л ее. Под кастрюлей на блюдце лежал пакет с нормой и ножницы.
Экран из серого стал голубым, зазвучала эстрадная музыка. Экви-либристы в
блестящих костюмах раскачивались на трапециях.
Прохоров разрезал пакет, вытряхнул норму на блюдце и стал опрыски-вать ее из
пульверизатора до тех пор, пока одеколон не скопился под ней желтоватой лужицей.

Эквилибристы перелетали с одной трапеции на другую, кувыркались в воздухе.
Отложив пульверизатор, Прохоров вытащил из нагрудного кармана пакетик с молотым
перцем и тщательно поперчил норму. Потом схватил ее и, стараясь не глядеть, стал
откусывать и глотать, не жуя.
Эквилибристы быстро спустились вниз, сделали синхронный кульбит и раскланялись,
подняв правую руку.
Прохоров схватил пульверизатор, направил в набитый нормой рот, сжал грушу. Струя
зашипела, холодя зубы.
На арену вышел клоун, театрально раскланялся. Из штанины его выскочила крохотная
болонка, с лаем побежала по кругу. Клоун бросился за ней, споткнулся и упал.
Прохоров проглотил, попрыскал остатки нормы и запихнул в рот.
Болонка подбежала к лежащему клоуну и, вспрыгнув ему на голову, поднялась на
задние лапки.
Прохоров проглотил остатки, быстро отвернул пульверизатор и, запро-кинувшись,
отпил из пузырька.
Болонка завыла, сидя на клоуне. Зал засмеялся.
Прохоров поставил пузырек на стол:
- Охооооо... хох... проехали... хт...
Он вытер ладонью обоженный рот, вытащил тампоны из носа, положи на блюде.
Собачка продолжала выть, зал смеялся. Клоун приподнял полосатый зад и осторожно
пополз за кулисы.
- Очено смешно... - буркнул Прохоров, комкая пакет из-под нормы, - усраться
можно от вашего юмора...
Тампоны набухли одеколоном, плавающие в лужице крупинки перца медленно
стягивались к ним.
С ноги клоуна соскочил ботинок. Клоун высунулся из-за кулис протянул руку.
Ботинок взвился и исчез под куполом цирка.








- А Чесленко что? - Винокуров переключил скорость, газанул.
- Говорит, работа слабая.
- Ну, а конкретно?
- Конкретно, экспериментальная часть куцая, говорит.
- Идиот!
Винокуров крутанул руль, машина повернула. Выехали на Ильинское. Бокшеев курил,
пуская дым в окно. Соловьев смотрел на стелящуюся дорогу.
- Ну, а старик-то? - не оборачиваясь, спросил Винокуров.
- Чего старик... старик сказал, конечно. Защищал. На промышленное внедрение
нажимал, на сложность испытаний. Экономия большая, там, механические свойства
высокие. А Чесленко потом по таблицам пошел. Почему, говорит, устойчивость к
интеркристаллитной коррозии так мало экспериментирована? И вообще, говорит,
черные точки очень сомнительные. Элемент произвола.
- Балбес... господи... вот балбес. А Женька говорил что-нибудь?
- Да что Женька. Все то же, знаешь как он. Тот про Фому, а этот про Ерему. Тычет
ему в диаграмму с никелем. Ну где коррозионное растрескивание. У нас, говорит,
скорость коррозии крайне мала. От концентрации кислоты почти не зависит. Везде,
говорит, вертикальные кривые.
- Ой, Женя, Женя... он бы лучше про стабилизирующий отжиг сказал. Хром-то
равномерно по зерну распределяется, чего ж он...
Проехали пост ГАИ, свернули на проселочную. Бокшеев кинул окурок за окно:
- Вообще-то, старики, Чесленко прав. Ну, какого черта Женька испытания скомкал?
Ну, на МКК испытал, хорошо, скорость коррозии, структурные диаграммы, но у него
даже изотермического разреза нет, ну это уж надо было...
- Но, дорогой мой, образование фаз - это дело учебника, а не кандидат-ской.
