да не годится, - раскрасневшаяся Нюра подхватила зеркало, -
развеселилась, как дура. Нюра-дура...
Она снова села на стул и поднесла зеркало к лицу.
На неЈ глянула знакомая миловидная девушка с маленьким носом, тонкими бровями и
полными губами.
"Глаза твои большие не дают покоя мне", - проговорила Нюра и засмеялась, - что
он в моих глазах нашЈл? Глаза как глаза. Прохода не дают! вот чудак...
Она приблизила зеркало к лицу и стала внимательно рассматривать свои глаза.
Те же веки. Те же ресницы. Те же ярко-красные пятиконечные звЈзды, вписанные в
зеленоватые круги зрачков.
- Чудак, - улыбнулась Нюра и провела рукой по пылающей щеке. В правом глазу на
бело-голубоватой поверхности белка изгибалась крохотная розовая жилка, наползая
извилистым хвостиком на нижний луч звезды.
"ЕщЈ вчера лопнула, - подумала Нина, - а всЈ от чтения. Читаю по ночам, как
дура. Так совсем глаза ввалятся. Нюра-дура..."



УНИВЕРСИТЕТ НА ВОДЕ
На крейсере идЈт политучЈба. И в кубриках такая тишина, что слышат все, как
пенные сугробы взбивает там, у берега волна.
И крейсер мощный, как и вся эскадра, напоминает университет, готовящий
талантливые кадры для будущих походов и побед.
И каждый офицер, что накануне учил стрелять и край родной беречь, стоит сейчас,
как лектор на трибуне, ведя о пятой пятилетке речь. Чтоб знали все, что защищают
в море, и почему нельзя смыкать ресниц на трудной вахте, в боевом дозоре, у
запертых стальным замком границ!
Ключ от северных границ, хранившийся на крейсере "Алексей Косыгин", пришлось на
время капитального ремонта перебазировать на атомную подлодку "Комсомолец".
Портовый кран медленно приподнял ключ и пол звуки гимна понЈс над головами
замерших экипажей.
Чайки с криками кружили вокруг стальной громады, солнце играло на гранях
замысловатой бородки.
Когда ключ завис над подлодкой и наклонился, из его трЈхметрового дула вывалился
спящий матрос и плюхнулся в воду, чуть не задев надраенный борт подлодки.



ЗЕРНО
У крестьян торжественные лица. Поле всЈ зарЈй освещено. В землю, за колхозною
станицей, хлебное положено зерно.
Солнце над зерном неслышно всходит. Возле пашни, умеряя прыть, поезда на
цыпочках проходят, чтоб его до срока не будить.
День и ночь идЈт о нЈм забота. Города ему машины шлют, пионеры созывают слЈты,
институты книги издают.
В синем небе лЈтчики летают, в синем море корабли дымят. Сто полков его
оберегают, сто народов на него глядят.
Спит оно в кубанской колыбели.
Как отец, склонился над зерном в куртке, перешитой из шинели, бледный от
волненья агроном. Он осторожно приблизил лицо к отполированной трубе уходящего в
землю микроскопа, посмотрел в окуляр.
Увеличенное в сто раз зерно не помещалось в окуляре. Лысенко покрутил колесико
фокусировки. Изображение стало чЈтким, на бугристой желтовато-коричневой
поверхности зерна обозначились ровные строчки сталинской статьи "Аграрная
политика в СССР". Острая часть зерна уже разбухла и вот-вот была готова пустить
росток.
Лысенко поднял голову, поправил фуражку.
За спиной его, замерев, стояли представители ста народов, ожидающие всходов
зерна. Сразу же за ними начинались плотные цепи ста полков охранения.
Вдалеке, в розоватом степном мареве, медленно шЈл на цыпочках паровоз.
Чугунные цепочки, разработанные и внедрЈнные по призыву Кагано-вича в
шестинедельный срок, негромко постукивали по рельсам, вагоны монотонно
раскачивались.



