аму". - "Она была актрисой?" - "Нет, едва ли.  Ее  отец  врач  или
юрист, не помню точно". - "Надо будет, очевидно, пригласить их на  обед".  -
"Успеется".
     Сейчас, когда они сидели рядом, он сообщил ей, что знает Уолтера  Фейна
с тех пор, как приехал в колонию.
     - Мы с ним играем в бридж. Он, без всякого сомнения,  чемпион  здешнего
клуба.
     По дороге домой она передала его слова Уолтеру.
     - Ну, это еще не большая похвала.
     - А он сам как играет?
     - Неплохо. Даже очень хорошо, когда ему  идет  карта,  а  вот  если  не
везет, тут он теряется.
     - Он играет так же хорошо, как ты?
     - Насчет себя я не строю иллюзий. Я бы  сказал  так:  я  очень  хороший
игрок второй категории. Таунсенд воображает, что принадлежит  к  первой.  Но
ошибается.
     - Он тебе не нравится?
     - Ни да, ни нет. Работник он, говорят, толковый и  слывет  превосходным
спортсменом. Он меня не особенно интересует.
     Уже не в первый раз половинчатые суждения Уолтера выводили ее из  себя.
К чему такая осторожность? Либо человек тебе нравится, либо  нет.  Ей  Чарлз
Таунсенд очень понравился. При том, что она этого не  ожидала.  Наверно,  он
самая популярная фигура в колонии. Губернатор скоро должен уйти в  отставку,
и все надеются, что Таунсенд займет его место. Он играет в теннис, в поло, в
гольф.  Держит  скаковых  лошадей.  Всегда  готов  всем  помочь.   Презирает
волокиту. Нисколько не важничает. Китти понять не могла, почему до  сих  пор
все эти похвальные отзывы вызывали у нее протест, почему она решила, что  он
задается. Глупости, вот уж в чем его не обвинишь.
     Тот вечер прошел чудесно. Они болтали о лондонских театрах, о скачках и
регате,  все  было  так  знакомо,  точно  встреча  их  произошла  в  доме  у
каких-нибудь друзей на Леннокс-Гарденз; а позже, когда мужчины тоже  перешли
в гостиную, он не спеша пересек комнату и опять подсел к ней. Ничего  такого
уж очень остроумного он не говорил, но несколько раз рассмешил ее.  Наверно,
все дело в том, как люди говорят. В его  низком,  бархатном  голосе  таилась
ласка, в добрых синих глазах была неизъяснимая прелесть, от этого с ним было
так легко. Да, ему не откажешь в обаянии, а ведь это самое главное.
     Росту в нем шесть футов два дюйма, не меньше, вспоминала она, и  сложен
прекрасно; видимо, он в отменной форме: одни мускулы, ни капли жира.  А  как
одевается, лучше всех, и все сидит на нем так ловко, все ему к лицу. Хорошо,
когда мужчина следит за собой. Она перевела взгляд на Уолтера - вот кому  не
мешало бы немножко подумать  о  своей  внешности.  Она  отметила  и  запонки
Таунсенда, и пуговицы на жилете - такие она видела в витрине у Картье. Ясно,
что у Таунсендов есть доходы и помимо его жалованья. Загорел он страшно,  но
и сквозь загар проступает здоровый румянец. И симпатичные  аккуратные  усики
не закрывают полных красных губ. Черные  волосы  коротко  острижены,  гладко
прилизаны. Но лучше всего в нем, конечно, эти глаза  под  густыми  косматыми
бровями - такие синие, такие веселые  и  ласковые,  сразу  видно,  какой  он
хороший человек.
     Она, конечно, сознавала, что произвела на него впечатление.  Даже  если
бы он не наговорил  ей  комплиментов,  его  выдали  бы  эти  потеплевшие  от
восхищения взгляды. И пленяла его полная  раскованность,  никаких  тормозов,
никакой оглядки. Китти хорошо разбиралась в таких вещах и оценила, как ловко
он умел ввернуть в самый, казалось бы, банальный разговор что-нибудь личное,
лестное для нее. На прощание он пожал ей руку крепко, со значением, которого
она не могла не понять.
     - Надеюсь, мы прощаемся  ненадолго,  -  сказал  он  светским  тоном,  а
остальное досказали его глаза.
     - В Гонконге трудно не встретиться, - сказала она.

