л, проказник, вспомнил своего кумира, о "Большом
стекле" которого он делал доклад на конгрессе дюшанистов. Да. Было дело, нечего
сказать. Есть что вспомнить: Штаты, потом Канада, долларов в кармане до хуя,
меняли тогда сколько хочешь, доклад гениальный, английский доступен, как и
русский, зал слушает, Эрнст слушает, Леви-Стросс слушает и ... о, Боже! Вооон
ОН, сидит с краешку, щурясь на докладчика, а докладчик всЈ про Нью-Йоркский
период, да про запыление "Большого стекла", да про Розу Селяви, да про
унификацию идеи реди-мейд... Как во сне. А после - аплодисманы, кофиЈк в
кулуарах. Представили. Лично. Невысокий, подвижный, очаровательный. "Люблю
дышать, больше чем работать". Что, ж, оригинально. Доклад понравился. Большая
осведомлЈнность, поразительная осведомлЈнность! Уай? Уотс дэ айрон кЈртн? О,
хуйня, мсье Дюшан, поверьте на слово! Вот. А потом - партия в шахматы, да, да,
не отказывайтесь, я играю со всеми. Надо сказать, граждане судьи, подсудимый был
весьма способен к шахматной игре. В начале своей речи я упомянул о том весЈлом
инциденте с пляжным шахматистом, как нельзя лучше иллюстрировавшим врождЈнные
способности подсудимого. Дядя, съешь лошадку. Хе, хе... мда. И вот, стало быть -
партия. Испанская партия, подсудимый - белые, Дюшан - чЈрные, и центр уже вскрыт
по линии с, разменены пешки, пара лошадок, ладьи, ферзевый эндшпиль с некоторым
преимуществом подсудимого-докладчика, долгое маневрирование грозными ферзями,
кофе давно остыл, пора ехать в гостиницу, проходную стопорит конь. Ничья. Что ж,
неплохо, неплохо играете. Правда? Совсем не занимаетесь? А, всЈ-таки иногда...
Нет, я тоже. Так, под настроение, но серьЈзно - только в молодости, во Франции.
Да. Да. Нет, чемпионом никогда. С АлЈхиным? Нет, не доводилось. Сейчас? Отдыхаю.
Вот, граждане судьи. Дюшан продолжал отдыхать, подсудимый вернулся "и попал, как
крыса, с корабля на бал". Д.А.Пригов, между прочим. Но, если серьЈзно, почему
именно Дюшана ставил и, судя по выражению лица, ставит подсудимый выше всех?
Выше Моцарта, Леонардо, Шекспира? Мне кажется, что прежде всего этому
способствует стойкое убеждение подсудимого в непреходящем значении XX века, как
"осевого времени" (К.Ясперс) цивилизации, а следовательно и культуры. Наука
впервые за всю историю человечества оттеснила философию, претендуя на еЈ роль.
