ебя удочерю? У меня тебе будет лучше! Я из тебя человека 
сделаю!
      И только тут незнакомка словно споткнулась, ее глазки быстро - словно в 
молнию - раза два заглянули в душу Андрея - и отлетели:
      - Вы с ума сошли, - тихо сказала она. - Я - женщина. Пропустите.
      - Ну-у, если женщина... - Андрей никак не мог понять, что его с такой силой 
тянет к пустенькому существу. Хватит же, болван, отойди в сторону. - Если 
женщина - выходи за меня... Я буду любить тебя больше, чем твой миллионер. - Он 
продолжал бормотать скорее по инерции. - Буду любить как небо - и птиц... как 
попугай - музыку... А?
     Ничего не ответив, только снова озабоченно наморщив белый лобик, она 
скользнула мимо - и, нажав на кнопки, скрылась за железной дверью подъезда 
краснокирпичного дома с арками и башенками - он недавно тут вырос, на 
проспекте Мира, прямо в центре города. Вот оно что. Действительно, жена богача.
     Шел бы ты подальше, Андрей, пока тебе рыло не начистили, в скрипку не 
нассали, да еще твоими же банками с капустой в спину не засадили.
     И правда - он услышал негромкий насмешливый голос:
     - Ч„ ищешь, парень? Вчерашний снег?
     Обернулся - двое громил, впрочем, с добродушными лицами,  в зеленых 
шелковых спортивных костюмах. Да, он их уже где-то  видел. Это ее охранники? 
Ну, тут и вовсе круто. Вали домой, Андрей Сабанов. Кто ты такой для таких 
девушек?
      И он побрел домой - со своей дешевой скрипкой в футляре и    тремя банками 
морской капусты...

         4. СОН САБАНОВА

         И я спускаюсь к Вельзевулу. В аду вокзальный душный гул.
Сидит, ружьишку  дуя в дуло, на старом стуле Вельзевул.
         Мычит, ногой бутыль катая. Лицо - как кованая медь. 
О чем спросить бы негодяя? - Могу я раньше умереть,

        знаком с шагреневою кожей... Добавил бы таланту мне! -
Моргает тускло глаз заросший, как ноготь мертвеца на дне.
    - Не прыгай предо мной, как заяц! Итак, я помогу тебе - 
но дашь, о чем и сам не знаешь, чему лишь быть в твоей судьбе.

        (Чего еще я сам не знаю? Что явится  в судьбе моей?
 Да вряд ли... только скука злая да пара скомканных рублей.
         Давно я одинок на свете, давно в ночах я одинок. 
И может быть в моем ответе одно согласье, видит Бог.)

         И сатана рычит довольный: - Коли согласен - по рукам... 
 И только в сердце стало больно, как будто побывал он там.
         Зато идти по красным углям не жарко и не трудно мне... 
И вот к себе вернулся утром  - а что же это на стене?!.

         Висит посол нечистой силы - моргает глазом паучок...
Нет, показалось. Отпустило. Я  все ж договориться смог!
         А он того не знает - знайте! - жизнь моя в будущем пуста...
А я прибавил ли в таланте? О, пятипалая звезда!

         Рука работает на скрипке, как десять самых быстрых рук. 
Но почему же без улыбки стоит во тьме мой старый друг?
         Но почему же звука нету - хоть весь я изодрал смычок? 
И я кричу живому свету: какой же в договоре прок?!

         И вдруг встают сверкая залы, где лампы - будто виноград,
где мчится - на меня, пожалуй - аплодисментов водопад!
         Дворцы Парижа, Вены, Бонна... газетный снег... радиогам...
И только сердцу больно, больно, как будто побывал он там...

            5.

