рызнулся Денисов и тяжело опустился на диван.
Задетый им клубок покатился по полу.
Жена вернулась, положила очки на тумбочку. Денисов угрюмо посмотрел и
отвернулся.
- Ну что, не выкидывать ведь, Жень?
- Давай выкидывай.
- Ну чего ты злишься? Что, я виновата?
- Я виноват! Накормила обедом, тоже мне...
- Так ты ж сам просил!
- Просил, просил... ничего я не просил. Суешь вечно...
- Просил, не ври!
- Ладно, отстань.
- Ну что - отстань? Что с нормой делать?
- Что хочешь, то и делай.
Помолчали.
Потом Светлана Павловна вздохнула, сходила за чистой тарелкой. Выбрала на нее
куски нормы и унесла на кухню.
Денисов сидел, играя вторым клубком.
Светлана Павловна вымыла под краном разваливающиеся куски, сложила в тарелку и,
вернувшись, поставила на диван рядом с Денисовым:
- Вот и делай, что хочешь.
Денисов равнодушно посмотрел на норму. Светлана Павловна принесла таз и тряпкой
стала сливать в него рвоту:
- Целый день с двенадцати готовила, старалась... на тебе... чего, спра-шивается,
торопился?
Денисов тронул пальцем лежащую на тарелке норму, брезгливо поморщился:
- Слушай, унеси ее к черту.
- А есть?
- Пушкин съест.
- Женя, ну хватит тебе.
Убрав рвоту, она подняла клубок, забрала другой у Денисова и села вязать.
Он встал, включил телевизор. Шла программа "Время". Диктор рассказывал о
ливанских сепаратистах.
Денисов повернул ручку. По четвертой программе шел спектакль "Лес". Карп выносил
Несчастливцеву рюмку водки. Играющий Несчастливцева Ильинский потопал ногами,
что-то станцевал и выпил рюмку.
Денисов усмехнулся и снова переключил на "Время".
Женщина-диктор, чуть склонив завитую голову говорила о новом премьер-министре
Индии.
Денисов сел на диван.
Жена вязала, изредка поглядывая в телевизор.
Международные события кончились, и оба диктора, чуть улыбаясь, заговорили о
новом театральном сезоне в Москве.
- Надо бы Сотсковой позвонить, - не поднимая головы, проговорила Светлана
Павловна.
- Насчет билетов?
- Ага. Сто лет в театре не были.
- Позвони.
Денисов выбрал из тарелки небольшой кусочек и сунул в рот. На экране появилось
лицо Ефремова. Светлана Павловна улыбнулась:
- Слушай, а он на Левку, все-таки, здорово похож.
- Скорее Левка на него, - отозвался Денисов, нашаривая новый кусочек.








Новицкий засмеялся, открыл заварной чайник и помещал в нем ложеч-кой:
- Да нет, Саша, это разные величины. И разрабатывали они противоположные идеи.
Аккуратов подвинул ему свой стакан:
- Вот уж идеи-то совсем рядом лежат.
- Совсем не рядом. Пикассо всю жизнь утверждал кисть художника в качестве
волшебной палочки. Достаточно коснуться чего угодно - холста, железа, глины,
бронзы и все сразу приобретает статус абсолюта, а Дюшан в своих реди-мейд
показал, что нас уже окружают в повседневной жизни произведения искусства.
Унитаз, колесо, фотографии семейные. Все это достойно выставки.
Новицкий налил в стакан чаю и поставил чайник на стол.
Аккуратов принял стакан, подул и отхлебнул:
- Но это же очень близко, рядом почти. Пикассо было достаточно кисти, а Дюшану -
выбора. Художественного вкуса.
- Абсолютно неверно! Дюшан, выставляя унитаз, пыль или фотографии, показал, что
такое искусство в целом. О каком художественном вкусе может идти речь? Наоборот,
он всячески доказывал, что художественный вкус тут неуместен. Произведение
искусства - это то, что может быть рассмотрено. Не важно кем и когда, и с какой
целью изготовлен предмет. Он переводится в область эстетического и становится
экспонатом. Гениальная формула. Почти за пятьдесят лет до концептуализма. А
Пикассо выводил другую - все, к чему прикоснулся художник, - произведение
искусства.
- Но есть ли следы прикосновения? А? Ах нет! В том-то и отличие Дюшана от
Пикассо. Для Дюшана принцип художественной избирательности был упразднен, а для
Пикассо он оставался в силе.