Однако полностью сыграть эту роль ей не удалось из-за жЈсткости, ограниченности
научных методов и языка. Зато рождавшееся в муках авангардное искусство XX века
смогло полноправно занять место одряхлевшей, никому не нужной философии. Да всЈ
это, грубо говоря, описано в известной статье Кошута "Искусство после
философии", хули я перед вами плешью по паркету стучу... Так вот, а Марсель
Дюшан, по мнению гражданина подсудимого, первый из двуногих отделил искусство от
ремесла своими гениальными работами Подсудимый сидел на диване и слезы ползли по
его щекам. Он вспоминал "Фонтан", самую гениальную по его мнению работу XX века,
этот чистенький писсуар из общественной уборной. Он сверкал в его сознании,
поворачиваясь, он разрастался, заполняя пространство своими белыми формами,
являя собой Венеру Милосскую XX века. Да. Двадцатого века, двадцаа-атогоооо
вееекаааа... бля, заебался уже. Да. Но вы спросите - что было потом? А потом-то,
господа присяжные заседатели, случилось принеприятнейшее. В один прекрасный
красный вечер господин подсудимый, вспомнин исторический разговор между Дюшаном
и Дали о продаже говна одним поп-артистом, срезал на споЈм теле все родинки
безопасным лезвием "Нева". Припудрив ранки квасцами, он сел за машинку и
печатал, как дятел, и как курица слепая стучал, мне мозги все распятил,
пищеблоком своим докучал, пренатальный ребЈнок, дзен-буддист, шизофреник, дурак,
образован с пелЈнок, но по сути - полнейший мудак, всЈ писал, всЈ печатал, всЈ,
как курва слепая, стучал, обнажал свои початок, пищеблоком своим докучал, пил
смеялся, дрочился, срал па койку и смачно пердел, в скрипку долго мочился, между
тем безнадЈжно седел, между тем - завирался и дрожал, и глотал молофью, с кошкой
сочно ебался и свистел, подражал соловью, плющил пальцы тисками, Джойса рвал и
глотал с молоком, резал шторы кусками, пятки нежно лизал языком, мазал кремом
залупу и показывал в форточку всем, хуй разглядывал в лупу, говоря: я ебусь,
когда ем, мебель резал ножовкой, керосином цветы поливал, сам питался перловкой,
телефон раскрошил и сожрал, письма слал космонавтам, Саваофу молиться просил, не
простил аргонавтам, бюст Гомера с балкона спустил, стал играть Куперена, грыз
пюпитр и надсадно орал, причитал: о, святая Елена, у себя всЈ что можно украл,
посылал телеграммы и печатал, печатал, печа... Мы его потом аресто-вали и
заставили плясать ча-ча-ча. Вот этим всЈ и кончилось. Короче говоря, граждане
судьи, комната подсудимого к тому времени представляла жуткое зрелище. Посудите
сами, - всЈ загажено, везде валяются куски разбитой мебели, испорченных
продуктов, клочья бумаги. А подсудимый - весь в коросте, появившейся на почве
глубочайшего шизофренического шуба (приступа), сидит за машинкой и печатает,
печатает, печатает. Успел напи-сать он немного, но тем не менее эти два десятка
листков, на мой взгляд, представляют для суда чрезвычайный интерес. Я предлагаю
гражданам судьям и всем присутствующим в зале ознакомиться с этим так называемым
творчеством подсудимого. После ознакомления мы продолжим.



В ДОРОГЕ
Лоб к стеклу прижатый леденеет, но не оторваться от окна.
- Еду, еду по своей стране я, в новые места и времена! - рассмеялся Груздев,
помешивая чай в трясущемся стакане. Либерзон чистил яйца, аккуратно складывая
скорлупу в кучку:
- Да, Виктор Лукич. Чем-нибудь грозны и знамениты каждый город, каждое село.
Здесь руда вольфрамова открыта, здесь зерно на камне проросло...
- Здесь живут художники в долинах, - покосился в окно Груздев, - вон, вся в
узорах крыша с петушком.
- Здесь родился комендант Берлина и на речку бегал босиком.
Либерзон разрезал яйцо вдоль, положил половинку перед Груздевым:
- Здесь прошла дорога наступленья. И пусть, Виктор Лукич, нам было очень тяжело.
Счастлив я, что наше поколенье вовремя, как надо, подросло.
- Конечно, Михаил Абрамыч, конечно. Я, понимаете, объездил, кажется, полсвета.
Бомбами изрытый шар земной. Но как будто новая планета Родина сегодня предо
мной.
Либерзон сунул свою половинку в рот:
- Вот... ммм... Россия в серебре туманов, вопреки всем недругам жива.
- Домны, словно сестры великанов.
- Эстакад стальные кружева...
- Смотрите... вновь стога. И сЈла за стогами. И в снегу мохнатом провода.
- Тихо спят, спелЈнуты снегами, новорожденные города...
В ночь, когда появился на свет Комсомольск-на-Амуре роды принимала Двадцать
Шестая КраснознамЈнная мотострелковая дивизия Забайкальского военного округа.
