мимо.
    - Кто еще там?! - зашипел я, открывая дверь ногой и высовываясь. - Вот подниму 
парней!.. 
 Но это валил снег. Вот и хорошо. Осень кончилась, пора птицам менять жилье. А 
то дождемся тут - приедут и тепленькими возьмут...
 В половине третьего в темноте, не зажигая света, мы оделись в дорогу и вышли на 
смутнобелый холодный снег. Я - с рюкзаком за спиной (там и скрипка внутри) и с 
чемоданом в руке,  Наташа - с хозяйственной сумкой, куда мы сложили чашки, 
хлеб, мед в банке. Наташа хотела и зеркало взять, но его видно будет издалека. А 
закутывать было уже некогда.
 Впрочем, чтобы запутать следы, мы еще с вечера сочинили записку - оставили на 
сколоченном мною столике: 
 "Алеша, мы поехали в Кемерово, Наташина сестра квартиру получила, зовет в
гости." И для верности адрес выдуманный добавили: "Улица Маркса, 78 квартира
5-а." Наверняка же в городе есть улица Маркса... а если захотят искать, покуда
найдут и поймут, что мы обманываем, пройдет время. Мы будем далеко.
  А пока что мы брели, оскальзываясь,  по шоссе, совершенно в другую сторону - на 
север, к железной дороге. 
     
         18. СОН САБАНОВА
 
     И снится сон - внутри огромной машины, словно кит, живой,
бреду трубою  жаркой, темной, бегу холодной, голубой.
    И вдруг я слышу - здесь кувалда, грохочет, что ли? Приготовь
разгадку... Это ж сердце, правда! Сжимается и гонит кровь.

      Оно в рубцах... хозяин, верно, особо не жалел его.
Гулял, кутил обыкновенно. Любил и бабье баловство.
      Разодранное, будто ветошь, недолгий вынесешь ты путь...
И вдруг я понимаю - это ж стучит мое, не чье-нибудь!      

     И эта печень - словно печка, в которой не осталось дров, - 
моя! И крайней плоти свечка - согнулась как бараний рог.
     И выйдя под колпак прозрачный и различая - это глаз - 
я понимаю однозначно: все это я, в недобрый час. 

     И жить недолго мне осталось, хоть греюсь розовым винцом.
Не столько старость, как усталость мне в ноги затекла свинцом.
     Но что же делать, коль концерты консерваторские бедны? 
В домах культуры нету света... Заводам скрипки не нужны...

      Играл я снова ту же "Мурку", смотрел я "синекожим" в пасть,
но ублажал не только урку,  а новую такую ж власть.
      Играл столетним иностранцам, пилил на свадьбах, у гробов.
И пил  я, подгоняем страхом,  и стал таков, сейчас каков.          

      Нельзя никак одновременно быть гением - и богачом.
Иль ты  блаженный непременно, иль ходишь с золотым ключом.
      И я воплю в своей утробе, кляну ее, кричу давно: 
будь проклята   в дубовом гробе! Или  в овраге, все равно...
        
           19.
       Но бывают в жизни счастливые совпадения. Даже слишком счастливые... Если 
бы такое случилось во сне, я бы со страхом заподозрил коварные услуги Сатаны, 
за которые надо дорого платить. 
      А в жизни было так: шел на рассвете длинный автобус марки "Икарус" полный
народу, с горящими фарами, с веселой желтой надписью на боку "Серебряный
ключ". Высветив на безлюдном шоссе в лесу двух людей с грузом, автобус
остановился. И приоткрыв дверцу, водитель закричал:
 - Залезайте - подвезу!
 Мы с Наташей смертельно устали - шли торопливо и безостановочно часа три, она 
в шубе, я в свитере и куртке. Снег валил, но нам казалось, он на лету уже и таял - 
так нам стало жарко.
 Мы нерешительно влезли в автобус - вдруг здесь какие-нибудь земляки, 
преследователи? Но народ ехал чужой и радушный. Для нас немедленно 
освободили два кресла, убрав с них сумки и чемоданы. И сразу же начались 
вопросы: кто такие да откуда... Нам пришлось, подстраиваясь под общий 
беззаботный тон, улыбаться, что-то придумывать. Эти  люди ехали в "Серебряный
ключ", расположенный  на территории Томской области.
    - Дом отдыха или санаторий?.. 
 - Как, вы не слышали?! 
 - А вы куда среди ночи?..
 - А нас... нас в одном городе, в гостинице обокрали... и деньги унесли, и паспорта... 
- ответы я взял на себя.
 -  А в каком городе? 
