лице Орио  ответа  на  все,
встретился со взглядом ее господина, таким неумолимым, что она  откинулась
на спинку стула, губы у нее посинели, сердце сжалось. Но, сделав над собой
сверхчеловеческое усилие, чтобы  не  оскорбить  Орио,  она  успокоилась  и
заставила себя улыбнуться:
   - Сегодня ночью я видела такой сон.
   Эдзелино тоже смотрел на Орио. Тот был необычайно бледен,  а  сдвинутые
брови его словно говорили о том, что в душе его  бушует  гроза.  Вдруг  он
громко расхохотался, и этот резкий, жесткий смех мрачным эхом отозвался  в
глубине зала.
   -  Это,  наверное,  тот  самый  ускок,  -  сказал  он,  оборачиваясь  к
коменданту Леонцио. - Синьора увидела его во сне, а благородный граф  убил
сегодня в действительности.
   - Безо всякого сомнения, - серьезным тоном ответил Леонцио.
   - А кто же такой этот ускок, скажите, пожалуйста?  -  спросил  граф.  -
Разве в ваших морях еще существуют разбойники? В  наше  время  о  подобных
вещах что-то не слышно; они относятся к  эпохе  войн,  которые  республика
вела при Маркантонио Меммо  и  Джованни  Бембо.  Сейчас  могут  появляться
только призраки ускоков, мой добрый синьор Леонцио.
   - Ваша милость может думать, что их больше нет,  -  возразил  несколько
уязвленный Леонцио. - Ваша милость, на свое счастье, изволите находиться в
расцвете юности и не видели того, что происходило еще до вашего  рождения.
Что до меня, бедного старого слуги святейшей и  славнейшей  республики,  я
неоднократно сталкивался с ускоками, даже однажды попал к ним  в  плен,  и
мою  голову  едва-едва  не  водрузили   в   качестве   ferale   [зловещего
предупреждения (итал.)] на носу их галиота. Потому-то я  и  могу  сказать,
что узнаю ускока среди десятков тысяч пиратов,  корсаров,  флибустьеров  -
словом, среди всей той сволочи, что именуется морскими разбойниками.
   - Величайшее мое уважение  к  вашему  жизненному  опыту  запрещает  мне
спорить с вами, добрый мой комендант, - сказал  граф,  принимая  с  легкой
иронией урок, который дал ему Леонцио. - Для  меня  лучше  будет,  если  я
кое-чему поучусь, слушая ваши речи. Поэтому я хочу спросить  вас,  как  же
можно узнать ускока среди десятков тысяч пиратов, корсаров и флибустьеров,
чтобы мне знать, к какой же породе принадлежит разбойник, напавший на меня
сегодня; я ведь с радостью поохотился бы за ним, не будь время уже слишком
позднее.
   - Этот ускок, - ответил Леонцио, - среди разбойников то же,  что  акула
среди прочих морских чудовищ:  он  от  всех  отличается  своей  ненасытной
свирепостью. Вы знаете, что эти гнусные пираты пили кровь своих  жертв  из
человеческих черепов, чтобы вытравить в себе  малейшую  жалость.  Принимая
какого-нибудь беглеца на свой корабль, они заставляли его  проделать  этот
омерзительный обряд, чтобы испытать, не  осталось  ли  у  него  каких-либо
человеческих чувств, и  если  он  колебался  перед  этой  гнусностью,  его
бросали за борт.  Словом,  известно,  что  их  способ  заниматься  морским
разбоем - это топить  захваченные  суда  и  не  щадить  ничьей  жизни.  До
последнего времени миссолунгцы, пиратствуя, ограничивались только грабежом
судов. Всех, кто сдавался, они уводили в плен, а потом отпускали за выкуп.
Теперь все происходит по-другому: когда в их руки попадает  корабль,  всех
пассажиров вплоть до детей и  женщин  тут  же  убивают,  а  на  волнах  не
остается даже доски от захваченного ими судна, которая  могла  бы  донести
весть о его гибели до наших берегов. Мы часто видим в этих водах  корабли,
идущие из Италии, но они никогда не доходят до гаваней Леванта, а корабли,
которые отплывают из Греции, никогда не  доходят  до  наших  островов.  Не
сомневайтесь, синьор граф, ужасный пират в красном тюрбане, блуждающий тут
между отмелей и прозванный рыбаками мыса Ацио ускоком,  и  есть  настоящий
ускок, чистопородный убийца и кровопийца.
