передала Нине, а та (конверт в конверте) передаст Наташе, именно как сестре?
 - О чем ты думаешь?.. - Аня приблизила смуглое лицо с золотистыми усиками над 
губой. - Может, правда, махнуть нам сейчас в Сочи?.. а еще лучше - в Италию?
      "В Италию..." О, если бы с Наташечкой в Италию... нам бы на полгода
хватило... а потом бы  что-нибудь придумали. Неужто не заработаю на жизнь по 
кабакам со скрипкой? Там, небось, тоже за трапезой музыку любят? Но ведь для 
того, чтобы выпустили за границу (даже если Наташе купим загранпаспорт), надо 
для скрипки, самой дубовенькой, специальное разрешение из музея им. Глинки в 
Москве. Там определяют, государственное достояние у тебя в руках или можно 
разрешить пересечь границу. Если разрешили выезд, платишь откупные, большие 
деньги за эту справку. Потом будто бы их  могут отдать, если вернешься со своей 
скрипкой."
     Да, есть идея. Наверное, лицо мое ожило.
     - Ты чего-то хочешь? - чуткая Аня, разведя полы халатика, повела крутой 
грудью, как новая машина фарами. 
 - Потом... - буркнул я и поднялся. - Когда будем праздновать покупку. 
  - О!.. - запела женщина. - Все стало вокруг голубым и зеленым!..
 Я видел, в музыкальном магазине на улице Робеспьера висят ленинградские, 
кажется, инструменты. И хорошо, если Аня будет свидетелем моего посещения 
этого магазина.
 - Но мне надо одеться!.. - волновалась она. Метнулась к зеркалам трюмо. - Без 
меня не смей, рома!..
   Когда мы вышли из дома, я оглянулся - так и есть, вот еще свидетели. За нами 
шли два похожих аккуратных паренька, в кожаных куртках, но глаженых брючках, 
в милицейских крепких ботинках. Неужто всю ночь караулили? Или сменили 
караул? Ну, пусть, пусть убедятся, что скрипки у меня нет, и я иду покупать. 
 - Ой!.. - удивилась Аня, увидев, что я взял с собой старый пустой  футляр. - А его-
то зачем? С новым футляром, небось, продают?
  - Не всегда, - сквозь зубы ответил  я. Наблюдательная у меня подруга.
  Давно не был в этом магазине. Он стал куда богаче. Лампы светили золотым 
светом на скрипочки, возлегшие на черном бархате под стеклом,  и на 
прислоненные к стене контрабас и виолончель. Я глянул на бирки  и присвистнул - 
работа не наша, из самой Италии. Боже мой!.. Да для кого их привезли в забытый 
богом город?
 - Берем? - выдохнула Аня. Она видела, как я потер лоб и щеку, вечная привычка, 
когда волнуюсь. - Или дорого? 
 Скрипочки легкие и сочные на вид ( другого слова не подберу, ) не то что моя 
обшарпанная, купленная когда-то в советской комиссионке. На одну из этих, 
сияющих медовым лаком, у меня, пожалуй, хватило бы денег, но не покупать же я 
сюда пришел, а устроить маленькое представление. Да и нельзя, нельзя (вдруг 
меня в жар бросило!) за дьявольские деньги святой  инструмент приобретать... это 
действительно получится как в страшных снах моих - душу дьяволу заложил?  
  - Видишь ли, это альты, - наконец, я нашелся, что сказать. - Тоже  скрипки, но у 
них строй сдвинут на квинту.
  - Я это понимаю, но ты что, на таких не умеешь?!
  - Я могу на любой. Но мне-то нужен не альт. Если я привык петь теноровые 
партии, а мне говорят - давай баритоном. Я, может, и спою... - Я заглянул за 
колонну, увитую разноцветными лампочками, - наши соглядатаи торчали 
неподалеку, разинув рты, уставясь на духовые инструменты, как на клубки 
мерцающих питонов.
     Мы вышли из магазина, и я, наконец, сообразил, что мне нужно сделать.
  - На телеграф!.. Сестре позвоню, в "ящик". Может, в их городе есть? А что,
сгоняю на автобусе?.. Да и маму с отцом давно не видел.
     - Мама - это святое... - разочарованно согласилась Аня. Не хотелось ей 
отпускать меня.
  Сквозь гул междугороднего телефона я услышал  вечно кричащий голосок сестры:
  - Проснулся!.. вспомнил!.. Приезжай, а то скоро вымрем тут все... будешь по 
фотографиям только с нами разговаривать, как ясновидец... Когда? Я прямо сейчас 
звоню на КП, заказываю пропуск... у меня там Таня Кустова подруга, она сделает. 
