. Затем, убедившись, что он крепко спит, она  почувствовала,  что
вся тяжесть новой беды легла на нее одну. Ей, именно ей, надо найти выход.
Она в волнении ходила по комнате из угла в угол, вручая душу свою богу,  а
жизнь воле судьбы, и решила пойти на все, что угодно, только  бы  не  дать
погибнуть тому, кого любила. По временам она останавливалась и смотрела на
его бледное, изможденное лицо; в своей ужасающей неподвижности он  казался
трупом, который только что побывал в руках палача, чтобы  перейти  в  руки
тех, кто  предаст  его  земле.  А  ведь  Наам  видела  Орио  прежде  таким
стремительным, таким непреклонным в осуществлении своих ужасных  замыслов!
Теперь же у него не хватило сил выстоять грозу. Ей он предоставлял  заботу
о  его  спасении.  Наам  примирилась  с  неизбежным,   сделала   кое-какие
приготовления, тщательно заперла дверь,  вышла,  никем  не  замеченная,  и
скрылась  в  лабиринте  узких,  темных  улочек,  где   попадаются   всякие
сомнительные личности и где два человека,  встретившись  ночью,  вынуждены
прижиматься к стенам.
   - Проклятие матери, что меня родила! - пробормотал Орио мрачным, глухим
голосом, проснувшись  и  корчась  на  своем  ложе,  чтобы  стряхнуть  сон,
сковывающий все его члены. - Неужто мне никогда уже не спать,  как  другим
людям? Либо меня донимают страшные видения и я обречен  метаться  во  сне,
как буйно помешанный, либо я падаю, словно труп, и просыпаюсь  в  смертном
холоде и в истоме, похожей на агонию. Наам! Который час?
   Ответа не последовало.
   - Я один! - вскричал Орио. - Что же такое происходит?
   Он сел на своей кровати, дрожащей рукой  раздвинул  занавески,  увидел,
как едва забрезживший рассвет проникает в комнату,  и  окинул  все  кругом
отупелым взглядом, стараясь припомнить, что же произошло  накануне.  Затем
ужасная правда возникла в его памяти, сперва как  зловещее  сновидение,  а
затем  как  гнетущая  уверенность.  Несколько  мгновений  Орио   оставался
неподвижным; казалось, он был раздавлен, и ему даже  не  пришла  в  голову
мысль о том, чтобы отвратить угрожающий удар. Наконец он вскочил с кровати
и принялся метаться по комнате, как безумный. "Это невозможно, невозможно,
- повторял он про себя. - Не дошло же до этого, не  настолько  же  поразил
меня рок!"
   - Несчастный! -  вскричал  он,  обращаясь  к  самому  себе  и  падая  в
изнеможении на стул. - Так-то ты бросаешь теперь вызов  судьбе?  Тебе  под
ноги упал камень, а ты, вместо того чтобы принять это как предупреждение и
либо бежать, либо что-то делать, ложишься, засыпаешь  и  ждешь,  пока  все
здание рухнет! Либо ты в скотину превратился, либо враги наслали  на  тебя
порчу. Проклятый врач! - вскричал  он  снова,  видя  на  столе  пузырек  с
опиумом, из которого врач заставил его проглотить  часть  снадобья  -  Ты,
значит, стакнулся с ними, чтобы лишить меня сил и привести к  бездействию!
Ты тоже поплатишься у меня за это, подлец! Смотри, придет  мой  день!  Мой
день! Увы! Да выберусь ли я из этой навалившейся  на  меня  ночи?  Что  же
теперь делать? Ах, силы оставили меня в тот миг,  когда  я  в  них  больше
всего нуждался! Не пришло мне на ум  ничего,  когда  быстрое  решение  еще
могло меня спасти! Как только враг мой появился в галерее Меммо, надо было
сделать вид, будто я принял его за призрак, броситься на него,  вонзить  в
него кинжал... Этого человека,  наверное,  не  так  уж  трудно  убить;  он
получил уже столько ран... А затем я разыграл бы безумие. Меня бы  лечили,
как это уже было, даже жалели. Конечно,  у  меня  появились  бы  угрызения
совести, я заказал бы молебствия о спасении его души, и  все  ограничилось
бы только тем, что я лишился бы благосклонности этой девочки... Но,  может
быть, это еще можно сделать? Да, завтра, почему бы нет?  Я  пойду  на  это
свидание. Пойду, разыгрывая бешеную ярость, сам брошу ему вызов, обвиню  в
какой-нибудь гнусности... Скажу Морозини, что он соблазнил... нет, что  он
изнасиловал его племянницу, что я его выгнал с позором и что в отместку он
сплел эту сеть лжи... Я стану так поносить Эдзелино, так угрожать ему... И
еще вдобавок плюну в лицо... Тогда уж придется ему схватиться за  шпагу...