   - Ускок ли главарь бандитов, с которым я  сегодня  встретился,  или  он
иной породы,  -  заметил  молодой  граф,  -  но  руку  я  ему  отделал  на
венецианский, как говорится, лад. Сперва мне показалось, что он решил либо
взять  мою  жизнь,  либо  отдать  свою,  однако  рана  эта  заставила  его
отступить, и непобедимый обратился в бегство.
   - А действительно ли  он  бежал?  -  спросил  Соранцо  с  поразительным
безразличием. - Не кажется ли вам, что он скорее отправился  за  подмогой?
Что до меня, то я полагаю, ваша милость правильно поступили, приведя  свою
галеру под защиту нашей, ибо в настоящий момент пираты  -  это  ужасный  и
неизбежный бич.
   - Удивляет меня, - сказал Эдзелино, - что  мессер  Франческо  Морозини,
зная, как велика беда, еще ничего не предпринял, чтобы с  ней  справиться.
Не понимаю, как это адмирал, зная о понесенных вашей милостью значительных
потерях, еще не прислал галеры взамен той,  что  вами  утрачена,  дабы  вы
имели возможность одним ударом покончить с этим ужасным разбоем.
   Орио слегка пожал плечами и, приняв  настолько  пренебрежительный  вид,
насколько это допускала его нарочито изысканная учтивость, сказал:
   - Даже если бы адмирал прислал сюда целую дюжину галер, они  ничего  не
смогли бы поделать с неуловимым противником. И сейчас у нас было бы вполне
достаточно средств для того, чтобы с этими людьми покончить,  если  бы  мы
находились в положении, при котором могли использовать свои силы. Но когда
мой достойный дядя послал меня  сюда,  он  не  предвидел,  что  я  окажусь
пленником посреди отмелей и  не  смогу  маневрировать  в  мелководье,  где
способны быстро передвигаться только небольшие суда. Мы здесь можем делать
только одно - выходить в открытое море  и  плавать  в  водах,  где  пираты
никогда не осмелятся нас дожидаться. Совершив свой  налет,  они  исчезают,
словно чайки. А для того чтобы преследовать их среди рифов, надо не только
владеть трудным искусством  кораблевождения  в  этих  условиях,  им  очень
хорошо знакомых, но и быть оснащенными,  как  они,  то  есть  иметь  целую
флотилию шлюпок и легких каиков, и вести против них такую же  партизанскую
войну, какую они ведут против нас. Уж не думаете ли вы, что это пустяковое
дело и что можно легко и просто захватить  целый  вражеский  рой,  который
нигде не оседает?
   - Может быть, ваша милость и смогли  бы,  если  бы  очень  пожелали,  -
молвил Эдзелино с какой-то скорбной горячностью. - Разве вам  не  привычно
всегда одерживать успех в любом предприятии?
   - Джованна, - молвил Орио с улыбкой, в которой сквозила горечь,  -  эта
стрела направлена против тебя, хотя и через мою грудь. Молю тебя, будь  не
такой бледной и не  такой  грустной;  ведь  наш  друг,  благородный  граф,
подумает, что это я не даю тебе выказывать ему дружеские чувства,  которые
ты должна к нему питать и действительно питаешь. Но, возвращаясь к тому, о
чем мы говорили, - добавил он самым любезным тоном,  -  поверьте,  дорогой
граф, что я вовсе не сплю среди опасностей и  не  забываю  о  деле  у  ног
красавицы. Пираты скоро увидят, что я не терял времени, что я основательно
изучил их тактику и обследовал  их  логова.  Да,  благодаря  богу  и  моей
славной лодчонке я сейчас лучший лоцман Ионического архипелага, и... - Тут
Соранцо стал озираться по сторонам, словно опасаясь,  не  подслушивает  ли
какой-нибудь болтливый слуга. - Но вы сами понимаете, синьор граф, что мои
намерения должны оставаться в строжайшей тайне.  Неизвестно,  какие  связи
могут иметь пираты здесь, на острове, с рыбаками и мелкими торговцами, что
привозят нам из Мореи и Этолии съестные припасы.  Достаточно  какой-нибудь
неосторожности со стороны верного, но неумного слуги, чтобы  наши  бандиты
оказались  своевременно   предупрежденными   и   скрылись,   а   я   очень
заинтересован в том, чтобы они оставались нашими соседями, ибо  -  могу  в
том поклясться - нигде в другом месте на них не устроят такой облавы и  не
поймают так верно в их же собственные сети.
