ь не шевелился. Он совсем ничего  не ощущал, только  го-рели щеки: у
Натали оказалась тяжелая  рука. Постояв, он по-плелся на кухню и прислонился
к косяку. Она с величайшим вни-манием следила, как закипает вода.
     -  Гарнье  просидел  со мной до  трех  часов  утра,-сказала она так  же
спокойно. - Звонил по телефону в редакцию, потом  в клуб. Тебя  там не было.
Тогда  он позвонил Жану, и Жан  нам сказал,  что ничего особенного тут нет -
для тебя это  вполне  обычное дело.  Кажется даже, он счел  все это довольно
забавным, что нас и успо-коило.
     В голосе ее звучала убийственная ирония.
     - Так как Жан не знал, что я слушаю по отводной трубке, он даже  сказал
Гарнье, чтобы тот посоветовал мне привыкать. Мне это понадобится.
     - Перестань,- сказал Жиль.
     -  Я стараюсь в  две  минуты  объяснить  то,  что  ночью заняло у  меня
двенадцать часов. Кажется, я не злоупотребляю твоим временем.
     - Всякий может раз-другой напиться.
     - И этот "всякий" может позвонить по  телефону и сказать: "Я пьянствую,
спи спокойно". Но я думаю, что тебе это испортило бы все удовольствие.
     "А  ведь  верно,-подумал  Жиль.-Как  раз  мысль  о моей  ви-новности  и
подстегивала меня нынче ночью".
     - Вот кофе,- сказала  она.  -  Ты  получил все, что тебе  требо-валось:
нелепый ночной  кутеж, сцену,  устроенную  любовницей,  две пощечины,  чашку
кофе.  Правильно?  Твой  портрет-схема  за-вершен?  Прекрасно.   Я  ухожу  в
агентство.
     Она  на ходу надела пальто и вышла. Жиль с минуту постоял, озадаченный,
потом выпил  кофе, развернул газету, но читать не стал. Оказалось, что он не
вызвал у Натали ни ревности, ни гнева.
     Прежде всего  она  испытывала  тревогу,  а  потом  презрение. Зазво-нил
телефон.  Жиль  бросился к аппарату.  Может быть, она раскаи-вается  в своей
суровости?
     - Ну что, старик,-послышался голос Жана,-опять за глу-пости принялся?
     - Да,- ответил Жиль.
     - Ты один?
     - Да.
     В голосе Жана  звучала веселая снисходительность сообщника. Но что-то в
душе Жиля  мешало ему соскользнуть по  той наклон-ной  плоскости, на которую
толкал его Жан.
     - Как прошло возвращение? Плохо?
     -  Две  оплеухи,- ответил  Жиль  и, когда  Жан рассмеялся, по-нял,  что
все-таки соскользнул.

     Глава восьмая
     Теперь он знал, что в его отношениях с Натали появилась тре-щина. Он не
знал  в  точности из-за чего-может  быть,  из-за того, что он,  сам  того не
ведая, тщетно  ждал  от нее  какого-нибудь  низ-кого  или  пошлого поступка,
который поставил бы их на один уро-вень.  Неужели ночная пьянка - выходка, в
общем, банальная  для доведенного до крайности человека,-выявила  внутреннюю
сущ-ность  их  обоих  и показала,  что  Натали  выше  его? Но,  может  быть,
расхождение было неизбежной расплатой за шесть месяцев  сов-местной жизни? А
действительно ли Натали  лучше его? Бывает ли  один лучше другого в любовных
отношениях, то есть в таких  отно-шениях, где значение имеют не моральные, а
эмоциональные  ка-чества? А все же, как  бы то ни было,  она теперь смеялась
реже, чем прежде,  худела,  и нередко  в их  чисто физической  близости было
что-то неистовое, нарочито яростное, словно каждый хотел  с избытком утолить
страсть другого и подчинить его себе  и словно само наслаждение уже  не было
тем  великолепным   подарком,   ка-ким   оно  бывало  для  них   прежде,   а
доказательством чего-то. Но что могли доказать эти вскрикивания,  эти стоны,
эти вздрагива-ния? Что могли доказать  объятия двух жалких существ,  которых
влекло друг к другу? Что все это значило по  сравнению со взгля-дом Натали в
иные минуты или с отсутствием  взгляда у Жиля? Они ничего не могли поделать:
было  плотское  влечение,  но  этого  оказалось  недостаточно,  их  близость
приносила  лишь наслажде-ние - и ничего больше.  Жиль никогда еще не был так
захвачен страстью и никогда еще не находил так мало радости в своей любви.