ВЕСЕННЕЕ НАСТРОЕНИЕ
- Я отдал судьбу свою в честные руки, - проговорил Яковлев, выходя из здания
обкома, - Я жил на земле, как поэт и солдат. Прохоров кивнул:
- Где мудрые деды и умные внуки у государственной власти стоят?
- Да, Женя, - Яковлев закурил, кинул спичку, сощурился на весеннее солнце. -
Ничто не забыто. Пусть время торопит. Мне помнятся ранние наши мечты...
- Точно. Когда ещЈ призрак бродил по Европе и жадно смотрел на живые цветы.
Перешли площадь, двинулись по тротуару. Яковлев выпустил дым:
- Он шЈл, Женя, по окраинам тенью бесплотной. Он в двери стучал у времЈн на
заре... Представляешь, сегодня на солнце зажмурился плотник! Какая в России
весна на дворе! И в лонах семейств, и на общих собраньях, на росном рассвете, и
в сумерках ранних цветЈт, поднимается, дышит со мной всЈ то, что мы сравниваем с
весной.
Прохоров улыбнулся, понимающе закивал:
- Конешно, конешно... О чЈм ещЈ старый путиловский мастер мечтал в карауле у
Смольных ворот.
Вдруг Яковлев хлопнул Прохорова по плечу:
- Смотри! НагружЈнная глыбами счастья Весна по России победно идЈт!
Прохоров оглянулся.
Весна шла рядом, вдоль заполненного водой трамвайного пути. ЕЈ дырявые боты
громко хлюпали, полы линялого пальто были забрызганы грязью.
Лица Весны нельзя было разглядеть из-за наваленных на еЈ плечи и голову чЈрных
буханок.
Проехавший мимо грузовик обдал Весну грязью.
- ЧЈрт гнутай... - пробормотала Весна и, крепче обхватив буханки, двинулась
дальше.



В ПОХОДЕ
- Мы в час любой, сквозь все невзгоды и в тропиках и подо льдом железный строй
атомоходов в суровый мир глубин ведЈм, - проговорил старшина второй статьи
Головко, входя в Ленинскую Комнату атомной подводной лодки "50 лет СССР".
Конспектирующий "Манифест Коммунистической партии" мичман Рюхов поднял голову:
- И корабли, штурмуя мили, несут ракет такой заряд, что нет для их ударной силы
ни расстояний, ни преград.
Головко сел рядом, вытянул из-за пояса "Антидюринг":
- И стратегической орбитой весь опоясав шар земной, мы не дадим тебя в обиду,
народ планеты трудовой.
Рюхов перелистнул страницу:
- Когда же нелегко бывает не видеть неба много дней и кислорода не хватает, мы
дышим Родиной своей.
Вечером, когда во всех отсеках горело традиционное ВНИМАНИЕ! НЕХВАТКА КИСЛОРОДА!
экипаж подлодки сосредоточенно дышал Родиной. Каждый прижимал ко рту карту своей
области и дышал, дышал, дышал. Головко - Львовской, Карпенко - Житомирской,
Саюшев - Моско-вской. Легче всего дышалось Мануеву: он родился в Якутске.



СВЕТ ЮНОСТИ
Рокот самолЈтов плавно затихал.
Давние полЈты вспомнил генерал. И увидел лица преданных друзей...
Рад он возвратиться к юности своей.
Полночь уплывает, близится рассвет. Чудеса бывают и на склоне лет.
Вот растаял иней на его висках. Вот он вновь в кабине, а под ним - Москва.
И как прежде снится край родной в снегу...
- Никогда в столицу не пройти врагу! - пробормотал генерал, смахнув с краг капли
растаявших висков.
Кабину качнуло, генерал посмотрел через стекло вниз. Пролетели Замоскворечье.
Потянулся пригород.
Тень от летящего полка легла на землю. ДА ЗДРАВСТВУЕТ СТАЛИН! ползло по лесным
массивам, прудам, дорогам и домам. Все буквы были ровными, интервалы
одинаковыми. И только точка отставала от палочки восклицательного знака.
Генерал щЈлкнул переключателем:
- Двадцать девятый, я основной, приЈм.
- Двадцать девятый слушает, приЈм, - проскрипели наушники.
- Горохов, пизда ушастая, отстаЈшь на корпус, раскрой глаза!
- Есть, товарищ комполка!
Точка догнала палочку и прилипла к ней.
- Близко, мудак! Куда втюрился, распиздяй!
- Есть, товарищ комполка!
- Сядем, выгоню к ебени матери, будешь картошку возить!
- Есть, товарищ комполка!
Точка отошла от палочки на должное расстояние. Генерал поправил шлем и, щурясь
на солнце, запел "Если завтра война".