   Сидевшие за  столом  с  самыми  разнообразными  чувствами  слушали  эти
признания. Лицо Джованны прояснилось,  словно  прежде  она  опасалась,  не
вызваны ли отлучки и мрачные заботы ее мужа какой-либо зловещей  причиной,
а теперь с груди у нее свалилась тяжесть. Леонцио  довольно  глупо  возвел
очи к небу  и  принялся  выражать  свой  восторг  громкими  восклицаниями,
которые внезапно прекратил холодный и строгий взгляд Соранцо. Что касается
Эдзелино, то он разглядывал поочередно трех своих сотрапезников,  переводя
взгляд с одного  на  другого,  стараясь  разобраться  в  том,  чего  в  их
взаимоотношениях он не мог себе объяснить. Ничто в  поведении  Соранцо  не
оправдывало произвольного  утверждения  коменданта,  будто  поведение  это
объясняется помрачением рассудка. Но, с другой  стороны,  ни  в  выражении
лица Соранцо, ни в его речах, ни в его манерах не было ничего,  способного
внушить молодому графу доверие и симпатию. Он не мог  оторвать  взгляд  от
глаз этого человека, якобы колдовских глаз, и находил их очень красивыми и
по форме и по удивительной прозрачности, но в то же время усматривал в них
какое-то  трудно  объяснимое  выражение,  которое  все  меньше  и   меньше
нравилось ему. В этом взгляде была смесь наглости  и  трусости.  Порой  он
метил прямо в лицо Эдзелино, словно стремясь повергнуть его в  трепет,  но
если этот расчет не оправдывался, взгляд становился робким, словно у  юной
девицы, или начинал блуждать по сторонам, как у человека,  захваченного  с
поличным. Разглядывая Соранцо, Эдзелино заметил, что он ни разу не  сделал
движения своей правой рукой, которую скрывал на груди. Соранцо с  изящной,
великолепной небрежностью опирался на левый локоть, но другую  руку  почти
по самый локоть прятал в широких складках  роскошного,  шелкового,  шитого
золотом кафтана в восточном вкусе.
   В уме Эдзелино промелькнула какая-то неясная мысль.
   - Ваша милость ничего не едите? - спросил он почти резко.
   Ему показалось, что Орио смутился. Однако же тот уверенно ответил:
   - Ваша милость изволите проявлять ко мне  чрезмерное  внимание.  В  это
время я никогда не ем.
   - Вы, кажется, нездоровы, - продолжал Эдзелино,  глядя  на  него  очень
пристально и не отводя глаз.
   Эта настойчивость явно смутила Орио.
   - Вы слишком добры, - ответил он с какой-то горечью. -  Морской  воздух
меня очень возбуждает.
   - Но у вашей милости, если не ошибаюсь,  ранена  эта  рука?  -  спросил
Эдзелино, уловив непроизвольный взгляд, который Орио бросил на свою правую
руку.
   - Ранена?! - тревожно вскричала Джованна, привстав с места.
   - Да бог мой, синьора, вы же это отлично знаете, - ответил Орио, бросая
ей один из тех взглядов, которых она так боялась.  -  Вы  уже  месяца  два
видите, что эта рука у меня болит.
   Джованна, бледная как смерть, упала на свой стул, и Эдзелино прочел  на
ее лице, что она прежде ни слова не слышала об этой ране.
   - Давно вы получили рану? - спросил он тоном  безразличным,  но  весьма
твердым.
   - Во время патрасского дела, синьор граф.
   Эдзелино обратил  свой  взгляд  на  Леонцио.  Тот  склонил  голову  над
стаканом и, казалось, поглощен  был  смакованием  превосходного  кипрского
вина. Граф нашел, что ведет он себя так, словно что-то скрывает, а то, что
в нем прежде казалось недалекостью, стало очень походить на двуличие.
   Граф продолжал ставить Орио в трудное положение.
   - Я не слышал, что вы были тогда ранены, -  заговорил  он  снова,  -  и
радовался, что среди стольких бедствий хоть это вас минуло.
   Лицо Орио в конце концов вспыхнуло гневом.
   - Прошу прощения, синьор граф, - произнес он с  иронией,  -  что  забыл
послать к вам нарочного с извещением о беде, которая, видимо, волнует  вас
больше, чем меня самого. Я, можно сказать, женат  в  полном  смысле  этого
слова, раз мой соперник стал мне лучшим другом.
   - Не понимаю этой шутки, мессер, - ответила Джованна тоном достойным  и
твердым, несмотря на ее физически и морально угнетенное состояние.
   - Ты нынче что-то уж очень  щепетильна,  душа  моя,  -  сказал  Орио  с
насмешливым видом и, протянув над столом свою левую руку,  завладел  рукой
Джованны и поцеловал ее.