Тут-то ему и конец: не успеет он  вырвать  ее  из  ножен,  как  моя  шпага
вонзится ему в горло... А там я брошусь на пол, на губах у  меня  выступит
пена, я стану рвать на себе волосы, - словом, сойду с ума.  Самое  худшее,
что может со мной случиться, - это изгнание на четырнадцать  лет.  А  всем
известно, чего стоят четырнадцать  лет  изгнания  венецианского  патриция.
Через год он понадобится, его вернут... Наам была права...  Да,  так  я  и
сделаю... Но что, если Эдзелино уже говорил с теткой и сестрой,  если  они
тоже станут моими обвинительницами? Ладно, пусть. А  доказательства?..  Во
всяком случае, всегда останется  возможность  бегства.  Если  я  не  смогу
увезти все свое золото, отправлюсь к пиратам и организую морской разбой на
куда более широкую ногу. В несколько лет соберу огромное состояние и  уеду
проживать его под вымышленным именем в Кордову  или  Севилью,  -  говорят,
жизнь там развеселая. Разве деньги не владыка мира?..  Правда  же,  доктор
хорошо поступил, усыпив меня.  Сон  меня  возродил,  вернул  мне  всю  мою
энергию, все надежды!
   Орио говорил сам с собой  в  приступе  какой-то  лихорадочной  энергии.
Глаза его, устремленные в одну точку, сверкали, бледные губы дрожали, руки
скрючились на отощавших голых коленях. Увлеченный своими злостными планами
и  гнусными  речами,  "самый  красивый   мужчина   Венеции"   был   сейчас
омерзителен.
   Пока он размышлял вслух, маленькая дверь за  портьерой  открылась  и  в
комнату бесшумно вошла Наам.
   - Это ты? Где ты пропадала? - спросил Орио, едва удостоив ее  взглядом.
- Дай мне халат, я должен одеться и выйти!..
   Но когда Наам подошла, чтобы подать ему халат, он внезапно встал и  так
и застыл на месте от изумления и ужаса. Наам  была  бледнее  занимавшегося
сейчас рассвета, губы ее приняли  свинцовый  оттенок,  глаза  остекленели,
словно у трупа.
   - Почему у тебя на лице кровь? - спросил Орио, отшатнувшись от страха.
   Он  вообразил  себе  вдруг,  что  по   бесчеловечным   обычаям   тайной
венецианской полиции Наам  была  схвачена  ее  служителями  и  подвергнута
пытке. Может быть, она рассказала... Орио смотрел  на  нее  с  ненавистью,
смешанной со страхом.
   "Как мог я допустить  такую  неосторожность  -  оставить  ее  в  живых?
Следовало устранить ее еще год назад!"
   -  Не  спрашивай  меня,  что  случилось,  -  произнесла  Наам  каким-то
безжизненным голосом, - тебе незачем это знать.
   - Ля хочу знать! - вскричал в бешенстве Орио и  принялся  грубо  трясти
ее.
   - Хочешь знать? - повторила Наам с презрительным спокойствием. -  Узнай
же на свой страх и риск. Я только что убила Эдзелино.
   - Эдзелино убит! Наверняка убит! Наверняка мертв! -  вскричал  Орио,  в
приступе безрассудной радости прижимая к  своей  груди  Наам.  Но  тут  он
разразился каким-то судорожным хохотом и вынужден был снова опуститься  на
стул. - Это кровь Эдзелино? - спрашивал он, трогая влажные  руки  Наам.  -
Это проклятая кровь вытекла наконец до последней капли? О, на этот раз  он
не вывернется, правда? Ты не  промахнулась,  Наам?  О  нет,  рука  у  тебя
твердая - кого ты ударишь, тот уж не встанет!  Ты  убила  его,  как  пашу,
правда? Тем же ударом в сердце - снизу вверх? Скажи мне, скажи! Да  говори
же!.. Рассказывай! Ах, не стоило ему возвращаться в Венецию... Недолго  он
погулял в Венеции, недолго наслаждался местью!..
   И Орио снова разразился своим ужасным хохотом.
   - Я нанесла удар прямо в сердце, - мрачно произнесла Наам,  -  а  потом
бросила в воду...
   - Железо и вода! Хороша наша Венеция, хорошо встретиться  с  врагом  на
безлюдной набережной! Но как ты нашла его в такой  час?  Что  ты  сделала,
чтобы с ним встретиться?
