онка 
валяет дурака.
     - Давай-ка, сыграем ей! - и мы немедленно устраивали концерт джазовой 
музыки, если можно назвать джазом мои каденции на темы всех любимейших на 
свете мелодий, поддержанные громоподобной работой Т„пы - набор барабанов и 
прочих устройств стоял у него на некоем возвышении в углу. Играя, Т„па 
подпрыгивал, дергался, гримасничал... А над ними висела довольно-таки похабная 
картина, написанная маслом, изображающая лысого человека (Т„пу), сунувшего 
голову в оскаленную пасть льву, который ( лев) при внимательном рассмотрении 
оказывался женской маткой... впрочем, и сама дива с грушеобразными грудями 
здесь присутствовала... но почти все тело ее как бы утонуло в тени... 
     Наташа музыку слушала, изумленно открыв рот,  а как узрела картину на Т„пой
	, испуганно отвернулась. И больше вверх не взглядывала. По моей 
молчаливой просьбе Т„па картину перевернул - на изнанке суриком было 
небрежно написано: Лаврин И.А.  "Осень". 75х110.
     Но я видел - развеселая обстановка, в которой жил Т„па, потрясла Наташу. 
Понравилась та небрежность, с которой он пропивал деньги, раздавал 
полудрагоценные камни - агат, кошачий глаз и прочие - он их насыпал моей жене 
целый мешочек... И мешочек-то был бархатный, с пояском, который затягивается... 
И сам Т„па нравился Наташе. Как он шепотом сам себе подпевает во время 
перестука по тарелкам и барабанам на английском языке:
     - Y lave, lave, lave... - и вдруг на русском. - Пиф-паф!
     Наташа никогда прежде не бывала в мире богемы. И она легко приняла с 
первого же дня сальные шуточки Т„пы, высказанные интеллигентским говорком, 
без каких либо эвфемизмов, ей льстил  его журчащий смех в ответ на любую фразу 
Наташи, при этом он показывал ей и мне большой палец: мол, какая молодчина. 
Но вряд ли он слушал, что она лепечет, -  просто радовался, что рядом дышит 
такая свежая молоденькая  женщина.
    Наконец, и ему захотелось, я понял, пообнимать горячую тварь, как он 
выразился, - позвонил и привел вечером грудастую рыжую тетку в расстегнутой 
дубленке. Та увидела Наташу - и сразу к ней.
 - Ой, какая малявка, котенок на лавке! - Дубленка летит в угол. - А какой размер у 
тебя бюстгальтер? - Кофту - не глядя на спинку стула. А сама бесстыже смеется. - 
У меня - как у Синди Кроуфод... А под какую музыку с любимым чики-чики-чик? - 
Она уже знала, что я скрипач. - Или ему несподручно при этом играть? А можно на 
коленки... - И обратилась ко мне. На щеках, как розы, румяна. - Почему твоя 
пятиклассница молчит? Еще классику не знает?
 Трудно сказать, что больше обидело Наташу. То, что ее обозвали пятиклассницей, 
или то, что она "классику не знает".
 - А под "болеро" Равеля сама не пробовала?  - вдруг выпалила Наташа, вскинув
голову. Конечно, трезвой не стала бы препираться, а вот  у пьяненькой вырвалось. 
Этот Т„па, перед тем, как привести свою женщину, заставил нас выпить за удачу, 
хохоча и подмигивая. 
    Брякнув про "болеро", Наташа тут же и растерялась.
 - О, о!.. какая школа! - завопила обрадованно шумная гостья. - Да, да, там так 
страстно кончается. - И кивнула Т„пе. - Надо взять на вооружение! - И мне тоже 
кивнула со знанием дела. - Хороший, хороший выбор.
    Я промолчал. Нет, не со мной Наташа спала под эту музыку,  "болеро"  Равеля я
ей не играл. Ишь, какие новости про Мамина высвечиваются... Не зря он в нашем 
разговоре про Моцарта и Глинку ввернул. Значит, у него дома и вправду 
классическая музыка имеется.  Наверное,  лазерный проигрыватель стоит.
    Дина (так звали знакомую Т„пы) от хохота свалилась на колени барабанщика. 
Наташа вопросительно зыркнула на меня синенькими глазками - поняла, что 
