действительной  жизни.  А
временами Китти казалось, что она читает про все это в книжке и  удивляется,
почему судьба героев так мало ее  трогает.  Даже  лицо  Уоддингтона,  такое,
казалось бы, знакомое, она уже не могла припомнить отчетливо.
     Сегодня к вечеру они прибудут в город на Западной реке, где  она  сядет
на пароход. А оттуда всего одна ночь до Гонконга.

70

     Сперва ей было стыдно, что она не плакала,  когда  Уолтер  умер.  Такая
бессердечность! Ведь даже у этого китайца  полковника  Ю  глаза  были  полны
слез! Смерть мужа ошеломила ее. Не укладывалось  в  голове,  что  он  больше
никогда не войдет в комнату, никогда она  не  услышит,  как  рано  утром  он
моется в деревянной  китайской  ванне.  Был  живой  человек  -  и  нет  его.
Монашенки  ахали  над  ее  христианским  смирением,  восхищались  тем,   как
мужественно она несла свою утрату. Уоддингтон - тот более прозорлив. От  нее
не ускользнуло, что при самом искреннем сочувствии он в душе все же  чуточку
над ней подсмеивался. Конечно же, смерть Уолтера была для нее ударом. Она не
хотела, чтобы он умер. Но и то сказать, ведь она его не любила,  никогда  не
любила. Держаться с подобающим случаю  печальным  видом  -  этого  требовали
приличия; некрасиво, даже вульгарно было бы  посвятить  кого-нибудь  в  свои
чувства; но притворяться перед самой собой она не могла,  слишком  много  ей
пришлось пережить. Ей казалось - хотя бы этот урок  она  извлекла  из  опыта
последних месяцев - что, если бывает иногда необходимо солгать другим, лгать
самой себе всегда отвратительно. Ей было жаль, что  Уолтер  умер  при  таких
трагических обстоятельствах, но жаль чисто по-человечески, как если бы  речь
шла о любом знакомом человеке. Да, у него было много неоспоримых достоинств,
горе в том, что ей он не нравился, он всегда нагонял на  нее  скуку.  Не  то
чтобы его смерть явилась для нее облегчением; она, не покривив душой,  могла
сказать, что, если бы одно ее слово  могло  вернуть  его  к  жизни,  она  бы
произнесла это слово; но было и смутное чувство, что с его смертью ей  самой
жить стало в  каком-то  смысле  полегче.  Вместе  они  никогда  не  были  бы
счастливы, а расстаться было бы  страшно  трудно.  Такие  мысли  пугали  ее:
всякий, кто узнал бы о них, наверняка счел бы ее бессердечной, жестокой.  Ну
так никто не узнает. Возможно, каждый хранит в сердце какую-нибудь  позорную
тайну и всю жизнь только и делает, что старается уберечь ее  от  посторонних
глаз.
     В будущее она особенно не заглядывала, никаких планов не строила. Знала
одно - что в Гонконге хочет провести как можно меньше времени. О возвращении
туда она не могла думать без ужаса. Уж лучше бы странствовать  без  конца  в
паланкине по  этим  светлым,  приветливым  краям  и,  равнодушно  взирая  на
фантасмагорию  жизни,  каждую  ночь  проводить  под  новой  крышей.   Однако
следовало все  же  обдумать  хотя  бы  ближайшее  будущее.  В  Гонконге  она
остановится в гостинице, надо разделаться с домом, заняться продажей мебели.
С Таунсендом можно вообще не встречаться. У него хватит такта не  попадаться
ей на глаза. А все-таки один раз хотелось бы его  повидать  -  только  чтобы
сказать ему, сколь невысокого она о нем мнения.
     Но какое ей дело до Чарли Таунсенда?
     Как полнозвучная мелодия арфы порой покрывает ликующим арпеджио сложные
гармонии оркестра, так одна мысль неумолчно  звучала  в  ее  сердце.  Эта-то
мысль придавала экзотическую красоту  крестьянским  полям,  вызывала  на  ее
бледных губах улыбку, когда проходил по  дороге  на  рынок  безусый  юнец  с
горделивой осанкой и дерзким взором,  населяла  попутные  города  колдовской
круговертью жизни. Охваченный эпидемией город был тюрьмой,  из  которой  она
вырвалась,  и  новой,  неведомой  доселе  стала  синева  небес  и   прелесть
бамбуковых рощ, с неподражаемой грацией склонившихся над дорогой.  Свободна!
Вот мысль, которая пела в ее сердце, так что будущее,  хоть  и  было  темно,
искрилось, как туман над рекой под первыми лучами солнца. Свободна! Свободна
не только от докучных цепей и тех уз, что не давали дышать полной грудью;  и
не только от смертельной опасности, нависавшей над ней, но и  от  любви,  ее
унизившей; свободна от всяческих духовных связей, свободна,  как  бесплотный
дух. А свобода означала и мужество, и готовность стойко встретить  все,  что
бы еще ни ждало ее в жизни.