          "Все бред. Возможности упущены. И мы не Моцарты,  не Пушкина. Если бы
в свое время не жил в сырой избе на свайках у болотистой протоки... да и другой 
наш сельский дом возле оврага был не лучше - весь в щелях... если бы уехал в 
молодости учиться в Ленинград, а ведь советовал один бывший ссыльный 
музыкант, дед с лицом Мефистофеля, даже адреса питерских коллег предлагал... 
Впрочем, и Питер - сырой город... и дело не только в артрите... В конце концов, 
полечился бы на грязях... совсем рядом есть озеро Учум, многие музыканты 
приезжают руки-ноги там погреть... Вот если бы ты умел верить в себя,  сковывать 
свои нервы... не падать в обморок, когда работа идет не так прекрасно, как 
хотелось бы... если хладнокровно медлил бы, не летел на сладостный огонь - 
женился не на Людмиле, а на девушке высокообразованной, нежной, которая 
любит музыку... если бы... то был бы сейчас не Андрей-скрипун, а маэстро 
АНДРЕЙ МИХАЙЛОВИЧ САБАНОВ. Не таскался бы по свадьбам-панихидам... 
Если бы."
         Все - если бы. Да у самой матушки-России каждое десятилетие в судьбе это 
"если бы"! Но что на Россию ссылаться? Тебе кто мешал?..
        Поел с хлебом морской капусты, запил водой из-под крана и сел у окна, 
подперев лицо ладонью, как Аленушка у озера на картине Васнецова. Его и 
дразнили в детстве девчонкой. Он был, как девчонка, хил телом, его били 
ровесники. Но упрямый и бледный, отрастив волосы до плеч, Андрейка 
постепенно отвоевал себе пространство в стороне. По настоянию матери пошел 
учиться в седьмом классе еще и в музыкальную школу, которую закончил на 
пятерки. Всегда на чем-нибудь тренькал - на пиле, когда дрова пилили, на 
стаканах, налив в них разное количество воды... 
    "Но разве тебе не везло? Мама, продав теленка, не тебе купила в детстве
скрипку-четвертинку? И все в деревне вокруг терпели, когда ты во дворе пиликал 
на ней до ночи. Даже Райка, рыжая дворняга, тебе подвывала... Все впустую. 
Ничего из тебя не вышло. Ты - посредственность. Способная посредственность."
     Уже тогда от боли в пальцах мутилось сознание... переигрывая, торопясь, 
доводил себя до бешенства... и нет, не тщеславие подгоняло, било в спину кнутом - 
страсть к совершенной игре. Падал возле дров, жевал в бешенстве опилки...  И 
опускались руки, неделями ничего не делал. Шлялся с двоечниками из младших 
классов.
     Получив "аттестат зрелости", по совету сестры без особой надежды поехал в
город, в недавно открывшуюся консерваторию. И его в этом огромном белом доме 
с колоннами и зеркалами  - бывшем дворянском собрании - приняли с первого 
захода! Профессор, похожий на Чайковского, проверил слух и внимательно 
осмотрел пальцы бледного сутулого парнишки... Ласково посоветовал немного 
укоротить космы: "Попадет волос под волос смычка - запутаетесь как ведьма..."
       В школе Андрей не блистал знаниями, а здесь не пропускал ни одного занятия 
-  не только сольфеджио и прочие обязательные уроки, но и бегал на класс 
композиции, он помнил  - Паганини был еще и композитор... И профессор Куликов 
поощрял Сабанова - и Андрей делал, по словам учителя, грандиозные  успехи, 
играл соло на студенческих вечерах... Но неожиданно Куликов  упал на лестнице 
консерватории, умер от разрыва сердца. А новый учитель - старец Рокетский со 
впалыми щеками (они у него как эфы на скрипке) из Одессы - сказал, что Андрей 
не так держит пальцы, слишком шикует смычком, надо строже:
     - De'tache', если оно связное, должно быть плотным, как кирпич (это про серию 
кратковременных штрихов смычком)... А пиано не должно быть рыхлым, как 
сидение дивана... - Одним словом, начал переучивать. И дело у Андрея пошло 
наперекосяк.
     И не с кем было посоветоваться. Друзья-завистники с ухмылкой 
отворачивались: каюк любимцу Куликова... Ему б уехать в Ленинград, где 
командуют несколько "куликовцев", но Андрей нерешителен... А дома в селе
трагедия - даже письма получать оттуда мучительно... Сабанов-старший, 
служивший в милиции райцентра небольшим начальником (пожалуй, даже сейчас 
Андрей затруднился бы назвать должность), был уволен по причине задиристости: 