ПРОЩАНИЕ
Капитан обнял всхлипывающую Наташу:
- Ты вечер проплакала целый... В поход ухожу, ну и что же? Теперь ты жена
офицера, Наташ. Теперь ты военная тоже.
Наташа вздохнула, вытерла слезы.
Капитан улыбнулся:
- Моя боевая подруга! Нам трудностей выпадет всяких. Я верю, мы будем друг другу
верны, как военной присяге.
Он поцеловал еЈ в щЈку, тихо проговорил:
- И пусть, Наташ, море полярное стонет, бросаются ветры в погоню. Вот видишь
кладу я ладони на плечи твои, как погоны.
Его руки опустились на еЈ плечи, пальцы и кисти стали плоскими, позеленели.
ПоперЈк пальцев протянулись две красные полоски.
Наташа покосилась на погоны, грустно улыбнулась:
- ВсЈ ещЈ младший сержант...
Капитан уверенно кивнул:
- Как вернусь, будешь сержантом. Обещаю. Только поменьше на танцы ходи. И с
Веркой Сахаровой поменьше якшайся.
Наташа кивнула и быстро поцеловала его в подбородок.



ОДИНОКАЯ ГАРМОНЬ
Николай Иванович трижды крутанул расхлябанную ручку, прижал к уху трубку и
громко зашептал, прикрыв рот рукой:
- АлЈ! Город? Девушка, соедините меня, пожалста, с отделением НКВД. Да. Да.
Конешно, конешно, я не спешу...
Он провЈл дрожащей рукой по небритой щеке и покосился на небольшое окошко. За
грязным стеклом горел толстый месяц. На облепленном подоконнике желтели высохшие
осы.
Николай Иванович вздрогнул, прильнул к трубке:
- Да! Да! Здравствуйте!... Да, простите, а кто это... дежурный офицер? Товарищ
дежурный лейтенант, то есть, простите, - офицер... это говорят, это говорит с
вами библиотекарь деревни Малая Костынь Николай Иваныч Кондаков. Да Вы извините
меня, пожалста, но дело очень, прямо сказать, очень важное и такое, я бы сказал
- непонятное. - Он согнулся, быстро зашептал в трубку: - Товарищ дежурный
офицер, дело в том, что у нас в данный момент снова замерло всЈ до рассвета -
дверь не скрипнет, понимаете, не вспыхнет огонь. Да. Погасили. Только слышно на
улице где-то одинокая бродит гармонь. Нет. Я не видел, но слышу хорошо. Да. Так
вот, она то пойдЈт на поля за ворота, то обратно вернЈтся опять, словно ищет в
потЈмках кого-то, понимаете?! И не может никак отыскать. Да в том-то и дело, что
не знаю и не видел, но слышу... Во! Во! и сейчас где-то пиликает! Я? Из
библиотеки... Да нет, какие посетители... да. Да! Хорошо! Не за что. Не за что!
Ага! Вам спасибо! Ага! До свидания. Ага.
Он положил трубку, достал скомканный платок и стал вытирать пот, выступивший на
лбу.
Через час по ночной деревенской улице медленной цепью шли семеро в штатском.
Толстый месяц хорошо освещал лепившиеся друг к дружке избы, под ногами хлюпала
грязь.
Слева в темноте тоскливо перекликнулись две тягучие ноты, задребез-жали басы и
из-за корявой ракиты выплыла одинокая гармонь.
Семеро остановились и быстро подняли правые руки.
Гармонь доплыла до середины улицы, колыхнулась и, блеснув перламутровыми
кнопками, растянулась многообещающим аккордом.
В поднятых руках полыхнули быстрые огни, эхо запрыгало по спящим избам.
Гармонь рванулась вверх - к чЈрному небу с толстым месяцем, но снова грохнули
выстрелы, - она жалобно всхлипнула и, кувыркаясь, полетела вниз, повисла на
косом заборе.
Один из семерых что-то скомандовал быстрым шЈпотом.
Люди в штатском подбежали ближе, прицелились и выстрелили.
Посыпались кнопки, от перламутровой панели отлетел большой кусок, сверкнул и
пропал в траве. Дырявые мехи сжались в последний раз и выдохнули - мягко и
беззвучно.



