штуку надеть сверху... гребешок... - Он посадил на струны
сурдинку. - Голос у скрипки становится тихий, ласковый, как у мамы... - Ох,
зря он сказал, как у мамы. Сразу глаза у детей намокли. И торопясь отвлечь
музыкой повеселей, Андрей заиграл менуэт Боккерини...
      Дети слушали, затаив дыхание, открыв рты, а стриженый мальчик - весь
точно обмирая, наклонился вперед, веки как у птички легли на зрачки... И
когда Андрей закончил, и все захлопали в ладоши, он не сразу опомнился и
тоже захлопал зябко согнутыми ладошками.
     В детстве Андрей точно так же обостренно воспринимал музыку. Не
отходил от радиотарелки. А когда мама привезла из города патефонную
пластинку и под иглой сверкающий страшный оркестр и хор грянули что-то
мучительное и мрачное из оперы "Мефистофель", Андрей, корчась, лег на пол,
словно ему в живот ткнули гвоздем... Его трясло, как электрическим током.
     Исполнив для детей вокализ Рахманинова, скрипач увидел - бледный
мальчишка спрятал от холода и переживаний руки меж коленками. И Андрей
заиграл песенку про Антошку, которого зовут копать картошку...
     А ведь у Сабановых мог быть такой сынок. И уже намечался ребенок,
засветился, как новая звезда в космосе... Но скудость жизни и устойчивое
неверие Люси в талант мужа привели к беде - жена тайком сбегала в
больницу... Если бы хоть немного помедлила!.. В связи с неким новым
праздником демократической России городские власти пошли на неслыханный шаг
- дали музыкантам филармонического оркестра квартиры. И им, Сабановым, тоже
выделили, и они с Люсей, не веря в свое счастье, переехали - да что
"переехали"?!. Пешком перебрались - с улицы на улицу - из общежития
химзавода в светлую двухкомнатную квартиру с кухней и ванной.
      Но что-то уже надорвалось в их отношениях. Люся ночами плакала, а днем 
злилась по любому поводу. И глядя однажды на ее пухлое кошачье лицо, Андрей 
вдруг понял, что не любит ее. И даже в иные минуты ненавидит в глубине души 
эти покатые плечи грузчицы пороховых мешков, квадратный зад... и особенно ее 
теперешние поползновения как бы поинтересоваться музыкальной карьерой 
Сабанова... 
      Но как бросишь человека? Мы все воспитаны на русской классической
литературе, проповедующей крест, который нужно достойно нести. К тому же
остались и в новом времени "советскими людьми". Вот если бы Люся
изменила... а тут просто не мила. Наверное, и ЗАГС не разведет? И
женился-то Андрей на Люсе легкомысленно: вернулся из армии - на танцах в ДК
Сибстали именно Людмила Николаевна Иванова первой попалась ему в горячие
нервные руки...
      И что же теперь было делать? Андрей пил и, разумеется, не с ясного
разума пошел на грех. Он давно понял, видел ясно - рука больна (это лечить
умеют только за границей), и ему никогда уже не стать великим скрипачом...
И Андрей поехал летом к родственникам Люси, чего раньше избегал. Работая на
строительстве новой бани, позволил шурину, алкашу в темных очках, уронить
себе на пальцы тяжелые листы шифера... но перестарался в своем мазохизме...
Листы, поданные с кузова машины, скользнули друг по дружке и своими
извилистыми краями чуть не оттяпали, как тесто на пельмени, обе ладони
Андрея. Слава богу, косточки остались целы, но шрамы долго не заживали.
     И вот квиты - Андрей теперь не будет мучить равнодушных к музыке людей
своей скрипкой, зато у Люси отныне есть квартира... готов уйти-с... Но
Люся, понимая, что это как бы она погубила окончательно судьбу музыканта,
настояла на размене... И уже сколько?.. года полтора Андрей Сабанов живет
одиноко в однокомнатной. Слышал, что Иванова будто бы вышла замуж за парня
из ее деревни - вместе учились в школе.
      Дай ей бог счастья. Но, конечно, не с человеком искусства. Даже если
ты во прахе лежишь, волосами оброс, ракушками покрылся, женщина должна
верить в твои запредельные силы - иначе она не может считаться Музой...
