ма или
иронии,  которая  могла  бы  убедить  Жана  в  его  искренности  - вернее, в
неискрен-ности. Но он упорствовал. Жан с сонным видом посасывал трубку.
     - Если все так просто,-  сказал он,- почему же ты туда  воз-вращаешься?
Поезжай с Элоизой на юг, как обычно.
     - Да не в том дело, куда ехать! - воскликнул Жиль, окон-чательно выходя
из себя.- Эта женщина как-никак меня интере-сует! Психологически...
     - Вот уже  сорок пять минут ты мне о ней рассказываешь,-  заметил Жан.-
Ровно сорок пять  минут по часам. И даже к пиву  не притронулся, невзирая на
жару  и пыл  твоих  излияний. Бедная Элоиза. И  бедный Франсуа. Да-да,  муж.
Видишь, я знаю теперь даже его имя.
     Жиль оторопело взглянул на него. На секунду у него закру-жилась голова,
ему почудилось, будто что-то растет в  нем и на-полняет жгучим ужасом и в то
же  время  чувством  облегчения,  он  протянул  руку,  взял  кружку  пива  и
торжественно поднес к гу-бам. Полузакрыв глаза, он запрокинул голову, теплое
пиво поли-лось в  рот,  в горло, ему  показалось, что он мог бы  выпить  так
несколько  литров и что отныне он  всегда  будет  с таким  же  на-слаждением
утолять жажду. . . Он поставил кружку.
     - Ты прав,- сказал он,- наверное, я люблю ее.
     - Все-таки,  как видишь, я  оказался  тебе  полезен,- заключил  Жан без
улыбки.

     Глава третья
     День он  провел  как во  сне. Он  умирал от желания  позвонить Натали и
торжественно  объявить ей  о  своей  любви.  В  то  же  время  ему  хотелось
преподнести ей  это как сюрприз, как чудесный и неожиданный подарок, увидеть
ее лицо, когда он скажет ей об этом. Только бы выдержать еще несколько дней,
только бы дож-даться того часа, когда она приедет на вокзал встречать его...
Они выедут за город, и он попросит ее  остановить  машину, возь-мет в ладони
ее лицо, скажет  ей: "Знаешь, я безумно тебя люблю".  И при мысли о том, как
она будет счастлива, он  испытывал и  гор-дость  и нежность, он  видел  свое
благородство  как  бы со стороны. В порыве великодушия он зашел в  ювелирный
магазин,  купил на  последние деньги забавный  пустячок, отчего умилился еще
больше, и  в пять  часов,  как было  условлено,  с бешено  бьющимся  сердцем
позвонил ей из маленького кафе рядом с домом.
     Она сразу же подошла, но голос у нее был сухой, почти рав-нодушный, что
сначала  удивило, а потом обидело его.  Но он тут же подумал: "Ну что ж, это
вполне естественно". Он знал, что в любви всегда кто-то один  в конце концов
заставляет другого страдать и что лишь иногда, очень редко роли меняются. Но
чтобы уже сейчас, так скоро, когда он  едва признался самому себе, что любит
ее,  когда  она  еще  не  знает  об  этом,- страдать  из-за нее?!  Это  было
несправедливо  и в  то же время  очень больно, но именно  по  этой боли он и
убедился, что действительно ее любит.
     - Что происходит? - весело спросил он.
     - Происходит то, что у нас страшная жара, с утра все время гремит гром,
а я... я безумно боюсь грозы. Не  смейся,- тут же добавила она.- Я ничего не
могу с собой поделать.
     Но Жиль засмеялся: у него  сразу отлегло от сердца, и в то же  время он
был удивлен. Впервые она вела себя по-ребячески.  До сих пор все ее поступки
-  ее порывистость,  безрассудство,  полное  пренебрежение  к условностям  -
казались  ему  чертами,  прису-щими  скорее  юности,  а  вовсе не  пугливому
ребенку, выросшему в мещанской среде.