 - Да лучше не вспоминать.
 -  А что вы в такой плохой город заехали?
 -  А понравился, небольшой такой, в тайге... Это ж наше свадебное путешествие...  
 - Так лучше бы на море! 
 - На море далеко и дорого, - кто-то уже поддерживал нас.
 - Да лучше бы к людям на постой... 
 - Но, граждане, люди сейчас тоже разные... 
 - А в гостинице, мы думали, в государственном заведении... 
 - Да они сейчас все приватизированы! Может, хозяйка-то и ограбила... 
 Нас клонило, прямо-таки давило в сон, и, возможно,  поэтому вялые мои ответы 
показались людям искренними. Они жалели нас и стали приглашать в санаторий, 
где, конечно же, найдутся и для нас места... Зима, народу мало, путевки дешевые. 
    - А место - прямо сказка. Три горы... и серебряный ключ течет, - уговаривала нас 
круглолицая бабка. И смешливо хрюкнула. - Опять же очень полезно для любви... 
Там раньше отдыхали аж из ЦК. А до них, говорят, и  графья всякие...
     - А ты-то чего туда едешь? - засверкал железными зубами старик в соседнем 
ряду. - Тебе уж поздно о любви думать. 
     - Если тебе поздно, так мне как раз. А может, еще ты очнешься, из гроба 
встанешь... - Бабка продолжала, разглядывая мою красотку. - Девка будет 
отсыпаться, а парень дрова там  колоть или еще что... главврач работу найдет. Кто 
по специальности-то? 
 - Музыкант... - ответил я. - Интеллигент драный.
 - Гармонист? То, что надо! У него второй год нету массовика-затейника... Проси, 
чтобы  бесплатно пустил.
    Кажется, вариант наклевывался для нас в самом деле подходящий. Я  буду 
играть вечерами всякие танго... А почему сказал "музыкант",  а не сказал прямо
"скрипач", вы же понимаете. Если кто-то из этих моих попутчиков  смотрел
передачу "Час пик", и если именно скрипачом назвал преступника (если назвал)
Мамин, мы погибли... 
     - Там и пианино есть. Умеете?
     - Запросто, - улыбался я, закрывая глаза, как это делает Мамин, перед тем как 
ударить. Но кого я могу ударить - я сидел, сжавшись, как мышка, верил  и не верил 
нашему возможному счастью, теплой машине, добрым попутчикам рядом...
    И самое удивительное - все сбылось. К обеду мы приехали под сказочным 
снегопадом в дивный сосновый бор на холмах. Подкатили к старинному, белому, с 
облупленными колоннами особняку. И нас встречал сам главврач -  без шапки, в 
тренировочном костюме, худенький, как подросток, но с седыми короткими 
волосам, с ласковой фамилией Акимушкин. Узнав, что среди прочих есть и 
музыкант, раскинул объятия:
 - Вс„ ! Вы наш!..
    Он выделил нам с Натальей двухместный номер с теплой водой, с туалетом - 
мечта после полутора месяцев жизни где попало. И главное - узнав, что у нас 
выкрали документы, только рукой махнул. Мы записались как супруги Ефимовы, 
имена оставили свои. 
    И еще была радость для нас - ни в одном номере санатория нет телевизора. Есть, 
правда, в кабинете у Акимушкина, но на экране ничего не разглядеть, кроме 
бегающих бесформенных пятен, - то ли серебряные горы вокруг мешают, то ли 
сигнал не достает досюда ни из Томска, ни из других сибирских городов.
     А чтобы еще тверже закрепить в сознании новых наших знакомых  историю 
наших мытарств, мы в столовой как бы между поведали, что убежали из 
Казахстана, там русских притесняют, но дело не в этом - отец у Наташи тоже 
русский, но не хотел отдавать за меня дочь... хотел за другого парня, и не только 
потому, что тот казах, а потому что у него более основательная профессия - 
строитель. И мы сбежали. Домашний адрес придумали такой: Кустанай,  пр. 
Маркса, 21, квартира 140. Конечно, не дай бог, если среди отдыхающих есть кто-
нибудь из этого случайно названного города... Пара вопросов - и сразу поймет, что 
мы с Наташей там сроду не бывали. Но подробно нас никто ни  о чем не 
спрашивал. Я думаю, пожилые женщины старались не беспокоить молодых - 
пусть, мол, радуются своему медовому месяцу... мол, все мы через это проходили... 
На танцах под мою скрипку они кружились, обняв друг дружку, иногда 
вытаскивали за обе руки старика с железными зубами или самого Петра 
Васильевича - так звали Акимушкина. 