      Мальчик слушал скрипку - Сабанов играл неизбежного на подобных
концертах романс Свиридова из кинофильма "Метель" - и круглые глаза сироты
напомнили Андрею его собственные глаза на детской фотокарточке. Только у
этого мальчика носик вздернут, а треугольные губки скорбно поджаты, как у
Д.Д. Шостаковича. Наверное, много недоброго испытал...
         - А теперь, дети, - поднялась женщина в белом халате, - мы
поблагодарим нашего замечательного музыканта. Как мы это сделаем?
         - Можно мне?.. - вышла девица в черном узком платьишке с красным
бантом в волосах и вдохновенно-заученно начала ( такие девицы есть и будут
всегда):
         - Музыка вдохновляет на труд, музыка утешает в часы горя. Музыка
дает силы, как волшебная вода - только испей ее. Одной любви музы'ка
уступает, сказал Пушкин, но и любовь мелодия. Вы, Андрей Михайлович, в
нашем городе - как Паганини в Италии... Мы знаем и любим ваше творчество.
Ваше удивительное мастерство помогает всем нам жить...
         "Да позвольте, откуда вы знаете про мое творчество?.." - помрачнел
и согнулся от стыда над столом Андрей. Всегда вспыльчивый, уже хотел
замахать руками и выбежать, но перехватил умоляющий взгляд доброй
воспитательницы ( бровки вскинулись, как мамины прищепки на бельевой
веревке). Мол, пусть говорит - это же она своим сверстникам говорит...
        Андрей более старался не слушать - только сердце ныло от выспренней
лжи, среди бела дня он будто в сон погрузился.
        - ...Мы обожаем ваш вкус, ваш ровный чистый звук... мы гордимся,
что живем с вами в одном городе... в одно время... - лепетала где-то вдали
девица с красным бантом.
         Ну не для издевки же они! Что-то про звук... Наверное, прочитали
аннотацию столетней давности в буклете симфонического оркестра, еще первого
состава, когда его, Сабанова, - неслыханное дело - похвалил заезжий
дирижер. Но служба в армии, беготня с гранатометом на морозе, ледяные ночи
в казарме ослабили пальцы...
         Словно сжалившись над скрючившимся музыкантом, Вера Александровна
громко зааплодировала девице, которая тут же послушно умолкла и сгорбившись
- чтобы выглядеть скромнее - пошла на место... Воспитательница торжественно
объявила:
       - А теперь, Андрей Михайлович,  дети приглашают вас в нашу
столовую... не откажите.
       Детвора вскочила, однако тут же, сдерживая себя, образовала
примерную колонну, которая медленно потекла мимо гостя в коридор, а уж
оттуда - с топотом и визгом - посыпалась вниз, на первый этаж.
       Столовая была тесная, низкая, здесь пахло хлоркой, на сдвинутых
буквой "П" алюминиевых столиках стояли тарелки с хлебом и валялись россыпью
алюминиевые ложки и вилки - некоторые из них скручены в пропеллер. На обед
поварихи подали - среди них и сама Вера Александровна в белом халате -
вермишель с тушенкой, жидкую манную кашу, кисель.
       - Кушайте! - укоризненно глянула воспитательница на Сабанова,
который сидел, зажав между колен футляр с инструментом. - Инструмент можете
отставить в сторону - никто не украдет. Верно, дети? А мы сейчас, раз-два,
вспомнили... вилку надо держать в какой руке?
        - В ле-евой... - ответили дети, уже хлебая ложками кашу и вермишель, но 
держа в левой вилки.
        Андрей тоже взял легкую, жирную на ощупь ложку и увидел, что мальчик с 
круглыми глазами сидит неподалеку - смотрит на музыканта. Вдруг он встал, 
подошел и протянул гостю кусок хлеба.
        - Ты чего?.. - неловко спросил Андрей. - Кушай сам.
        - Ну, сядь рядом, раз уж подошел сюда, - разрешила Вера Александровна. 
Мальчик продолжал стоять. - Он у нас славный. Да вот - потерялся. Не знает, где 
его родители... - И шепотом, на ушко Андрею. - Сняли с поезда... Говорит, три раза 
проехал страну...  вроде немного повредился умом. А так - умный, таблицу 
умножения знает.