   Этот иронический поцелуй подействовал на нее,  как  удар  кинжалом.  По
щеке ее скатилась слеза.
   "Негодяй, - подумал Эдзелино, видя, как нагло обходится с женой Орио. -
Подлец, отступающий перед мужчиной и наслаждающийся мукой женщины".
   Он был до такой степени во  власти  негодования,  что  не  в  состоянии
оказался это скрыть. Приличие предписывало  ему  не  вмешиваться  в  споры
между супругами. Но лицо его так ясно выражало кипящие в нем чувства,  что
Соранцо вынужден был обратить на это внимание.
   -  Синьор  граф,  -  заметил  он,  стараясь  казаться  хладнокровным  и
высокомерным, - вы, часом, не увлекаетесь живописью?  Вы  созерцаете  меня
так, словно хотите написать мой портрет.
   - Если ваша милость разрешаете мне сказать, почему я на вас так смотрю,
- живо ответил граф, - я охотно это сделаю.
   - Моя милость, - насмешливо произнес  Орио,  -  смиренно  умоляет  вашу
высказаться.
   -  Что  ж,  мессер,  -  продолжал  Эдзелино,  -  признаюсь   вам,   что
действительно немного занимаюсь живописью и в настоящий момент меня просто
поражает удивительное сходство вашей милости...
   - С кем-либо из лиц, изображенных на  фресках  этого  зала?  -  прервал
Орио.
   - Нет, мессер, с главарем пиратов, которые  повстречались  мне  сегодня
днем, с тем самым ускоком, раз уж приходится его назвать.
   - Клянусь святым Феодором! - вскричал Соранцо дрожащим голосом,  словно
ужас или гнев сдавили ему горло. - Неужто вы завели со мной подобные речи,
синьор, чтобы  оскорбительным  вызовом  ответить  на  мое  гостеприимство?
Говорите же, не стесняясь.
   В то же время он пытался пошевелить рукой, спрятанной на груди,  словно
хватаясь инстинктивным движением за ножны шпаги. Но он  был  безоружен,  а
рука его  словно  налилась  свинцом.  Да  и  Джованна,  опасаясь  яростной
вспышки, вроде тех, при которых она слишком  часто  присутствовала,  когда
Орио гневался на кого-либо из своих подчиненных, в ужасе метнулась к  нему
и схватила его за руку. При этом она, видимо, коснулась его раны, так  как
он в бешенстве грубо оттолкнул ее с ужасным, богохульным  проклятием.  Она
почти упала на грудь Эдзелино, который, в  свою  очередь,  уже  готов  был
яростно  броситься  на  Орио,  когда  тот,  побежденный  болью,   впал   в
полуобморочное состояние и замер на руках своего арабского пажа.
   Все это было делом одного мгновения; Орио что-то сказал мальчику на его
языке, и тот, налив кубок вина, поднес его ко рту господина и заставил его
отпить. К Орио тотчас же вернулись силы, и он  стал  лицемерно  извиняться
перед Джованной за свою вспыльчивость.  Извинился  он  и  перед  Эдзелино,
уверяя, что столь частые приступы гнева даже он  сам  не  может  объяснить
себе иначе, как страданиями, которые испытывает.
   - Я уверен, - сказал он, - что ваша милость не  могли  иметь  намерения
оскорбить меня, найти во мне сходство с разбойником-ускоком.
   - С эстетической точки зрения, - едко ответил Эдзелино, - это  сходство
может быть только  лестным.  Я  хорошо  разглядел  ускока:  это  настоящий
красавец.
   - И смельчак! - ответил Соранцо, осушая кубок до дна. - Дерзкий наглец,
который насмехается надо мной под самым моим носом. Однако вскоре я с  ним
померюсь силами, как с достойным противником.
   - Нет, мессер, - продолжал Эдзелино, - позвольте не согласиться с вами.
Вы на войне показали пример доблести, а этот ускок  сегодня  показал  себя
передо мной трусом.
   Орио чуть вздрогнул. Затем он протянул свой кубок  Леонцио,  который  с
почтительным видом налил его до краев, сказав при этом:
   - В первый раз за всю свою жизнь слышу я, что этого ускока упрекнули  в
трусости.
   - А вы-то что городите? - произнес Орио с презрительной насмешкой. - Вы
восхищаетесь подвигами ускока? Пожалуй, вы бы  охотно  взяли  его  себе  в
друзья и собратья? Вот уж благородная симпатия воина!