    Славный он человек. Чтобы тоже наверняка поверил, что нас обокрали ( а 
значит, поверил и  в отсутствие документов), я, пойдя с ним в сауну, показал свои 
трусы с пришитым карманом - вот, только  тут сохранились кое-какие денежки на 
хлеб. А все, что было в сумочке жены...
 - Верю, верю!.. - тряс седой узкой головой главврач. - Вот змеи!.. Совсем не стало 
порядка на Руси!.. Пивка дернем?
    И мы сели в предбаннике, двое молодых еще мужчин (ему не больше сорока)  и 
запели:
          Бежал бродяга с Сахалина
          Звериной узкою тропой... 
      Петр Васильевич любил выпить, я тоже, но он жилист и скор, как заяц, - поспал 
полчаса и побежал вместе с краснощекими бабками, вышедшими на моцион, 
вокруг санатория... А я, если крепко выпил, боюсь не проснуться -  и пью еще. Так 
получилось - я запил. Давно не входил в такой штопор. Может быть, причина в 
том, что отпустил страх... мы были с Наташенькой  далеко-далеко от опасных 
людей нашего города... 
      Но народ прощает пьяниц, даже если страдает дело. Несколько дней я валялся 
в номере, ко мне заскакивал сам главврач то с баночным пивом, то с бутылкой 
шампанского, чтобы опохмелить и вытащить к народу на вечер танца. Но, не 
вставая с постели, неверными рукам я ему играл  "Рондо Каприччиозо" Сен-Санса,
а Петр Васильевич кивал, как кукушка в часах, и утирал слезы, хотя был, пожалуй, 
трезв... Скрипка - она ведь режет  прямо по  сердцу.
       Мне снились страшные сны. Куранты Кремля отбивали мелодию "Здравствуй,
моя Мурка, Мурка дорогая..." Над кинотеатрами и ресторанами светились
вывески: "Западло", "Шкары", "Фуфло", "Палец" и пр. Однажды среди ночи
увидел - моя Наташа стоит возле постели и смотрит испуганно на меня. 
      - Ты что? - прохрипел я  с трудом. - Почему не ложишься?
      Она  какое-то время молчала.       
     - Я боюсь... Ты так кричал... - И вдруг у нее вырвалось. - А вот он не пьет! 
     Спрашивать "кто" не имело смысла. Наша маленькая светлая сказка опять
рушилась. 
    - Не пьет... - шепотом согласился я, скрючиваясь в постели от обиды. - Зато... 
режет людей, как холодец, да?.. 
     Наташа закрыла лицо ладонями. Потом подошла ко мне, легла рядом, обняла.
     - Прости... Ты меня не так понял... Я не должна была так говорить... Я тебя 
очень уважаю... 
     Конечно, я напугал ее. Вряд ли думала, что могу столь безрассудно пить. Да и в 
самом деле, так я болел всего два или раза в моей жизни.
     Перешагнул через нее, поднялся с постели, пошел в ванную и принял долгий - с 
полчаса - ледяной душ. Я думал, потеряю сознание. Стиснуло голову, словно 
зажало между двумя дверями. Еле доплелся до кровати. Наташа меня закутала в 
одеяло  (еще и наше, пуховое из рюкзака достала)... на рассвете я забылся.
 А вечером уже снова тренькал на пианино "Красный Октябрь" аргентинское танго
и на скрипочке наяривал "Дорогой длинною и ночкой лунною..."
  И снова ощущение абсолютного счастья охватило нас. Сидя ночью в постели, 
обнаженный с обнаженною юной женщиной, я под сурдину тихо играл ей на 
скрипочке и рассказывал, рассказывал про нее - про мою главную любимую... 
  - Видишь струны? Они разные. Эта, тоненькая, называется квинта... ми второй 
октавы... стальная. А эти три - жильные... толстая - басок, соль малой октавы... две 
средние - ре и ля второй октавы... Здесь струна обвита серебром, а здесь - 
алюминиевой ниточкой...  
 - Зачем? - зачарованно глядя на меня, шепотом спрашивала Наташа - это она 
поощряла  меня.
 - За три столетия поняли - надо именно так... чтобы звук богаче... На скрипке 
можно изобразить что хочешь... У Вивальди в его "Временах года" и кукушка, и
щегол... Вот так! - Чуть касаясь пальцем струны, я изобразил смычком легкий 
посвист. -  А это что? - Давясь смехом, на басовой струне, используя скольжение 
пальца, прием портаменто, воспроизвел лай собаки. 
  - Бобик! - угадала Наташа.