71

     Когда пароход бросил якорь в Гонконге, Китти, до тех  пор  стоявшая  на
палубе, откуда любовалась оживленным движением в гавани, вернулась  в  каюту
проверить, не забыла ли служанка что-нибудь уложить. На ходу она погляделась
в зеркало. Платье на ней было черное  (это  монашенки  перекрасили),  но  не
траурное, и мелькнула мысль, что нужно будет сразу же этим  заняться.  Траур
послужит эффектным прикрытием для ее крамольных настроений.  В  дверь  каюты
постучали. Служанка открыла.
     - Миссис Фейн!
     Китти обернулась и увидела лицо, которого в первое мгновение не узнала.
Потом сердце ее подскочило, и она вспыхнула. Дороти Таунсенд! Это  было  так
неожиданно, что она не знала, как быть,  что  сказать.  Но  миссис  Таунсенд
переступила порог и для начала крепко ее обняла.
     - О моя дорогая, я вам так сочувствую!
     Китти дала себя поцеловать. Ее немного удивила такая  экспансивность  в
женщине, которую она всегда считала сухой и надменной.
     - Вы очень добры, - проговорила она еле слышно.
     - Пойдемте на палубу. Ама позаботится о вещах, а я привела своих боев.
     Она взяла Китти за руку, и Китти, покорно следуя за ней,  увидела,  что
ее доброе загорелое лицо выражает искреннюю озабоченность.
     - Ваш пароход пришел раньше времени, - сказала  миссис  Таунсенд.  -  Я
чуть не опоздала. Я бы не простила себе, если бы мы разминулись.
     - Неужели вы приехали меня встретить? - воскликнула Китти.
     - Ну разумеется.
     - Но откуда вы знали, когда я приеду?
     - Мистер Уоддингтон известил меня телеграммой.
     Китти  отвела  глаза.  К  горлу  подступил  комок.  Странно,  что  этот
неожиданный знак внимания так на нее подействовал. Она боялась расплакаться,
ей хотелось, чтобы Дороти Таунсенд ушла. Но Дороти взяла ее руку  и  ласково
пожала. И то, что эта  сдержанная  женщина  не  постеснялась  проявить  свои
чувства, смутило ее.
     - У меня к вам большая просьба. Мы с Чарли очень хотели  бы,  чтобы  вы
поселились у нас на то время, пока будете в Гонконге.
     Китти вырвала руку.
     - Это очень любезно с вашей стороны, но я не могу.
     - Что вы, я этого и слышать не хочу. Как вы будете жить  одна  в  своем
доме? Вы там изведетесь. Я уже все приготовила. У  вас  будет  свой  будуар.
Обедать и завтракать можете там, если не захочется приходить в столовую.  Мы
оба вас приглашаем.
     - Я не собиралась ехать к себе. Я хотела снять номер в отеле "Гонконг".
Не могу я подвергать вас таким неудобствам.
     Предложение Дороти застало ее  врасплох.  Она  была  сбита  с  толку  и
раздосадована. Будь у Чарли хоть малейшее понятие о приличии, он не разрешил
бы жене пригласить ее. Не желает она быть обязана ни ему, ни ей.
     - О нет, о гостинице бросьте и думать. А уж отель "Гонконг" вам был  бы
сейчас просто противен. Там столько  народу,  с  утра  до  ночи  музыка.  Ну
пожалуйста, скажите, что согласны. Мы с Чарли не будем вам мешать, обещаю.
     - Не знаю, чем я заслужила такую любезность. - У Китти  уже  истощались
доводы,  а  отказаться  наотрез  она  не  решалась.  -   Боюсь,   я   сейчас
малоподходящая компания для посторонних людей.
     - Но разве мы для вас посторонние? О, мне бы так этого не хотелось, мне
так хотелось бы, чтобы вы позволили мне быть вашим другом. - Дороти стиснула
руки, и в ее голосе, ее спокойном, светском, воспитанном голосе, послышались
слезы. - Мне  так  хочется,  чтобы  вы  согласились.  Понимаете,  мне  нужно
загладить мою вину перед вами.
     Китти не поняла. Чем провинилась перед ней жена Чарли?
     - Дело в том, что сначала вы мне не очень понравились.  Показались  мне
немножко легкомысленной. Я, понимаете, воспитана в старых правилах,  и  меня
можно назвать нетерпимой...
     Китти искоса взглянула на нее. Слова Дороти означали, что  сначала  она
сочла Китти вульгарной. Лицо у Китти не дрогнуло, но в душе она  посмеялась.
Какое ей теперь дело до того, кто как о ней судит!
     - А когда я  узнала,  что  вы  без  минуты  колебания  уехали  с  мужем
навстречу смертельной опасности, я почувствовала  себя  такой  свиньей!  Мне
стало так стыдно! Вы поступили так смело, так благородно,  что  все  мы  тут
оказались по сравнению с вами сплошной посредственностью. - По  ее  доброму,
простому лицу уже катились слезы. - Не могу выразить, как я вами восхищаюсь,
как уважаю  вас.  Понимаю,  что  бессильна  утешить  вас  в  вашем  страшном
несчастье, но хочу, чтобы вы знали, как искренне и глубоко я вам сочувствую.
И для меня была бы такая радость вам помочь! Не сердитесь на меня за то, что
неверно о вас судила. Вы героиня, а я всего лишь глупая женщина.
     Китти упорно не поднимала  глаз  от  настила  палубы.  Она  была  очень
бледна. Ну к чему эти безудержные излияния? Да, все это  очень  трогательно,
но досада берет, как подумаешь, что эта простушка верит  в  такие  небылицы.
Наконец она вздохнула:
     - Что ж, если вам правда так хочется меня приютить, спасибо.