- А как мы о перекристаллизации судить будем? По чему? Только по аустенитной
устойчивости?
- Конечно! А по чему же?! Мы же состав знаем, зачем воду в ступе толочь?
- Пашенька, кандидатская - это всестороннее исследование прежде всего.
- Да Женьке достаточно механических характеристик. Сережа! Это же уникальная
сталь, как ты не понимаешь!
- Тогда надо было просто оформлять изобретение, а не писать канди-датскую.
- Ну что за чушь?!
- Ладно, ребят, хватит, спорить. Все равно предварительная - это
предварительная. В конце концов, ничего страшного. Крепче будет. Женьке ругань
на пользу, я ж его знаю. А защитится он с блеском, вот увидите.
- Дай-то бог....
Въехали в лесок. Винокуров обогнул лужу, вырулил на полянку и выключил
двигатель.
Бокшеев с Соловьевым вылезли из машины
С оголившихся деревьев падали дождевые капли.
- Красота-то а... - Бокшеев потянулся.
- Слушай, Петь, а прошлым летом не здесь были?
- Подальше... - Винокуров выбрался из кабины, открыл багажник. - Ну, что,
давайте устраиваться.
- Давай, давай...
Расстелили на мокрой траве брезент, поставили канистру с пивом, авоську с
продуктами. Бокшеев достал из портфеля четыре воблы.
- Ну вот, а вы хотели в рыгаловку в эту идти, - Винокуров разлил пиво по
стаканам, - Здесь у него и вкус-то совсем другой. А там оно мочой старого
киргиза пахнет.
- Ну, Петруша, не преувеличивай. - Соловьев стал чистить воблу. - Это ведь от
бара зависит...
- От бара! Сказал тоже. Западная терминология, дорогой мой. В Москве баров и
ресторанов нет, запомни. Есть тошниловки и рыгаловки.
- Да брось ты. "Националь", - тошниловка по-твоему?
- Абсолютная! Хорошие рестораны, а тем более бары сохранились только в
Прибалтике. И то пока. Лет двадцать пройдет - и там тоже будут тошниловки и
рыгаловки.
- В Ленинграде хорошие рестораны.
- Немного получше наших. Берите, - Винокуров протянул стаканы.
- Слушай, так у нас же нормы еще, забыли?
- Ой, мама, родная...
- А может ну их, а?
- Да давай уж съедим заодно...
- А чего, идея хорошая...
- Предлагаю средний вариант. Одну съем, две выкинем.
- А что. Идея что надо. И нашим и вашим. Волки сыты, овцы целы.
- Ну, что, согласны?
- Распечатывай.
Винокуров распечатал свою Норму, положил на газету:
- Эту, что ли?
- А хоть и эту... моя старая, вон корявая какая...
Соловьев вытряхнул свою норму из пакетика на брезент. Бокшеев долго рылся в
портфеле, наконец выложил пакетик:
- Моя тоже сохлая.
Винокуров разломил норму на три куска, роздал:
- Давайте, с пивком. Стали жевать, запивая пивом...
На рядом стоящую березу села ворона, каркнула, спланировала вниз и опустилась
недалеко от брезента.
- Ну, что, птичка божья, - Винокуров допил пиво, отряхнул руки. - Хлеба хочешь?
Щас...
Он развернул бутерброды, отломил кусок белого хлеба и швырнул вороне. Соловьев
нагнулся, взял с брезента норму и кинул следом:
- Может, унесет от греха подальше...
Ворона покосилась на лежащие рядом белый и темно-коричневый куски, быстро
подошла, схватила белый и полетела прочь.








Леха накрыл ладонью звонок.
- Кто? - осторожно спросили за дверью.
- Клав, открой, - Леха оперся о косяки, но руки съехали вниз, он ткнулся головой
в дверь и закачался, сохраняя равновесие.
- Нажрался гад... первый час уже... не открою... господи...
Клавин голос удалился.
- Да чо, чо ты, Клав, - Леха взялся за ручку - Эт я... ну Лешка... чо ты.