15

     Кто бы мог тогда предсказать, чем это кончится? Позже  он  говорил  ей,
что она уже в тот первый вечер свела его с  ума.  Что  такой  очаровательной
женщины он в жизни не видел. Он помнил, как она была одета: на ней  было  ее
подвенечное платье, и он сказал, что вся она  была  похожа  на  ландыш.  Она
поняла, что он влюблен, до  того,  как  он  в  этом  признался,  и,  оробев,
попробовала держать его на расстоянии. При его пылкости  это  было  нелегко.
Она боялась его поцелуев - от одной мысли, что он может  ее  обнять,  у  нее
колотилось сердце. Впервые в  жизни  она  любила.  Это  было  упоительно.  И
теперь, узнав, что такое любовь, она вдруг поняла, как ее любит Уолтер.  Она
стала ласково его поддразнивать и чувствовала, что ему это приятно.  До  сих
пор она его, возможно,  побаивалась,  теперь  же  держалась  увереннее.  Она
подтрунивала над ним, и забавно было  видеть,  как  он  улыбается  в  ответ,
столько было в этой улыбке удивления и счастья. Смотри-ка, думалось ей, этак
он скоро станет совсем нормальным.  Теперь,  когда  она  узнала,  что  такое
настоящая страсть, ей нравилось играть на его чувствах - так арфистка  легко
пробегает пальцами по струнам арфы. Она смеялась, видя,  в  какое  блаженное
смущение это его повергает.
     И когда Чарли стал ее  любовником,  она  особенно  остро  ощутила  свои
отношения с Уолтером как абсурд. Ей трудно было без смеха смотреть на  него,
такого серьезного, степенного. Сердиться на него она не могла - слишком была
счастлива. Ведь как-никак, не будь его, она не встретила бы Чарли.  Какое-то
время она колебалась, прежде чем преступить последнюю черту,  -  не  потому,
что не хотела ответить на страсть Чарли, она и сама сгорала  от  страсти,  а
потому, что этому противилось  ее  воспитание,  все  условности  ее  прежней
жизни. Впоследствии (а в конце концов все вышло случайно, ни он, ни она этой
возможности не предусмотрели) ее изумило  открытие,  что  она  нисколько  не
изменилась.  Она-то  думала,  что  с  ней  произойдет   какая-то   сказочная
метаморфоза, что она станет  на  себя  не  похожа;  и,  взглянув  наконец  в
зеркало, даже растерялась, увидев ту самую женщину,  что  гляделась  в  него
накануне.
     - Ты на меня сердишься? - спросил он, и она ответила:
     - Я тебя люблю.
     - А не кажется ли тебе, что тянуть так долго не стоило?
     - Это было просто глупо.