     Настал день, когда Натали понадобилось съездить в Лимож. Тетя Матильда,
та, что присылала ежемесячно сто тысяч, была при смерти  и звала племянницу.
Решено  было, что Натали  про-будет  там  с  неделю, остановится у  Пьера  и
возвратится  как можно  скорее.  Жиль  отвез ее на вокзал - на  Аустерлицкий
вок-зал, который  был  свидетелем того, как восемь  месяцев назад Жиль уехал
ужасно  несчастный,  как вернулся,  не  сознавая, что  влюблен, снова  уехал
влюбленным и возвратился, прочно связав себя с На-тали. Теперь он вспомнил о
каждом из этих четырех путешест-венников и не знал, каким из них он хотел бы
сейчас  быть. Нет, знал-ему хотелось быть  тем влюбленным  Жилем, который  в
мае, уже сознавая свою любовь, но  еще  не понимая, что его ждет, смотрел из
окна вагона, как течет Луара, проносятся пригороды, бегут облака, тем Жилем,
для   которого   ночные  часы  пути  полны  были  чудесных   неожиданностей,
завершившихся самым большим чудом - на  перроне его ждала  Натали, сбежавшая
со званого  ужина. Как она  бросилась  тогда  ему  навстречу! Жилю нравилась
история  их любви, хотя иной раз и не  нравилась  их совместная  жизнь.  Ему
нравился даже тот худой  и грустный, несчастный па-рень, на  грани отчаяния,
тот  страдалец,  каким  он  был  тогда,  и  очень  нравилась  та  страстная,
безрассудная, не  знавшая  меры и  такая благовоспитанная  женщина,  которая
внезапно влюбилась в него. Ах, луга Лимузена, и трава,  нагретая  солнцем, и
дно про-зрачной реки, и ладонь Натали,  охватившая его затылок, и та мрачная
каморка,  где  они соединились в  первый  раз, и взгляд хозяина харчевни,  и
душная комната  под раскаленной  крышей, и  коктейли Флорана!.. Но почему же
сейчас  они  бродят  по  пер-рону  растерянные,  как  заблудившиеся  собаки,
придумывая, что бы сказать друг другу,  то и дело сверяя часы с вокзальными,
по-купая  какие-то  нелепые  иллюстрированные  журналы? Что  случи-лось?  Он
взглянул на четкий профиль  Натали, вспомнил, как  они прожили в  Париже эти
три месяца,  и  не мог разобраться  в  себе. Он  вовсе  не  хотел, чтобы она
куда-то  уезжала,  но,  если  бы  по какой-то фантастической  причине  вдруг
что-нибудь  случилось  в пути,  например  под  Орлеаном, и  ей  пришлось  бы
вернуться  сей-час  домой,  он  был  бы  взбешен. В тот  день  он  собирался
поужи-нать с Жаном и с приятелями - ничего увлекательного в этой перспективе
не было, во  всяком случае, ничто не влекло его силь-нее, чем эта женщина, и
все-таки сейчас ему хотелось, чтобы она уехала, чтобы поезд отошел поскорее.
Да он просто с  ума сошел! В нем живет какой-то несчастный безумец, которому
дороже его свобода, никчемная, ненужная свобода.