   - Я взяла лютню и пошла играть под  окном  его  сестры.  Я  играла  так
упорно и долго, что брат проснулся и увидел меня в окно. Тогда я отошла на
несколько шагов, но продолжала играть, словно дразня его. Он узнал меня по
одежде, - это мне и нужно было. Он вышел из дому и приблизился  ко  мне  с
угрозами.  Я  отошла  подальше,  все  продолжая  играть,  а  потом   опять
остановилась. Он снова подошел, а я отошла. Тогда он  повернулся  и  пошел
обратно, но я побежала за ним и все время играла. Тут он пришел  в  ярость
и, думая, наверное, что я все это делаю по  твоему  приказу,  побежал  мне
навстречу со шпагой в руке. Так я заставила его бежать  за  мной  до  того
места, где мостовая набережной кончается и переходит в ступеньки,  которые
крутым изгибом ведут к причалу гондол. Там не  было  ни  одной  лодки,  ни
одного человека, ни звука, ни огонька.  Я  крепко  уцепилась  за  колонку,
которой заканчиваются перила, и,  согнувшись,  стала  его  дожидаться.  Он
добежал до причала и, не видя меня,  едва  на  меня  не  наткнулся,  когда
перегнулся к воде  посмотреть,  не  ускользнула  ли  я  от  его  гнева  на
какой-нибудь гондоле. В этот миг я одной рукой  сорвала  с  него  плащ,  а
другой нанесла удар. Он пытался отбиваться, бороться...  но  поскользнулся
на влажных ступеньках и стал терять равновесие. Тогда я толкнула  его,  он
упал и пошел ко дну. Вот так все произошло.
   Последние слова Наам произнесла приглушенным голосом и вздрогнула  всем
телом.
   - Ко дну? - с беспокойством молвил Соранцо. - Ты в этом уверена? Ты  не
бросилась бежать?
   - Я не убежала, - возразила, вновь оживляясь,  Наам.  -  Я  смотрела  в
воду, пока она не стала гладкой, как зеркало. Тогда я сорвала между  сырых
камней берега пучок водорослей, смыла и счистила со ступенек пятна  крови.
Кругом никого не было, не раздавалось ни звука. Я спряталась  за  выступом
стены. Кто-то вышел из палаццо Меммо, я тихонько вышла из своего укрытия и
вернулась домой.
   - Ты испугалась? Бежала?
   - Я шла медленно, часто останавливалась и осматривалась  кругом.  Никто
меня не видел, никто за мной не шел. И даже по камням мостовой  я  ступала
бесшумно. Я нарочно петляла и от палаццо Меммо сюда шла  больше  часа.  Ты
успокоился? Ты доволен?
   - О Наам, о удивительная девушка! Да у  тебя  душа  трижды  закалена  в
адском огне! - вскричал Орио. - Дай я обниму тебя, ты  дважды  спасла  мне
жизнь!
   Но он так и не обнял Наам: пламенный порыв его  благодарности  загасила
внезапная мысль...
   - Наам, - произнес он после минутного молчания, в течение которого  она
смотрела на него с мрачной тревогой, -  ты  совершила  безумный  поступок,
ненужное преступление.
   - Почему? - спросила Наам, продолжая мрачнеть.
   - Повторяю тебе, что ты взялась совершить поступок, за все  последствия
которого отвечать буду я! Эдзелино найдут  убитым  и  обязательно  обвинят
меня. Убийство это будет признанием всего, что он мне  приписывает  и  что
уже рассказал тетке и  сестре.  К  тому  же  за  мной  окажется  еще  одно
убийство, и  я  не  вижу,  каким  образом  этот  лишний  груз  может  меня
облегчить. Разрази тебя гром, гнусная, хищная зверюга! Ты  так  торопилась
попить чьей-то крови, что даже не посоветовалась со мной.
   Наам приняла это оскорбление с кажущимся спокойствием, от чего  Соранцо
только расхрабрился.
   - Ты велел мне поискать убийцу, - сказала она, - верного и  незаметного
человека, который не знал бы, чья рука его направила, и за деньги стал  бы
молчать. Я сделала еще лучше: нашла человека, которому нужна  только  одна
награда - чтобы у тебя не оставалось врагов, который  сумел  нанести  удар
верно и осторожно, которого тебе нечего бояться и который сам  отдастся  в
руки правосудия твоей страны, если тебя обвинят.
   - Надеюсь, - сказал Орио. - Ты, пожалуйста, помни, что я тебе ничего не
поручал. Ведь ты солгала: я и впрямь ничего не поручал.