   - А это? - Быстро и легко закачал смычком то выше, то ниже подставки... Мяу!..
    - Киса?
   В дверь постучали.
    - Товарищ музыкант... - раздался старушечий голос. - Вы или музыку играйте, 
или спать надо...
   - Извините, больше не буду... - ответил я громко и погасил свет. Мы минуту 
помолчали. Но и в темноте не спалось, я продолжал, ведя тонкие пальчики Наташи 
по скрипке, объяснять. - Вот эта гладкая планочка вдоль деки называется ус...
   - А это?.. - она перевела руку на мое горячее напряженное тело. 
     Мы совершенно счастливо прожили здесь две недели, но как-то днем к  
санаторию подкатили сразу три огромных автобуса,  приехали угрюмые сутулые 
люди - шахтеры, с той самой  шахты, о которой на днях говорили по "Маяку", -
она взорвалась и ее временно закрыли.  А тех, кто работал на ней, спровадили в 
санаторий. 
     Добытчики "черного золота"  стояли внизу, в  холле,  до вечера сердитой
толпой, от них разило водкой и потом. Беда была в том, что не имелось свободных 
комнат, многие, кто должен был выехать,  отсюда еще не выехали, многим из них 
за деньги главврач  продлил срок проживания. И теперь приходилось ставить в 
номерах  дополнительно по раскладушке. А нам, живущим здесь бесплатно, 
Акимушкин, извиняясь, предложил каморку под лестницей - там прежде хранились 
ведра и пылесосы.
     - Горе с этими шахтерами!.. С того раза и одежда всякая осталась, и 
паспорта...Даже не запросят, чтобы вернуть. Все бастуют, на рельсы ложатся... Да 
и что сейчас паспорт - заплатишь червонец, и вот тебе новый.   
     Он сам помог нам занести в каморку кровать ( все же не раскладушку). Вода и 
прочие удобства - в конце коридора. Правда, в крохотном жилище имелось 
окошечко - размером с книгу. 
     Деваться было некуда, мы согласились. 
     Новый год встретили со всеми в зале. По просьбе трудящихся я рассеянно 
поиграл на скрипке милые старинные мелодии, стоя возле елки, увешанной 
стеклянными и бумажными игрушками.
     Шахтеры сидели вокруг с бесстрастными темным лицами, которые не 
высветлит и серебряная вода. И трудно было понять, слушают они меня или нет. 
Когда я оказываюсь перед стеной непонимания, я волнуюсь, начинаю форсировать 
звук, сам при этом не нравлюсь себе. К тому же один из морщинистых мужичков 
буркнул в тишине:   
     - А ч„ ты дергаешься, как поплавок?
     - То-есть?.. - я растерянно подошел ближе.
     - Вот я видел, Виктор Третьяков играл - стоит, как морковь, а музыка льется... А 
ты и задом, и передом крутишь, головой трясешь...
    - Понял, - пробормотал я, обжигаясь  стыдом. Не прошли даром мои вечера с 
цыганским ансамблем, будь он проклят. - Попробую стоять, как морковь.
     И я выпрямился, как положено, держа скрипку строго горизонтально, упирая ее 
в ключицу левого плеча в классической манере, именуемой "а браччо". Более  не
шелохнувшись  корпусом, исполнил певучий романс Свиридова из кинофильма 
"Метель".
    - Вот это другое дело!..  - заметил мужичок. Даже некий блеск пробежал по 
глазам угрюмых людей. Они мне немного поаплодировали. Еще немного бы 
поиграть -  и они бы у меня захлюпали носами, но тут долговязый парень в 
истертой замшевой куртке, который все порывался включить принесенный  с 
собой магнитофон, спросил:
     - А это не тебя Мамин по телику ищет? С евойной бабой, говорит, сбежал.
     У меня, наверное, лицо побелело. Вот это удар в самое солнечное сплетение. Но 
выручил чей-то уверенный голос:
      - Так то цыган... а этот - какой цыган?!
      - Да, да, он  про цыган говорил... а этот наш, русский, - весело зашумели 
шахтеры.
     Долговязый парень пожал плечами, включил магнитофон - и женщины 
потянулись танцевать. 
     Акимушкин, позевывая, глянул на часы, помахал всем рукой и ушел спать. Мы с 
Натальей переглянулись - пора и нам уходить. Я понял: это наша последняя здесь 
ночь.
     - Иди, - прошептал я на лестнице жене. - Собирай манатки. А я сейчас... 
     Я быстро пронесся по темному коридору  в кабинет главврача - он редко 
запирал его. И сегодня, конечно, забыл запереть.
