Роман СОЛНЦЕВ

                                       Из "Сибирских хроник"

                         ОЧИ СИНИЕ, ДЕНЬГИ МЕДНЫЕ
                                  Повесть

                       Посмотри на меня, Василиса!
                       Без тебя все горилки я пе'репил!
                       Посмотрела глазами василиска -
                       стал я пепел...
                              Из стихов А. Сабанова


       Глава первая. НЕВОЗМОЖНОСТЬ ПОНЯТЬ

         1.

        Зашел в магазин купить плавленых сырков и замешкался - отгораживая
пространство, здесь теперь торчали никелированные столбики, соединенные
сияющими цепями, - магазин работает опять, как в советские времена, - с
кассой по выходе. О да, Андрей не обратил внимание - над входом появилась
красочная вывеска с колбасой, виноградом и цветами по краям:
"СУПЕРМАРКЕТЪ". Добавились проволочные корзинки, обязательные для
покупателей, да форма на молоденьких продавщицах, похожая на форму
стюардесс.
        Девушки сегодня - редкое дело - молчали, меж собой не
переговаривались, но, стоя по другую сторону витрин, старательно улыбались
посетителям, как тот стюард - почему-то вспомнилось - из романа про
знаменитого капитана Немо, который (стюард) умирал молча и с улыбкой - то
ли из нежелания открыть перед незнакомцами свою национальность, то ли
привыкнув к бессловесному героизму.
        Однако, плавленых сырков не было. Между массивными комками ветчины,
обтянутыми крест-накрест фабричной леской и напоминавшими морды бульдогов в
намордниках, и как бы под их охраной, имелись, конечно, имелись в наличии
сыры немецкие и голландские, венгерские и бельгийские, круглые и овальные,
как хлебы, и в виде труб и в виде квадратных кирпичей, в разноцветных
одеждах, - нежные, они мерцали под мягким светом ламп, позевывая на разрезе
маленькими ртами дырок, интригуя иноземными названиями, но все они были
явно дороги. И дело не в их огромных размерах - лежали тут и мелко
расфасованные, в серебряной бумаге, как раз годящиеся - как и наши
плавленые - для намазывания на хлеб. Но эти были сложены плотными
клинышками в круги и эллипсы, и представляли собой, судя по крохотным
разъясняющим картинкам, чудесные сорта с креветками, с ветчиной, грибами,
травами, к тому же были запечатаны сверху прозрачными крышками... Небось,
всего парочку долек выковырять и продать не захотят? Нет, не захотят.
         Оставалось почесать в затылке, как чешут в затылке все персонажи
из сказок, ибо в таком магазине человек начинает ощущать себя персонажем,
попавшим в несомненно сказочный мир. А поскольку Андрей Сабанов - русский,
простой, так сказать, мужичонка из похоронного оркестра (первая скрипка,
господа!), он и чесал в затылке. Точно таким образом чешут пальчики
знакомой арфистки Оли по струнам, когда она выводит ласковые
мелодии-переборы Рамо или Глюка. Когдато она поглаживала-почесывала именно
так затылок Андрею (тренировалась и в полусне)... Хотя зачем вспоминать
милую белогрудую, как свеженаметенный вешний снег, Оленьку, если она уже
давно замужем, да и Андрей совсем еще недавно был женат и даже любил
абсолютно неразвитую в музыкальном отношении даму...
         Надо уходить. Пришел с пустым карманом - надо уходить. Время
приходить - и время уходить... Если явится новый Сталин, то, вне сомнения,
он более усердно, чем тот, усатый вурдалак, учитывая усталость народа от
политики, примется использовать слова и ритмы из Книги всех времен. Время
"кюшать" и время "нэ кюшать". Время разбрасывать камни - и время собирать
оторванные головы...
         Андрей и вправду хотел уже удалиться ( был нетерпелив, стоял из
чистого мазохизма), да вдруг заметил повернувшуюся возле (и ниже) своего
правого плеча тоненькую, обрызганную насмерть духами горделивую молоденькую
женщину. Стоит как солдатик или как балерина в классе перед зеркалом. Надо
сказать, почти девочка, но очень изысканно и дорого одета.
         На ней - голубая шелковая блузка, синяя юбочка с оборками, синие
бархатные туфельки с синими камушками на ремешках. Да на левом запястье -
серебряный браслет с голубыми камушками, в правой ручке портмоне из синей