   - Солгала? Я солгала? - дрожащим голосом вымолвила Наам.
   - Не только языком, но и глоткой своей солгала, солгала, как  последняя
собака!  -  закричал  Орио,  охваченный   грубым   бешенством,   приступом
болезненного раздражения, которое он не в силах был подавить, хотя,  может
быть, и понимал в глубине души, что сейчас никак не время ему поддаваться.
   - Это ты лжешь, - возразила Наам презрительным тоном, скрестив руки  на
груди. - Ради тебя я пошла на преступления, мне самой ненавистные, раз  уж
тебе угодно называть  преступлениями  то,  что  для  тебя  сделано,  когда
сделанное кажется тебе  бесполезным.  Я  же  ненавижу  проливать  кровь  и
выносила у турок рабство, даже не подумав совершать ради  себя  самой  то,
что потом совершила для твоего спасения.
   - Скажи лучше, что ты сама себя хотела спасти, - вскричал Орио, - и что
мое присутствие только придало тебе храбрости, которой тебе не хватало!
   - Храбрости мне всегда хватало, - возразила Наам, - а ты,  оскорбляющий
меня после всего этого и в такой момент, посмотри на кровь на моих  руках!
Это кровь мужчины, третьего мужчины, у которого я, женщина, отняла  жизнь,
чтобы спасти твою.
   - И отняла-то трусливо, по-бабьи.
   - Женщина не трусиха, когда убивает мужчину а мужчина, способный  убить
женщину, не храбрец.
   - Ладно, так я убью двух!  -  вскричал  Соранцо,  которого  этот  намек
взбесил окончательно.
   И, схватив подвернувшуюся под руку шпагу, он бросился на Наам, но в это
самое мгновение три громких удара потрясли парадную дверь палаццо.
   - Меня ни для кого нет дома! - закричал Соранцо своим  слугам,  которые
уже встали и теперь в смятении бегали по галереям. - Ни для кого! Что  это
за наглый проходимец стучится в такой час, не боясь разбудить хозяина?
   - Синьор, - бледнея, вымолвил  один  из  лакеев,  высунувшись  из  окна
галереи. - Это посланец Совета Десяти.
   - Уже? - сквозь зубы пробормотал Орио. -  Эти  проклятые  ищейки  тоже,
видимо, не спят!
   Он вернулся в свою  комнату  с  каким-то  растерянным  видом.  На  полу
валялась его шпага, которую он выронил из рук, когда в дом постучали. Наам
стояла  в  излюбленной  своей  позе  -  скрестив  руки  на  груди  -  и  с
презрительной невозмутимостью смотрела на оружие, с которым Орио осмелился
броситься на нее и которое она не стала поднимать, считая это ниже  своего
достоинства.
   В этот миг Орио осознал, каким исключительным безумием  с  его  стороны
было раздражать поверенную всех его  тайн.  Он  говорил  себе,  что  когда
удалось приручить льва лаской, незачем  пытаться  смирить  его  силой.  Он
хотел даже принудить ее к этому, когда увидел, что она делает  вид,  будто
не слышит Но все - и просьбы и угрозы  -  оказалось  тщетным  Наам  решила
мужественно и твердо  встретить  служителей  грозного  трибунала.  Они  не
заставили себя ждать. Перед ними открылись все двери, и перепуганные слуги
привели их в комнату своего господина. За ними шел вооруженный отряд, а  у
дверей палаццо ждала черная гондола с четырьмя сбирами.
   - Мессер Пьер Орио  Соранцо,  мне  дан  приказ  арестовать  вас,  этого
молодого человека, вашего слугу, и всех прочих слуг, находящихся в доме, -
произнес начальник отряда. - Будьте добры следовать за мной.
   - Повинуюсь, - ответил Орио лицемерным тоном. - Никогда не  позволяю  я
себе сопротивляться священной власти, которою вы посланы, но не  испытываю
никакой боязни, ибо чту ее высокое всемогущество  и  полон  доверия  к  ее
безупречной мудрости. Но я хочу сделать тут же заявление -  отдать  первую
дань уважения к истине, которая будет строгим руководителем  моим  в  этом
деле. Поэтому я прошу вас принять к сведению все, что я открою здесь перед
вами и перед всеми моими слугами. Я не знаю, по какой причине  явились  вы
арестовать меня, и не допускаю мысли, чтобы вам было известно  то,  что  я
сейчас скажу. Именно потому я и стремлюсь все раскрыть правосудию и помочь
ему в его суровом деле. Этот слуга, которого вы принимаете  за  юношу,  на
самом деле женщина. Я этого не знал, как не знал и никто из живущих в моем
доме. Только что она вернулась сюда в  полном  смятении,  с  окровавленным
лицом и руками, как вы сами видите.  Растерявшись  от  моих  расспросов  и
испугавшись моих угроз, она призналась мне, что  является  на  самом  деле
женщиной и что нынче ночью она убила графа Эдзелино, признав  в  нем  того
христианского воина, от руки которого пал в схватке  во  время  битвы  при
Короне два года назад ее возлюбленный.