   Леонцио явно смутился. Но  Эдзелино,  не  склонный  отступаться,  снова
вмешался в разговор:
   - Я считаю, что симпатия эта была бы незаслуженной. В  прошлом  году  в
Лепантском заливе мне  пришлось  иметь  дело  с  миссолунгскими  пиратами,
которые дали искрошить себя на куски, только бы не  сдаваться.  А  сегодня
этот грозный ускок отступил из-за одной раны  и  трусливо  бежал,  завидев
свою кровь.
   Рука Орио судорожно сжала кубок. Но араб отобрал его у своего господина
в тот момент, когда тот подносил его ко рту.
   - Это еще что?! - грозным голосом  вскричал  Орио.  Но,  обернувшись  и
узнав Наама, он смягчился и даже рассмеялся.
   - Видите, верный сын пророка хочет  спасти  меня  от  смертного  греха!
Впрочем, - добавил он, поднимаясь с места, - он оказывает мне услугу. Вино
мне вредит, оно только раздражает эту проклятую рану, что уже  два  месяца
не может затянуться.
   - Я немного знаком с хирургией, - сказал Эдзелино,  -  многим  из  моих
друзей я залечил раны и очень помог  им  на  войне,  вызволив  их  из  рук
коновалов.  Если  вашей  милости  угодно  будет  показать  мне  рану,   я,
несомненно, смогу дать вам хороший совет.
   -  Ваша  милость  можете  похвалиться  разнообразнейшими  познаниями  и
неутомимой преданностью друзьям, -  сухо  ответил  Орио.  -  Но  руку  мне
отлично лечат, и скоро она будет в состоянии защитить своего обладателя от
любых злонамеренных намеков, от любого клеветнического обвинения.
   С этими словами Орио встал и, повторив свое предложение оказать  помощь
Эдзелино тоном, который на этот раз словно предупреждал,  что  предложение
делается только для вида, спросил графа, каковы его  планы  на  завтрашний
день.
   - Я намереваюсь, - ответил тот, - с рассветом взять  курс  на  Корфу  и
весьма благодарен вашей милости за предложение  об  эскорте.  Сопровождать
меня не нужно: я не опасаюсь нового нападения пиратов. Сегодня  я  увидел,
на что они способны, и поскольку я их узнал, могу с ними не считаться.
   - Во всяком случае, - сказал Соранцо, -  вы  окажете  мне  честь,  если
переночуете здесь, в замке. Для вас приготовлено мое личное помещение...
   - Нет, мессер, это  невозможно,  -  ответил  граф.  -  Я  считаю  своей
обязанностью ночевать на корабле, когда плаваю на галерах республики.
   Орио тщетно настаивал. Эдзелино  счел  своим  долгом  не  уступать.  Он
попрощался с Джованной, и когда он целовал ей руку, она тихо сказала ему:
   - Не забывайте моего сна,  будьте  осторожны,  берегитесь.  -  А  затем
громко добавила: - Передайте Арджирии все, о чем я вас просила.
   То были последние слова, которые  Эдзелино  услышал  из  ее  уст.  Орио
пожелал проводить его до башенных ворот и велел офицеру с  отрядом  солдат
сопровождать  его  в  шлюпке  на  галеру.  После  выполнения   всех   этих
формальностей, когда граф уже поднимался на  свой  корабль,  Орио  Соранцо
дотащился до своих покоев и бросился на кровать, изнемогая от усталости  и
боли.
   Наам старательно заперла все двери и принялась  лечить  и  перевязывать
его раздробленную руку.


   Аббат остановился, утомившись от столь долгого рассказа. Зузуф, в  свою
очередь, взял слово и, ведя повествование на несколько более быстрый  лад,
продолжал историю ускока в таких приблизительно выражениях:


   - Оставь меня, Наам, оставь меня! Без толку станешь ты тратить  на  эту
проклятую  рану  соки  всех  драгоценных  трав  Аравии  и  тщетно   будешь
нашептывать таинственные  каббалистические  слова,  которые  тебе  открыла
какая-то неведомая наука. Всю мою кровь лихорадит, лихорадит  отчаянием  и
яростью. Подумать только! После того как этот негодяй искалечил  меня,  он
еще осмеливается бросать мне в лицо оскорбительную иронию! А сам  я  лишен
возможности покарать его за наглость, отнять у  него  жизнь  и  по  локоть
омыть руки в его крови! Только это лекарство излечило бы мою  рану,  сбило
бы мою лихорадку!
   - Друг,  успокойся,  отдохни,  если  не  хочешь  умереть.  В