непоправимое сморозила. Ну да ладно,  простим. Вправду еще глупа, как пробка.
    Так мы прожили у Т„пы дней десять, дышали гнусным дымом и запахом 
небрежно погашенных сигарет ( и Т„па, и Дина курят), спали на нечистых 
простынях... И что-то новое возникло в  наших с Натальей отношениях.
     То ли я обиделся на нее за то, что слишком легко она вошла  в легкомысленный 
мир богемы, позволяет Т„пе целовать себя в губы, в пятку ( он шалун), и она мою 
обиду почувствовала... А то ли дело в том, что  Наташа опять вспомнила о Мамине, 
вспомнила, может быть,  еще с какой-то неведомой мне хорошей стороны...  Так 
или иначе, она   загрустила.
     Надо было что-то делать, на что-нибудь отвлечь друг друга. Я принялся было 
снова рассказывать о скрипке... как ее делают, какие сорта дерева берут, как 
сушат, но Наташа плохо слушала.
 - Своди на концерт, - попросила она. И я обрадовался. В конце концов, сколько 
можно пить, хохотать... Да и от Дины подальше.
    Мы побывали в органном зале, бывшей церкви. Потрясающе играл Баха и 
Франка молодой музыкант с кудрями из Питера.                 
    Филармонический концерт мне понравился меньше, но Наташу потряс 
огромный оркестр. Тем более, что мы сидели близко.
 - Ой, сколько их... А это какой инструмент? А тот, вроде толстой колбасы? А 
большие скрипки - виолончели?..
    Но музыка, если слушать ее днем и вечером  суток трое подряд, утомляет, 
особенно человека, который не очень любит и знает музыку. Но все же как бы 
снова между нами с Наташей установились тайные светлые связи.
     В буфете консерватории, угощая шаманским, я нашептывал ей о великих 
музыкантах прошлого. Она впервые услышала знаменитую историю про то, как 
враги подрезали струны Паганини, и он потеряв первую, вторую, третью... 
продолжал играть на последней, одной, не теряя темпа. Пальцы в кровь.
     - Ты такой же!.. - польстила мне Наташа. - Такой же уверенный...
      Твоими бы устами...
      Вернувшись из красивого мира, где люди нарядно одеты, разговаривают тихо, 
и то лишь в перерывах, Наташа будто в первый раз увидела квартиру, где мы 
живем. И взялась сразу же, среди ночи, наводить порядок. Перемыла всю желтую, 
в окурках, посуду, протерла полки, подоконники. Подмела и вымыла, наконец, пол, 
и стал виден ромбический рисунок зеленого линолеума...
     Но Т„пу не переделать, гостям от дома не отказать. Через день-два здесь снова 
царил хаос, на пол сыпались новые окурки, по углам стояли и катались, звеня, 
пустые бутылки. Дина Наташе не помогала. И у Наташи опустились руки.
    А тут явились и вовсе страшные новые женщины, которые матом ругались, но 
их все так же восторженно обнимал лысый барабанщик.
     В ванной текло. В дверь с выломанным не раз замком  сквозило.     
     Постирав свое бельецо, Наташа уходила в отведенную нам малую  комнатку и 
ложилась на диван. Личико у нее становилось обиженным, пухлым, как у ребенка. 
Наверное, снова вспоминает о райской жизни у Мамина...
    Как-то ночью я проснулся - плачет. Шмыгает, трясется... Единственное, чем я 
могу унять ее слезы, - поцелуями и всем тем, что еще есть у Андрея Сабанова... 
Юная моя спутница тут же становится другой, расцветают глаза, ей все интересно. 
А мужик я еще не мертвый, черт побери. Хотя иной раз, отвернувшись к стене,  
начинаю прикидывать: мне -  36, а ей - 16. Когда ей будет 36 - самый 
требовательный срок у женщины, мне будет 72... Стану совершенный старик.  
    Опять скитаться одному во вселенной? Люби меня, красавица. Тело твое - под 
шелковистой кожей словно ремни натянуты... Не бросай. Я все сделаю для тебя. 
Прости, что покуда масть не идет, как говорят картежники...