опять-таки кожи. Личико у девочки будто в белой маске ( грим или тонко
помолотая мука?) - господи, зачем так мажется? Юная, чтобы показаться еще
юнее? А вот волосы светло-рыжие, о которых вполне можно сказать -
золотые... нарочито спутанные, как бы мокрыми локонами спускаются до плеч,
как у красавицы Венеры на картине Боттичелли... Правда, у той глаза
зеленые, а у этой, разумеется, синие, да еще обведены синим карандашиком...
русская дуреха. Хоть и выпятила подбородочек, как какая-нибудь американка.
Наверное, предобрая душа.
         Но когда Андрей заглянул ей в лицо, как шмель в подсолнух, эти
глазки, даже не заметив человека, сонно перескочив, уставились на
сверкающую витрину. Это уже всерьез. Это уже хамство.
         - Вам что-нибудь еще?.. - прыгала птичкой с той стороны прилавка
продавщица, видимо, не первый день зная юную гостью.
         И юная гостья тихо что-то молвила. То ли "цванциг", то ли
"тильзицер"... В общем, нечто иностранное, скорее всего немецкое, со
всякими "ц" - близкое к Моцарту. И верно, вот уже продавщица режет ей
роскошный, цвета спелой дыни сыр. Лучше бы она этим своим широким ножом
взяла да зарезала незнакомку, гордую - ишь, личико вскинула. С такой
красотой да с деньгами мелькать в постсоветской стране, когда у многих
граждан в кармане пусто, а у отдельных господ с высшим музыкальным
образованием, живущих в однокомнатной квартирке на первом этаже, стоят на
столике всего лишь три сиротливые бутылки пива (кто угадает - российского
или баварского, тому приз - машина "Volvo"! Ха-ха!..) в связи с собственным
днем появлением на свет, где уже побывали Моцарт, Пушкин, Вавилов,
Микельанджело, но ведь не удержались ( грустная шутка), а я еще живу!.. И
надо бы чем-то закусить, да зарплаты нет четвертый месяц, если не считать
подарка алкашей - червонца - за то, что сыграл им вчера с завязанными
глазами "Гоп со смыком"... Да, да, вс„ так. А когда растерян, и не ты один,
когда многие вокруг еще и озлоблены, лица у людей становятся некрасивыми.
        Это Маяковский написал когда-то: "Запомните, в шестнадцатом году в
Петербурге исчезли красивые люди?.." Так вот, они опять исчезли. И в этакой
угрюмой стране выходить на яркий свет подобным красоткам просто негуманно.
А она, юная сияющая леди из новобуржуазной семейки, не понимает. Как сказал
бы, желчно смеясь, любимый писатель Андрея В.П. Астафьев: "Не понимат!
Потому что не проходила ни истмат, ни сопромат!" Вот у нее в проволочной
корзинке уже покоятся палка сервелата, кусок сыра в желтой накидке,
жестяная баночка с черной икрой и еще стеклянная конусообразная - с
красной. И ведь не уходит, зараза, что-то еще берет!
          Ясно, как то, что до-диез - это и есть си-бемоль, живет
неподалеку, пришла в магазин, где ее знают. Еще раз равнодушно скользнула
гляделками своего намазанного отрешенного личика мимо Андрея, мимо всех
живых. Вот она, тряхнув золотыми, как бы мокрыми локонами, расплачивается с
кассиршей, которая от восторга едва не плачет, принимая ее деньги... Вот
красотка-манекен уже за пределами ограды перекладывает покупки в большую
кожаную, опять-таки синюю да еще - опять-таки - с синими камушками по углам
хозяйственную сумку. Андрей, естественно, ничего не взяв, шагнул следом за
светлые цепи и стоял, не сводя глаз с этого равнодушного чуда.
         Как дрыгается в кармане в полузабытом детстве гибкий обрывок
хвоста, сброшенного ящерицей, так внутри всего существа Андрея, как это
бывало с ним только в самые счастливые минуты, запрыгал-засверкал обрывок
обольстительной мелодии из "Кармен" Бизе, того самого, о ком сестренка
изумленно когда-то спрашивала у нервного угрюмого братца, пилившего на
скрипке: "Без чего? Без "э"?"
         Что-то в этой синеглазке было ему непонятно. Хотя неспроста она
ему в день рождения встретилась, ой не неспроста. Оркестр, вечно звенящий в
мозгу Сабанова, замолк. Палочка дирижера, взлетев, замерла.
         Спокойно, очень деловито в свои пятнадцать-шестнадцать лет сложив
купленное, вскинув небесные глаза - но не высоко, а только до уровня
горизонта - чтобы видеть дорогу, да и глядя-то перед собой как-то
неопределенно (уж не слепая ли она?), юная богиня пошла себе, неторопливая