САЖЕНЦЫ
Монотонно грохоча, поезд пролетел длинный мост.
За окнами снова замелькал смешанный лес.
Кропотов вышел из купе в коридор, встал рядом с Тутученко.
Вагон сильно качало. Сквозняк колыхал накрахмаленную занавеску.
Тутученко курил, пуская дым в открытое окно.
- Сквозь леса, сквозь цепи горных кряжей дальше, дальше, дальше на восток... -
рассмеялся Кропотов, разминая сигарету.
- Семьдесят стремительных пейзажей за неделю поезд пересЈк, - не оборачиваясь,
пробормотал Тутученко.
- Да вот уже восьмой рассвет встаЈт, - Кропотов зевнул, чиркнул спичкой и,
слегка подтолкнув Тутученко, кивнул на соседнее купе, - едет, едет, едет
садовод...
- Та я знаю, - отмахнулся Тутученко, - он везЈт с собою на восток коммунизма
маленький росток.
Садовод из седьмого купе пил чай вприкуску.
Месяц с лишним он в дороге был. По земле холил, по рекам плыл. Где на лошади, а
где пешком - шЈл к заветной цели прямиком.
Он трудился от зари и до зари...
Год проходит, два проходит, три.
И стоят среди полярной мглы коммунизма мощные стволы.
Кропотов побывал и тех краях дважды.
В первый раз с делегацией подмосковных ударников, во второй - через три года,
против своей воли.
Впервые увиденные саженцы вызвали чувство жалости и желание помочь им. Они едва
достигали роста человека, четырЈхгранные стволы были тонки, мягкая, словно
побеги зелЈного горошка колючая проволока робко курчавилась, шелестела на ветру.

Спустя три года картина изменилась.
Стволы раздались вширь, далеко ушли в бледное северное небо. Кол-ючая проволока
перекинулась с одного на другой и уже не шелестела, даже не звенела, а
неподвижно застыла, самонатянутая донельзя.