            20.
      
        И снова - сон!.. В глуши России, в траве зеленой, при луне 
лежали женщины нагие...  Они мертвы, сказали мне. 
 Я замер в стороне с испугу. И вижу вдруг, что все они -
похожи на мою подругу! Господь, спаси и сохрани!

     Там одинаковые лица...  все одинаковы тела...
Мне говорят: зачем молиться? Ты воскреси - и все дела.
     Которая, скажи - очнется, поднимется - и  за тобой...
Да как узнать? Наталья, солнце,  хоть глаз свой синенький открой.

     Но неподвижны в бледном свете...  У смерти чтоб свою отнять,
тела мне ледяные эти немедля  надо все обнять.
     Мне помнится у ней наивный  духов цветочный аромат...
А космы  - с золотым отливом... И пальчик на ноге поджат... 

     Но все доподлинно приметы на них повторены на всех!
И даже медные браслеты... Стою и слышу чей-то смех!
     Иль это песий лай в дубраве? Зажги сильней свой луч, луна!
О, да, свой бал веселый правит, в кустах смеется сатана.  

    То, что я вижу, это - ч„рта  меня настигнувшая месть, 
за то, что улыбался гордо, не отдавал всего, что есть.
     За то, что сохранить желаю родных  и - хоть какой талант...
Но обещал - и  пожинаю.  Стою среди небесных ламп.

    О, где же бабочка из сказки - она кружила бы сейчас 
над головой моей Наташки, коснулась - мимо унеслась.
     Любимая! Ну хоть рукою  пошевели... или вздохни...
Но белою толпой немою лежат передо мной они.

     Я опускаюсь на колени.  И слышу страшный, страшный стон...
И гаснет лунное свеченье... Но не кончается  мой сон... 
      И я кричу: убейте скрипку... берите музыку мою... 
Верните лишь ее улыбку...  я все навеки отдаю.

      Готов стоять в снегу годами, дышать цементом и огнем. 
Верните с синими глазами любимую - она мой дом,
      моя вселенная, забава,  загадка света, бытия, 
и воскрешение, и слава... и если надо - смерть моя.

            21.
 