16

     От счастья, порой казавшегося нестерпимым, вновь расцвела ее красота. В
последний год перед замужеством, когда стала блекнуть первая свежесть, вид у
нее бывал усталый, издерганный. Злые языки поговаривали, что она линяет.  Но
есть огромная разница между двадцатипятилетней девушкой и замужней  женщиной
того же возраста. Как бутон белой  розы,  у  которого  лепестки  стали  было
желтеть  по  краям,  она  вдруг  распустилась  пышным  цветом.  Глаза-звезды
приобрели  новую  глубину;  ослепительной  стала  кожа  (всегда  бывшая   ее
гордостью и предметом неустанных  забот):  ее  нельзя  было  сравнить  ни  с
персиком, ни с цветком - скорее и персик и цветок напрашивались на сравнение
с  этой  кожей.  Снова  она  выглядела  на  восемнадцать   лет.   Она   была
обворожительна. Не заметить этого было нельзя,  и  знакомые  дамы,  тактично
понизив голос, спрашивали ее, не ждет ли она ребенка.  Те  равнодушные,  что
раньше утверждали, будто она всего лишь миловидная девушка с длинным  носом,
теперь признали, что недооценивали ее. Писаная красавица - правильно  назвал
ее Чарли в тот день, когда впервые ее увидел.
     Свою близость они ловко скрывали от посторонних глаз. У  него-то  плечи
широкие, сказал он однажды (и она шутливо его одернула: "Стыдно так кичиться
своей фигурой!"), за себя он не боится, но ради нее они не  могут  позволить
себе ни малейшего риска. Часто встречаться наедине им  нельзя,  об  этом  он
может только мечтать, но для него главное  -  не  подвергать  ее  опасности:
только время от времени в доме антиквара, еще реже - у нее среди дня,  когда
в доме пусто, - но видались они много, встречались то  тут,  то  там.  И  ее
забавляло, что в этих случаях он разговаривал с  ней  как  добрый  знакомый,
непринужденно и весело, как со всеми,  не  изменяя  своей  обычной  светской
манере. Услышав их веселую  пикировку,  никто  не  подумал  бы,  что  совсем
недавно он сжимал ее в объятиях.
     Она его боготворила. До чего же он хорош, когда в  сапогах  и  в  белых
бриджах играет в поло! На  теннисном  корте  его  можно  принять  за  юношу.
Немудрено,  что  он  гордится  своей  фигурой,  такой  фигуры  поискать.   И
правильно, что не хочет располнеть.  Он  не  ест  ни  хлеба,  ни  масла,  ни
картошки, очень много двигается. За руками следит, это тоже хорошо, - каждую
неделю делает маникюр. Спортсмен он первоклассный - в прошлом году  завоевал
первенство  по  теннису.  И  уж  конечно,  танцует  лучше  всех,  с  кем  ей
приходилось танцевать, не танцор, а мечта. Никто не даст ему сорока лет. Она
как-то сказала, что просто ему не верит.
     - По-моему, ты это выдумал, на самом деле тебе двадцать пять.
     Он рассмеялся, очень довольный.
     - Дорогая моя, у меня пятнадцатилетний сын. Я типичный мужчина  средних
лет. Годика через три буду толстый и старый.
     - Ты и в сто лет будешь неотразим.
     Она любовалась его густыми черными  бровями.  Не  они  ли  придают  его
глазам такое тревожащее выражение?
     Талантов его не счесть. Он  вполне  порядочно  играет  на  рояле  -  ну
конечно, только рэгтаймы - и комические песенки исполняет выразительно  и  с
юмором. Он все, все умеет. И на службе на отличном счету, какая это для  нее
радость,  когда  он  рассказывает,  как  губернатор  хвалил  его,  если  ему
удавалось ловко провернуть какое-нибудь трудное дело.
     - Не хочу хвастаться,  -  говорил  он,  глядя  на  нее  своими  дивными
глазами, в которых так  и  светилась  любовь,  -  но  во  всей  колонии  нет
человека, который с этим справился бы так здорово.
     О, как ей хотелось, чтобы он, а не Уолтер был ее мужем!