72

     Таунсенды жили на Вершине, в доме с широким видом на море, и Чарли, как
правило, не приезжал домой завтракать; но в день ее приезда Дороти (они  уже
звали друг друга по имени) сказала, что, если Китти хочется его повидать, он
будет рад заглянуть домой.  Китти  подумала,  что,  раз  встреча  все  равно
неизбежна,  можно  повидаться  и  сразу,  и,  невесело  усмехаясь  в   душе,
представляла себе, как неловко ему будет  с  ней  встретиться.  Она  отлично
понимала, что идея пригласить ее исходила от Дороти, а он, что бы  ни  думал
про себя, горячо ее поддержал. Китти знала, как он всегда стремился угождать
мнению света, а проявив сейчас гостеприимство, он мог как нельзя лучше этому
мнению угодить. Но  вспоминать  их  последний  разговор  едва  ли  было  ему
приятно: для такого тщеславного человека этот разговор должен  был  остаться
незаживающей ссадиной. Надо надеяться, что она причинила ему такую же  боль,
как он ей. Теперь он ее, наверно, ненавидит. Хорошо, что у нее самой  нет  к
нему ненависти, а только презрение. И злобную радость доставляла мысль,  что
ему предстоит забыть о своих чувствах  и  оказывать  ей  радушное  внимание.
Когда она в тот день вышла из его кабинета, он, наверно, мечтал об  одном  -
никогда больше ее не видеть.
     И вот она сидела у Дороти и ждала его появления. Она упивалась  строгой
роскошью хозяйской гостиной. Глубокие  кресла,  вазы  с  чудесными  цветами,
картины на стенах радуют глаз. Комната тенистая, прохладная. Она  поежилась,
вспомнив голую,  пустую  гостиную  в  доме  миссионера,  плетеные  кресла  и
кухонный стол под холщовой скатертью, обшарпанные полки с книгами в  дешевых
изданиях и куцые красные занавески, словно пропитанные пылью.  Ох,  как  там
было неуютно! Дороти, наверно, и представить себе такого не может.
     К дому подъехала машина. В комнату большими шагами вошел Чарли.
     - Опоздал? Я вас, надеюсь, не  заставил  ждать?  Раньше  никак  не  мог
вырваться: меня вызывал к себе губернатор.
     Он подошел к Китти и пожал ей обе руки.
     - Я очень, очень рад, что вы здесь. Дороти, конечно, вам  сказала,  что
мы просим вас пожить у нас сколько захочется, считать этот дом своим. Но я и
сам хочу это повторить. Если  я  хоть  чем-нибудь  могу  вам  быть  полезен,
скажите  слово,  я  буду  счастлив.  -  Он  смотрел  на  нее  с  подкупающей
искренностью, а она думала, замечает ли он в ее взгляде насмешку. - Не  умею
я говорить высокие слова, а болваном казаться не хочется,  но,  поверьте,  я
всей душой вам сочувствую. Ваш муж был молодец каких мало,  здесь  всем  его
будет недоставать.
     - Довольно, Чарли, - остановила его жена, - Китти все понимает... А вот
и коктейли.
     В  согласии  с  расточительными  замашками  иностранцев  в  Китае   два
ливрейных слуги внесли в комнату закуски и коктейли. Китти пить отказалась.
     - Ну хоть один, - уговаривал ее Таунсенд своим бодрым, сердечным тоном.
- Вам будет полезно. Ручаюсь, что вы в глаза не видели коктейля с  тех  пор,
как отсюда уехали. В Мэй-дань-фу, если не ошибаюсь, льда не достать.
     - Вы не ошибаетесь, - сказала Китти.
     На мгновение перед ее мысленным взором возник мертвый нищий у стены  их
участка - растрепанный,  в  синих  лохмотьях,  сквозь  которые  проглядывало
исхудалое тело.