СЛУЧАЙНЫЙ ВАЛЬС
Ночь коротка. Спят облака.
- И лежит у меня на ладони незнакомая ваша рука, - прошептал лейтенант в
кудрявые волосы девушки.
Она сильнее наклонила голову, искоса посмотрела на наполненные ночью окна:
- После тревог спит городок...
Лейтенант выпрямился, крепче сжал еЈ локоть:
- Нам не хватает музыки. А когда я проходил мимо этого странного зала - явно
услышал мелодию вальса и сюда заглянул на часок.
Под медленно переступающими туфлями девушки скрипнуло стекло.
- Вам показалось, - тихо проговорила она, - я здесь была одна. Без музыки. Мне
надо было протереть картину, - она кивнула на пятиметровый портрет Сталина, - да
вы мне не дали... Вошли и испортили рабочее настроение.
Лейтенант улыбнулся, быстро качнул еЈ. Они закружились между ра-збросанных
стульев.
- Хоть я с вами почти не знаком и далЈко отсюда мой дом, я как будто бы снова
возле дома родного... Вам не кажется это странным?
- Нет, не кажется, - девушка остановилась, чтобы не налететь на поваленную
трибуну, - будем кружить?
- Петь и дружить тоже! - он подхватил еЈ, закружил. Длинная юбка девушки
зашуршала в темноте.
Вдруг он резко остановил еЈ, крепко прижал к себе:
- Вы знаете... я... я... совсем танцевать разучился и прошу вас, очень прошу вас
меня научить.
Девушка испуганно подняла голову. Из его вздрагивающих полуоткрытых губ шло
горячее дыхание. Он прижал еЈ сильнее и она услышала как бьЈтся его сердце.
Утром лейтенант проснулся первым.
Распрямив затЈкшее тело, он потянулся и свесил ноги со стульев, послуживших ему
кроватью.
Голая девушка спала на поваленной трибуне, подложив под голову туго свЈрнутый
кумач.
Натянув галифе и китель, лейтенант одел сапоги, застегнул ремень.
Девушка заворочалась, подняла заспанное лицо:
- Куда ты?
- Утро зовЈт снова в поход, - вялым голосом проговорил лейтенант, надевая
фуражку, - сегодня выступаем. Заваруха, дай Боже...
Он достал папиросы, закурил.
Размотан кумач, девушка прикрыла им свою наготу. По кумачу бежали узкие буквы
- Есть... де... ло... доблести... и... и ге... ройства, - прочитал лейтенант,
затяг-иваясь, - тебя как зовут?
- Сима.
- А меня Вадим.
Он поспешно загасил окурок, оправил китель и шагнул к двери:
- Ну, прощай. Пора мне.
- Прощай, - девушка зябко повела плечами и долго вслушивалась в его удаляющиеся
шаги.
Одевшись, она влезла на лестницу, приставленную к портрету и провела мокрой
тряпкой по глазу генералиссимуса. Глаз ожил и, сощурившись, тепло посмотрел
сквозь неЈ.



ДИАЛОГ
- Какое наступает отрезвленье, Лаврентий, - покачал головой Сталин, выходя с
Берией из Грановитой палаты, - как наша совесть к нам потом строга, когда в
застольном чьЈм-то откровенье не замечаем вкрадчивость врага.
Берия протирал пенсне замшевой тряпочкой:
- Но страшно, Коба, ничему не научиться и в бдительности ревностной опять
незрелости мятущейся, но чистой нечистые стремленья приписать.
Сталин выпустил сквозь усы:
- Да. Усердье в падазрэньях нэ заслуга. Слепой судья народу нэ слуга. Страшнее,
чем врага принять за друга, принять поспешно друга за врага.
Трубка его погасла.
Он пососал еЈ, поискал обо что бы выбить.
Берия перехватил его ищущий взгляд и, порывисто наклонившись, подставил
полысевшую голову.
Сталин улыбнулся и принялся выбивать трубку неторопливыми, но уверенными
ударами.