17

     Еще неизвестно, конечно, знает ли Уолтер правду, и если нет, спокойнее,
может быть, оставить все как есть; но если знает, для них для всех это будет
лучший выход. Сначала ей было достаточно встречаться с Чарли только украдкой
- во всяком случае, она с этим мирилась; но страсть ее росла, и чем  дальше,
тем сильнее она роптала на преграды, мешавшие им всегда быть вместе; Сколько
раз он говорил ей, что проклинает свое служебное положение, и  те  узы,  что
его связывают, и те, что связывают ее, и как было бы  замечательно,  если  б
они оба были свободны! Она понимала  его  точку  зрения:  публичный  скандал
никому не улыбается, и надо очень и очень подумать, прежде чем  ломать  свою
жизнь; но если свобода придет сама собой, насколько это упростило бы дело!
     И никому это не грозит особенными мучениями. О его отношениях  с  женой
ей все известно. Она - холодная женщина, между ними  уже  давно  нет  любви.
Связывает их привычка, удобство, ну и, конечно,  дети.  Ей-то  труднее,  чем
ему: Уолтер ее любит. Но, в конце концов, он поглощен  своей  работой;  и  у
мужчины всегда есть такое прибежище, как клуб; сначала ему будет тяжело,  но
это пройдет, и ничто не мешает ему жениться вторично. Чарли говорил ей,  что
просто отказывается понять, как она так  мало  ценила  себя,  что  вышла  за
Уолтера.
     Даже смешно - почему всего несколько часов назад  она  пришла  в  такой
ужас от мысли, что Уолтер поймал их на  месте  преступления.  Было,  правда,
жутко, когда ручка двери медленно повернулась. Но ведь  они  знают,  на  что
способен Уолтер даже в худшем случае, и готовы к этому. Чарли,  как  и  она,
вздохнет с облегчением, когда их вынудят к тому, чего оба они  хотят  больше
всего на свете.
     Уолтер порядочный человек, этого нельзя не признать, и он ее любит;  он
сделает все, что нужно, чтобы она могла  подать  на  развод.  Они  совершили
ошибку, и очень хорошо,  что  они  это  поняли,  пока  не  поздно.  Она  уже
придумала все, что скажет ему и как будет  с  ним  держаться  -  ласково,  с
улыбкой, но твердо. Им вовсе незачем ссориться. Она всегда  будет  рада  его
видеть. И ей очень  хочется,  чтобы  об  их  недолгой  совместной  жизни  он
сохранил самое лучезарное воспоминание.
     "Дороти Таунсенд, надо полагать, будет не прочь развестись с  Чарли,  -
думала она. - Сейчас, когда и младший ее сын уедет в Англию, ей и самой  там
будет гораздо лучше. В Гонконге ей совершенно нечего  делать.  Все  каникулы
мальчики будут проводить с ней. И родители ее живут в Англии".
     Все очень просто. Все можно уладить без скандала и без взаимных обид. А
потом они с Чарли  поженятся.  Китти  глубоко  вздохнула.  Они  будут  очень
счастливы. Ради этого стоит претерпеть кое-какие неприятности.  В  голове  у
нее, сменяя одна другую, роились мысли о том, как интересно они будут  жить,
куда съездят, какой у них будет дом, до какого поста дослужится Чарли и  как
она будет ему помогать. Он будет гордиться ею, а она - она его обожает.
     Но за всеми этими радужными мечтами словно таилось  предчувствие  беды.
Как будто в оркестре духовые и струнные выводят пасторальные  мелодии,  а  в
басах тихо, но зловеще отбивают такт барабаны. Вот-вот вернется домой Уолтер
- при мысли об этом начинает  стучать  сердце.  Странно,  почему  он  только
заглянул домой, а потом опять ушел, не сказав ей ни слова. Она, конечно,  не
боится его, твердила себе Китти, ну что он может ей сделать? Но  тревога  не
отпускала. Она еще раз  вспомнила  все,  что  решила  ему  сказать.  К  чему
устраивать сцену? Ей очень жаль, видит Бог, она не хотела делать ему больно,
но не ее вина, что она его  не  любит.  Нечего  притворяться,  всегда  лучше
говорить правду. Она надеется, что он не будет несчастлив, но они  совершили
ошибку, и единственный разумный выход  -  признать  это.  Она  всегда  будет
вспоминать его с теплым чувством.
     Но не успела она так подумать, как от внезапно налетевшего страха у нее
вспотели ладони. А оттого, что ей стало страшно, она рассердилась  на  него.
Если ему угодно устраивать сцену  -  пожалуйста;  но  пусть  не  удивляется,
услышав кое-какие горькие истины. Она ему скажет, что  никогда  ни  капельки
его не любила и не проходило дня после их свадьбы, когда бы она не пожалела,
что вышла за него замуж. Он ей надоел. С  ним  скучно,  скучно,  скучно!  Он
считает себя лучше всех, это же курам на смех; у него нет чувства юмора,  ей
ненавистно  его  высокомерие,  его  холодная  сдержанность.  Нетрудно   быть
сдержанным, когда тебя никто и ничто не интересует, кроме тебя самого. Он ей
противен. Его поцелуи вызывают гадливость. И с  чего  он  о  себе  возомнил?
Танцует отвратительно, в компании только портит всем настроение, не умеет ни
петь, ни играть и в поло не играет, а теннисист самый посредственный. Бридж?
Подумаешь, кому это интересно?
     Китти взвинтила себя до полного  исступления.  Пусть  только  попробует
попрекать. Он сам виноват во всем,  что  случилось.  Очень  хорошо,  что  он
наконец узнал правду. Она его ненавидит, глаза бы ее на него не глядели. Да,
она рада, что между ними все кончено. И пусть оставит ее в покое. Он столько
времени изводил ее, пока уговорил стать его женой. Теперь с нее хватит.
     - Хватит, - твердила она вслух, дрожа от ярости. - Хватит! Хватит!
     У ворот их сада  остановился  автомобиль.  А  вот  и  шаги  Уолтера  на
лестнице.