Запомни - Кустова!
     Аня взялась меня, конечно, проводить до автовокзала. И когда мы уже стояли 
возле урчащего "Икаруса", на боку которого было написано красивыми  буквами
"Железоград", а поверху мелом - "Ракетоград", она вдруг всхлипнула:
  - Дел тукэ пай щиб!.. - Это у цыган ругательство... что-то вроде "чтоб тебя
стошнило!" - Ты теперь не скоро приедешь? - Боже мой, всего одну ночь провели
вместе, и уже такие страсти. А как, наверное, ждет меня, пугается и мучается 
Наташа в инфекционном отделении БСМП?..     
  Я обнял горячую лже-цыганку в красном платк и через два часа въехал в 
неизвестный мне, прежде закрытый, а ныне посещаемый даже американскими 
сенаторами городок - так мне объяснил случайный попутчик с комической 
загнутой вверх бородкой...  
   Улица Королева, дом семь. Четырехэтажный, выкрашенный в желтый цвет (как 
многие дома в Питере, или как дома в нашем городе, построенные когда-то 
пленными японцами). Квартира два. Тоже на первом этаже. Что-то нам всем, 
Сабановым, первые этажи достаются. Чтобы не отрывались от земли? А то все 
рвемся в космос (муж сестры с его ракетами и брат-скрипач)...
    Первой меня увидела мать - она, видимо, уже прослышала о возможном приезде 
сына и стояла в подъезде, тоненькая, в старой болоньевой куртке, как девочка, 
вышедшая  на свидание. Рядом с ней сутулилась такая же  старушонка, они о чем-
то говорили - я успел услышать слова "стиральный порошок" и "Ельцин".
  - Андрей!.. - Мама припала ко мне. Губами искала мои губы. Боже, после 
крашеных губ Ани чисты ли мои?.. - Похудел-то как!
  Войдя в дом, обнялся и с сестрой Еленой, раздобревшей невероятно (такой была 
некогда наша бабуля),  и с белобрысой ее дочуркой лет пяти, которую еще не 
видел, и подмигнул сыну-пузану, стоящему как Ленин на броневике, в коляске.
  - Нашей старшей-то нету в городе... учится на менеджера в Англии, - похвасталась 
сестра. - А этих родили из страха.
   Я пожал короткую сильную руку ее мужу, добродушному физику Диме ( у него 
кривая улыбка, как запятая) и с легким испугом открыл дверь комнаты, куда мне 
показали глазами мои родные. Там в кресле, раскинув колени, сидел отец  и важно 
листал многостраничную газету. Знал же, что приехал, но не вышел, выдерживая 
характер.
   Боже, как он постарел!.. Лысый, в синих струйках вен, какой-то маленький, 
мослы плечей блестят, бровки торчат как колоски ячменя... На отце блеклая синяя 
майка и старые милицейские штаны. Босые ноги в пованивающих тапках. 
Медленно поднял на меня глаза, синие, круглые, как у ребенка. И я словно 
услышал скрипочку Моцарта (Es-Dur KV 364, fur Violine, Viola und Orchester, 2. 
Andante), ту волшебную мелодию отпевания... 
     - Что долго не был? - почти твердо произнес старик. Только показалось, язык у 
него теперь стал толще, с трудом ходит во рту. - С демократами митингуешь? - Он 
кивнул на телевизор. - Я тебя вроде  видел в толпе. Просрали СССР... а теперь 
ищете защитников?
  Мать из-за моей спины мягко остановила его:
  - Ну, сколько же можно о политике?.. Он музыкант. Он со скрипкой приехал, он 
нам сейчас песни сыграет... Нина из своего магазина дубленку ему принесла... 
сейчас будут мерить...
     - Женщинам - выйти прочь! Дайте мужикам поговорить. - И когда мать 
выскользнула из комнаты, отец поднялся столбиком,  подтянул брюки выше 
живота, выпирающего, как засунутый под одежду воздушный шарик, и  угрюмо 
заиграл скулами, став опять немного похожим на Бетховена. - За встречу-то 
дернем? Купил бы. Сижу как гэ-кэ-чэ-пист в "Матросской тишине".
      Увидев, что я собрался  в магазин, мама охнула, а сестра поймала меня за 
рукав, горячо зашептала:
      - Ему нельзя.. нельзя... только-только говорить начал...
      Но из спальни донесся зычный рев отца:
   - Я здор-ров, здор-ров! И требую, понимашь...
