да, -  поспешил
он мне ответить, - я оказал вам очень большую услугу, и вы увидите, что мы
извлечем отсюда еще больше выгод, чем вы ожидаете". Мы  стали  обдумывать,
каким образом предотвратить подозрения, которые может возыметь г-н де Г...
М... относительно наших родственных связей, когда окажется что я и  ростом
выше, да и несколько постарше, быть может, чем он воображает. Мы не  нашли
лучшего способа, как принять перед ним вид деревенского простака и уверить
его, что я готовлюсь к духовному сану и с  этой  целью  ежедневно  посещаю
коллеж. Решили также, что я оденусь  похуже,  представ  впервые  пред  его
ясные очи.
   Он вернулся в город спустя два или три дня и  лично  проводил  Манон  в
дом, приготовленный для нее управляющим. Она тотчас же  послала  уведомить
Леско о своем возвращении, тот известил меня, и вдвоем  мы  отправились  к
ней. Старый поклонник уже ушел от нее.
   Несмотря на покорность, с которой я подчинился ее желаниям,  я  не  мог
подавить ропота сердца, снова увидев ее. Я был в печали и  тоске;  радость
свидания не могла заслонить горя от ее неверности. Она, напротив, казалась
в восторге от моего прихода  и  упрекала  меня  в  холодности.  Я  не  мог
удержаться, чтобы не назвать ее  коварной  и  неверной,  сопровождая  свои
слова тяжкими вздохами.
   Сначала она подсмеивалась над моей наивностью; но,  вглядываясь  в  мои
печальные взоры и  видя,  с  каким  трудом  переживаю  я  перемену,  столь
несовместную с моим характером и желаниями, она удалилась к  себе;  минуту
спустя я последовал за нею. Я нашел ее  всю  в  слезах,  я  спросил  ее  о
причине. "Она не может быть не ясна тебе, - сказала она, -  стоит  ли  мне
жить, если вид мой более не доставляет  тебе  ничего,  кроме  страданий  и
горя? Ведь ты ни разу не приласкал меня в  течение  часа,  что  находишься
здесь, мои же ласки ты принимаешь с величием султана в серале".
   "Послушайте, Манон, - ответил я, обнимая ее, - не могу скрыть  от  вас,
что сердце мое  удручено  смертельно.  Не  говорю  сейчас  ни  о  тревоге,
вызванной вашим непредвиденным бегством, ни о жестокости, с коей  покинули
вы меня без слова утешения, проведя ночь не на одном ложе со мною: в вашем
присутствии я готов позабыть и горшие обиды. Но полагаете  ли  вы,  что  я
могу думать без вздохов и без рыданий, - продолжал я, проливая слезы, -  о
жалкой и несчастной участи, уготованной мне в этом доме? Не будем говорить
о высоком происхождении моем и  чувстве  чести;  все  это  доводы  слишком
слабые, чтобы вступить в соревнование с моей  любовью;  но  самая  любовь,
неужели вы не чувствуете,  как  стонет  она,  оскорбленная  и  истерзанная
неблагодарною и жестокою возлюбленной?.."
   Она  прервала  меня.  "Послушайте,  мой  кавалер,  -  сказала  она,   -
бесполезно тревожить меня упреками, которые, исходя от вас,  пронзают  мне
сердце. Вижу, что вас оскорбляет. Я надеялась, что вы согласитесь  на  мой
план  восстановления  нашего   благосостояния,   и,   только   щадя   вашу
щепетильность, я приступила к его выполнению без вашего участия; но раз вы
его не одобряете, я отказываюсь от него". Она прибавила, что  просит  меня
только обождать  до  конца  дня;  что  уже  получила  двести  пистолей  от
влюбленного старика;  что  вечером  он  обещал  ей  принести  великолепное
жемчужное  ожерелье  и  другие  драгоценности,  а  сверх   того   половину
обещанного ей годового содержания. "Дайте мне  только  время,  -  говорила
она, - получить эти подарки;  клянусь,  что  ему  не  придется  хвастаться
своими любовными победами, ибо я отсрочила  их  до  возвращения  в  город.
Правда, он миллион раз целовал мои руки; справедливость требует, чтобы  он
оплатил это  удовольствие,  и  пять  или  шесть  тысяч  франков  не  будет
чрезмерной ценой, принимая во внимание его богатство и возраст".