толкнул кулаком в грудь сослуживца, который ругал Сталина. Старику бы 
радоваться, что теперь сокращения проводятся тихо, без расстрелов (вон что 
пишут про его любимые 30-50-е годы!), а он запил. Еще вчера ходил надутый, 
важный,   подолгу отчитывал пьющих плотников, заваливших улицу 
обструганными бревнами, а теперь сам стоял у какого-нибудь оврага, глядя вниз, 
покачиваясь и скрежеща зубами. То ли от срама сгорал ( отстранили от власти! 
Люди могут подумать: тоже - из-за пьянства! А его - по политическим мотивам! ),  
то ли не представлял себе, каким еще делом может заняться - власть, даже 
маленькая, многих в России развратила... 
     Мать Андрея, тихая ласковая женщина, призывала к смирению, указуя на 
иконы, лила слезы, уговаривая Михаила Илларионовича не писать больше никуда 
писем, а он писал. Наконец, отца устроили на работу по линии сельского хозяйства 
в райисполком, но он продолжал оскорбленно отчуждаться от мира. Андрею еще в 
школе было совестно за него - надо же, уважает кровопийцу в кителе! Портрет его 
держит в избе над столом...
      Сестра Андрея Лена ( она старше его) с радостью уехала в областной город, 
вернее даже - в закрытый пригород на окраине, куда и при желании 
приглашающей стороны не всегда и всякого пустят - вышла замуж за инженера-
физика Диму. Отец пару раз наведывался за сорок километров пьяный на КП, 
показывал стертые красные корочки, но его вежливо разворачивали обратно, в 
родимое Старо-партизанское. Правда, иногда дочь сама являлась, привозила 
диковинные в те времена в сибирской тайге апельсины...
     К Адрею же в городе отец не заезжал - не тем занимается волосатый сын. Когда 
Андрея с четвертого курса консерватории забрали в армию, в пехоту (  пойти в 
военный оркестр он не захотел - и поступил, упрямец, глупейшим образом!), то 
узнал из писем матери: Сабанов-старший едва не умер, сильно болел, говорить не 
мог - только мычал. Но зато, как писала мама, прекратил пить водку - засел 
сочинять самую правдивую историю современной России, за каким занятием и 
застал его сын, вернувшись из армии. 
     Важный, лысый, в очках, как тот говорун с бумагой из   детского приюта, отец 
показал сыну пять школьных тетрадок: там все было расписано по годам - участие 
М. И. Сабанова в войне... участие М.И. Сабанова в восстановлении народного 
хозяйства страны... борьба М. И. Сабанова с хулиганами и ворами... В последней 
главе он, как истинный сталинец, проклинал за распад СССР Горбачева и 
Ельцина... Анафема, писал он, "Иуде с отметиной"... Анафема - "Беспалому"...
        Дочь звала, и мать не раз предлагала старику перебраться в    закрытый город 
- там снабжение лучше, нет преступности, да и     некому водиться с народившимся 
внучатами. Но отец бунтовал в своем райцентре, где даже элеватора нет, зерно 
возят в соседний район, а имеется лишь воняющий на всю округу рыбзавод да не 
менее вонючая маслобойня... Сабанову-старшему все мнилось - вспомнят о нем, 
вспомнят и с пионерами под оркестр придут, попросят прощения. Но никто к нему 
не приходил... бывшие секретари райкома все куда-то подевались - говорили, в 
бизнес ушли... И наконец, старик согласился-таки переехать к дочери как в 
изгнание - и то лишь ко времени, когда волна бедности и бандитизма достигла и 
секретных зон. Мать увезла его, почти уже невменяемого, жалкого, что-то 
невнятно бормочущего, с мокрыми кривыми, как волнушки, губами, за колючую 
проволоку. 
      А Андрей... что Андрей? Да ну его как пистон под курок, и вообще всех этих 
музыкантов и поэтов! Михаил-то Илларионович мечтал: сын станет генералом и 
всем врагам великой страны покажет, где раки зимуют... Надо - и до Индии 
дойдет. Правильно призывает политик Жириновский. Даже не верится, что у 
Андрея отец с такими смешными взглядами... Если бы старик нал, что для сына 
тягчайшими днями в жизни оказались именно два года в армии. И не из-за учений 
на морозе, не по причине чистки сортиров и не по причине прочих прелестей 
службы. Нет. Из-за хамства полу-офицерья , из-за унижений и поборов, которым 
"деды" подвергают первогодков,  из-за страшного закона: "Молчать, пока зубы
торчать!.." А уж юмор армейский! Андрей никогда не забудет:
    - Девушка - консервная банка, один раскрывает, другие пользуются.
    - Что такое девушка? В 16 лет - дикая, как Австралия, в 17  - жаркая, как Африка, 
в 18 лет - открытая, как Америка, в 19 лет - разбитая, как Германия.
     - Лучше слышать вой шакала, чем клятву девушки.
     - Снимай ремень и бей в п-здень... Ха-ха-ха!.. Га-га-га!.. Гы-гы-гы!.. - Самые 
низменные чувства вместе с черными кишками через рот выворачивает эта армия. 
Правда, говорят, в войну иначе... 
      Отец мог бы рассказать - он-то совсем юнцом попал на фронт, в 1944-ом. Но 
уже вряд ли расскажет - Андрей для него стал чужим, можно сказать, 
политическим противником, понимаете ли (его любимое выражение  "понимаете
ли"). После развода сына ( и  кого узнал о разводе? Наверно, земляки из села,
заезжавшие к Андрею переночевать, доложили...) прислал  писульку с каракулями, 
напоминающими колючую проволоку: "Как можно рушить ячейку государства?!
Это влияние буржуев с их "свободой" любви!.."  Андрей отбрил в ответ: "А как же
тогда твой Ленин  и его отношения при живой  Крупской с красоткой-
революционеркой Инессой Арманд?"
      Лысый угрюмый батя не ответил. И более не писал сыну. Верно, окончательно 
и бесповоротно обиделся на сына. И теперь сочиняет, как Пимен,  шестую тетрадь 
- про Чубайса и прочих демократов...
      И остался Андрей один-одинешенек в России. Где друзья по     консерватории? 
Самые талантливые - опять-таки в Питере и в Москве. А с бездарностями 
встретиться, водки купить? Захохочут, как вороны: "Снизошел?! Ну и чем ты
лучше? Сшибаешь, как и мы, червонцы..."
      О многом сегодня вспомнил Андрей после встречи в детском приюте (никак из 
головы не выходит мальчонка со скорбными губками)... До ночи просидел, думая  
и о своей надломленной жизни...
      Мимо окна, жужжа, быстро летели подростки на шариковых коньках ( "А мы
когда-то на велосипедах ездили"). Промелькнули на бешеной скорости округлые
таинственные иномарки. Наверное, в одной из них сидит, блаженно вдавившись в 
богатое кожаное кресло, и та девица с набеленным личиком. Идиотка.
      Ничем не лучше бывшая жена - грудастая, холодная, как пингвин... Когда 
уходила, Андрей отдал ей телевизор - смотрите свою политику! У него есть свое 
высекание огня из кремня - скрипка. И уже давно  не интересовался новостями, 
разве что местными. Если застрелили какого-нибудь банкира или хоронят ветерана 
в орденах - из разговоров в толпе скрипач похоронного оркестра что-то узнавал... 
Страна катилась черт знает куда.
     Правда, Людмила оставила бывшему мужу старенький "кассетник" - пусть
слушает до одури свою любимую музыку... И он иногда включал магнитофон, 
ставил наугад одну из захватанных кассет - там уже не разглядеть надписей, и 
никогда не знаешь, что сейчас заиграют. Нажимал на "play" - и засыпал... И сквозь
сон было слышно, как тренькает и тихо рассыпается веером весенних сосулек на 
асфальте рояль Моцарта, и жалобно, жалобно поют скрипочки, и взмывают, как 
ласточки, в небо...
        Но сегодня не до сна. И не до музыки. Всю ночь сквозь мглу на него смотрят  
круглые глаза потерявшего родителей мальчугана, который чувствует музыку так 
же болезненно и сладостно, как серебряная листва ветлы -  ветер... Может, правда, 
- усыновить? Но на какие шиши растить его?
       И еще эта девчонка-женщина... два раза быстро заглянули в душу ее 
растерянные фиалковые очи... Да кто она такая и что он к ней пристал? Еще не 
хватало увлечься малолеткой. Тоже мне, Лолита постсоветской эпохи... И все же 
таится в ее облике загадка... не полная же дура - так мазаться! Видит Бог, есть в 
лице ее запрятанное страдание... Но ты и ей не поможешь. Гол, как сокол.  С 
гундосой магазинной скрипкой. Хватит! Спать! И забыть - эту прежде всего.
       Включил магнитофон - заело, хотел вынуть кассету - потянулась пленка, 
вырвал метра два... выключил. Спал плохо. 
      Утром ожесточенно полез под ледяной душ и выскочил на улицу.
      Хватит. Он сегодня, он сейчас идет в ненавистный цыганский оркестр - 
приглашали. Будет играть вместе с кудлатыми веселыми хлопцами, тряся задом, 
по ресторанам. Там хорошо платят.