     Он простился с  Натали долгим поцелуем, посмотрел, как она проходит  по
коридору вагона. Перед  ним простирался город, ог-ромный и  весь в трещинах,
как фотография лунной поверхности,- город сухой и залитый светом,  город как
раз  для  него.  Да,  На-тали была права,  когда говорила,  что  он  отлично
приспособлен к своему времени.
     "В сущности, ты только это и любишь,- говорила она. - Ты заявляешь, что
тебе  ненавистны  дикие  нелепицы,  свойственные  на-шему веку,  его ложь  и
насилие. Но ты в  нашем веке как рыба в воде, ты прекрасно плаваешь  во всем
этом, конечно,  против  течения, но  уж очень  ловко.  Ты  выключаешь у себя
телевизор,  ты  выключаешь радио,  но  только  потому,  что тебе нравится их
вы-ключать. Этим ты выделяешься".
     "А ты?-спрашивал он.-Ты в каком веке хотела бы жить?"
     "Я?  В том, которым  можно восхищаться",-отвечала  она.  Восхищаться?..
Женщина  не должна  говорить  таких  вещей.  Женщине достаточно  восхищаться
мужчиной, который рядом, и тогда у  нее  не  будет  ребяческой и рассудочной
тоски по несбы-точному.
     Немного  позже  он  присоединился  к  приятелям,   и  ему  был  ока-зан
торжественный прием-разумеется, весьма скромный торже-ственный прием, но все
же  прием, каким обычно удостаивают приятеля, вырвавшегося на  свободу.  "А!
Вот  и  Жиль!"-крикнул кто-то, и все  дружно  засмеялись, когда  он шутовски
поклонился, прижав  руку  к сердцу.  И конечно,  никогда бы  они  не сказали
та-ким же тоном: "А!  Вот  и Жиль с  Натали!" Но за это нельзя было  на  них
сердиться: у людей, ищущих удовольствий, так крепка сила привычки, а ведь он
очень  долго,  уже лет  пятнадцать, играл  роль  одинокого человека. Правда,
этого одинокого  зачастую со-провождала та или иная  женщина,  но,  конечно,
такая женщина, которую можно было  оставить в клубе за чьим-нибудь  столиком
или в обществе  приятеля-словом, женщина вроде Элоизы: она  знала всех, и он
мог,  не задумываясь,  оставить  ее, будучи  уверен,  что  к  ней за  столик
непременно подсядет какой-нибудь юнец или  приятельница. Но вот теперь в его
жизни  появилась Натали,  На-тали,  которая  в  эту  минуту,  вероятно,  уже
миновала Орлеан.
     Он очень спокойно  провел  вечер,  пил  мало  и вернулся домой один,  в
первом часу ночи. У него  был записан номер телефона  Пьера, и, придя домой,
он позвонил. К телефону тотчас подошла Натали, и Жиль нежно  доложил ей, что
он дома, что слушает музыку  Моцарта,  что без нее  постель слишком для него
широка. Он, естественно, немного приукрасил, сам восхищаясь своим при-мерным
поведением.
     - Я  ужасно долго  ехала,-сказала Натали,-не  люблю этой дороги. Как ты
себя чувствуешь? Хорошо?
     Голос ее долетал откуда-то издали, слышимость была плохая, Жиль  мялся,
подыскивая слова. Если бы он наделал глупостей,  у него наверняка нашлось бы
о чем  поговорить  с ней. Необходи-мость лгать пробуждает изобретательность,
подстегивает вообра-жение.
     - Сейчас  лягу,-заявил он.-Завтра у меня много работы.  Думаю о тебе-ты
же знаешь.
     - Я тоже. Покойной ночи, дорогой.
     Она повесила трубку.