   Ее решение было для меня гораздо отраднее, нежели надежда на пять тысяч
ливров. Я понял, что, еще не совсем утратил чувства чести, раз я испытываю
такое удовлетворение, избавляясь от позора. Но я рожден  был  для  кратких
радостей и для долгих страданий. Фортуна спасла  меня  от  одной  пропасти
лишь затем, чтобы низвергнуть в другую. Осыпав  Манон  нежными  ласками  и
выразив, насколько осчастливило меня ее обещание, я сказал, что необходимо
предупредить г-на  Леско,  дабы  согласовать  наши  действия.  Сначала  он
заворчал, но четыре или пять тысяч ливров  звонкой  монетой  побудили  его
охотно пойти навстречу нашим планам. Было решено,  что  все  мы  отужинаем
вместе с г-ном де Г... М..., и  по  двум  причинам:  во-первых,  чтобы  не
лишить себя удовольствия разыграть  забавную  сцену  со  школяром,  братом
Манон; во-вторых, чтобы помешать старому развратнику слишком вольничать  с
моей возлюбленной по праву, приобретенному им столь щедрым задатком. Мы  с
Леско  должны  будем  удалиться,  когда  он  отправится  в  комнату,   где
располагает провести ночь, а Манон, вместо того чтобы последовать за  ним,
обещала выйти из дому и провести ночь со мною. Леско взял на себя заботы о
том, чтобы карета была наготове.
   Настал час ужина. Г-н де Г... М... не  заставил  себя  ждать.  Леско  с
сестрой были в зале. Вместе с первым приветствием старик  преподнес  своей
красавице жемчужное ожерелье, браслеты и серьги стоимостью по меньшей мере
в тысячу экю. Вслед за ними он отсчитал чистым золотом сумму в две  тысячи
четыреста ливров, что составляло половину  ее  годового  содержания.  Свой
подарок  он  приправил  изрядным  количеством  нежностей  с   галантностью
вельможи старого двора. Манон не могла ему отказать в нескольких поцелуях;
тем приобретала она право на деньги, которые он  ей  вручил.  Я  стоял  за
дверью и прислушивался, ожидая, когда Леско сделает знак мне войти.
   Он явился за мной, как только Манон припрятала деньги и  драгоценности;
подведя меня за руку к г-ну де Г... М..., он велел  мне  склониться  перед
ним. Я отвесил два-три глубочайших  поклона.  "Простите  его,  сударь,  за
неотесанность, - обратился к нему Леско. - Как видите, он мало  знаком  со
столичными манерами; но мы надеемся, что немного навыка, и он  образуется.
Вы будете иметь честь часто видеть здесь г-на де Г... М..., - прибавил он,
повернувшись ко мне, - учитесь, глядя на него".
   Старого волокиту, казалось, немало позабавил мой вид. Он потрепал  меня
по щеке, объявив, что я хорошенький мальчик, но должен держать ухо  востро
в Париже, где молодежи ничего не стоит загулять. Леско стал  уверять  его,
что я от природы столь благоразумен,  что  только  и  говорю  о  том,  как
сделаюсь священником, и больше всего люблю мастерить часовенки. "Я  нахожу
в нем сходство с Манон", - сказал  старик,  беря  меня  за  подбородок.  Я
отвечал с простоватым видом: "Это оттого, сударь, что мы очень близки друг
с другом и я люблю сестрицу Манон, как самого себя". - "Слышите? -  сказал
он Леско. - Он не дурак. Жаль, что этот юнец  мало  видит  людей".  -  "О!
сударь, - возразил я, - у нас в церквах  я  достаточно  их  насмотрелся  и
уверен, что найду в Париже дураков почище меня". - "Смотрите!  -  прибавил
он, - ведь это восхитительно для деревенского паренька".
   Вся наша беседа за ужином шла приблизительно в Том же  тоне.  Хохотунья
Манон несколько раз чуть не испортила нам все  дело  неуместными  взрывами
смеха.  Я  воспользовался  случаем  за  столом  рассказать   старику   его
собственную историю и грозившую ему злую участь. Леско и  Манон  трепетали
во время моего рассказа, особенно когда я  нарисовал  его  портрет  весьма
схожим; однако самолюбие помешало ему узнать в нем себя,  и  я  так  ловко
закончил рассказ, что он первый нашел его презабавным. Вы  увидите  далее,
что не без оснований я распространился о сей веселой сцене.
   Наконец  пришла  пора  спать,  и  старик  заговорил  о  своем  любовном
нетерпении. Мы с Леско удалились.  Старика  проводили  в  его  комнату,  а
Манон, выйдя под  каким-то  предлогом,  присоединилась  к  нам  у  дверей.
Карета, поджидавшая нас тремя или четырьмя домами  дальше,  подкатила  нам
навстречу. Через минуту мы были уже далеко.
   Хотя в моих глазах наш поступок был настоящим мошенничеством, он еще Не
был самым бесчестным из тех, за какие и считал  нужным  себя  упрекать.  Я
больше стыдился денег, приобретенных игрою в карты. Впрочем, нам не  пошло
впрок ни  то,  ни  другое,  и  небу  было  угодно  более  легкое  из  двух
мошенничеств наказать более сурово.