ЖЕНА ИСПЫТАТЕЛЯ
- В далЈкий край товарищ улетает, родные ветры вслед за ним летят, - говорила
следователю девушка, прижимая руки к груди, - я всего лишь жена его, поймите, я
не враг!
- Да я Вас и не считаю врагом, - следователь вынул из розетки остро отточенный
карандаш и задумчиво постучал им по столу, - Вы пока свидетель. Вот и
продолжайте рассказывать всЈ начистоту. А главное - ничего не бойтесь.
Он погасил лампу, подошЈл к окну и отдЈрнул плотную зелЈную штору.
За окном в синей утренней дымке таял любимый город.
- Уууу! Да уже утро, - следователь потянулся, покачал красивой головой, - однако
засиделись мы с Вами. Утро... Посмотрите, как оно красит алым светом стены
древнего Кремля.
Девушка обернулась к нему. Лицо еЈ было бледным. Вокруг больших карих глаз
лежали глубокие тени.
- Идите сюда, - не оборачиваясь, проговорил следователь.
Она с трудом встала и подошла к нему.
Он шагнул к ней, схватил за плечи и быстро поцеловал в губы.
Девушка заплакала, уткнувшись лицом в его новый, хорошо проглаженный китель. Он
потрепал еЈ по голове:
- Ну не надо, не надо... Лучше скажи, что он сделал, когда самолЈт вошЈл в
штопор?
- Он... он открыл кабину и... и полетел. Как птица.
- Он махал руками но время полЈта?
- Да... махал, смеялся и пел "широка страна моя родная".
- А потом?
- Потом его сбили зенитчики, - девушка затряслась в рыданиях.
Следователь понимающе кивнул головой и спросил:
- Ты сама видела?
- Да, он загорелся... знаете, чЈрный такой дым пошЈл из ног.
- ЧЈрный дым... наверно увлекался жирным?
- Да, он последнее время сало любил... вот, загорелся и сразу стал падать.
Быстро падать.
- А самолЈт?
- СамолЈт приземлился на Тушинском аэродроме.
- Сам?
- Сам, конечно... на то он и самолЈт...
- Понятно.
Следователь отстранил еЈ, подошЈл к столу и, облегчЈнно вздохнув, распахнул
красную папку:
- Ну вот, теперь всЈ встало на свои места. Правда я не сказал тебе главного.
Твой муж при падении проломил крышу на даче товарища Косиора. Только по
случайности не было жертв.
Девушка поднесла ко рту дрожащие руки.
Следователь размял папиросу, чиркнул спичкой:
- Хоть ты мне и нравишься, я думаю, придЈтся расстрелять тебя. Во-первых, потому
что муж и жена - одна троцкистско-бухаринская банда, а во-вторых - чтобы любимый
город мог спать спокойно. 



ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
ЛЕТУЧКА

Как только редакционные часы пробили одиннадцать и размноженный динамиками звон
поплыл по коридору, низкорослый художник и толстый бритоголовый ретушЈр понесли
к доске объявлений пятиметровую бумажную простыню.
Из отдела писем вышел седоволосый старичок со стремянкой, привычным движением
раскрыл еЈ и приставил к доске. Художник, зажав угол листа зубами, вскарабкался
по скрипучим ступенькам, вытащил из кармана гвозди с молотком и ловко приколотил
угол к издырявленной фанере.
Старичок, тем временем, помогал ретушЈру держать гулко хрустящий, пахнущий
гуашью лист.
Художник слез, переставил стремянку и прибил правый угол.
РетушЈр вынул коробку с кнопками и принялся крепить лист снизу.
- Возьми, - художник протянул старичку молоток. Тот поспешно принял его и, глядя
на спускающегося художника, улыбнулся, заморгал слезящимися глазами.
- Ну вот и порядок, - ретушЈр ввинтил последнюю кнопку и помог художнику сложить
стремянку.
- Ну вот и порядок, - тихо проговорил старичок и, улыбаясь, провЈл дрожащей
рукой по бумаге.
Пятиметровый квадрат распирали широкие красные буквы:


СЕГОДНЯ В 11.15
СОСТОИТСЯ
ЛЕТУЧКА N 1430
на повестке дня:
обсуждение 5 и 6 номеров


Художник забрал у старичка молоток и хлопнул его по подбитому ватой плечу:
- Свободен, Михеич. Спасибо.
Старичок радостно кивнул и прошаркал в отдел писем.
Дверь кабинета ответственного секретаря отворилась, он - маленький, худощавый -
торопливо подошЈл к доске объявлений, откинув полы короткого пиджака, упЈрся
руками в поясницу, качнулся на мысках:
- Тааак.
Постоял немного, покусывая бескровные губы, потом порывисто повернулся и,
ненадолго скрывшись в кабинете, возвратился - с чЈрной ракетницей в руке.
Заложив в неЈ розовый патрон с чЈрным номером 1430 на лоснящемся боку,
ответственный секретарь взвЈл курок, сунул дуло в зев стоящей возле доски
чугунной урны и выстрелил.
Сухой, раскатистый, словно шЈлк бича звук зазвенел по коридору, ракета ударила в
дно урны и забилась, закувыркалась