73

     Они пошли в столовую. Чарли, усевшись во главе  стола,  легко  завладел
разговором. Покончив с короткими соболезнованиями, он обращался с Китти так,
словно она не пережила сокрушительную трагедию,  а  всего  лишь  приехала  в
гости из Шанхая, где ей итерировали аппендицит. Ее требовалось  развлечь,  и
он готов был развлекать ее. Чтобы дать ей почувствовать себя как дома, лучше
всего было обращаться с ней как с членом семьи. Он завел речь о пустяках: об
осенних скачках, о поло - честное слово, впору бросать поло, если не удастся
сбавить вес, - о своем  утреннем  разговоре  с  губернатором.  Поговорили  о
приеме, который адмирал  устроил  на  флагманском  корабле,  о  положении  в
Кантоне, о гольфе в Лушане. Вскоре у Китти уже было такое чувство, будто она
отлучалась отсюда на два-три дня, не больше. Уже невероятным  казалось,  что
там, в глубине страны, всего в шестистах милях (столько же, как  от  Лондона
до Эдинбурга?), еще недавно умирали тысячами мужчины, женщины,  дети.  Скоро
она уже  поймала  себя  на  том,  что  расспрашивает  о  старых  знакомых  -
поправился ли такой-то, ведь он сломал ключицу, когда играл в поло, и уехала
ли в Англию миссис А, и будет ли миссис В участвовать в  теннисном  турнире.
Чарли отпускал свои шуточки, и Китти принимала их  с  улыбкой.  Дороти,  как
всегда немного свысока (только теперь она ставила Китти рядом с  собой,  так
что это было не обидно, а только еще больше сближало их), иронизировала  над
членами английской колонии. Китти понемногу оживала.
     - Смотри-ка, она уже и выглядит получше, - сказал Чарли жене.  -  Перед
завтраком была такая бледная, я даже испугался, а сейчас и щечки порозовели.
     А Китти, принимая участие в разговоре если не весело  (она  знала,  что
этого не одобрили бы ни  Дороти,  ни  Чарли,  великий  знаток  этикета),  то
достаточно оживленно, втихомолку поглядывала на хозяина дома. За  те  долгие
недели, что она думала о нем  и  лелеяла  планы  мщения,  в  ее  воображении
сложился  очень  яркий  образ.  Свои  густые  волнистые  волосы  он  стрижет
недостаточно коротко и расчесывает слишком старательно; чтобы скрыть седину,
слишком сильно их помадит; лицо у  него  слишком  красное,  на  щеках  сетка
мельчайших жилок; челюсть слишком массивная; когда он  не  задирает  голову,
видно, что у него двойной подбородок; и  в  косматых  седеющих  бровях  есть
что-то обезьянье, слегка тошнотворное. Движения у него  тяжеловесные,  и  ни
диета, ни спорт не уберегли его от полноты; кости затянуло  жирком,  суставы
утратили былую гибкость. И безупречный костюм ему тесноват и выглядит на нем
слишком молодо.
     Но когда он перед завтраком вошел в гостиную,  она  испытала  настоящее
потрясение (потому, наверно, и побледнела). Оказалось,  что  воображение  ее
подвело: он был совсем не похож на этот созданный  ею  образ.  Она  чуть  не
рассмеялась над своим заблуждением. Волосы у него вовсе  не  седые,  ну  да,
есть на висках несколько серебряных волосков, но это ему  идет;  и  лицо  не
красное, а загорелое; и посадка головы хороша, и не толстый он, и не старый.
Наоборот, он даже стройный, фигура отличная - немудрено, что  он  ею  всегда
немного гордился, молодой человек, да и только. И носить костюм он, конечно,
умеет, смешно было бы это  отрицать;  и  весь  вид  аккуратный,  подтянутый,
элегантный. Счастье ее, что она знает, какое он  ничтожество.  Что  голос  у
него чарующий, она всегда признавала, а голос точно  такой,  каким  она  его
помнит, потому так и ужасно, что речи его насквозь фальшивы; эти  бархатные,
теплые ноты - одно притворство, и как только она могла им поверить? А  глаза
прекрасны, это главное его обаяние: они лучатся таким мягким синим светом и,
даже когда он болтает чепуху, выражение  у  них  такое,  что  устоять  почти
невозможно.
     Наконец завтрак кончился, подали кофе, и Чарли  закурил  сигару.  Потом
взглянул на часы и поднялся.
     - Ну вот, девочки, я вас покидаю. Мне пора  на  работу.  -  И  добавил,
ласково глядя на Китти: - Денек-другой я дам  вам  отдохнуть,  не  буду  вас
тревожить, а потом намерен побеседовать с вами о делах.
     - Со мной?
     - Ну да, ведь надо решить, как быть с вашим домом, и о мебели подумать.
     - Но я могу обратиться к юристу. Ни к чему нагружать вас еще и этим.
     - Не воображайте, что я  разрешу  вам  тратить  деньги  на  юридические
консультации. Я сам обо всем позабочусь. Вы ведь имеете право на  пенсию.  Я
поговорю  с  губернатором,  очень   возможно,   что,   если   обратиться   в
соответствующие инстанции, можно выхлопотать для вас побольше. Положитесь на
меня. Но торопиться  некуда.  Пока  нам  требуется,  чтобы  вы  отдохнули  и
окрепли, ведь так, Дороти?
     - Конечно.
     Он кивнул Китти, а проходя мимо стула жены, взял ее руку  и  поцеловал.
Обычно англичанин, когда целует женщине руку, выглядит глуповато, а  у  него
это получилось легко и изящно.