   Господин де Г... М... не замедлил сообразить,  что  его  одурачили.  Не
знаю, предпринял ли  он  уже  в  тот  вечер  какие-либо  шаги,  чтобы  нас
обнаружить; Но он имел достаточно связей, чтобы поиски увенчались  быстрым
успехом, мы же слишком беспечно полагались на многолюдность  Парижа  и  на
удаленность нашего квартала от того, где он проживал. Он не  только  очень
скоро получил сведения о нашем местопребывании и наших обстоятельствах, но
разузнал также про то, кто я таков, про мой  образ  жизни  в  Париже,  про
прежнюю связь Манон с Б..., про то, как она его  обманула,  одним  словом,
про все скандальные страницы нашей истории. Тогда он решил добиться нашего
ареста, настаивая, чтобы нас судили не столько как уголовных преступников,
сколько как отъявленных развратников. Мы были еще в постели, когда к нам в
комнату вошел полицейский офицер с полудюжиной  стражников.  Прежде  всего
они отобрали наши деньги, или, вернее, деньги г-на де Г... М..., и, подняв
нас с постели, вывели наружу, где уже стояли две кареты, в одну из которых
была посажена без всяких объяснений бедняжка  Манон,  а  в  другой  я  был
отвезен в исправительную тюрьму Сен-Лазар.
   Не испытав таких превратностей судьбы, нельзя  судить  об  отчаянии,  в
которое они повергают. Стражники имели  жестокость  не  позволить  мне  ни
обнять Манон, ни перемолвиться с ней хоть словом. Долгое время я оставался
в неведении, что с ней случилось. Было, несомненно, счастием для меня, что
я не сразу об этом узнал, ибо столь  ужасная  катастрофа  лишила  бы  меня
рассудка, а быть может, и жизни.
   Несчастная моя возлюбленная была увезена на моих глазах и препровождена
в такое место, само название которого приводит меня в ужас. Какова  участь
для очаровательного создания, достойного занять первый престол мира,  если
бы все люди имели мои  глаза  и  мое  сердце!  С  нею  не  обращались  там
по-варварски, но она была заключена в тесную одиночную камеру  и  осуждена
выполнять  ежедневную  урочную  работу,  чтобы  получать   жалкую   порцию
отвратительной пищи. Я узнал  о  сей  печальной  подробности  лишь  спустя
долгое  время  после  того,  как  и  я  претерпел  суровое  и  томительное
наказание. Не подозревая о месте моего будущего заключения, я  узнал  свою
участь лишь в воротах Сен-Лазара. В ту минуту я предпочел бы смерть  тому,
что меня там ожидало. У меня были самые жуткие представления об этом доме.
Мой ужас усилился, когда при входе стража вторично обыскала  мои  карманы,
чтобы  убедиться,  что  у  меня  не  осталось  оружия   и   иных   средств
сопротивления.
   Тотчас же появился настоятель,  предупрежденный  о  моем  прибытии.  Он
весьма приветливо встретил меня. "Отец мой, - обратился  я  к  нему,  -  я
требую  достойного  со  мной  обращения;  я   предпочту   тысячу   смертей
одной-единственной грубости". - "Нет, что вы, что вы,  сударь,  -  отвечал
он, - вы будете вести себя  благоразумно,  и  мы  окажемся  довольны  друг
другом".  Он  пригласил  меня  подняться  в  верхнюю  камеру.  Я  послушно
последовал за ним. Солдаты сопровождали нас до самых дверей; войдя со мной
в камеру, настоятель сделал им знак удалиться.
   "Итак, я ваш пленник? - сказал я. - Ну, хорошо! отец  мой,  что  же  вы
намереваетесь  делать  со  мною?"   Он   отвечал,   что   радуется   моему
благоразумию; что на нем лежит долг внушить мне влечение к  добродетели  и
религии, на мне же - воспользоваться его  увещеваниями  и  советами;  что,
буде я пойду навстречу его заботам обо мне, я  обрету  в  своем  уединении
одни лишь утехи. "Ах! утехи, - возразил я, -  вы  не  ведаете,  отец  мой,
единственного предмета, который  может  мне  их  доставить!"  -  "Знаю,  -
возразил он, - однако надеюсь, что  склонности  ваши  изменятся".  По  его
ответу я понял, что он осведомлен о моих приключениях, а может быть, также
и о моем имени. Я попросил разъяснения. Он отвечал мне просто, что ему все
уже известно. Весть эта была самым жестоким мне наказанием.  Слезы  градом
полились из глаз моих, и я предался ужаснейшему  отчаянию.  Я  страдал  от
унижения, которое сделает меня притчей во  языцех  всех  моих  знакомых  и
позором моей семьи. Так провел я н