За дверью не отзывались. Леха откачнулся, хлопнул по звонку:
- Клав! Ну хватит. Чо ты. Клав. Чо ты... открой...
Дверь молчала.
- Открой, кому сказал! - Леха стукнул кулаком под номер, - открывай! Слышишь?
- Слышишь? Клавк!
- Открой! Слышишь!
- Слышь! Клавка!
- Открой! Клавка!
- Слышь! Клав!
- Клав! Клав! Клав!
Его голос гулко разносился по подъезду.
Клава не отзывалась.
Леха долго, с перерывами звонил.
Потом замолотил по двери:
- Открой, сука! Открой! Открывай, блядь хуева!!
- Я тебе говорю! Открой!
- Открой! Клавка! Не дури!
- Открой! Открывай, Јп твою!
- Клавка! Открой! Слышь!
- Открой! Убью сука!!
Он отошел, чтобы разбежаться, но ноги, наткнувшись на ступеньки, подломились.
Леха плюхнулся на ступеньку:
- Ой, бля...
Соседняя дверь приотворилась, в щели мелькнуло лицо и скрылось.
Леха встал, шатаясь подбрел к двери и пнул ее ногой:
- Открой, говорю!
- Открой, Клава!
- Открой, говорю!
- Слышь! Открой!
Он пинал дверь, еле сохраняя равновесие. Потом сел на коврик:
- Открой... слышишь... ну Клав...
- Слышишь... слышишь...
- Клав... открой...
- Клав... ну что ты...
- Клав... Клавка...
- Клав... открой... открой... открывай, сука!!!
Поднялся, пачкая руки о беленый косяк, отошел и кинулся на дверь:
- Убью, бля! Убью, сука! Открываааай!!!
Клава открыла часа через полтора. Леха спал, скорчившись перед дверью. Клава
втащила его в темный коридор, закрыла дверь и, подхватив под мышки, поволокла в
комнату.
- Господи... опять нажрался... господи... Он, как же... господи... сволочь...
сил моих нет...
Стянула с него грязные ботинки, отнесла в коридор. Вернулась, вывалила Леху из
пальто. Зазвенела посыпавшаяся мелочь. Клава обшарила пальто, вытащила несколько
скомканных бумажек, во внутреннем кармане нащупала мягкое, упакованное в
хрустящий целлофан:
- О, господи... норма... господи...
Она положила норму на стол. Деньги убрала в шкаф под стопку белья.
Леха пробормотал что-то, заворочался.
Клава сняла с него заляпанные грязью брюки, пиджак, рубашку. Втянула на кровать,
перевернула на спину, накрыла одеялом. Подошла к сопящему на кушетке Вовке,
поправила выбившуюся простынь. Зевнула, сняла халат и легла рядом с мужем.
Леха проснулся в шестом часу, встал, шатаясь, добрел до туалета. Неряшливо
помочившись, открыл кран, припал к струе обсохшими губами. Долго пил. Потом
сунул под струю голову, фыркнул и, роняя капли, пошел обратно. Сел на кровать.
Потряс головой.
Клава приподнялась:
- Лешь... ты? Слышь, там норма-то... ведь не съел вчера...
- Норма?
- Ага. В кармане была. В пальте. На столе там.
- Чева?
- Норма! Норма! Чево! - зашипела жена, - норму не съел ведь!
- Как не съел?
- Так! Вон на столе лежит! Леха встал, нащупал на столе пакетик:
- “п твою... а как же... чего ж я не съел-то...
- Нажрался вот и не съел. Жуй, давай, да ложись! В семь вставать.
Леша отупело вертел в руках пакетик. Горящий за окном фонарь дробился на
складках целлофана.
Леха сел на кровать, разорвал пакетик, стал жевать норму.
- С кем выжирали-то? - просила Клана, - С Федькой, штоль? А?
- Не твое дело... - худые скулы Лехи вяло двигались.
- Конечно, не мое. А брюки твои засранные чистить, да ботинки, да ждать не
случилось ли чего...
- Ладно. Заткнись. Спи.
- Сам заткнись. Алкоголик...