     Мы сели обедать и налили старику одну рюмку, он ее быстро, 
как воду, выпил и с горделивой ухмылкой обвел всех взглядом. Мол, смотрите, 
каков я, рано хороните. Щекастый Дима пожал плечами, сестра, вздохнув, 
отвернулась, мама затрепетала, как травинка:
    -  Налей мне больше!.. чтобы ему меньше осталось.
      Но не успел улыбающийся отец поднять кривыми неловкими пальцами вторую 
рюмочку, как вдруг его глаза закатились, он обмяк и повалился мимо стола мне на 
колени. Господи, да что с ним? Разыгрывает?
       - Он умер?.. - зарыдала мать. - Умер?.. 
        Я поднял отца на руки - мне помог Дима - мы, роняя задами стулья, перенесли 
старика в спальню и положили  на заправленную кровать. Я схватил его за 
запястье. Оно было мокрым. А пульс оказался таким частым - как тремоло 
балалайки - что я испугался. Я не знал, что  пульс может быть подобным. 
   - "Скорую"? - я метнулся к сестре, которая задумчиво сидела в большой комнате
возле телефона. - Почему не звонишь?
      - У него - пьяный обморок. Очнется часа через три. Если очнется. - И пояснила. 
- Печень ни к черту. Я даже деньги предлагала - врачи отказались под капельницу 
класть... Говорят, не дай бог еще умрет...
      Мать тихо выла, закрыв глаза рукой. И стыдно ей было за старика,  и жалко 
было его... А я не знал куда деться - ведь это я, приехав наконец-то к родным,  
спровоцировал всех выпить водки.
     Время от времени то Дима, то я мяли руку старика. Пульс терялся, уходил, 
снова возвращался как трассирующая очередь в темноте...    
     Так все и просидели допоздна, пока отец не очнулся.              
  - Таня?.. - еле слышно позвал он жену.
     Мама метнулась к нему, потом к холодильнику, налила в стакан кефиру и - 
снова в спальню:
   - Миленький, вот... вот... 
     Он что-то невнятно бормотал, булькал питьем, хныкал. И когда мы поняли - 
беда миновала - все вспомнили, что так и не поели. И сели ужинать. И мы с Димой 
хватили по полному стакану водки - "чтобы меньше ему досталось". Впрочем, на
меня она подействовала не сильнее воды.
       Дима рассказывал, что на их на комбинате каждый день крутятся газетчики, 
тележурналисты, экологические комиссии, расспрашивают рабочих, измеряют 
вокруг и ниже по реке радиацию. 
   - Все стали грамотные...Ну, конечно, она есть... Оружейный плутоний-то мы 
делали? Не конфетами же боевые ракеты начинять? Но в принципе все тут 
здоровы... рыба в нашем озере не светится... - Он достал из шкафа прибор 
величиной с крохотный томик Пушкина, называется "Белла". - Вот, можешь
включить... Видишь - пять-шесть микрорентген...
     - Перестань, Дмитрий! - резко оборвала его моя сестра. - Сами себя 
успокаиваем. Он же только... бета-лучи фиксирует... Андрюша, сыграл бы, как 
когда-то!
    - Да ну! - Я пренебрежительно махнул рукой в сторону пустого футляра. - 
Визгливая штука... пусть папа поспит.
     - Да он сам как-то сказал - давно не слышали игру Андрея.
     - А!.. - Не могу же я объяснить, что у меня с собой скрипки-то и нет.
      - Ну, как хочешь, - обиделась сестра. - А что же таскаешь?
     - Чтобы не украли.
     - Это правильно, - согласилась мама. - Сейчас сплошная преступность, 
сплошная...  Но у нас тут меньше. Хочешь - переезжай... Я думаю, найдутся 
желающие обменяться на город...
     Я покачал головой.
     - Совсем стал чужой... - смотрела на меня исподлобья сестра. - Холодный, как 
сосулька. 
    - Как сталактит в пещере. Как змея, - добавил я. Она меня всегда любила... 
Когда-то, безгрешно обнявшись, спали на сеновале. У нее уже грудки были, как у 
молодой женщины... Но сегодня - хоть плачь... Как я могу поведать, что со мною 
творится?  И решил, видя встревоженные глаза родных, рассказать о том, да не о 
том. Если со мной что произойдет, потом вспомнят, поймут...