     - А я купил тебе подарок,- сказал он.
     -  Как это мило...  слушай, Жиль, я вешаю трубку. Во время грозы  очень
опасно касаться электрических приборов. Позвони завтра.
     - Но,- сказал он,- телефон не имеет никакого отношения к электричеству.
Это...
     -  Умоляю  тебя,-  произнес  резкий,  изменившийся  от  страха  голос.-
Целую... Пока.
     Она повесила трубку, а он стоял растерянный, не выпуская из рук  трубки
и пытаясь улыбнуться. Он подумал, что  во  время следующей грозы в Лиможе он
будет  держать  ее в объятиях и  тогда посмотрим, что окажется сильнее-страх
или наслаждение. Но ему  стало тоскливо, он  чувствовал  себя  покинутым; на
улице светило солнце, и его  подарок казался ему сейчас скорее неле-пым, чем
трогательным.  Ему хотелось  немедленно  ее  увидеть.  Ко-нечно,  существует
"Эр-Интер", знаменитый "Эр-Интер",  и, если ему станет слишком уж тяжело, он
сможет тотчас улететь. Он позвонил в Орли - до  завтрашнего дня самолетов не
будет;
     поезд  уже ушел, машину свою он продал, и  денег у него не было. К тому
же  завтра  ему  нужно поехать  в редакцию выяснить  нас-чет нового оклада и
поговорить с Элоизой, и вообще жизнь - сплошной ад. Впрочем, этого следовало
ожидать; слишком он был счастлив весь сегодняшний  день. Мысль,  что "за все
надо  пла-тить",  наполнила  его  отвращением  к  себе.  Нет,  он  вовсе  не
выздо-ровел! Теперь он болен вдвойне, раз так подавлен и  находится в полной
зависимости от женщины, которую едва знает.  Жен-щины, которая клялась ему в
любви, а при первом же ударе
     грома бросила трубку. Он переживал свою обиду под добродуш-ным взглядом
хозяйки кафе и, почувствовав  наконец,  что она на  него  смотрит, вымученно
улыбнулся.
     - Чудесная погода,- сказал он.
     -  Пожалуй,  слишком  жарко,-  с  готовностью   отозвалась   хо-зяйка.-
Наверняка будет гроза. Он ухватился за эти слова:
     - Скажите, а вы боитесь грозы? Она рассмеялась:
     - Грозы? Да вы шутите! Налогов - вот чего мы боимся.
     Она уже собиралась было распространиться на эту  тему,  но, увидев, как
Жиль  изменился  в лице,  движимая  природной  добро-той и  тем непогрешимым
чутьем,  которым  нередко  наделены хо-зяйки  маленьких  кафе,  привыкшие  с
первого взгляда  узнавать  и одиноких,  и счастливых,  и опустившихся людей,
добавила:
     - А вот, возьмите, моя племянница, она родом из Морваиа, там ведь грозы
бывают  ужасные, так она никак не могла к ним привыкнуть. Скажем, сидит она,
обедает, и  вдруг ударит гром  - она  сразу  под  кровать лезет.  Ничего  не
поделаешь: нервы.
     - Да,- обрадованно повторил Жиль,- ничего не поделаешь:
     нервы.