Клава отвернулась к стенке.
Леха дожевал норму, посмотрел на испачканные руки. Встал, прошлепал на кухню.
Пососал из дульки заварного чайника, вытер руки о трусы. Подошел к окну,
посмотрел на спящие дома. Почесал грудь.
В доме напротив на шестом этапе вспыхнуло окно, рядом - другое.
Леха смахнул со лба водяные капли. Понюхал руки.
Снова вытер их о трусы и пошел досыпать.








- И главное, не принюхивайся. Жуй и глотай быстро, - Федор Иванович протянул
Коле ложку. Коля взял ее, придвинул тарелку с нормой, покосился на Веру
Сергеевну:
- Мам... ты только лучше займись чем-нибудь, не надо смотреть так...
Вера Сергеевна встала из-за стола, улыбнулась и пошла в комнату.
Коля склонился над нормой.
Федор Иванович положил руку ему на плечо:
- Давай, давай, Коль. Смелее, главное. Я когда первый раз ел, вообще в два
глотка ее, - раз, два. И все. А у нас в то время разве такие были?! Это ж масло
по сравнению с нашими. Давай!
Коля отделил ложкой податливый кусочек, поднес ко рту и откинулся, выдохнул в
сторону:
- Ооооо... ну и запах...
- Да не нюхай ты, чудак-человек! Глотай побыстрей. У нее вкус необычный такой,
глотай, как лекарство!
Коля брезгливо разглядывал наполненную ложку:
- Черт возьми, ну почему обязательно есть?
- Колька! Ты что?! А ну ешь давай!
Коля зажмурился, открыл рот и быстро сунул в него ложку.
- Вот! И глотай!
Коля лихорадочно проглотил, скривился, пошлепал губами:
- Гадость какая...
- Колька! А ну замолчи! Ешь давай!
Коля проглотил новую порцию:
- Странный вкус какой-то...
- Не странный, а нормальный. Жуй!
Коля отделил другой кусочек, снял губами с ложки, прожевал:
- Странно, а... когда ешь запаха не чувствуешь...
- Так я к тебе о чем толкую, голова! - засмеялся Федор Иванович, - Потом
привыкнешь, вообще замечать перестанешь.
Коля стал орудовать ложкой посмелее.
Вера Сергеевна заглянула из комнаты, вышла и улыбаясь, встала у косяка:
- Ну как?
Коля ответно улыбнулся ей:
- Вот, мам съел.
- Молодец.
Коля доел норму, бросил ложку в тарелку и шлепнул ладонями об стол:
- Годидзе!








- Третья группа продолжает рисовать, вторая встает и идет на горшоч-ки! -
Людмила Львовна подошла к низеньким столикам, за которыми сидели дети, хлопнула
в ладоши. - Раз, два! Ну-ка все дружно отложили карандаши и встали! Раз, два!
Дети стали нехотя вставать.
- Ну-ка быстро! Маша, я кому говорю! Успеете еще порисовать. Андрей! Это что
такое! Встали, пошли за мной! Не бежать! Идти шагом.
Девятнадцать пестро одетых девочек и мальчиков двинулись за Людмилой Львовной.
Вышли в коридор, стали подниматься по лестнице на второй этаж. Людмила Львовна
поднималась первой:
- Не обгонять друг друга. Идти спокойно. Шуметь не надо.
Ее голос громко звучал в лестничном пролете.
Топоча ножками, дети поднимались наверх.
На втором этаже, обогнув оставленные малярами стремянки, прошли свежевыкрашенным
коридором. Возле двери с забрызганной краской таблич-кой "ПОСТОРОННИМ ВХОД
ВОСПРЕЩЕН!" Людмила Львовна останови-лась:
- Разобраться по парам. Не шуметь! Постников! Сколько раз можно говорить!
Отстань от нее!
Дверь отворилась, вышла нянечка, вытирая руки тряпкой.
- Ну, как? - повернулась к ней Людмила Львовна.
- Готово, - улыбнулась нянечка.