Ролы были сложными. Комсомольск-на-Амуре шЈл ногами вперЈд, пришлось при помощи
полевой артиллерии сделать кесарево сечение. Пупок обмотался было вокруг шеи
новорожденного, но саперный батальон вовремя ликвидировал это отклонение.
Младенца обмыли из 416 брандспойтов и умело спеленали снегами. Отслоившуюся
плаценту сохранить не удалось, - ввиду своей питательности она была растащена
жителями местного района.



ИСКУПЛЕНИЕ
- С нами рядом бежал человек, - задумчиво проговорил капитан СМЕРШа, снимая
портупею с уставших плеч, - нам казалось: отстанет - могила. Он, понимаешь, упал
у траншеи на снег. Малодушье его повалило.
Лейтенант СМЕРШа понимающе кивнул, поставил котелок на прокопченную, монотонно
гудящую печку:
- Как же. Помню. Помню, как он перед строем смотрел в тишину. Каждый думал - он
должен в сраженьи искупить своей кровью вину перед павшим вторым отделеньем.
Капитан повесив портупею на гвоздь, вбитый в чЈрные брЈвна землянки:
- А, помнишь, политрук ещЈ говорил: "Силой взглядов друзей боевых в безысходном
его разуверьте. Он обязан, - говорит, - остаться в живых, если верит в бессилие
смерти".
- Помню, товарищ капитан. Потом ещЈ в "Солдатском листке" поэт писал: "Что таишь
в себе, зимняя мгла? Проломись сквозь погибель и вызнай!"
- Точно. А в передовице: "Он идЈт. И, ползя сквозь снега, не своею, а кровью
врага искупает вину пред Отчизной".
Лейтенант снова кивнул, помешал ложкой в котелке:
- Наш солдат, товарищ капитан, продираясь сквозь ад, твердо верит, в бою умирая,
что и в дрогнувшем сердце солдат есть какая-то сила вторая.
- Ну, - капитан пожал плечами, провЈл рукой по измученному бессонницей лицу, -
это - думы о доме родном. Это - тяжкого долга веленье...
- Я думаю, товарищ капитан, это - всЈ, что в порыве одном обещает судьбе
искупленье. Садитесь кушать, пожалуйста. Закипело уже.
Лейтенант обхватил котелок ремнЈм и перенЈс на врытый в землю стол. Капитан сел
на широкую колоду, отломил хлеба, придвинул к себе котелок:
- Я, брат, похлебаю малость, тебе оставлю...
- Ешьте, ешьте на здоровье, - лейтенант сел напротив.
Капитан помешал ложкой в дымящемся вареве, выловил белое, раз-варившееся ухо,
устало посмотрел на него. Разбухшую мочку пересекал лиловый шрам.
- А это откуда у него? - спросил он у лейтенанта.
- Да это под Брестом его царапнуло. В страшном шквале огня, в рыжем облаке пыли,
- с готовностью ответил лейтенант.
- Понятно.
Капитан долго дул на ухо. Потом отправил его и рот и принялся жевать - тщательно
и сильно.



САМОРОДОК
- Золотые руки у парнишки, что живЈт и квартире номер пять, товарищ полковник, -
докладывал, листая дело N 2541/128, загорелый лейтенант, - к мастеру приходят
понаслышке сделать ключ, кофейник запаять.
- Золотые руки все в мозолях? - спросил полковник, закуривая.
- Так точно. В ссадинах и пятнах от чернил. Глобус он вчера подклеил в школе,
радио соседке починил.
- Какого числа починил?
- Восемнадцатого, товарищ полковник
- Так. Докладывайте дальше.
- В квартире N 14 он спираль переменил на плитке, подновил дырявое ведро. У
него, товарищ полковник, гремят в карманах слитки - олово, свинец и серебро.
- Интересно...
- Ходики собрать и смазать маслом маленького мастера зовут. Если, товарищ
полковник, электричество погасло, золотые руки тут как тут. Пробку сменит он и
загорится в комнатах живой весЈлый свет. Мать руками этими гордится, товарищ
полковник, хоть всего парнишке десять лет...