     В среднем ящике столе лежали те самые, забытые паспорта: красные, в 
прозрачных обложках, в зеленых... Я торопливо выбрал себе и Наташе документы 
с фотографиями, наиболее похожими на нас. Если что, я стану Лыковым Алексеем 
Ивановичем ( на фото я старше, мрачнее - шахтер, господа!), а Наташа - Еленой 
Михайловной  Шагуриной, двадцати лет ( хорошо хоть нашлась такая среди 
отдыхавших здесь в прежние заезды). Фото словно с Наташи и делали, только 
губы подмазать порезче и бровки опустить.  
      Теперь задача - как выбраться  из этой тайги к железной дороге. Пешком - это 
же сколько мы будет идти. 
      На рассвете, смертельно боясь распросов, мы  разбудили Акимушкина. Он не 
понимал, почему мы уезжаем... 
       - К маме она захотела... соскучилась по маме... - бормотал я, то пряча взгляд, 
то старательно глядя в серые наивные глаза Акимушкина. - Привыкла каждый день 
с ней советоваться... Придется и мне привыкать к теще.
     Акимушкин хохотнул, обнял меня и поцеловал ручку Наташе. Мы сели в 
широченную кабину санаторского грузовика - водителю сегодня все  равно ехать  
за продуктами на железнодорожную станцию.
     Всю дорогу я оглядывался - казалось, вот-вот нас догонят... Есть такая дивная 
мелодия - ею начинается сороковая симфония Амедея Моцарта. Еще немного... 
еще, еще немного...
     И все обошлось. Слава Богу, если он есть. Вечером, глядя на "дрожащие огни
печальных деревень", мы уже катились  в теплом чистом купе скорого поезда ј2 в
сторону Новосибирска. Молодые муж и жена - Шагурина и Лыков. (А то, что в 
ЗАГСе не проштемпелеваны паспорта - кому это нынче интересно? Может, мы в 
церкви повенчаны...)
      И опять же слава Богу - поезд идет без долгих остановок, шахтеры на рельсах 
не сидят. 
      Едем. Но куда?..
      И я вспомнил, вспомнил - лет пять назад из нашего города уехал в Новосибирск 
музыкант-ударник Т„па. Степан у него полное имя, но он выговаривает свое имя 
нежно - Т„па... "с" почти не слышно. Т„па он и был. Тихий, со смущенной
улыбкой, лысый, в черном свитерке, белоголубых джинсах... Но садился за свои 
барабаны и тарелки - и преображался, как бес. Бывает же такая страсть. Мог 
часами стучать, дребезжать, звенькать, урчать своими деревяшками... Мы с ним не 
раз ходили на халтурку в ДК 1 мая и в парк. Можно сказать, дружили.
     Сунемся-ка к нему. Убежден, Т„па не женат. Какая жена выдержит такое 
соседство.
     На рассвете, сойдя в Новосибирске и вызвонив через 09 адрес Богомолова 
Степана, мы поехали к нему на такси. Будет обидно, если Т„пы нет дома или он не 
примет нас... Обратно на поезд мы уже не успеем - пропали билеты, взятые до 
Омска.
     Но Степан оказался дома! Увидев меня в дверях, да еще не одного, а со 
смазливой девчонкой, радостно зашептал, отступая в прокуренную холостяцкую 
квартиру:
 - Кто стучится в дверь ко мне с толстой фляжкой на ремне?
    Он был в майке и трико,  моргал не проспавшись розовыми глазами и как бы 
даже раскланивался, как после концерта.
 - А подружки у нее нет? - был первый вопрос, и лысый барабанщик захихикал.
    Стоит ли подробно рассказывать, как несколько дней подряд мы пили дешевое 
красное вино и травили анекдоты про музыкантов. Я для Наташи вспомнил 
чудесный, на мой взгляд, анекдот про дирижера Тосканини:
    - Рассказывают, выйдя к оркестру, прежде чем начать дирижировать, великий 
Тосканини доставал из жилетного кармана крохотную записку, прочтет, спрячет и 
лишь потом взмахнет  дирижерской палочкой... Что это у него было в кармане? 
Талисман? Письмо от любимой женщины? Когда маэстро умер, бросились 
доставать записку... А там написано: слева - скрипки, справа - виолончели.
 - А он что,  не мог запомнить? - спрашивала, звонко хохоча, наивная 
малообразованная Наташа. 
     Т„па с улыбкой подмигивал мне: "Класс!.." Ему всегда нравились глупенькие
женщины. А может быть, он подозревал, что уже воспитанная мною девч