- Проходите, не толпитесь. И по порядку на горшочки.
Дети стали входить в комнату. Она была не очень большой с двумя зашторенными
окнами. Вдоль стены на узком деревянном помосте стояли двадцать белых
пронумерованных горшков.
- Это какая, вторая? - спросила нянечка, пропуская детей и протянутой рукой
касаясь их головок.
- Вторая, - Людмила Львовна вошла и встала напротив помоста. - Садимся спокойно,
не мешаем друг другу. Андрей! Сколько раз тебя одергивать?
Дети, спустив штаны, расселись по горшочкам.
- А что, не все? - нянечка махнула тряпкой на пустующий горшок.
- Шацкого нет.
Людмила Львовна прислонилась к стене.
Нянечка отжала тряпку над ведром и положила на подоконник.
- Штанишки на коленках. Ниже не спускаем. Не толкаем соседей! Света? Кто не
покакает, тот рисовать не пойдет!
- А я не хочу.
- И я, Людмил Львовн.
- Посидите, посидите. Захочется. Не толкаемся, кому говорю? Кто покакал, тот
встает.
Дети смолкли. Некоторые начали кряхтеть.
Через несколько минут трое поднялись, подтянули штаны и сошли с помоста. Потом
встал а девочка, придерживая юбку зубами, натянула трусики.
- Кто покакал, тот не шумит и спускается в зал. Не шумит и не задерживается,
Рубцова!
Девочка скрылась за дверью. Встали еще несколько детей.
- Так, Алексеев не покакал, он садится снова, - Людмила Львовна подошла и
усадила улыбающегося Алексеева. - Пашенко Наташа, ты еще не хочешь посидеть? Ну,
что это за крошка, куда это годится?
Пашенко мотала головой, натягивала колготки:
- Я не могу, Людмила Львовна.
- Ну, беги, ладно. Алексеев, не болтай ногами!
Нянечка унесла ведро.
- Людмила Львовна, а я только пописал.
- Теперь покакай.
- А я не могу. Не могу писать и какать. Я или пописаю или покакаю.
- Не выдумывай. Сиди.
- А я все равно не покакаю.
- А ты постарайся.
Встали четверо.
- Тебя что, прослабило? - Людмила Львовна заглянула в горшок Фокина.
- Неа.
- Чего - неа? Вон, понос, жидко совсем. Иди. Руки надо мыть перед едой.
Фокин разбирал запутавшиеся помочи.
- Господи, перекрутил-то! - вошедшая нянечка стала помогать ему. На горшках
остались шестеро.
- Ну как, Алексеев?
Алексеев молча теребил сбившиеся на колени трусы. Одна из девочек громко
кряхтела, уставившись расширенными глазами в потолок.
Бритоголовый мальчик громко выпустил газы. Людмила Львовна улыбнулась
- Вот, Алексеев, бери пример с Купченко!
Две девочки встали. Потом встал бритоголовый, потом еше один. Сосед Алексеева
тужился, сцепив перед собой руки.
Людмила Львовна достала из кармана халата часы.
- Самая быстрая группа. Первая, так та сидит, сидит... Гершкович разревется, как
всегда... У тебя бак готов?
- А как же.
Нянечка открыла шкаф, вытащила большой алюминиевый бак с красной надписью:

ДЕТСАД N 146
ВНИИМИТ.
НОРМАТИВНОЕ СЫРЬЕ


Сосед Алексеева встал, с болтающимися у колен штанами проковылял с помоста:
- Я все, Людмила Львовна.
- Ну, иди.
Вытянув руку, Алексеев ковырял застежку сандалии.
- Что, один остался? - улыбнулась нянечка, снимая крышку с бака.
- А он всегда до последнего сидит.
Людмила Львовна зевнула, подошла к окну:
- Алексеев, у тебя мама во Внуково работает?
- Она инженер.
- Но во Внуково?
- А я не знаю. Она билеты проверяет.
- Ну так значит во Внуково.
- А я не знаю.
- Ничего ты не знаешь.
Нянечка вынула из шкафа ведро и крышку.