Полковник усмехнулся:
- Как же ей, гниде бухаринской не гордиться. Такого последыша себе выкормила...
Через четыре дня переплавленные руки парнишки из квартиры N 5 пошли на покупку
поворотного устройства, изготовленного на филиале фордовского завода в Голландии
и предназначенного для регулировки часовых положений ленинской головы у
восьмидесятиметровой скульптуры Дворца Советов.



РОЖОК
Порхает утренний снежок и на затворе тает вдруг.
- Средь боя слышу я рожок - необычайно нежный звук! - воскликнул комбриг,
разглядывая в бинокль поле боя.
Над полуоткрытым блиндажом свистели пули. В воздухе пахло гарью.
Комбриг крепче прижал бинокль к глазам:
- И автомат к плечу прижат. ЗахлЈбывается огнЈм...
Сзади подошЈл политрук:
- Это, товарищ комбриг, - для залпа общего сержант команду подаЈт рожком.
Комбриг опустил бинокль, нахмурил брови:
- Декабрьский снег - что козий пух. Не здесь ли в прошлые года я слушал, как
играл пастух, ведя задонские стада?
Политрук вздохнул:
- Но взял оружие народ строителей и пастухов. Его на подвиги зовЈт прозрачный,
нежный звук рожков.
Комбриг повернулся, посмотрел на него ввалившимися от постоянной бессонницы
глазами:
- Дорогой горя и тревог шагай, сражайся и терпи. ЕщЈ услышим мы рожок в
безмолвной утренней степи.
Политрук понимающе кивнул и молодцевато одЈрнул портупею.
Их вывели в степь утром.
Солнце ещЈ не встало - на востоке розовела мутная дымка. Снег громко хрустел пол
ногами отделения смершевцев. Комбриг и политрук двигались бесшумно - они были
босы и шли в одном заледенелом исподнем. Руки их были скручены колючей
проволокой.
- Отделение, стой! - скомандовал высокий сержант и, затянутые в полушубки,
солдаты остановились.
- Готовсь!
Смершевцы сдЈрнули автоматы, приложили к тугим плечам.
Комбриг поцеловал политрука в поседевший за одну ночь висок.
Политрук неловко придвинулся к нему, ткнулся лицом в окровавленную рубаху и
заплакал.
- Да здравствует великий Сталин! - выкрикнул комбриг хриплым голосом.
Сержант вынул из-за пазухи инкрустированный серебром и перламутром рожок и
приложил к посиневшим губам.



В ПАМЯТЬ О ВСТРЕЧЕ
СерЈжа одел шинель и повернулся к Лиде:
- Слушай, подари мне на прощанье пару милых пустяков. Папирос хороших, чайник,
томик пушкинских стихов...
Лида грустно улыбнулась, сняла с полки Пушкина, потом пошла на кухню.
СерЈжа застегнул пуговицы шинели, надел пилотку и стал листать томик.
Вскоре Лида вышла с чЈрным мешочком и небольшим жестяным чайником:
- Вот, СерЈженька. Табаку у меня нет.
- А это что?
- Сухари.
- Ну, что ж. Чудесно.
- ВозьмЈшь?
- ЕщЈ бы! Жизнь армейца не балует, что ты там говори...Только ты знаешь, я б
хотел и поцелуи захватить, как сухари.
Лида улыбнулась, положила чайник с сухарями на стол. СерЈжа развязал вещмешок,
стал запихивать в него чайник и Пушкина:
- Может, Лид, очень заскучаю, так вот было бы в пути и приятно вместо чаю губы
тЈплые найти.
- Неужели приятно?
- Лидка! Если свалит смерть под дубом всЈ равно приятно, чтоб отогрели эти губы
холодеющий мой лоб. Он подошЈл к ней, обнял:
- Подари... авось случайно пощадят ещЈ в бою. Я тогда тебе и чайник и любовь
верну свою!
Лида вздохнула, пошла в спальню.