         В разговор вмешался лысый старичок - его Андрей сразу и не заметил. То ли 
завхоз, то ли тоже - воспитатель, он вышел с благодушным видом из-за столиков - 
пузатенький, в подтяжках крест накрест, весь сверкает - лысиной, пряжками и 
зубами, белыми, неправдоподобно молодыми :
         - Молодой чел-эк!.. Рады видеть вас в наших пенатах! Вы кушаете с нашими    
детьми, мы оценили ваш поступок... не брезгуете! Но вы не можете не видеть, в 
каком положении пребывает бездомная  молодежь России. И ее все больше, не 
побоюсь этого слова. - Он клонит круглую обритую голову к плечу и, вынув белый 
платочек из кармана, мелко смеется, радуясь быстрым смелым словам, которые 
летят из его рта. - А президенту наплевать с высокой башни, и всем его 
опричникам наплевать. Не правда ли? - Он тщательно вытирает уголком платка 
зубы и убирает его. - Вы кушайте, кушайте! Я отвлеку только на минуту.
    Вынув из кармана пиджака  сложенный вчетверо лист бумаги, он нацепил очки - 
и сразу лицо его стало пугающе строгим, значительным. Андрей тут же вспомнил 
несколько человек, похожих на этого старика - идиота-военрука в школе, 
ефрейтора в армии (который командовал: копать отсюда до обеда!..) и 
собственного отца - да, таким он тоже бывал...
    - Молодой чел-эк, мы уже обратились ко многим знаменитым писателям и 
художникам. Нас поддержали. Подпишите и вы наше требование - президента и 
правительство немедленно в отставку. Согласны? Дети, которые так любят вашу 
музыку, все до единого подписали, верно, дети?
        Дети молча и растерянно молчали, глядя то на гостя, то на старика.
       - Я вообще-то музыкант, вне политики... - краснея, пробормотал Андрей. 
        - Но вы гражданин, - подскочил на каблуках толстяк, сверкая очками. - Вы же 
видите - страна в руинах... искусство не поддерживается... Вам в филармонии не 
платят зарплату уже     сколько? Пятый месяц?
        - Четвертый... ну, не важно...
        - Нет, это очень важно! Очень!
        - Владимир Ильич, - остановила его нерешительно воспитательница. - Может, 
дадим нашему гостю подкрепиться?.. А
все остальное сделаем позже, в рабочем порядке? - Она тоже знала необходимые 
старые слова.
       - Да конечно, вы ешьте, ешьте! - сняв очки, заулыбался старичок и снова 
достал белый платочек.  Но  продолжал цепко, не мигая, разглядывать жидкого в 
кости, с мальчишеской русой челкой гостя. - Потом так потом.
       Но кусок уже не лез в горло. Андрею показалось - дети разочарованы его 
нерешительностью.
       - Я хочу сказать, - невнятно заговорил Андрей, обращаясь,     пожалуй, именно 
к ним. - Я понимаю, ужасно, что вот так пока не налажена наша жизнь... Но мы 
будем к вам приходить... я поэтов приведу, сказочников... - Он говорил не то, но 
коли начал, надо было что-то сказать. - Очень желаю, чтобы нашлись ваши    
родители... ваши близкие...
      - А то возьмите да усыновите! - воскликнул старичок, обрадованный 
возможностью продлить разговор. - Вот будет почин! Всем починам почин! Если 
все музыканты-писатели России возьмут себе по одному ребенку... это же целое 
поколение образованных людей вырастет! - И он снова вытер платком свои 
сверкающие зубы.
      В столовой стало тихо - только слышно, как хрипит в легких у сидящей рядом 
доброй воспитательницы. .
      - Да я неженатый... мне пока затруднительно... Возможно, попозже... да?.. - 
бормотал Андрей, глядя под ноги.
      Снова Вера Александровна выручила его:
      - Да выпейте хоть киселя!.. Вот ваш кисель, - она пододвинула по столу стакан 
с красной  жидкостью. - И не брезгуйте... до дна.
      Еще не поняв, что это может означать, и чтобы хоть как-то уйти, наконец, от 
страшной для детей темы, Андрей взял и махнул - считай, до дна - жгучий спирт, 
разведенный сладким киселем. Поперхнулся и под общий хохот - дети-то вряд ли 
поняли, что он выпил - сам заулыбался.