- цок-цок... не обращая внимания ни на то, что справа, ни на что, что слева
( не из английской же королевской она семьи!..) - словно абсолютно уверена,
что так и должно быть - она богата и ослепительна, а все вокруг не стоит ни
малейшего интереса. И даже когда некий южный товарищ в серебряной двужопой
иномарке лихо подвернул к тротуару и, откинув дверцу, золотозубо, горячо,
щедро что-то ей предложил на своем орлином языке, она словно и не
расслышала его - даже не отодвинулась от края тротуара... Плыла как пава
дальше.
         А может, у нее горе? Она будто в обмороке? На ее глазах, как на
переспелой смородине, дымка печали? Андрей, Андрей, нельзя же так легко
судить о человечке! Псих, ты не внимателен! Но увы, нет на ее ласковых
глазках никакой дымки печали, а просто они, глаза, струятся мимо всех чужих
глаз, словно играют в игру, словно созданы из синего воздуха, как помнишь -
в школьные годы колечки табачного дыма выпускали изо рта... уплывают,
проплывают мимо, не удостаивая внимания.
        В прежнюю эпоху так вели себя, должно быть, дети и внуки членов
Политбюро... но те вряд ли сами ходили за покупками? А если этакая блажь и
влетала в их пустые, как гитары, головы, то, небось, следом за ними топали
секретные охранники.
       Оглянувшись, Андрей никакой охраны, конечно, на заметил. Брели, сося
розовые шарики на палочках, два молодца в спортивных бликующих костюмах
зеленого цвета, да толстая беременная мамаша катила на коляске двойню...
       Да хрен с ней, с юной девицей! Может, он встретит сегодня еще и
другую. Мало ли на свете иных милых прелестниц, готовых помочь Андрею
скоротать вечер, а то и оставшиеся 70 (60, 50, 40, 30, 20, 10...) лет. И
вообще, зря мы придаем значение событиям, совпавшим по времени с неким
важным для нас событием. Встреть он ее вчера, не в день рождения, - и
внимания бы не обратил, ибо не ждал ничего такого уж особенного от жизни,
был весел, сыт, рассеян.
         Так что же он, до сих пор стоит, глядя вслед пропахшей парфюмерией
до пят незнакомке?! Уставился на пустышку, которую родители нарядили, как
елку!.. Андрей скрипнул зубами, крутнулся на стертых каблуках и пошел вон.
Да, да, именно - вон, ему всегда нравилось это слово. "Вышиб дно - и вышел
вон. Пушкин."
       И замерший было оркестр грянул продолжение - и его, Андрея, скрипка
там ослепительно пела и царствовала...
        В этот вечер он медленно пил пиво, заедая копченой рыбьей мелочью, 
купленной у мужичков на углу, и тускло смотрел, раздвинув тюлевые шторы, на 
улицу. Квартира ему попалась при  размене, как уже отметил автор этого 
печального повествования, на первом этаже. Ночью в окно совались 
любопытствующие бомжихи - приплющивали к стеклу широкие носы и 
свинячьими глазками многообещающе моргали. В ответ на это Андрей хватал 
инструмент  и, встав в демоническую позу, изрыгал несколько резких 
диссонирующих звуков. Испуганные дамы бальзаковского возраста мгновенно 
исчезали, как странные видения ночи. Державин бы написал "нощи".
       Но тоска - это не ария Тоски, это ближе к волчьему вою... Андрей
недавно и сам, напившись вдрызг после удачной панихиды (хоронили местного
уголовного авторитета, заставили играть два часа подряд, но и заплатили
щедро...), приплелся домой уже ночью и, открыв форточку, высунул далеко в
темноту руку - вдруг ктото заметит да и пожмет ее... Точно так делал
Андрейка в детстве, в звездные ночи, надеясь, что ему пожмет ее с небес
марсианин!
         Но сегодня-то что делать? Взять скрипочку да заиграть бешено?
Новые, еще мало знакомые соседи начнут стучать в стены. А если сказать им:
платите, тогда не буду играть? И кто знает, может, и заплатили бы? Говорят,
в Ереване есть ( или был? Слышал лет семь назад, во времена СССР) некий
хирург-академик, которому несли взятки, лишь бы не он оперировал... Но ведь
Андрей замечательный скрипач, умеет и хорошо играть... Правда, теперь
желательны, господа, помедленнее вещи... Рука, рука. Но что о ней
говорить?! Андрей пил и не пьянел, хотя был голоден с утра, как в светлые
консерваторские годы... Но тогдато грели мечты о мастерстве и всемирной -
не меньше! - славе.