Кровать была не прибрана. На тумбочке стояла порожняя бутылка портвейна с двумя
стаканами.
Лида открыла платяной шкаф, заглянула внутрь.
Поцелуи лежали на третьей полке под стопкой белья между двумя ночными рубашками.

- Сколько тебе, СерЈж? - крикнула Лида.
- Да не знаю...сколько не жалко...
Она отсчитала дюжину и в пригоршнях вынесла СерЈже:
- Держи.
- Во, нормально.
Он развязал мешочек с сухарями, высыпал туда поцелуи:
- Спасибо, милая.
Лейтенант СМЕРШа Горностаев, лично расстрелявший рядового Сергея Ивашова по
приговору военного трибунала за распространение пораженческих слухов, лично же и
распределял его веши.
Жестяной чайник достался сержанту Сапунову, запасные сапоги - старшине Черемных,
флягу со спиртом лейтенант отдал майору Крупенко.
Вечером, когда усталые офицеры СМЕРШа пили чай в землянке, Горностаев вспомнил
про оставшиеся ивашовские сухари, достал мешочек и потряс над грубым столом.
Сухари вперемешку с поцелуями посыпались на свежеструганные доски.
- Что это такое? - Крупенко взял поцелуй.
- А черт его знает, товарищ майор, - пожал плечами Горностаев.
- Что, прямо вместе с сухарями и лежало?
- Так точно.
Крупенко понюхал поцелуй, откусил, прожевал и выплюнул:
- Хуйня какая-то...
Капитан Воронцов тоже откусил:
- Жвачка, наверно. Американцы, наверно.
- Та ну еЈ к бису эту живачку! Поотравимсь ещЈ... - Крупенко выбрал поцелуи из
сухарей, протянул лейтенанту Огурееву:
- Ну-ка, Сашок, кинь у печурку...
Огуреев отворил дверцу печки и швырнул поцелуи в огонь. Затрещало, запахло
чем-то приторным.
Огуреев закрыл дверцу, снял с печки чайник, понЈс к столу. Горностаев подвинул
ему томик Пушкина, Огуреев поставил на него чайник.
- О це добре... - Крупенко протянул Огурееву кружку, - плесни-ка.
Огуреев стал наливать кипяток.



ШТОРМ
Пять вымпелов кильватерной колонной держали курс в открытый океан.
Над кораблями ветер просолЈнный чернел, перерастая в ураган. Всю ночь прошли в
переплетенье молний. То свет слепил, то мрак вставал стеной.
И освещЈнные грозою волны в форштевень бились белой головой, по клотики эскадру
зарывали в густую пену оголтелых вод, и, как в чугун закованные, дали качали
ослеплЈнный небосвод.
На баке гнуло леерные стойки и мяло у орудий волнорез. И, обмывая брызгами
надстройки, корабль то под гору, то в гору лез.
Утрело. Флаг метался на флагштоке, летел, как птица, белый с голубым.
И, проясняясь, небо на востоке рассачивало тучи, словно дым. Пять вымпелов у рей
- пять красных молний! Да соль у командира на плечах.
А корабли из шторма шли на полном, покачиваясь грозно на волнах.
Чайки кружили над эскадрой, одна из них села на локатор головного корабля.
Адмирал вышел из рубки, снял фуражку, подставил под ветер крепкую седую голову.
- Подходим к Севастополю, товарищ адмирал! - донеслось из рубки.
Адмирал улыбнулся, наклонился, глядя на палубу с выстроившимся экипажем.
Плотная серебристая корка соли, покрывающая адмираловы плечи, треснула.
Сверкнули золотые звезды на погонах.
Впереди в розоватой дымке показался Севастополь.
Соль кусками сыпалась с адмираловых плеч вниз, на головы замерших матросов.



РУКИ МОРЯКОВ
Уходят в поход ребята, простые рабочие парни. От чЈрных морских бушлатов солЈной
водою пахнет.
- Готовность один!
И снова парни к орудиям встали.
- Тревога!