     Они  разговаривали так,  словно были женаты лет десять. Он,  позевывая,
снял  галстук,  посмотрел в зеркало. Вот сейчас он  благоразумно вытянется в
этой постели, благоразумно послушает хорошую  музыку-в  такой час  это легко
(он забежал  немного впе-ред, сказав Натали о Моцарте), а  потом уснет,  как
дитя; завтра проснется в  полной форме, будет работать, словно  одержимый, и
ждать, когда  вернется его  прекрасная  возлюбленная. Но из зер-кала на него
смотрело собственное его отражение, и этот другой Жиль, оказавшийся напротив
него,  улыбался-да, действительно Жиль  видел  себя улыбающимся. Он  схватил
куртку и вышел из дому, хлопнув дверью.
     - Ну, мы так и думали!..
     Он снова очутился  в клубе. Жан смеялся: Жилю было так тепло со  своими
друзьями,  настоящими или мнимыми, но  все же  друзьями,  веселыми ребятами,
готовыми на все, что угодно,- с друзьями,  которых  он основательно забросил
ради  женщины. Это нехорошо с его  стороны: душевное равновесие у этих людей
неустойчиво, им не  следует подолгу пропускать занятия в вечер-ней школе-это
их размагничивает. Он наклонился к Жану:
     - Я, право же, хотел остаться  дома и вдруг чувствую-не могу уснуть. Не
люблю спать один.
     - Вероятно, это нетрудно уладить,-сказала подруга Жана.
     Как она  была  вульгарна  в  тот  вечер!..  Жиль  и  прежде  считал  ее
глуповатой, но она  еще никогда не казалась ему такой вульгар-ной. Жан  даже
бровью не повел, и Жиль решил, что его  друг уже вообразил невесть что-будто
это  Натали вдолбила ему по-нятия о хорошем и дурном  тоне, а разбираться  в
таких вещах весьма утомительно.
     - Разумеется, на свете существует малютка Катрин,-ска-зал он.
     Катрин была обольстительной блондиночкой,  она уже давно намекала Жилю,
что он ей нравится. Как раз в эту минуту она проходила мимо.
     - С ней не  советую,- сказал Жан. -  Она болтлива как со-рока, и Натали
все узнает.
     Говорит  с  ним,  как со  школьником,  удравшим  из  дому. Да еще и  не
известно, что он имеет в виду: то ли хочет избавить На-тали от огорчения, то
ли подчеркнуть зависимость Жиля.
     -  Я  достаточно взрослый,-  сказал он неопределенно. - И уж  во всяком
случае, из-за какой-то Катрин ничего не изменится между мной и Натали.
     -  Я  в  этом  не  слишком-то  уверен,-  миролюбиво  ответил  Жан.-Твоя
Натали-женщина с характером.
     И  на  лице  его   заиграла  умиленная  улыбка.  Жиль  бросил  на  него
инквизиторский взгляд,  который, как  все инквизиторские взгляды, ничего  не
открыл. Только случайный взгляд способен уловить что-то.  На Жиля решительно
напала хандра. Когда На-тали была с ним,  он чувствовал  себя  в  капкане, а
теперь, когда ее нет, ему стало чуть ли не хуже. Наверное, это  и называется
"ис-портить  себе  жизнь".  В  каждом  взгляде  своих  друзей,  во  всех  их
разговорах он чувствовал, что его считают "несчастным влюблен-ным, тоскующим
в  одиночестве", или  же  "беднягой,  которого  лю-бовница держит  в  ежовых
рукавицах и которому требуется разрядка".  (Обе  эти роли были не для него.)
Если он будет весь  ве-чер сидеть за столиком, он  всем покажется  грустным;
если он  вдруг бросится,  да  еще  в  клубе,  к  "малютке Катрин", это будет
унизительно для Натали, да и для него самого. Он вздохнул и потребовал счет.
Испортил себе еще час жизни.

     Глава девятая
     Нет, он испортил себе не только час. В этом он окончательно убедился на
следующее утро, когда проснулся и сразу же позво-нил Натали.
     - Я позабыла вчера напомнить тебе, чтобы  ты взял из  чистки свой синий
костюм - он уже готов,- сказала она. - Позвонила еще раз, но ты не подошел к
телефону.