    - Знаете, был такой скрипач в Италии - Джузеппе Тартини. Однажды, это 
случилось в 1713 году, ему приснилось, что он продал душу дьяволу. И в своих 
записках пишет: "Зато черт исполнял любое мое желание. Я даже решил дать ему
мою скрипку,  посмотреть, сумеет ли он сыграть на ней. И вдруг услышал 
прелестную сонату, исполненную столь искусно, что у меня от восхищения 
перехватило горло... Я проснулся и схватил инструмент, чтобы попытаться 
вспомнить, что слышал... Да, сочинение, которое вы теперь знаете под названием 
"Трели дьявола" - мое лучшее сочинение, но можете ли вы поверить, что оно
отличается от того, что я слышал, как сырая земля от сверкающего неба?.." Мама,
Лена... - продолжал я. - Дима. Вся наша беда, что в жизни у нас не то что нет Бога - 
нет даже дьявола! А есть мелкие убивцы, чиновники и менты.
    - Это ты к чему? - нахмурилась сестра. - И вообще странно слышать от тебя 
вульгарные слова. Милиция нужна.
    - Нужна, - кивнул я. - А когда Вивальди служил священником... однажды, 
придумав мелодию, оставил алтарь, ушел в ризницу... и только записав ноты, 
вернулся. На него донесли инквизиторам, однако те, считая его талантливым 
музыкантом, то-есть сумасшедшим, просто запретили служить мессу. Но не 
повесили, не сожгли. Но чтобы власть поняла, что ты достоин считаться 
сумасшедшим, надо быть очень талантливым. А наш век серенький, как крыса с 
длинным хвостом... 
      Мать всхлипнула, тронула меня за руку:
      - Ты чем-то заболел?..
      - Прости... - я обнял ее. - Нет, нет, меня не обидят...  я очень, очень 
талантливый. И это вы мне дали... 
      Сестра хмыкнула:
      - И хвастунишкой стал. Раньше был скромнее... - И погрозила Диме. - Больше 
не наливай. И сам не пей, хотя... все твои секреты давно уже проданы американцам 
начальниками...
     Слава богу, начался бессмысленный современный разговор... 
     Утром я отозвал Лену в сторону, тихо попросил:
  - Можешь сделать одну вещь?
     - Так и знала, не просто приехал... - желчно заключила сестра. - Всю жизнь 
скрытный, как хорек... Тебе что, канифоли купить? Помню,  умолял достать для 
смычка. Сейчас всего как грязи. Тебе килограмм?
  - Нет. Мне не канифоли... Мне, Лена, нужен чек... Как будто бы я купил в вашем 
городе... скрипку.
     - Зачем? Ты же свою не на свалке нашел?
 - Можешь сделать чек на сто сорок семь миллионов старыми? - упрямо наступал я, 
стараясь улыбаться. - Не пугайся,  бумага ни в какие инстанции не пойдет... хочу 
разыграть приятеля. 
  - Так тебе "липа" нужна? No problem...
  Я вернулся из закрытого города в свой, прижимая к груди футляр из-под скрипки, 
словно в нем и вправду покоится драгоценный инструмент.  Для весу положил 
внутрь завернутую в газеты пустую бутыль 0, 75 из-под вина - сделал это в ванной 
у родных. Если за мной продолжают следить, должны поверить - ездил не зря. 
Справка лежит в кармане пиджака. Деньги - во внутреннем кармане меховой 
куртки, которую мне подарила сестра. Хорошая Лена, умная... Я спокоен за своих 
стариков, коли они живут у нее. 
  Но не подумайте, что я всю жизнь такой равнодушный, бесполезный для них... 
Раньше со своей зарплаты если не каждый месяц, то через месяц  я посылал  часть 
денег матери и сестре с ее детьми, но все мечтал приехать, что называется, на 
белом коне - лауреатом какого-нибудь венского или парижского конкурса... Но чем 
далее в жизни, тем становился я ниже ростом в своих глазах, а ведь то, каким тебя 
видят люди, зависит прежде всего именно от того, каким ты видишь сам себя. Да 
что объяснять, вы и так поняли: я гибну...  
  Единственное, что я не мог не сделать, - перебросил телеграфом деньги (свои, 
российские) из Железограда Лии Орловой... Прости, Володя.
   На автовокзале никто меня, к великой радости,  не встречал - ни Ани не было 
здесь, ни соглядатаев маминских. Да ведь и автобусов по этому маршруту бегает 
шесть или семь за день, все не проконтролируешь. Особенно в сумерках - я 
нарочно приехал под вечер. Юркнул в троллейбус, в Студенческом пересел на 38-й 
автобус и в лесу, возле больницы, сошел. Теперь надо срочно переложить из 
хранящегося в ординаторской чемодана скрипку в футляр - и у нас с Наташей с 
этой секунды появятся свободные большие деньги. И мы сможем исчезнуть из 
города. Я гибну, но я счастлив...
  Инфекционный корпус темнеет в глубине двора. Светится окно приемного покоя. 