  Гляжу на нее, спящую, вспоминаю ее рассказы о больной матери, о жизни в 
ледяном бараке под облаками цементного завода и думаю: откуда в грязи и 
бедности такая красота могла засветиться? 
 Наташенька, я что-нибудь придумаю, клянусь. Мы уедем скоро. Я жду счастливого 
момента.
  Но что делать, если нет и нет подходящего случая, а жизнь торопит, пугает, 
томит? Так получилось, Наташа помылась в ванной и забыла на раковине свои 
золотые украшения. А после нее принимала душ Дина ( опять появилась у нас, 
жарила принесенную камбалу), так вот она и узрела цепочки, кольца  и браслет, 
вышла, держа их на ладонях:
 - Какая прелесть!.. Твои?.. - и присмотревшись, вдруг воскликнула. - Так это тебе 
который Мамин подарил? Не наш ли сибирский разбойник?
 - А кто это? - быстро спросил я, ненатурально засмеявшись. Я увидел, как 
испугалась Наташа. - Писатель Мамин-Сибиряк?
 - Так вы не знаете? - завизжала Дина, впиваясь глазами в витиеватую надпись на 
золотой пластинке. - "Любимой. Твой Мамин." А есть такой... - И с видимой
неохотой отдавая украшения девчонке, буркнула. - Я бы на твоем месте 
показывала всем, кто пристает... Сразу отвянут. Даже если ты знакома с другим 
каким-то Маминым.
 - Это идея, - кивнул я. - Что, страшный человек?
 - Вор в законе... депутат Госдумы... о нем в "Известиях" писали. - Она пристально
посмотрела на меня. - У него жену увел какой-то скрипач. 
 - А, слышал по телевизору. Но ее вроде бы в циганский табор увели? - Я показал 
указательным пальцем на себя. - А я, кажись, скорее на японца похож, чем на 
цыгана.
  - Это верно, - охотно рассмеялась  Дина. Опасный разговор иссяк, но я подумал: 
судьба показывает длинные зубы. Надо и отсюда сматываться. Дина может 
раззвонить про красивый подарок с гравировкой и про шутливые свои подозрения, 
и кто знает, не задумается ли кто-нибудь всерьез: не те ли беглецы?  
  Немедленно отправив Наташу с Диной в магазин за шампанским в связи с 
выдуманным своим днем ангела (Дина с радостью пошла), я остался наедине с 
Т„пой и сказал ему прямо:
 - Старик, нам надо с Наташей за границу... помоги. Через твою филармонию 
можно достать загранпаспорта? Я заплачу, сколько скажешь...
    - Хочешь совсем рвануть? - удивился Т„па. - Ты же не еврей.
 - Она хочет посмотреть свет. А ей еще всего 16, паспорта не успела получить. Но у 
нас есть паспорт другой одной нашей подруги... очень похожа. Не спрашивай ни  
чем, сделай. Я тебе буду век обязан. Уверяю тебя,  хорошо отблагодарю. 
 Т„па смотрел на меня изумленными желтыми глазами.
 - Да ну!.. прямо как в кино... чем ты можешь отблагодарить? - Он заметно 
волнуясь, закурил. - Кажется, догадываюсь. Но я тебе так помогу... в память о 
нашей юности. Да, в ОВИРе  надо будет кинуть... Сколько могу обещать?
 - А какая у них такса? 
  - На кого нарвешься. Я думаю, по триста долларов за паспорт надо.
 - Сделаем, - сказал я. Но чтобы он не подумал, что у нас с Наташей  денег куры не 
клюют, торопливо добавил. - Продадим эти ее цацки... Сделаем.
 Т„па улыбаясь смотрел на меня. Он мог бы спросить: "А на какие шиши вы там
будете жить?". Но зачем спрашивать? И так ясно, что дело темное ( его любимое
выражение). Он побрился опасной бритвой, надел костюм с галстуком и, сделав 
плаксивое выражение на лице, стал похож на известного лысого бизнесмена-
прохиндея, которого мы часто видим на экранах телевизоров. 
  - Я-таки  пошел.
 Вечером под великим секретом в ванной мне было сообщено, что его фирма в лице 
замдиректора, иудея Ваксмана за двести зеленых поручится за нас, а его знакомый  
в ОВИРЕ обещает за двести же помочь... но это, конечно, за каждый паспорт. 
Только надо аккуратно заполнить бланки. И фотокарточки, фотокарточки нужны... 
по шесть штук с каждого. 
  С утра мы с Наташей сбегали за угол, в фотоателье, и через час нам выдали 
необходимые снимки.
  К счастью, в квартире второй день не было Дины. Поэтому мы с Наташей, не 
таясь, сели за стол и принялись за работу. Т„па, рассеянно улыбаясь, сидел за 
своими барабанами и тарелками в углу и тихо пощелкивал палочками, время от 
времени взглядывая на нас.
  Я написал, что я, Алексей Иванович Лыков, тридцати семи лет, скрипач, адрес 
такой-то, но в данное время  работаю в Новосибирской филармонии. Елена 
Михайловна Шагурина написала, что она трудится вместе со мной 
администратором моих концертов. 
 Когда мы закончили, Т„па вскочил и, мыча "Чу-чу" из "Серенады Солнечной
долины", унес наши ворованные паспорта, бумаги и шестьсот долларов в ОВИР.
 Теперь надо было ждать. Я обнял Наталью - ее  бил страх, так бьет температура. Я 
шепотом спросил, найдя губами ее губы:
 - Ты еще любишь меня?
 - Как можно спрашивать?.. - совсем уже  взрослыми словами отвечала моя 
спутница, глядя в глаза. -  Мне назад - смерть. -  И от волнения села к зеркалу 
краситься...
 Через сутки мы получили из рук Т„пы два красных международных паспорта  
серии 41.
 - Они действительные? - спросил я у Т„пы. - С ними можно куда угодно ехать? 
 - Хоть в Штаты!.. - барабанщик подмигнул. - А теперь своди меня с Динкой в 
хороший кабак... и больше ничего! Я же понимаю, тебе там башли будут нужны...
 - А где Дина?
 - Я сказал ей, что она мешается... Мы ей позвоним.
 - Она знает про паспорта?
 - Конечно, нет! - Т„па надменно крутнул лысой башкой ( он эти дни был 
неузнаваем - тщательно побритый, при галстуке, в ботинках, начищенных черной 