Одно лишь слово и руки слились со сталью. А ведь совсем недавно руки их пахли
хлебом...
- А море'' - спросил корреспондент "Красной Звезды" широкоплечего матроса.
- Да в нЈм подавно никто из нас прежде не был, - застенчиво улыбнулся матрос, -
никто не носил бушлата, товарищ корреспондент, но знают эти ребята, что надо,
очень надо ракеты держать и снаряды.
Корреспондент склонился над блокнотом.
Матрос не торопясь поднял руку вместе с приросшим к ней снарядом и почесал висок
поблЈскивающей на солнце боеголовкой.



В СЕРДЦЕ СОЛДАТСКОМ
Капитан расправил на ящике из-под мин измятый листок и, слюнявя карандаш,
написал:
    Хорошая, любимая, родная!
    Мы друг от друга далеко живЈм. Гляжу на карточку - припоминаю. Как раз перед
    войной снялись вдвоЈм. Словами наша речь красна, богата. И есть, Люба, есть
    слова, что в бой полки ведут. С которыми, сжав пальцы на гранатах, идут на
    подвиги, на смерть идут. Война шумит у нас над головами. Но нас, Любаша, не
    разучила и война хранить в сердцах с великими словами простые наших милых
    имена.
                   До свиданья, дорогая!
                   Жди со скорой победой!
Он сложил листок треуголкой, написал адрес, сунул за отворот шинели. Но вдруг
улыбнулся, вспомнив что-то, снова полез за отворот, сморщился на мгновенье и
осторожно вынул руку. На ладони лежало дымящееся сердце.
Капитан потряс его над другой ладонью. Из разнокалиберных артериальных отверстий
посыпались разноцветные слова: РАСКУЛАЧИ-ВАНИЕ, ЭМПИРИОКРИТИЦИЗМ, ИНДУСТРИЯ,
СТАЛИН, ЭЛЕКТРИФИКАЦИЯ, НКВД, ЖДАНОВ, СОЦИАЛИЗМ, ЛЕНИН, ВКПб, СТАХАНОВ,
ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗМ и другие.
Положив сердце на ящик, капитан отыскал в похрустывающей кучке слово ЛЮБА,
поднЈс к губам и поцеловал.
Налетел ветер, но капитан поспешно прикрыл слова шинелью. Только ЛЮБА, КОММУНИЗМ
и УДАРНИК слетели на дно окопа. Когда утих ветер, капитан разыскал их и спрятал
вместе с другими в своЈм сердце.



СТЕПНЫЕ ПРИЧАЛЫ
Строитель стоит у степного причала на новом готовом участке канала.
Ушли экскаваторы, люди ушли и скоро в просторы придут корабли. В просторы
степные, от пыли седые, где ходят бесшумной волной ковыли.
Чугунные кнехты, бетонная стенка и плиты гранита стального оттенка. ПрильнЈт
пароход к ним серебряным боком...
Стоит здесь строитель в раздумье глубоком. И мнится ему у степного причала:
- Работали много, а сделали мало.
- Неправда, товарищ, - раздался за спиной строителя спокойный голос. - Ты сделал
так много. Дорога воды - это счастья дорога.
Строитель обернулся. Рядом стоял усатый конвойный с ППШ на груди. Он докурил,
кинул строителю окурок:
- Пять русских морей ты связал воедино и засуху сила твоя победила.
Строитель поднял окурок, спрятал за пазуху. Конвоир поправил авто-мат,
сощурился:
- Смотри, видны издалЈка в степях опалЈнных морские причалы на сваях смолЈных, и
пристани эти в просторах безбрежных - победа весны, урожая надежда...
Он улыбнулся и крикнул:
- Моря и каналы, прохладу струите!
Стоят у причала солдат и строитель. И мысли их набегают, как волны.
Мечтами и планами головы полны.
- Пусть новое море порадует душу, - проговорил конвойный.
- В морях же, коль надо, воздвигну я сушу. Горячим степям подарю я прохладу, -
улы