     Ну, конечно,  не подошел: ведь пай-мальчик удрал из дому че-рез  минуту
после  того,  как повесил трубку. Впрочем, удрал-то со-вершенно зря-но разве
она теперь ему поверит? И правда и ложь объединились в заговоре против него.
А ведь он и в самом деле собирался остаться дома, когда разговаривал с ней.
     -  Я  сразу  догадалась, что  тебе захотелось повидаться  с  друзьями,-
произнес далекий  голос Натали. -  Но зачем ты  выкинул  со мной этот номер?
Неужели я тебе в тягость?  Зачем надо было говорить о нашем доме,  о слишком
широкой постели и о музыке? Зачем, Жиль?
     - Я действительно хотел остаться, когда звонил тебе,- отве-тил  он. - А
потом вдруг решил пойти в клуб.
     - Через минуту?
     Слова  его прозвучали  фальшиво  -  правда  чаще  всего  звучит  ужасно
фальшиво,  тут  уж  он ничего  не  мог поделать.  Но  все-таки  он продолжал
объяснять:
     - Выпил в клубе  с Жаном и через час уже был дома. "Мало того, что ради
тебя не подступился к очаровательной Катрин, мало  того,  что вел  себя, как
ангел, все равно  причинил тебе  страдание, и ты еще думаешь, будто я  лгу".
Положение  без-выходное!  Он был  в  ярости,  но понимал  ее:  при  всей его
добросо-вестности он был уличен во лжи.
     - Не так уж важно то, что  ты сделал или не  сделал. Важно то,  что  ты
сказал,  то,  что  считал  себя  обязанным  сказать.  Он  вздохнул,  закурил
сигарету, провел рукой по волосам.
     - Я потом тебе все объясню,- сказал он. - Как тетя?
     - Очень  плоха. Вряд ли протянет  еще день-два.  Я как  раз еду туда  с
Пьером.
     Правда, ведь она живет у  Пьера,  и,  должно быть, Пьер был свидетелем,
как его  сестра вчера снимала трубку, отвечала  лас-ковым голосом, как потом
воскликнула: "Ах, химчистка!"-по-звонила сама и, не получив ответа, обратила
к брату  чересчур спокойное лицо.  Мы зачастую  больнее раним людей через их
близ-ких, чем причиняя боль им  самим.  Ведь тогда приходится  из  гор-дости
лгать,  что-то придумывать,  изощряться, как будто позабыв,  что  телефон-то
рядом.  Будь  Натали  одна, она,  может  быть, стала  бы звонить ему  каждые
полчаса и вскоре дозвонилась бы. Ах, в конечном счете жизнь устроена слишком
глупо!
     -Натали,-сказал он,-я люблю тебя.
     - Я тоже,- ответила она,  но голос ее  прозвучал  невесело: скорее, она
смиренно признавала бесспорный факт.
     И  она повесила  трубку. Через  неделю  он  все  ей объяснит, он  будет
держать ее в объятиях, будет прижимать к себе теплое, живое тело Натали, оно
и станет связью между ними, а не ее упрямо  замкнутое лицо и  не  те нелепые
унылые фразы, которыми она обменивалась по телефону. Что же до других (он не
знал в  точности, кто эти "другие",-  просто  в воображении возникал  злобно
жужжащий рой парижан)  - они еще  увидят. Вернее ска-зать, ничего не увидят.
Во-первых,  не  увидят  Жиля  Лантье  целую неделю,  а потом,  когда  Натали
вернется, не увидят их обоих. Они будут сидеть дома или ходить в театры, раз
она  любит театр,  или  будут  ходить  на  концерты, раз  она  любит музыку.
Разумеется,  он лично  предпочитает  послушать хорошую  пластинку,  лежа  на
ков-ре, но  раз  нужно, так  нужно,-он  все  будет делать  в угоду  На-тали.