- Ну, что, не покакал, Алексеев?
- Так я ж не могу и писать и какать вместе.
- Тогда сиди.
Нянечка, придерживая содержимое горшков крышкой, сливала мочу в ведро, а кал
вываливала в бак.
- Кто-то обманул, - Людмила Львовна заглянула в пустой горшок, - кто же сидел
здесь... Покревская, наверно.
- За всеми не усмотришь.
- Точно. Алексеев! Видишь, что ты мешаешь? Сколько можно ждать?
- Но я какать не хочу.
- Не будешь рисовать сегодня.
- А я и рисовать не хочу.
Людмила Львовна остановилась перед ним, вздохнула:
- Вставай.
С трудом отлепив зад от горшка, Алексеев встал. В горшке желтела моча.
- Иди. Тошно смотреть на тебя. И чтоб к карандашам не притрагивался! Будешь
цветы поливать.
Алексеев подобрал штаны, глядя на работающую нянечку, стал застеги-ваться.
Нянечка выплеснула мочу из его горшка в ведро:
- Так и не выдавил ничего, сердешный.
Людмила Львовна заглянула в бак:
- Тогда минут через десять я первую приведу.
- Ладно.
Алексеев издали посмотрел в бак и вышел за дверь.








- Прелесть какая, - Марина провела рукой по Викиной груди, - действительно
стоит. Чудо.
Голая Вика сидела на тахте, прислонившись к стене и жевала яблоко. Марина лежала
навзничь головой у нее на коленях:
- Ты как кинозвезда.
- Кинопизда.
Вика хохотнула, большая грудь ее дрогнула.
- Серьезно... смотри... сначала плавно, плавно, а потом раз... и сосочек...
прелесть...
Рука Марины скользнула по груди, коснулась соска и стала ползти по складкам
живота:
- И пупочек прелесть... аккуратненький... не то что у меня...
- У всех одинаковые.
- Неправда.
- Да ну тебя! Ну, морда там, ну грудь - ясно, но пупки-то у всех одинаковые!
Плесни немножко...
Марина приподнялась, взяла со стола бутылку, налила в стакан. Из-за голубой
ночной лампы вино казалось фиолетовым. Марина отпила глоток и протянула Вике:
- Пей.
Вика обеими руками приняла стакан, медленно выпила, поморщилась:
- Портвин он и есть портвин. Чем дальше, тем хуже.
- Не нравится?
- Нет. Хуйня, честно говоря. Ну да я сама виновата. За дешевкой погналась.
Вика стряхнула с живота яблочное семечко. Марина подвинулась к ней, поцеловала в
уголок губ. Вика повернулась. Они обнялись. Стали целоваться. Потом упали на
кровать.
Марина оказалась сверху. Целуя плечи и грудь Вики, она стала ползти вниз, но
Вика приподнялась:
- Маринк, слушай, давай попозже... я что-то не отойду никак. Не хочется
что-то...
Марина оперлась руками о тахту, поцеловала Вику в живот:
- Ваше слово - закон, мадам. Может, кофейку выпьем?
- Давай.
Они встали, прошли на кухню. Марина задернула шторы, зажгла свет... Вика села за
стол, зевая, посмотрела на отделанный деревом потолок:
- Симпотная кухонька.
- Нравится?
- Ага.
- Это муж покойный.
- Он что - умер?
- Разбился.
- Давно?
- Шесть лет назад
- Тебе с ним хорошо было?
- По разному.
- Ласковый был?
- В постели?
- Ага.
- Да нет, что ты. Разве мужчины могут быть ласковы. Он веселый был.
Хозяйственный. А ласковым - никогда...
- Это точно. Я весной с одним попробовала и опять то же самое. Лишь бы засунуть.
А потом спать.
Марина понимающе кивнула, стала заваривать кофе.
Вика легко шлепнула ее по заду:
- А у тебя попка ничего. Беленькая, безволосая...
- Тебе волосатые не нравятся?
- А кому нравится? Я с армянкой одной рискнула переспать, так плевалась потом. У
тебя вон