Новицкий распечатал пакетик с нормой и, не вынимая ее, стал отковы-ривать чайной
ложечкой и есть.
Аккуратов пил чай с баранками:
- Но все-таки вначале был Пикассо, потом Дюшан. И влиял-то первый на второго, а
не наоборот.
- Я этого не оспариваю. Пикассо на всех повлиял. Весь русский авангард - отзвук
его разработок. Малевич сам признает это. Да и остальные тоже. Самое
удивительное, что он-то себя считал вполне традиционным классиком! То есть
полагал, что делает в принципе то же самое, что Леонардо и Рафаэль. Но они-то
сами были творцами, жизнедателями, а не полагались только на волшебную палочку.
- Ты хочешь сказать, что за Пикассо трудился его метод?
- Несомненно. Это тот показательный случай, когда видно насколько изобретатель
ничто по сравнению со своим открытием.
- Да ну, что ты говоришь! Пикассо блестяще рисовал, поразительно чувствовал
цветовое равновесие. Так о Дюшане можно сказать, а не о Пикассо. Пикассо
доказал, что он гений, что он может все. Все. Абсолютно. Не было техники, не
было направления, которого он бы не освоил. Он был и дадаистом и фовистом, и
сюрреалистом, и кубистом, наконец...
- И ни в одном из этих направлений не приблизился к уровню отцов-основателей. Ты
посмотри - Брак и Пикассо. Кто работал добросовестней, чище? Брак! Матисс и
Пикассо? Матисс! Ну, Пикассо-сюрреалист вообще жалкий случай. Пикассо-скульптор
- тоже! Пикассо - комплексный художник, его работы надо рассматривать в целом, в
це-лом! И картины, и скульптуры, и графику, и куклы, и изделия все свезти в один
музей, специально для них устроенный, чтобы рассматривать в целом. Только тогда
он потрясает. И вовсе не знанием пластики и цветового равновесия, а ме-то-дом.
Метод открыт, заклинание найдено и нет преград никаких. Сегодня кубист, завтра
абстракционист...
- Но это же надо уметь.
- Не более того, что умеет хороший художник. Ты думаешь Матисс хуже Пикассо
рисовал? Лучше! Посмотри его академические работы, графику. Но он, как червяк
полз в одном направлении и был в сущности блестящим старым мастером.
- А Пикассо, значит мастером не был!
- Не был.
- Глупости. Был он мастером, и еще каким.
- Пикассо сделал гораздо больше, чем рядовой мастер. Он изменил принципиально
сложившийся в девятнадцатом веке эстетизм, научил художников свободе, подлинной
свободе. Подобного действительно никто не сделал... это, дорогой мой, и есть
подлинное, не на что не по... фу, черт, что это?
Новицкий пугливо отстранился от ложечки, провел рукой по губам и, открыв рот,
вытянул из него длинный волос с приставшими крошками нормы.
Аккуратов допил чай, смахнул капли с бороды, усмехнулся:
- Сюрприз.
- Ниточка Ариадны. Длинный, черт...
Двумя пальцами Новицкий снял с волоса крошки, отправил в рот. Потом скатал волос
в черный комочек и кинул прочь. Комочек неслышно упал на пол.








- А может тогда ко мне на хазу? - Васька достал горсть мелочи, стал искать
двушку.
- А что, у меня хуевей, что ль? - улыбнулся Милок. - Такая же двухкомнатная.
- Ну, у тебя сосед...
- Да какие соседи, ты что? Это ты с Гришкой путаешь. У меня отдельная давно.
- Аааа... Что-то я... действительно... во, две двушки... звони... или может мне?

- Давай я. Я ж ее лучше знаю.
- Вон автомат освободился.
Подошли к крайнему автомату, из которого выбежал худощавый парень.
- Чо, не работает, пацан? - окликнул его Милок.
- Работает.
Зашли в будку, Васька притворил дверь.
Милок достал записную книжку, раскрыл:
- Так... Лэ... Лена.
Васька вставил монету, передал Милку трубку.
Милок набрал номер, откашлялся.
Монета провалилась. Милок прикрыл трубку ладонью:
- Але! Это кто? Лена? Леночка, привет! Это Толя говорит. Как дела-то? Да?