18

     Когда он вошел в комнату, сердце ее бешено колотилось и руки  тряслись,
хорошо, что она лежала на диване. Она держала  открытую  книгу,  делая  вид,
будто он застал ее за чтением. Он секунду постоял на пороге,  и  взгляды  их
встретились.  Сердце  у  нее  упало,  холод  пробежал  по  всему  телу,  она
передернулась. Появилось то чувство, о котором говорят - точно кто-то прошел
по твоей могиле. Он был бледен как мел, таким она  видела  его  лицо  только
раз, когда они сидели в Гайд-парке и он просил ее стать  его  женой.  Темные
глаза, неподвижные и непроницаемые, казались неестественно большими. Он  все
знает.
     - Ты сегодня рано, - сказала она.
     Губы у нее дрожали, едва выговаривая слова. Она боялась, что от  страха
потеряет сознание.
     - Да нет, как обычно.
     И голос показался незнакомым. Как будто он нарочно хотел придать  своим
словам небрежно-вопросительную интонацию. Заметил он, что  она  дрожит  всем
телом? Она еле удержалась, чтобы не вскрикнуть. Он опустил глаза.
     - Сейчас оденусь.
     Он  вышел  из  комнаты.  Она  была  совсем  разбита.  Несколько   минут
оставалась  неподвижной,  наконец  с  трудом  приподнялась,  словно  еще  не
оправилась от долгой болезни, и встала с дивана. Боялась, что  не  удержится
на ногах. Хватаясь за столы и стулья, выбралась  на  веранду  и  кое-как  по
стенке дошла до двери в  свою  спальню.  Надела  вечернее  платье,  а  когда
вернулась в будуар (гостиной они пользовались только для званых вечеров), он
стоял- у столика и разглядывал иллюстрации в журнале. Она замерла на пороге.
     - Пойдем вниз? Обед готов.
     - Я заставила тебя ждать?
     Ужас как дрожат губы. Когда же он заговорит?
     Они сели за стол, и на минуту  воцарилось  молчание.  Потом  он  что-то
сказал, и самая обыденность его слов придала им какой-то зловещий смысл.
     - "Эмпресс" сегодня не прибыл, -  сказал  он,  -  очевидно,  задержался
из-за шторма.
     - А должен был прибыть сегодня?
     - Да.
     Она взглянула на него и увидела, что он смотрит  вниз,  в  тарелку.  Он
сказал еще что-то,  такое  же  незначащее,  насчет  предстоящего  теннисного
турнира. Обычно голос у него был приятный, богатый интонациями, но сейчас он
говорил на одной ноте, до  странности  неестественно.  Казалось,  его  голос
доносится откуда-то издалека. И взгляд был обращен то в тарелку, то на стол,
то на стену, где висела картина. Но от Китти он упорно  отводил  глаза.  Она
поняла, что смотреть на нее он не в силах.
     - Пойдем наверх? - спросил он, когда обед кончился.
     - Как хочешь.
     Она встала, он отворил дверь, пропуская ее вперед, не поднимая глаз.  В
будуаре он опять взял в руки журнал.
     - Этот "Скетч" новый? Я, кажется, его не видел.
     - Не знаю. Не заметила.
     Журнал лежал там уже недели две, она знала, что Уолтер  просмотрел  его
от корки до корки. Он взял его со стола и сел. Она опять прилегла на диван с
книгой.  Вечерами  они,  если  бывали  одни,  обычно  играли  в  кункен  или
раскладывали пасьянс. Он удобно откинулся в кресле и, казалось,  внимательно
разглядывал  какую-то  иллюстрацию.  А  страницы  не  переворачивал.   Китти
попыталась читать, но строки плыли и сливались  перед  глазами.  Разболелась
голова.
     Когда же он заговорит?
     Они просидели в молчании  целый  час.  Она  уже  не  притворялась,  что
читает,  и,  отложив  книгу,  смотрела   в   пустоту.   Боялась   вздохнуть,
пошевелиться. Он сидел тихо-тихо,  все  в  той  же  удобной  позе,  устремив
неподвижные, широко открытые глаза на страницу журнала. В его  неподвижности
таилась угроза. Как хищный зверь перед прыжком, подумалось Китти.
     Вдруг он встал с места. Она вздрогнула, стиснула руки и  почувствовала,
что бледнеет. Вот оно!
     - Мне еще нужно поработать,  -  проговорил  он  все  тем  же  негромким
мертвым голосом, не глядя на нее. - Пойду в кабинет. К тому времени, когда я
кончу, ты, вероятно, уже ляжешь спать.
     - Да, я сегодня что-то устала.
     - Ну так спокойной ночи.
     - Спокойной ночи. И он ушел.

19

     Наутро она в первую же удобную минуту позвонила Таунсенду на службу.
     - Да, что случилось?
     - Нам нужно повидаться.
     - Дорогая моя, я страшно занят. Я, знаешь ли, рабочий человек.
     - Дело очень важное. А можно я сейчас заеду?
     - О нет, ни в коем случае.
     - Тогда приезжай сюда.
     - Не могу я сейчас отлучиться. Разве что  во  второй  половине  дня.  И
стоит ли мне вообще приходить к вам домой?
     - Мне надо сейчас же с тобой повидаться. Последовала  пауза,  точно  их
разъединили.
     - Ты здесь? - спросила она испуганно.
     - Да, я соображаю. Что-нибудь стряслось?
     - По телефону сказать не мо