     И он подумал,  что до  сих  пор Натали  занималась гораздо  больше  его
нервами, чем своими собственными, и то, что они по-менялись ролями, пожалуй,
даже и  справедливо.  Он  завел  долгий  разговор  с  хозяйкой,  угостил  ее
портвейном и  сам выпил с ней несколько рюмок  этого сладкого вина,  которое
раньше терпеть  не мог, но теперь  оно напомнило  ему  коктейли  его зятя, и
наве-селе, настроенный  уже гораздо оптимистичнее,  вышел из кафе. А  теперь
надо  идти объясняться с Элоизой. Завтрашний  день он  проведет  в редакции,
попробует  раздобыть немного  денег и .вече-ром  же сможет  выехать.  Он уже
представлял  себе  сто  километров в  машине  рядом с  Натали,  эти  ночные,
волшебные  сто километров, эти сто километров признаний в любви.  Почему  он
сказал ей, что  они увидятся только через неделю  или через две? Видимо, это
была попытка самозащиты, попытка внушить себе и  внушить  ей,  что он вполне
может  прожить неделю  без  нее,  а  также попытка  внушить  себе,  что  еще
существует  Париж,  и тщеславные притяза-ния, и  друзья, но  все эти  уловки
оказались тщетными,  потому что  вот  уже два дня  ничего  этого для него не
существует, и он ничего не видит  и ничего не чувствует, и единственное, что
живет в нем,- это  холмы Лимузена и лицо Натали. Но что она поду-мает, когда
увидит, что он так быстро вернулся, когда поймет, что он уже прикован к ней?
Не  возникнет ли у нее неизбежная и чересчур спокойная  уверенность, которая
появляется, как только отпадают сомнения? Или она обезумеет  от радости?  Он
вспоми-нал ее глаза,  полные слез,  тогда, на  вокзале,  потом  сухой  голос
сегодня по телефону, и решил, что,  видимо, существуют две раз-ные  женщины,
и, умножая, усложняя, затемняя различные об-разы Натали, он был уже на грани
настоящей любви.
     Когда  он  вошел, Элоиза  смотрела  телевизор,  но  тут же  вско-чила и
бросилась ему на шею. Он вспомнил, как давным-давно  разыгралась точно такая
же сцена, и удивился, что с тех пор еще и  месяца не прошло. Казалось, с тех
пор случилось столько  всего... Но что же, в сущности, случилось? Две недели
он  смер-тельно  скучал  у  сестры, потом  десять  дней предавался  любви  с
какой-то женщиной. На  этом, при желании, можно было бы по-ставить точку. Но
ему не хотелось, вовсе не хотелось ставить точку.
     - Ну как, все хорошо? Видел Фермона?
     - Да,- ответил он,- видел, все в порядке.
     Жилю  не хотелось  вдаваться  в подробности,  рассказывать об истории с
Гарнье. Не хотелось  говорить  об  этом  ни  с кем,  кроме Натали. Возможно,
любовь иной раз можно определить как  же-лание  делиться всем только с одним
человеком.
     - Портвейна у  тебя нет? - пробормотал он. И сразу же  осекся: он ведет
себя, как гость.
     - Портвейна? Но ты же терпеть его не можешь...
     -  Я  выпил уже три рюмки, мешать  не  хочется,  а мне...-  сказал  он,
откашлявшись,- мне нужно выпить.
     Ну,  вот.  Начало  положено.  Она спросит: "Почему?"  - а  он от-ветит:
"Потому что я должен с тобой поговорить". Но она ни о чем не догадывалась.
     - О, я  понимаю! - воскликнула она.- Бедненький, ты так устал. Подожди,
я сбегаю вниз, в магазин, и сейчас же вернусь.
     - Да не нужно! - воскликнул он  в отчаянии, но за ней  уже захлопнулась
дверь.
     Он  подошел к окну и  увидел, как она пересекает улицу  своей танцующей
походкой  манекенщицы,  как   входит  в  магазин.  Словно  затравленный,  он
огляделся:  на  низком  столике  лежали  его любимые  сигареты  и  аккуратно
сложенная  вечерняя  газета,  в вазе  стояли свежие цветы.  Не заглядывая  в
спальню,  Жиль  уже  знал,  что его  белая  рубашка  и  легкий  серый костюм
разложены на  кровати.  И  даже  медведь,  этот ужасный  плюшевый медведь, о
котором  он  ни  слова  ей  не сказал,  исчез  куда-то. Должно быть,  Элоиза
принимала его  молчание  за деликатность,  тогда как  объ-яснялось  оно лишь
полным безразличием. А  он вчера, не думая ни о чем, овладел ею и вообще вел
себя по-хамски. Жиль  был  са-мому себе  противен.  И обо всем этом  он тоже
расскажет  Натали,  ничего  от  нее  не  утаит.  Он  заранее  гордился своей
откровенностью и  самоуничижением, не задумываясь над  тем, какую роль в его
ис-поведи будет играть желание смягчить свою вину и придать в гла-зах Натали
больше ценности разрыву с Элоизой.