Обидно... А чего ж ты в четверг не сказала? Не знала... ну, ничего. Завтра, так
завтра. Да. Ага. Серьезно? Ясно. Слушай, а как ее зовут? Рая? Хорошее имя. Ну,
ладно. Значит, завтра в семь? В семь. Да... конечно, о чем ты говоришь...
Ладно... От Василия привет. Ага. Ну, будь...
Он повесил трубку.
Васька мял в губах незажженную папиросу:
- Динамо?
- Ага. Подружка не может сегодня.
- “пт... так и думал. А послезавтра мне к семи на работу.
- Ну, что ж поделаешь. Они тоже не привязанные...
Вышли из будки, закурили. Милок сплюнул:
- Ничего. Слаще ебать будет. Никуда не денутся.
- Да это понятно. Просто сегодня я б на завтра не суетился. А завтра хуже...
Сошли с платформы, двинулись вдоль полотна.
Васька достал из авоськи две нормы:
- Бери, сжуем по дороге.
Распечатали, стали жевать, перемежая с курением.
Милок усмехнулся:
- А Райку эту я знаю, наверно.
- Знаешь?
- Ну, видать - нс видел, но знаю. Ленка давно рассказывала, я щас вспомнил. Она
с ней одно время в столовой вместе работала. Райка в ГУМе в сортире фарцевала
помадой, да колготками. Вот. И мусор замел ее однажды. Такси подогнал и в
отделение повез. А ночь уже. Они на заднее сиденье сели. Едут, а Райка, хуяк,
руку ему на колено. Едут, ничего. Она дальше. Он сидит, как ни в чем не бывало.
Она ему ширинку расстегнула, головой на колени легла и давай хуй насасывать.
- “пт!
- Отделение где-то рядом было, а он шоферу говорит - по Садовому. Ну и пока они
кругаля давали, она уж молофьи наглоталась вдоволь. Раза два кончил.
- Вафлистка, бля...
- Ага. А потом он адрес ее узнал и на своей на казенной с приятелем подваливал.
Ебли ее по-разному и катались так же вот. Вобще культурно отдыхали.
- Сообразительные, бля. Только так и врезаться можно.
- Да нет. Один ведет, а другой сзади с ней. А ей хоть бы хуй. Стакан ебанула и
море по колено.
- Отчаянная баба. Люблю таких. С ними хоть сопли на кулак мотать не надо... А
как внешне, ничего?
- Ленка говорит - ничего...
Милок дожевал норму, выбросил пакетик.
Васька остатки своей швырнул в канаву:
- Один песок, бля. На зубах так и скрипит...
- А у меня ничего вроде...
- Так ты из интерната получаешь, еще бы...








Спускаясь по лестнице, Соня взяла Василия под руку:
- Вообще, говорят, это у них лучший спектакль.
- Что, лучше "Гамлета"?
- Лучше, конечно! Сашка говорит они там все почти заняты и выкладываются будь
здоров!
Василий придержал дверь подъезда, Аня прошла.
Он вышел следом.
Аня огляделась, сунула руки в карманы пальто:
- Уже темно...
- А долго спектакль идет?
- Не знаю. Кажется, три отделения.
- Долго.
- Там, Сашка говорил, время мгновенно летит.
- Высоцкий играет?
- Нет, кажется. Там Смехов, Славина, ну и все остальные.
- Демидовой нет?
- Не знаю.
Перешли через улицу. Аня махнула рукой в сторону парка:
- Давай тут пройдем? Короче ведь.
- А куда спешить? У нас час в запасе.
- Там лучше.
- Пошли.
Обогнули угловой дом, вышли к парку. Возле светящегося пивного киоска толпились
несколько человек. Аня подняла липовую ветку с четырьмя желтыми листьями,
помахивая ей, пошла чуть впереди Василия:
- Вообще у них с "Мастером" сложности были. Им денег не выделили и они весь
реквизит из разных спектаклей взяли. Из "Час пик" - маятник, и "Гамлета" -
занавес, из "Зорь" - машину.
Василий улыбнулся, вытащил из кармана норму и стал распечатывать:
- Так это окрошка получается.
- Вась! Ну ты же не видел еще, а критикуешь.
- Я еще не критикую... А кто Маргариту играет?
- Шацкая. Она там голая на балу сидит.
Василий вынул часть нормы из пакетика, откусил, усмехнувшись.
- Да... ради этого стоит пойти
- Дурачок ты, - Лия бросила ветку. - Люди новое делают, а ты издеваешься.