      И не зная, что еще тут можно делать дальше, Андрея достал из футляра между 
ног скрипку. Играл, что в голову придет - "Спи, моя радость, усни" Моцарта, вальс
из оперы Вебера "Волшебный стрелок"... А потом стал торопливо рассказывать, не
мог остановиться:
     - Самым знаменитым мастером, изготовлявшим скрипки, был Страдивари. Он 
жил в Италии. Вот он ходит, рассказывают, вдоль заборов, пощелкивает по доскам, 
выстукивает... звук понравился - оторвал доску и унес домой. И никто на него не 
обижался. Понимали - из этих деревяшек он делал скрипки, которые стоили 
дороже золота... Конечно, я не призываю вас отламывать чужие доски, - вдруг 
стушевался Андрей, увидев, как насмешливо смотрит на него старик. - Я к тому, 
что талантливые руки могут из ничего сделать что-то очень хорошее... Один 
бездарный мастер купил у него самую бесценную скрипку, разобрал на части, 
чтобы из таких же частей повторить самому... Но его скрипка не пела, а визжала, 
хрипела... Даже дети Страдивари, от которых отец не прятал своих секретов, не 
смогли создать такие волшебные инструменты. Это дар божий... И любой талант - 
дар божий... 
    - Талант принадлежит народу... - погрозил пальцем лысый старик. - Он дан вам 
народом, через школы... через родителей...
    - Да, да, - кивнул Андрей, лишь бы отвязался человек. И продолжал, обращаясь к 
детям. - И в каждом из вас он есть... надо только понять, в чем он...  
      Когда, наконец, вся эта мука - напряженные глаза детей, поминутные попытки 
круглоголового старичка перевести разговор на политические проблемы - 
кончилась, и можно бы убежать, воспитательница взяла гостя под руку, 
обмякшего, будто ослепшего, и повела в комнатенку дирекции, здесь же, на задах  
столовой.
     В кабинете стояли двухтумбовый стол, два стула и складские весы. В углу 
белели метровые мешки с чем-то сыпучим. Криво висел портрет Макаренко.
     Женщина достала из-за стола и протянула музыканту тяжелый
полупрозрачный  пакет размером с подушку.
     - Это что? - смутился Андрей.
     - У нас нету денег, - жалостно заглядывала ему в глаза Вера Александровна. - 
Мы - товарами. Вы уж извините, Андрей Михайлович, просто так отпустить не 
можем. Мы же знаем, что и людям искусства кушать надо...
      - Нет, нет!.. - Андрей попятился, споткнулся о весы.
      - Сами дети так проголосовали, не верите? Они же все теперь
понимают... - Женщина держала перед ним мешок. Веко с ячменем на ее левом 
глазу дергалось.
      - Что там? - в сотый раз краснея в этом заведении, тихо спросил Андрей.
      - Сахар. Манка.
      - Я не ем сахар и не ем манки.
      - Ну, хоть что-нибудь возьмите!  - Воспитательница повела взглядом по 
комнате.
      Андрей топтался у самой двери. 
      -  Чего они не едят?.. - наконец, с кривой улыбкой выдавил из себя. - Чего не 
любят?
      - Морскую капусту, - легко ответила женщина. Рассмеявшись, показала на 
подоконник, на котором высилась горка жестяных банок с зелеными наклейками.
       Но только раскрыла она зев пустого пакета с Кремлем на боку, как на пороге 
возник бритоголовый старичок, в руке он держал лист бумаги.
       - Нет, нет... - запротестовала воспитательница, вдруг перейдя на тоненький 
голосок. - Умоляю вас, Владимир Ильич!.. мы договорились обо всем этом в 
следующий раз? Вот, берет только капусту... говорит, то, что дети не любят.
       - Это он молодец. Хотя морская капуста тоже полезна, - закивал старичок, с 
сожалением убирая документ в карман. - Вы играете на свадьбах и похоронах, 
молодой человек. Ничего, скоро сыграете на похоронах этой власти. Вы же не 
можете поддерживать власть воров? Разрешили воровать. Ленин разрешил 
производить и торговать, а эти - воровать. Кто успел, тот и съел. - Он ухмыльнулся 
до ушей и достал белый платочек. - На деньги, которые выделил коллектив, 
получится... банок десять?
         - Возьму три, - отрезал Сабанов. - Раз уж вы настаиваете. - И, кивнув 
воспитательнице, зажав подмышкой футляр со скрипкой, с гремящим пакетом в 
руке выбежал вон из деревянного дома, чтобы не видеть больше, как этот старик 
будет протирать до блеска свои молодые белые зубы.
       И вообще, Господи, как  все это мучительно!
       Нужно ли говорить, что теперь, оказавшись на улице, Андрей вмиг опьянел. И 
побрел медленно, не зная сам, куда ноги приведут.