              Всю-то я вселенную проехал -
              нигде милой не нашел!..
              Я в Россию возвратился -
              сердцу слышится привет...

      Открыл футляр - похожая на маленькую тупую женщину, красная скрипка
возлежала на черном бархатном ложе. Каждый раз нужно цепко ее хватать,
уговаривать, учить говорить чистым голосом. Скрипочка была недорогая -
видимо, беспородная. Андрей купил ее еще в юности в комиссионке - заработал
в речном порту за полтора месяца погрузкой картошки и цемента... Корпус по
цвету, как кипрейный мед или даже сургуч. С одного бока, на обечайке, -
царапина в виде буквы "V"... Впрочем, она аккуратно замазана прозрачным
лаком. Колки по форме несовременны - с крылышками, как у бабочек. В эфы
заглядывай, не заглядывай - никакой этикетки мастера на нижней деке не
увидишь. Но звук радостный, плотный, если не форсировать игру... Кто знает,
кому ранее принадлежал инструмент. Андрею покупка досталась в годы первого
исхода евреев из СССР... еще Брежнев был жив...
  Имелась, правда, еще одна скрипка, на которой Андрей играл в
восьмидесятые годы, солируя в оркестре филармонии. Почти черная, плоская, с
чуть удлиненной "талией" - говорили, будто бы изделие Витачека... Но она
есть собственность филармонии, покоится ныне в специальном сером сейфе в
кабинете директора... доведется ли еще Андрею взять ее в руки?..
  Выскочил на улицу. Нет ничего горше одиночества в позднелетние
вечера, когда уже рано темнеет, улицы пахнут фруктовой гнилью, когда низко
носятся ласточки в померкшем серо-багровом небе... впрочем, скорее всего,
летучие мыши. Да, да, морда одиночества - это сморщенная мордочка летучей
мыши, которая вцепилась лапками в твои волосы и нюхает их...
       Постоял - вернулся в подъезд, сунул походя, машинально руку     в почтовый 
ящик - странно, шебаршит некая записка. Прошел к себе, включил свет: " Г.
Сабанов! (Раньше написали бы "Т." или "Тов." Сабанов. А "Г." - это как говно. Уж
пишите "Гос.") Мы     приглашаем вас выступить у нас, в детском приюте по ул.
Свердлова, 3-А завтра, в 14 часов. К сожалению, оплатить игру не сможем,     но 
чем сумеем отблагодарим. Убедительная просьба - не отказать.     Дети ждут."
Неразборчивая подпись.
  Дети ждут? Хорошо, он сыграет им. Что исполнить? Вокализ Рахманинова?
"Лебедя" Сен-Санса? Ну и, если захотят петь, Андрей подыграет несчастным
сиротам... Детям надо бесплатно помогать. Он тоже был дите. Ей богу.
      Спал, накрывшись с головой, и грезил музыкой... И до сих пор он так
спит, и до сих пор грезит. И всю жизнь ночами мерзнет...

         2. СОН САБАНОВА

         И вот иду я, как по льдинам, по облакам - и я предстал
 перед  суровым властелином всех этих рек, огней и скал.
         Похож он чем-то на Толстого, и на Бетховена похож.
 В одной руке - святое слово, в другой сверкает дух, как нож!

         Я лепечу ему: скажите, мы Вашим движимы умом, 
иль в муравьином общежитье своими мыслями живем?
         Заранее, скажите, Боже, любая пишется судьба,
 иль я могу свободно тоже, как Вы, туда лететь, сюда?

         Иль все обман - и труд напрасный, и это только сны мои. 
Я как машина в день ненастный не выскочу из колеи.
         Иль есть простор, пусть малый, право, как у боксера, что в углу 
подныривает влево, вправо - и выскочил... и я могу?!