   Агент велел тотчас же записать показание Соранцо. Формальность эта была
выполнена с холодной  бесстрастностью,  присущей  всем  служителям  Совета
Десяти. Пока его слова записывали, Орио, обратившись к Наам на  ее  родном
языке,  объяснил  ей,  что  именно  он  сказал  агентам.  Он  убеждал   ее
согласиться на придуманный им план.
   - Если меня тоже обвинят, - сказал он ей, - мы оба погибнем. А  если  я
выкручусь, то отвечаю за твое спасение. Верь мне и будь тверда. Обвиняй во
всем себя одну. В нашей стране все устраивается с помощью  денег.  Если  я
останусь на свободе, то и ты будешь освобождена. Но если я  буду  осужден,
то и тебе конец, Наам!..
   Наам пристально посмотрела на него, не произнеся ни слова в ответ.  Что
думала она в этот решающий миг? Орио тщетно старался выдержать ее глубокий
взгляд, проникший  в  нутро  его,  словно  клинок.  Он  смутился,  а  Наам
улыбнулась,  какой-то  странной   улыбкой.   С   минуту   она   о   чем-то
сосредоточенно думала, затем подошла  к  писцу,  прикоснулась  к  нему  и,
заставив его посмотреть на нее, вручила ему свой еще окровавленный кинжал,
показала свои красные от крови  руки  и  запятнанный  лоб.  Затем,  жестом
изобразив удар, а после прижав руки к груди, она  ясно  дала  понять,  что
убийство совершено ею.
   Начальник отряда велел увести ее отдельно, а Орио усадили в  гондолу  и
отвезли в казематы Дворца дожей. Все  слуги  палаццо  Соранцо  также  были
арестованы, дворец заперли и охрану его поручили  уполномоченным  властей.
Менее чем  через  час  это  богатое,  пышное  жилище  стояло  уже  пустым,
безмолвным и мрачным.
   Был ли Орио вполне в своем уме, когда он первым обвинил Наам и  сочинил
рассказанную им басню? Нет, конечно! Орио - надо это прямо сказать  -  был
конченный человек. У него еще хватило дерзости  в  потребности  лгать,  но
хитрость его сводилась к лицемерию, а изобретательность - к наглости.
   Однако, сказав Наам, что в  Венеции  можно  все  устроить,  если  иметь
деньги, он был недалек от истины. В эту эпоху коррупции и  упадка  грозный
Совет Десяти уже в значительной мере утратил  свою  фанатичную  суровость,
оставалась лишь  торжественная  и  мрачная  оболочка.  И  хотя  народ  еще
содрогался при одной мысли а том,  что,  может  быть,  придется  предстать
перед этими беспощадными судьями, узникам случалось возвращаться  на  волю
по мосту Вздохов.
   Поэтому Орио тешился надеждой если и не  доказать  самым  блистательным
образом свою  невиновность,  то  хотя  бы  так  запутать  дело,  чтобы  не
оказалось  никакой  возможности  доказать  его  причастность  к   убийству
Эдзелино. В конце концов, убийство это оказывалось даже спасительным:  все
обвинения, которые Эдзелино мог предъявить Орио,  исчезали,  и  оставалось
лишь одно, которое, может быть, удалось бы  все-таки  отвести.  Если  Наам
будет твердо стоять на том, что она одна  ответственна  за  убийство,  как
тогда доказать соучастие Орио?
   Но Орио слишком поторопился  обвинить  Наам.  Ему  следовало  начать  с
предупреждения и остерегаться проницательности и гордости этой неукротимой
души. Он, правда, понимал,  какую  огромную  ошибку  допустил,  поддавшись
только что порыву неблагодарности и ненависти. Но как поправить дело?  Его
тотчас же посадили под замок и, разумеется, лишили какой  бы  то  ни  было
возможности общаться с него.
   Сам того  не  подозревая,  Орио  совершил  еще  другую,  гораздо  более
серьезную ошибку, впоследствии вы увидите -  какую.  Ожидая  исхода  этого
крайне неприятного дела, Орио решил установить, насколько будет  возможно,
связь с Наам, попросил ра