      "Почему же я не спорил с этим старым хреном? - начал он вяло    упрекать
себя. - Сегодня есть главное - свобода. Да, да, но почему стыдно об этом 
говорить?.. Особенно в детском приюте. Старик закричит: свобода от родителей?.. 
свобода от нравственности?.."
      И увидел, что стоит возле магазина, того самого супермаркета, где вчера 
встретил набрызганную духами, намалеванную - словно в белой маске актрису 
японского театра -  юную дурочку с глазами, высокомерно глядящими сквозь всех. 
И подумал: "А вдруг она и сегодня тут что-нибудь берет?" И сам себе признался,
что девочка - красоты невозможной.
      И вдруг его обожгло: "Болван! Да она из таких же сирот, каких ты сегодня
видел! Ее удочерили! Нарядили! И учат ни с кем не разговаривать. Идиот! Вот кто 
она!.."
      И она показалась в дверях супермаркета - да, да, это не кто-нибудь другой!.. - 
видимо, все уже купила и собралась домой. Одетая точь-в-точь как вчера, 
намазанная как вчера, только личико грустнее да синевы вокруг глаз  побольше. 
Может, приемные родители поругали, а то и побили ее.
      "Да, да, как же я сразу не заметил!  Она и шагать-то старается, как модели на
подиуме, бедрами вперед. А смотреть на других людей просто боится."
      Опьянев почему-то еще сильнее (надо было поесть каши-то,    поесть!), Андрей 
с футляром в одной руке и брякающим пакетом в другой, тащился следом за 
девчушкой. Остановить. А о чем спросить?
     Она шла по прямой, высоко подняв голову. Андрей  вспомнил, как в приюте 
детей учат не торопиться к столу, а в столовой - держать вилку в левой руке. Она 
тоже учится держаться, как воспитанная юная дама. Конечно, детдомовская.
     Ах, как хорошо - на пути светофор! Да здравствует красный цвет даже в эру 
демократии! Все остановились - и, представьте себе, красотка тоже. Андрей, 
пользуясь моментом, чтобы получше рассмотреть ее, быстро ступил на асфальт 
улицы в полосах "зебры", и этак лихо повернулся к своей возможной судьбе...
Ведь ничего на свете нет случайного, ничего нет случайного! Увы, юная мамзель с 
белым накрашенным личиком стояла, слегка морща лобик и глядя сквозь Андрея, 
словно он был стеклянный. 
     Впрочем, пауза не затянулась, Сабанова тут же едва не сбила машина - за 
спиной завизжали тормоза... зашипели колеса, как сало на сковородке... И грянули 
хриплые выкрики:
     - ... твою мать!.. мать!.. мудак!.. Ты чего тут?.. обосрался, чего стоишь?.. мать!..
      К счастью, не оказалось рядом милиции, забрали бы музыканта... ведь еще и 
нетрезвый... Ах, если бы забрали - девица, возможно, обратила бы внимание на 
уводимого в наручниках...  хоть засмеялась бы вослед... Но вряд ли! Минуты две 
уже гремел, как гром из облаков, русский мат-перемат со всех сторон, а  
незнакомка и бровью не повела - все так же стояла, наморщив озабоченно лобик, 
перед несносным красным светофором. Спокойно, как умудренная жизнью 
старушка.
      А может, она и есть старушка??? Ей сделали подтяжку на морде или как там 
называется? И ей уже ничего не интересно?
      В секунду, когда загорелся желтый,  и красотка с удовлетворением уже чуть 
подняла правую ножку в синей туфельке с синими камушками на ремешке, чтобы 
ступить на асфальт, Андрей нарочито громким, актерским голосом спросил - 
правда, глядя в сторону - на случай, если она оскорбит насмешкой ( а он тут же 
ответит, что обращался не к ней, а... к кошке, рыжей, безухой, которая сжалась 
возле дымящей урны):
      - Вы тоже - любите - немецкие - сыры?
      Не слышит!!! Может, глухая? Говорить говорит, но не слышит? Прошла мимо, 
вильнув бедром. Наверное, ей папа наобещал в мужья красавца шотландца или 
негра с золотым гнутым ломом на шее. Может, именно такому гостю в доме и 
несет юная раскрашенная особа всякие вкусности из магазина. Ступает звонко по 
каменной земле, не глядя ни вправо, ни влево, отчуждая всех. 
      Андрей снова обогнал ее и, дурашливо раскинув руки с футляром и пакетом, 
замычал в лицо:
      - Слушай, давай я т