Приободрившись от этих мыслей,  он  встал, напевая, отпра-вился  в  редакцию
чуть  ли  не раньше  времени и весь  день усердно работал. И  как же  он был
ошеломлен, когда в три  часа утра обна-ружил, что сидит в клубе и рассуждает
с английским журнали-стом о сегрегации в Америке.
     А через десять дней в одиннадцать часов вечера  приехала На-тали,  и он
встречал ее на их любимом Юго-Западном вокзале. На перроне их обгоняла - или
шла за ними - веселая толпа дам-провинциалок, одетых так же, как Натали: все
в юбках чуть длиннее,  чем требовала мода, в шелковых платочках на голове, в
руке  -   чемоданчик.   Кроме  гордой   посадки  головы,  а   при  ближайшем
рас-смотрении -  и красоты, ничто  не отличало  ее от других. У  него бывали
любовницы, чьих  собачек,  точно букеты цветов, носили грумы, и тогда он  не
видел  в  этом  ничего  особенного. Но  на этом сером и унылом вокзале  (шел
дождь)  ему хотелось,  чтобы На-тали появилась, как яркое пятно,  как что-то
несбыточное, как взметнувшееся пламя. Он крепко обнял ее, поцеловал. Глаза у
нее были обведены темными кругами, и она  была, конечно, в трауре.. Какой же
он идиот!
     - Ах,  это  ты!-сказала  она  и  замерла,  прижавшись  к  нему. На  них
смотрели,  и  ему  стало немного стыдно:  ведь им  в  конце  концов,  не  по
двенадцать лет, чтобы так откровенно вы-казывать на вокзале свои чувства. Он
попытался пошутить:
     - А кто, по-твоему, это мог быть?
     - Ты,- ответила она. - Именно ты.
     Она вскинула голову, и он  пристально посмотрел на нее. Ему показалось,
что  лицо у нее немного припухло, что она небрежно подкрасилась, этот осмотр
казался ему  вполне  естественным, так же как и  ее  возвращение к нему.  Он
приехал на  вокзал  встретить любовницу,  почти жену, и рассматривал ее, как
все старые лю-бовники рассматривают друг друга,- вот и  все.  Он взял ее под
руку.
     - Я  купил  жареную  курицу,  поужинаем дома. Ты  выехала  сразу  после
похорон?
     - Да, разумеется. Ты же понимаешь, мне не так-то приятно было в Лиможе.
     - Честные люди бросали в тебя камнями на улице?
     -  Нет,-ответила она,-они  знают, что плоть  слаба. Они те-перь  читают
газеты.
     Дома она  окинула  рассеянным  взглядом  беспорядок,  который  он успел
произвести за  два  часа-перед тем  как поехать на вок-зал,-прошла в ванную,
подкрасилась,  а он тем временем, яростно  ругаясь, разрезал  курицу.  После
кофе они  прошли в гостиную, и Жиль осторожно поставил только  что купленную
им пластинку Гайдна.
     -  Ну что? -  сказала  она. -  Что нового в Париже?  Она произнесла это
небрежно, закрыв  глаза, таким тоном, словно в Париже ничего нового не могло
быть.
     - Да больших новостей нет,- ответил он. - Ты читала газеты?
     - А ты?
     Тон вопроса был тот же. Он улыбнулся.
     - Я тоже не читал. Много работал. Пожалуй, выпивал лиш-него без тебя да
вот купил эту пластинку.
     Он не добавил, что однажды пошел,  очень  пьяный, проводить  Катрин  до
дому  и потерпел  полное фиаско. Но во всяком  случае, можно быть уверенным,
что девица  будет  помалкивать.  В  ее  же  интересах  скрыть  его внезапное
бессилие, поскольку ему теперь  известны все ее прихоти. Он протянул руку, и
Натали сжала ее.
     - Ну а ты? Видела Франсуа?
     -  Да, видела. Он  специально приезжал к  Пьеру,