         И рек Господь страшнее грома, да так, что онемел я весь: 
ты не доволен кровом дома? В тебе к чужому зависть есть?
         В тебе от злобы кровь застыла? Что' гнешься, аки ствол свечи?
 Уж не мечтаешь ли постыдно прелюбодействовать в ночи?

         Или воруешь? В тайном  блуде и пьянстве тратишь жизнь свою? 
Но  есть вокруг святые люди - не любишь их? - Я их люблю.
         Я всех люблю и всех жалею. Но я хотел бы все же знать -
могу ль пойти тропой прямее, куда никто не станет звать?

         Могу ль дерзнуть на то, о чем я мечтаю в самом сладком сне?
Иначе жизнь моя никчемна - как с черным спрутом на спине.
         Иначе жизнь моя нелепа - я тридцать лет в толпе плетусь?..
Но потемнев, молчало небо. Пила и пела наша Русь.

         А может, сами сочинили мы Бога?.. Людям нужен стыд, 
и нужен тот, кто в страшной силе нас всех, безмолвствуя, простит?
         А чтоб ступни его весомей - он должен выше быть людей...
И снится мне земля соломой - с пожаром мчащимся  по ней...

                     3.

         Детский приют располагался в двухэтажном деревянном доме, обитом
зелеными плашками в "елочку". Одна из стен - левая, если смотреть с улицы,
с пустыря, - выпучилась, словно там некий карман, куда дети насовали
всякого своего добра. Дощатая крыша также казалась зеленоватой, но не от
краски - от плесени и наросшей травы. Зато над ней горделиво торчала
самодельная телеантенна и вертелся флюгер с жестяным петушком.
       Ворот не было - от них сохранились выщербленные кирпичные столбы,
между которыми стояла женщина средних лет в белом халате, с ячменем на
левом глазу и шерстяной ниткой на правом безыменном пальце. Она держала в
руке пучок желтых хризантем.
       - Вы Сабанов? - Она протянула человеку со скрипкой цветы. - Вера 
Александровна. - Мятое доброе ее лицо улыбалось. - Мы уж боялись, что не 
придете... Дети так готовились.
      По скрипучей деревянной лестнице, где некоторые истертые ступени 
напоминали седла, они поднялись на второй этаж.
      - Сразу к людям? - волнуясь, спрашивала воспитательница. - А может, вам что 
нужно? Вы скажите!
      - В каком смысле? - нахмурился Андрей. Проклятая память... Почему-то
вспомнилась знаменитая фраза Державина, которого лицеисты с благоговением
ждали в зале, а он, появившись, с порога: "А где тут у вас, голубчики,
нужник?"
       - Нет, нет, - повторил Андрей. - Мне ничего не нужно, я сразу.
       Вошли в большую комнату. Увидев дядю с футляром, дети вскочили и
зааплодировали. Андрей, смущенно озираясь, кланялся. Видимо, это их
"красный уголок" - висят портреты Ломоносова, Гагарина, Ельцина и
Александра Матросова ( с каких же времен он сохранился тут - точно такой
висел в школе у Андрея?..) И конечно, неизбежный лозунг, начертанный зубной
пастой на красном ситце: "Учиться, учиться и учиться!" Фамилия Ленин
стерта, почти не угадывается - на этом месте клубится лишь бледное облачко.
        Знали бы они, какая буря спит в этом облачке..
        Андрей достал скрипку и смычок. Дети замерли. Собираясь в приют,
Андрей надел свой единственный приличный костюм с заштопанным еще Людмилой
левым локтем, но был, конечно, без галстука - хомуты на горле мешают
работать. Впрочем, любимую "бабочку" вишневого цвета нацепил бы для
важности, да потерял на каких-то поминках еще зимой...
        Среди детишек, которые сидели поближе, Андрей сразу выделил для
себя главного слушателя (он всегда так делал) - мальчика лет шести-семи в
сиротской белой рубашке. Стриженый наголо, красноухий малыш уставился на
гостя с трогательной гримаской - вот-вот расплачется. Наверное, любит
музыку.
      - Дети, вот это - скрипка, вы, конечно, знаете. Она из дерева и
струн, как гитара. Когда-то считалась вульгарным инструментом простого
народа. Но постепенно все поняли - это божественный, самый таинственный
источник наслаждения. Она может петь, как человек... - Андрей повел рукой,
и нежная мелодия пролетела по комнате. - Может - как флейта. - Андрей
приложил смычок в самом низу, у подставки - и возник свистящий звук... А
если вот эту