- Этому новому, Анечка, уже почти полвека. "Таганка" для нас новой кажется
потому, что мы больше ничего не видим. Только наше полное невежество позволяет
нам называть их - авангардом.
- Чье это наше?
- Наше. "Таганка" мимикрирует под авангард, в сущности оставаясь вполне обычным
культурно-просветительным заведением. Все их формаль-ные приемы затасканы и не
новы. То, что разрабатывал Мейерхольд полвека назад, они берут на вооружение. А
сегодняшний авангард, милая моя, авангард в полном смысле слова, это прежде
всего вопрос содержания. И это новое содержание сразу диктует новую форму. Тут
обратная связь. А у них содержание советское.
- Ну, это ты слишком...
- По-моему, "Таганка" из всех наших театров самый рутинный. Она научилась
готовить соус, под которым все пойдет на ура. Даже "Малая земля".
Аня взяла его под руку:
- Ты, Васенька, у меня сегодня шибко злой и шибко умный.
Василий умехнулся, скомкал пакетик из-под нормы:
- Я, Аня, злым бываю, только когда не поем вовремя...
- А умным?
- Когда ты мне в попку даешь.
- Хам...








- Здесь, что ли? - таксист сбавил скорость.
- Ага, тут, - Заяц поспешно докурил сигарету, приоткрыл треугольное окошко и
выбросил. - Щас свернем, тут недалеко. Километра два.
- А что там, поселок?
- Не поселок, а городок.
Свернули с шоссе, поехали медленней.
Дождь по-прежнему шел, "дворники" монотонно размазывали капли по стеклу. Узкая,
плохо заасфальтированная дорога стелилась под фары. Мелькавшие справа кусты
кончились, из темноты выплыли два кургузых стога.
- Что тут, поля, что ли?
- Ага. Совхоз, ясное дело, - Заяц расстегнул молнию куртки и усмехнулся, - еле
убрали в этом году.
- Что, дождь мешал?
- А им всегда что-то мешает.
- Точно. Я вон как к тетке ни поеду, все у них или картошка померзнет, или
телята подохнут.
- Далеко тетка живет?
- Под Курском.
- Порядочно...
- Ага. А то однажды ферма сгорела. Двое мужиков напились и сожгли. И сами
сгорели... слушай, ну где твой городок-то?
- Да вот щас поворот... Ну-ка притормози, не проехать бы...
Шофер затормозил. Заяц быстро сунул руку за отворот куртки, повернулся к нему и
ударил кастетом в висок.
Голова шофера стукнулась о стекло.
Заяц ударил снова. Шофер ткнулся лицом в руль.
Неловко размахнувшись, Заяц ударил его торцом кастета по затылку и потянул к
себе.
Голова таксиста бессильно болталась. Заяц потянул сильнее. Обмякшее тело
повалилось ему на колени. Содрав с руки кастет, он перевалил таксиста к себе. А
сам, перебравшись через него, сел за руль, выправил сползшую с дороги машину и
погнал дальше.
Метров через триста чернотой встал по бокам дороги высокий еловый лес, показался
поворот.
Заяц свернул, выключил фары и тихо поехал по грунтовой дороге.
Шофер неподвижно лежал рядом - ногами и задом на сиденье, головой на полу.
Проехал немного, Заяц свернул на поляну, провел машину меж двумя елями и
остановился за кустами.
Помедлив минуту, вышел, осмотрелся и, обойдя волгу, выволок шофера. Достав
фонарик, посветил. Остекленевшие глаза таксиста были полуприкрыты, в волосах
поблескивала кровь.
Заяц обшарил его карманы, вынул деньги, зажигалку, ключи. Деньги спрятал,
зажигалку и ключи зашвырнул в лес.
Потом, подхватив труп подмышки, поволок.
Мелкий дождь продолжал моросить, с потревоженных кустов текла вода.
Ноги таксиста волочились по переросшей мокрой траве.
Заяц ткнулся задом в ствол ели, выругался и, подтянув таксиста под раскидистый
куст, бросил. Руки трупа раскинулись в траве. Заяц выпрямился и несколько раз
ударил его ногой в голову. Потом расстегнул ширинку и помочился.
С ели слетела какая-то птица, захлопала тяжелыми крыльями. Сторонясь кустов,
Заяц вернулся к волге, включил свет в салоне. Он достал из кармана кастет,
повертел перед глазами. Кастет оказался чистым.