варежкой ), постучал ладонями по животу и по коленкам. - Чем меньше женщине 
мы шепчем, тем легче бросить нам ее. Пушкин.
  Мы просидели вчетвером в новом крохотном ресторанчике "Vector" едва ли не
утра. На столе горели разноцветные свечи. Под "сладкие звуки Моцарта" ( из
"Фигаро") мы танцевали.
  Т„па был потрясен: быстро меняются наши "едальни". Появились хорошие вина,
грибы, форель... А мебель теперь какая!    
  Довольна была и Наташа - ей нравилось вежливое обслуживание мальчиков-
официантов в черном.
  Только одно тревожило - Дина вдруг стала загадочно  молчалива. Пила, тускло 
глядя перед собой. Завидовала нам? Или уже точно догадалась ли и не продала нас 
кому надо? Вот вернемся в квартиру Богомолова, а там  ждут "менты" или даже в
штатской одежде широкоплечие парни.
  Но нет, дома нас никто не ждал. И можно было спокойно выспаться под свист 
метели за окном. И все же, уйдя в свою комнатку, мы с Наташей спать не легли. 
Подождав с полчаса, убедившись, что Дина уснула, собрали свои вещи уже в 
который раз. Привычно и быстро. 
  - Степан!.. - я шепотом разбудил коллегу и молчаливыми широкими жестами, как 
дирижер, поднял. И он вместе с нами поехал в аэропорт.
  В такси ему было сказано, что мы с Наташей летим в Москву ( а на деле мы 
решили выбираться в Питер). А из Москвы, якобы,  купив в первом попавшемся 
турбюро путевки, покатим в Анталию. Я попросил Т„пу проводить нас именно для 
того, чтобы он поверил, запомнил: первым же рейсом -  это через час - мы летим в 
Москву... Если его заставит рассказать об всем Дина ( или другие какие люди), они 
нас будут искать в Москве. 
  Угостив Т„пу убийственной дозой виски в баре аэропорта, я заплатил таксисту и 
отправил моего коллегу домой, в койку, где его наверняка, проснувшись, ожидала 
рыжая женщина со стоячими грудями.
  Рейс на Санкт-Петербург ожидался через четыре часа. Билеты мы купили.  
Невыносимо хотелось после ночной попойки спать, но все кресла были заняты, да 
и не отпускал  страх... Нельзя спать, нельзя.    
  - Ой, - сказала растерянно Наташа, роясь в своей сумочке. - А где мой перстень с 
камнем?
  Перстня с камнем не было.
  - Ты не оставила его опять в ванной?
     Наташа задумчиво качала головой. "Дина!.." - подумал я. Только она могла.
Пока мы умывались после ресторана, раздевались и снова одевались, как бы для 
сна, Дина шастала по всей квартире в коротком халате Т„пы, шатаясь, как пьяная и 
ненатурально хохоча. В ресторане была печальна, а тут развеселилась. Постой-ка, 
а деньги?
  - Я сейчас, - шепнул я Наташе и, поставив к ее ногам чемодан и рюкзак со 
скрипкой, завернутой в наше замечательное пуховое австрийское одеяло), пошел в 
мужской туалет. Нашел свободную кабинку с крючком на двери, заперся и, 
расстегнув ремень, прощупал кармашек на трусах. Конверт с долларами был на 
месте. Я несколько дней назад вложил "зеленые" в почтовый конверт и, загнув
пустые края , втиснул конверт в кармашек. Но словно что-то толкнуло меня - 
проверь. Высвободив пуговку, вынул конверт, открыл - там лежала простая бумага. 
Я не верил глазам - бумага! В клеточку, из школьной тетради. Аккуратно так 
нарезанная. Это шутка?! Это не Наташка сделала?
   Я лихорадочно вырвал из кармана куртки бумажник с российскими деньгами. 
Когда сегодня покупал билеты, мне показалось: подозрительно мало их осталось 
их у меня... Отпер боковое отделение с "молнией" - боже мой, всего три миллиона
старыми... Но я же вчера в ресторане  расплачивался. И за такси платил, и Т„пу 
сейчас угостил шотландским виски... 
  Быть не может, чтобы Т„па мои доллары выкрал. Это, конечно, Наташа пошутила. 
И даже не пошутила - вынула на всякий случай, когда я повесил трусы в ванной в 
углу, на крайнюю струну, как бы для сушки, кармашком к стене. Чтобы не марать 
раньше времени, постирал и, запрятав валюту, повесил. Из элементарной 
брезгливости никто не должен был их тронуть. 
  Бегом я поднялся в зал ожидания к Наташе и рассказал о моем печальном 
открытии, искательно улыбаясь ей и дергая за руку.
  - Да ты что!.. - обмерла  Наташа. - Я не трогала. - И сузив глаза, мстительно 
прошептала: - Это Дина. Собака. Недаром у нее такое имя.
  Дина? Когда? Да мало ли когда. Из любопытства тронула мои тряпки... 
обнаружила... хохотнула, пошла, приготовила стопу бумажек подходящего размера 
и заменила. Когда мы сидели вчера в ресторане, плавки висели в ванной. Но денег 
там уже не было, это ясно. Вот почему Дина и казалась такой рассеянно-
печальной. Защитная реакция ворюги. Даже Т„па поразился:
  - Ты ч„, будто лимон без устрицы  проглотила? Ты же у меня ядерная бомба!.. 
  На что Дина дернула уголком рта: дескать, я стараюсь, стараюсь  казаться 
веселой, но что же поделать, и у меня есть проблемы... 
  И  вот мы с Наташей стояли в аэропорту, ограбленные и растерянные.
  - Надо сейчас же к ним! - заговорила Наташа. - Поднимем с постели и - за волосы! 
Мол, отдавай.
  - А если скажет: не брала? И всю квартиру перероем - не найдем?
  Мы сели на освободившиеся кресла - как раз объявили посадку на московский 
рейс. Что делать? В милицию не заявишь. А если и вправду не Дина украла? К  
Т„пе каждый день ходит столько хохотушек...  кто-то и в ванную после туалета 
заглянет... Нет, ничего сейчас не докажешь. 
  И куда мы теперь с нашими жалкими деньгами?