74

     Только освоившись немного в доме у Таунсендов, Китти  поняла,  до  чего
она устала. Комфорт и непривычные удобства сняли напряжение, в  котором  она
до сих пор жила. Она уже успела забыть, как приятно  никуда  не  торопиться,
видеть вокруг себя красивые вещи,  быть  окруженной  вниманием.  Со  вздохом
облегчения она вновь окунулась в  бестревожную  жизнь  богатого  Востока.  И
неплохо было ощущать себя  предметом  сочувственного  интереса,  выражаемого
тактично и ненавязчиво. Она овдовела так недавно, что устраивать в ее  честь
какие-нибудь увеселения было нельзя,  но  самые  уважаемые  в  колонии  дамы
(супруга  губернатора,  супруги  адмирала  и  главного  судьи)   по-дружески
заезжали к ней  на  чашку  чаю.  Ее  превосходительство  сообщила,  что  его
превосходительство очень хотел бы ее повидать и будет рад, если она  приедет
как-нибудь позавтракать в губернаторский дом ("Не званый  завтрак,  конечно,
только мы и адъютанты!"). Эти леди обращались  с  Китти,  как  с  фарфоровой
чашкой, драгоценной и очень хрупкой. Она видела, что они носятся с ней,  как
с юной героиней, и у нее хватало ума играть эту роль  скромно  и  сдержанно.
Порой ей хотелось, чтобы рядом оказался Уоддинггон: уж он-то, такой  лукавый
и прозорливый, оценил  бы  весь  комизм  этой  ситуации,  и  они  могли  бы,
оставшись вдвоем, вдоволь посмеяться вместе. Дороти получила от него письмо,
в  котором  он  много  чего  наговорил  о  самоотверженной  работе  Китти  в
монастыре, о ее мужестве и стойкости. Плут этакий,  конечно  же,  он  просто
подшучивал над ними.

75

     Не понять было, случайно так выходит или нет, но Китти ни на минуту  не
оставалась  одна  с  Чарли.  Он  держался  неизменно  дружески,  приветливо,
любезно. Никто бы не догадался, что когда-то они были не просто знакомы.  Но
однажды днем, когда она читала, лежа на кушетке, он появился  на  веранде  и
подошел к ней.
     - Что это вы читаете?
     - Книжку.
     И посмотрела на него насмешливо. Он улыбнулся.
     - Дороти уехала на прием в губернаторском саду.
     - Я знаю. А вы почему не поехали?
     - Я отвез ее туда, а потом  решил:  нет,  хватит,  вернусь-ка  я  лучше
домой. Машина ждет, не хотите ли прокатиться по острову?
     - Нет, благодарю. Он сел у нее в ногах.
     - Нам с самого вашего приезда не