  Я, оглядываясь, зашел - за столиком сидела в очках, слегка откинувшись, читая 
книжку, толстая бабка, похожая надменностью лица на старого генерала на 
пенсии.
     - Нина у себя? 
     - Шастина? - Дежурная очень строго поверх очков глянула на меня. - У ей 
сегодня  отгул. 
    - Ой, ой! (Я же не знаю, где она живет. Да и не нужна она мне сама - мне нужен 
мой чемоданчик.) Уважаемая товарищ дежурная, мне бы чемоданчик свой 
забрать...
 - Какой ишо чемоданчик? 
 - Чемоданчик... в ординаторской... в шкафчике слева, где халаты висят.
 - Без врачей никуда не впуш-шу.
 - Так там одежда моя... скрипка... (Ах, зря я про скрипку!) 
 - Вона же у тебя скрипка... - резонно кивнула бабуля на мой желтый футляр. Идиот. 
Не так повел разговор. А как надо? Я погладил лоб и щеку. Что же, что сказать?
 - Мы на ремонт отдавали... - пробормотал я. - Там струна была лопнутая... Сейчас 
же не те струны, что раньше...
 - Да-а,  нынче многое не то... - И  вдруг бабуля смягчилась. Оглядела меня еще раз 
и, видимо, решила: музыкант не может причинить вреда больнице. - Ну, можешь 
пройти. Там Юрка, медбрат. Ежли отдаст, забирай...
  Действительно, в ординаторской перед работающим телевизором на коврике 
сидел в позе лотоса молодой стриженый наголо человек с блаженной улыбкой, с 
замкнутыми глазами.
  - Простите... - обратился я к нему. - Тут где-то чемоданчик мой... наверно, Нина 
говорила. Заберу?
   Продолжая улыбаться,  медбрат приоткрыл один глаз.
    -  Что? Ради бога.
      Я сунулся в шкафчик - кажется, туда мы сунули мои вещи. В шкафчике висели 
два белых халата, на дне валялись старые женские туфли, но чемодана не было. Не 
было его и под столом, и в углу, за плоской кушеткой. Наверное, унесла домой. 
Придется идти к Нине, черт ее побери...
     - Спирт пьешь? - спросил йог, он снова был с закрытыми глазами. - Есть такое 
неосознанное желание?
     - Нет. Как тут моя сестренка в третьей палате? Пройти можно?
     - Такая миленькая? Увы, желтуха. Да и дизентерию подхватила. Пожалей себя.
  Бедная моя красавица!.. Если загляну - бросится рыдая на шею: "Забери меня
отсюда!" А куда я ее заберу?.. Может, на поезд купить билеты, на какой-нибудь
проходящий после полуночи? Незаметно отсюда на вокзал, как говорится, под 
покровом темноты? Но и в железнодорожных кассах ныне спрашивают документы. 
У Нины поклянчить какое-нибудь старое удостоверение? А как объяснить, зачем 
оно мне? Разве что выкрасть? Придется так и так идти к ней. Ишь, как в сказке, у 
царя Кощея... жизнь моя в иголке, иголка в яйце, яйцо в сундуке  на горе.
   - Вы не помните адреса Нины? - спросил я у  парня.
      Медбрат на полу открыл оба глаза:
      - Здорово. А говоришь, что знаешь ее?
   - Мы встречались у друзей.  
      - Лесная, семь, восемь. Запомнить легко. Многие помнят ее адрес, многие, - он 
снова закрыл глаза, блаженно улыбаясь. - Хорошая женщина, хорошая, любит это 
дело. И главное - верующая. 
      Я вышел из ворот больницы, автобуса не было видно. Надо дождаться ночи, 
чтобы не привести "хвост" к Нине. Иначе найдут через нее и Наташку... Забрел в
осенний березняк,  разжег крохотный костер в логу, возле черных выворотней. 
Надо как можно попозже, ближе к полуночи прийти к Нине. Вдруг на мою радость 
к этому времени у нее окажется в постели какой-нибудь хахаль - ей придется 
просто выдать через полуоткрытую дверь мой чемодан. 
     А может, в поезде без документов можно обойтись? Хорошо заплатить 
проводнице - вдруг  устроит и меня, и Наташеньку в какое-нибудь пустующее 
купе? Боже, как я соскучился по ней... как же ей тоскливо и страшно в угрюмом 
инфекционном корпусе. Да еще, негодяи, подзаразили в столовой...
     Но сейчас главное - вызволить скрипку. 
     Около одиннадцати ночи я увидел свет фар и малиновые огоньки возле 
больницы - подъехал и развернулся автобус. Я быстро затоптал ботинком угольки 
и, выбегая на шоссе, замахал руками. И  уже на ходу а