     В задумчивости  Жиль  выпил  рюмку  портвейна и  решил  объ-ясниться  с
Элоизой  после  окончания   телевизионного  журнала.  Но  потом  ей   ужасно
захотелось посмотреть очередную серию теле-фильма, который она, так же как и
его сестра  Одилия,  с  увлече-нием  смотрела  уже  целый  месяц.  Итак,  он
неожиданно получил  еще пятьдесят минут  отсрочки, но  это лишь усилило  его
смятение.  Ему  хотелось увести Элоизу куда-нибудь,  например в  клуб, и там
среди людской толчеи, под грохот  джаза все ей объяснить: так было бы легче.
Но уж слишком банально.
     - Ты голоден? - спросила она, выключая телевизор.
     -  Нет.  Элоиза...  мне  надо  тебе  сказать... я... я встретил  другую
женщину там, в деревне, и я... я...
     Он  путался  в словах.  Элоиза,  побледнев, смотрела  на него застывшим
взглядом.
     -  Она очень  помогла мне,-  поспешно  добавил он.-  Право  же,  только
благодаря ей я пришел в  себя. Прости  меня... И за вче-рашнюю  ночь прости.
Мне не следовало...
     Элоиза медленно, не произнеся ни слова, опустилась в кресло.
     -  Я  опять туда  поеду.  А  ты, конечно,  можешь жить  здесь,  сколько
захочешь... ты же знаешь, мы с тобой всегда останемся друзьями...
     "До чего глупо и нескладно,- думал Жиль.- Самый настоя-щий мещанский  и
жестокий разрыв.  Но мне больше  нечего  ей сказать".  Его охватило какое-то
оцепенение.
     - Ты ее любишь? - спросила Элоиза. Она, казалось, не верила его словам.
     - Да.  По крайней мере  думаю, что люблю.  И она меня лю-бит,- поспешно
добавил он.
     - Тогда почему же... почему вчера?..
     Она даже не  смотрела на него. Она не плакала, а пристально смотрела на
экран телевизора, будто там демонстрировался некий фильм, видимый только ей.
     -  Я...  наверное,  я  хотел  тебя,-  пробормотал  Жиль.-  Прости,  мне
следовало сразу все сказать.
     - Да,- проговорила она.- Следовало.
     Она  замолчала.  Молчание  становилось  невыносимым.  Лучше бы  уж  она
закричала, засыпала его вопросами, сделала бы что-нибудь ужасное - ему тогда
стало бы легче, ему! Весь в испа-рине, он провел рукой по волосам. Но Элоиза
по-прежнему мол-чала. Жиль встал, прошелся по комнате.
     - Хочешь чего-нибудь выпить?
     Она подняла голову. Она  плакала, и Жиль инстинктивно по-тянулся к ней,
но она отстранилась, закрыв лицо руками.
     - Уйди,- произнесла она,- прошу тебя, Жиль, сейчас же  уйди... завтра я
уеду. Нет, уйди, прошу тебя.
     С  бешено бьющимся сердцем он  сбежал  по лестнице, выскочил на  улицу.
Задыхаясь, прислонился к  дереву, обхватил его руками.  Ему было  смертельно
тоскливо и стыдно.
     - Я рад, что назначили именно вас,- сказал Гарнье.
     Они сидели в баре отеля "Королевский мост"; бар помещался  в подвале, и
электрическое освещение здесь и днем и ночью было одинаковое. Жиль ночевал в
отеле,  он  был  плохо выбрит,  в не-свежей  рубашке и еще не  оправился  от
мучивших  его кошмаров. Как ни странно, но Гарнье, высокий и сильный, седой,
с мягким взглядом серых глаз, казалось, чувствовал себя куда спокойнее,  чем
Жиль.