      Но судьба поворачивает, куда ты не ожидал... Еще не раз    Андрей задумается 
во снах и среди бела дня, что же это такое -  случайность в жизни... Случайность - 
корнями восходит к случке собак? Нет! Случай - безумие с луча лунного... Или: 
случай - слушай чаянность... Престань, доморощенный лексиколог! Твое дело - 
пила, смычок. Но ведь и смычок - смыкает... Сомкнутые губы - тайна. Сползаешь с 
ума? Больше не пьешь.
       Так вот, не зайди он по пути к автобусной остановке на почту (вдруг от мамы и 
сестры письмо?), он бы не встретил никогда ту самую   задаваку. И скорее всего, 
через день-два забыл бы о ней. Сколько можно?..
       Но он забрел на почту, здесь у него имелся, как нынче у многих, свой 
абонементный ящик - в подъездах все жестяные ящички грубо вскрыты, пацаны 
воруют газеты и письма, а то и просто поджигают (если замочек не отпереть). 
Андрей открыл дверь в пахнущее расплавленным сургучом почтовое отделение - и 
увидел  в двух шагах: намалеванная маленькая женщина беспокойно роется в 
открытом отсеке номер 8432. Она в слезах. Вот это да! Заревана. Впрочем, быстро 
поморгав,  вынула красочные журналы, длинные конверты и, сложив в большую 
кожаную сумку с синими камушками, вышла. 
      Сегодня она была еще более нарядна, чем обычно, - в розовом и кремовом, вся 
- как торт. И духи, духи всех стран мира... Но почему плакала?! Не дали на уши 
золотые сережки повесить? Или ноздрю просверлить не разрешили - сейчас 
молодежь и в носу украшения носит...
     Андрей выскользнул вслед за ней - красотка медленно ( может, нарочито 
медленно? Но она, кажется, не заметила Андрея?)  направлялась в сторону 
краснокирпичного с арками дома.    Медленно, но и не глядя по сторонам - 
опустив голову - прямо монашенка. Но если ты не хочешь ни с кем говорить, 
пошла вон. Купили тебя с потрохами - и живи.
      Однако ноги Андрея сами несли его в ту же сторону - за юной дамой. Вот и 
подъезд ее. Шаг. Еще шаг. Нажала на кнопки и - исчезла, словно впиталась, как 
алый дымок в эти алые стены. Новые времена - новые герои. Почему-то полюбили 
именно этот, так называемый кремлевский кирпич. Но если все так хорошо, 
почему она ревела?
     Во дворе на кривых железных качелях качаются девочки в раздуваемых на 
ветру юбчонках. Они тоже, как взрослые, в клипсах,  кольцах, браслетах. 
Маленькие мальчишки стреляют из автоматов, валяясь за бревнышками, - 
стоявший здесь некогда терем разломан. Ничего не жалко богатеньким детям. 
Надо - родители завтра новый терем закажут. Так что же эта-то юная женщина тут 
делает?! Может, уборщицей работает, как Золушка? Удочерили - и давай, трудись. 
Да, да, конечно. Так и есть. А что женщина - сделали и женщиной...
       Вдруг Андрей вспомнил - она отпирала абонементный ящик. Надо хоть узнать 
фамилию. Сердясь на себя (зачем, зачем тебе это?!), вернулся на почту.  
      На почте работала Люба - смешливая толстая девица с собакой. Запрокинув 
голову и рассмеявшись: "Ха-ха!..", здоровалась с Андреем: "Привет, холостой
патрон". На что он отвечал: "Потому что пьющий." Вот к ней в раздаточную
комнату и зашел Андрей. 
      Люба разбирала газеты, белый в серых пятнах пес лежал у ее ног, как живой 
сугроб.
      - Слышь, Люба-голуба, а кто это - ящик 8432?
      Она оглянулась:
      - На Наташку глаз положил?
       - Да нет... Я насчет хозяина.
       - Хозяина? Ха-ха! - и вдруг нахмурилась. - Зачем тебе хозяин? Хочешь 
поиграть ему? Он музыку не любит. - И почти шепотом добавила. - Мамина Валеру 
не знаешь? Неужто не слышал?
        Андрей пожал плечами. И уже уходя, как можно более небрежно, спросил:
        - А эта... вся в одеколоне... жена ему?
        - В одеколоне!.. - снова зашлась в смехе Люба, и даже пес, поднявшись, 
ткнулся мордой в колени Андрею - молодец, мол, ровня моей хозяйке - тоже 
веселое существо на двух ногах. - Да это "Шанель" и черт те что в три ручья. А
насчет жена - не жена, не знаю... Говорят - племянница...
        Племянница. Вот оно как. Андрей вышел на улицу, постоял,
криво скалясь на солнце ( от нерешительности в мозгу нарастает шумовой фон из 
скрипок - crescendo...) - и в газетном киоске купил наибол