     - Это... это место по праву принадлежит вам,- сказал Жиль.- И я не хочу
его у вас отнимать.
     - Вы  тут ни при чем. Фермона не  устраивает мой мораль-ный  облик  - в
этом все дело.
     Гарнье рассмеялся, и Жиль покраснел.
     - Видите  ли,- мягко  продолжал Гарнье,- все это  не  так уж  серьезно.
"Потеряно все, кроме чести"... Я ведь  мог бы с успе-хом все отрицать. У них
не  было доказательств.  Но, спасая свою  репутацию,  я  потерял  бы  честь.
Забавно, не правда ли?
     - Что вы собираетесь делать? - спросил Жиль.
     -   Через   полгода   мальчика  выпустят  из  колонии.  Он  уже  бу-дет
совершеннолетним. И сам решит - видеться ему со мной или нет.
     Жиль с восхищением посмотрел на Гарнье.
     -  Но если он не захочет,-  сказал  он,-  вы потеряете все, ни-чего  не
получив взамен...
     - Я никогда не жалел о том, что отдавал добровольно,- спо-койно ответил
Гарнье.- Дорого обходится лишь то, что крадешь, запомните это, мой милый...-
И   он  рассмеялся.-   Наверное,  вам   странно  слышать  высоконравственные
рассуждения от такого по-рочного создания, как  я. Но  поверьте, в тот день,
когда  вы  усты-дитесь того, что любите,  вы погибли... Погибли  для  самого
себя. А теперь поговорим о работе.
     Гарнье дал Жилю немало полезных советов, но тот почти его не слушал, он
думал о том, что обокрал Элоизу; думал о том, что никогда не будет стыдиться
Натали; думал  о том, что будет  лю-бить ее с  такой же  нежностью и так  же
искренне, как Гарнье лю-бил этого мальчика. Он все это ей скажет, непременно
расскажет ей  о  Гарнье,  ему ужасно хотелось ее  увидеть.  Через полчаса он
будет в редакции, постарается побыстрее  уладить денежные дела, пообедает  с
Жаном,  поручит  его  заботам  Элоизу,  уложит  чемодан  и  еще  поспеет  на
пятичасовой поезд. А сейчас прямо из отеля поз-вонит в Лимож.
     Голос  Натали  звучал  ласково, весело, и  он  вдруг почувствовал  себя
по-настоящему счастливым.
     -  Я просто в отчаянии после  вчерашнего разговора,- сразу  же  сказала
она.- Но мне и правда было очень страшно, это нервы.
     -  Я  понимаю,- сказал он.- Натали,  а  что  ты скажешь, если я  приеду
сегодня вечером?
     Наступила тишина.
     - Сегодня вечером? - переспросила она.- Нет, Жиль, это слишком  хорошо.
А ты можешь?
     -  Да.  Мне осточертел  Париж. И  мне  не хватает тебя,- при-бавил  он,
понизив голос.- Я поеду поездом. Встретишь меня во Вьерзоне?
     - Боже мой! - растерянно произнесла она.- Мы ведь  ужи-наем у Кудерков!
Что же теперь делать?
     Неподдельное отчаяние, прозвучавшее в ее голосе,  успокоило Жиля, и  он
очень бодро сказал:
     -  Доеду до  Лиможа  и  возьму  такси,  а  увидимся мы  завтра.  Можешь
пообедать со мной? Завтра нет заседания Красного Креста?
     -  Ох,  Жиль... - сказала она.- Жиль,  подумать  только:  я  увижу тебя
завтра... Какое счастье... Я ужасно соскучилась.
     - Завтра в двенадцать  ты заедешь за мной к  сестре. Хорошо? Можешь  ее
предупредить?
     Он  вдруг  почувствовал  себя  непривычно   собранным,   мужест-венным,
решительным.  Он  выбирался  из того  неизбывного  хаоса, который  назывался
Парижем. Он снова жил.
     - Я сейчас  же отправлюсь к  ней,- ответила Натали.- А завтра в полдень
заеду за тобой. У тебя все хорошо?
     - Были  некоторые осложнения, даже довольно серьезные, но  я. . . я все
уладил,- решительно заключил Жиль.
     "Уладил...  Нечего  сказать,- внезапно подумал он.-  Согла-сился занять
чужое место  и заставил  страдать женщину".  Но  он  не мог  бороться с  тем
пьянящим, непобедимым, жестоким лико-ванием, которое сопутствует счастью.
     - До завтра,-  сказала она,- я  люблю тебя. Он не успел сказать:  "И  я
тебя тоже". Она уже повесила трубку.

        " * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ЛИМОЖ. * "
     Глава первая
     На этот раз поезд шел бесконечно  долго.  Сразу за  вокзалом потянулись
парижские  предместья,   которым  заходящее  летнее  солнце  придавало  даже
некоторую  поэтичность. Потом, перед са-мой Луарой, показались  первые луга,
покрытые  зеленой лоснистой  травой и обрамленные  непомерно длинными тенями
деревьев; по-том стала видна  и  серая лента Луары.  Потом  сделалось совсем
темно и  Жиль, отвернувшись от окна, принялся  разглядывать безмятежные лица
своих  попутчиков.  Ему было  хорошо  в  этом  поезде,  который  неотвратимо
приближал его к дому сестры и к Натали, приближал его к любви и покою, и ему
казалось, что такого сочетания никогда еще не бывало в его жизни.
     Он  вышел  в  Лиможе в начале двенадцатого. Было темно,  и он буквально
замер от  изумления,  когда Натали вдруг кинулась ему на шею.  Он  отшвырнул
чемодан  и крепко обнял ее, не произнося ни слова, оглушенный счастьем.  Они
долго  стояли так на перроне, прижавшись друг к  другу, слегка  покачиваясь,
как  на  палубе  ко-рабля,  и  не обращая  внимания на пристальные  взгляды,
которые они чувствовали на себе. Наконец Жиль откинул голову и посмот-рел на
нее:  он  никогда раньше  не  замечал,  что  у  нее  такие огром-ные, широко
расставленные глаза.
     - Как тебе удалось вырваться?
     - Я  сбежала,-  ответила она.- Не  могла больше. Этот ужин был каким-то
кошмаром.  За  супом  я думала,  что сейчас  ты  проез-жаешь Орлеан, а когда
подали рыбу,- что  ты уже в Шатору, и мне  показалось, что я вот-вот потеряю
сознание. Поцелуй меня, Жиль, и ты больше никуда не уедешь.
     Он поцеловал Натали, вышел с нею на площадь, разыскал ее машину, бросил
туда чемодан, бросился сам на сиденье и обнял ее.
     - А ты еще больше похудел,- заметила она.- Меня-то ты хоть узнаешь?
     - Я ведь только три дня здесь не был,- сказал он.
     -  После ужина  там обычно играют в  бридж. Я сказала, что неважно себя
чувствую и хочу  вернуться домой. Только-только  успела к  поезду -  чуть не
передавила весь Лимож.
     Жиль поцеловал  ее,  чувствуя  себя  совершенно  счастливым, без единой
мысли  в голове. Ему  нечего было  больше сказать,  од-нако он  помнил,  что
должен  сообщить ей великую новость  -  что он любит ее. Что наконец  он сам
понял это. Правда, сейчас  это  открытие уже не  казалось ему столь  важным,
столь ошеломля-ющим, как в Париже. И тем не менее в знак верности тому Жилю,
который умилялся  самому  себе  и в состоянии умиления  провел целый  день в
Париже, Жиль  сделал  над  собой  усилие и произнес проникновенным  голосом,
который показался ему смешным:
     - Знаешь... Знаешь, Натали, я любл