Заяц открыл бардачок, вытащил пачку документов, поднес к глазам:
- Монюков... Виктор Иванович... так... девятый таксопарк...
Полистав документы, Заяц сунул их обратно, вытащил оттуда же грязную тряпку,
плюя на нее, вытер кровь с сиденья выбросил в окно.
Возле ручки скоростей на пластмассовой коробке с мелочью лежала смятая фуражка
таксиста.
Заяц поднял ее. Из фуражки с шуршанием выпал пакетик с недоеденной нормой. Заяц
повертел в руках норму, понюхал:
- Вон что, бля...
Положил пакетик в фуражку и швырнул за окно. Потом завел мотор, задом вырулил на
проселочную, проехал, оглядевшись, свернул на шоссе и погнал, включив фары.
Дождь перестал.
У поворота на Минское шоссе встретился грузовик. Пригнувшись к рулю, Заяц
вырулил на Минское и понесся к Москве.
В коробке с мелочью лежало круглое карманное зеркальце Придерживая руль. Заяц
поднял его, посмотрел на себя. Из зеркальца глянуло широкоскулое небритое лицо с
небрежно зашитой заячьей губой.








- Так может убрать второй абзац? - спросил Куликов, снимая очки.
- Да нет, Алексей Михалыч. Тут убирай, не убирай, ничего же не изменится, -
поморщился Бондаренко. - Я же говорю, он прочел когда главу, вообще, говорит, а
нужна ли она?
- Ну, это не разговор.
- Тем не менее...
- Тогда все менять, всю фабулу, что ли? Это же немыслимо.
- Мыслимо, немыслимо... - пробормотал Бондаренко, посмотрел на часы - Ой, ей,
ей... засиделись мы с вами.
Часы показывали десять минут седьмого.
- Ну, а что ж делать?
- Не знаю. Я б на вашем месте все-таки поработал над главой. Целиком.
- А смысл? Это же меняет содержание романа. Что ж, Борисова выкидывать, а
Елецких из простых инженеров в зам. нач. цеха переводить?
- Ну, зачем такие крайности. Дело не в том кем работает Елецких, а как он к
завкому и парткому относится.
- Но он не может иначе, Виктор Юрьевич! У него ведь характер такой! Начальник
литейного цеха делает приписки, а ОТК ему потворствует!
- Правильно, но почему Елецких не пойдет сразу в партком и громко не расскажет
обо всем?
- Да потому что рыцарь-одиночка он! Молодой специалист, без малого год на
заводе! У него за плечами десятилетка и СТАНКИН! Тем более он ведь еще не член
партии. Во второй части он вступает, но сейчас он совсем по-другому подходит к
производственным проблемам. Я же сам таким был, когда на Кировском начинал...
- Но он и в бюро комсомола не сказал ничего. Сразу кинулся на Еремина. Я не
говорю, что он не имеет право ударить очковтирателя, безусловно имеет, но ковбои
нам ведь не нужны.
- Виктор Юрьич, но не все сразу, пойдет он в партком и в...
Дверь скрипнула, вошла Графт, улыбаясь, положила толстую папку на стол
Бондаренко:
- Извините. Вот, это Баруздин. Еле доволокла. За недельку одолеешь?
- Побачимо, - Бондаренко ответно улыбнулся, кивнул на ее шаль. - Что, мерзнешь?
- А у нас весь конец мерзнет.
- Так вроде не холодно еще
- Тем не менее.
Гафт поправила шаль и вышла.
Куликов барабанил по столу.
Бондарснко вздохнул:
- Знаете, что, Алексей Михалыч, давайте так договоримся. Вы все менять не
будете, но поработаете над сценой с Ереминым и над разговором в раздевалке...
Беркутову причешите, пожалуйста, что это, ей-богу публичный дом и общежитии...
это не надо... Договорились ?
- Попробую.
- Дня за четыре успеете?
- За недельку.
- Ладно. Вот. А тогда уж мы по второму заходу к шефу...
Бондаренко выдвинул ящик стола, достал завернутую в бумагу норму и стал есть,
держа перед собой. Отвислые щеки его ритмично задвигались. Куликов убрал
рукопись в портфель, встал:
- Тогда я в четверг звоню вам.
- Да можете сразу приезжать утречком. Я буду.
- Ладно. - Куликов подошел к двери, обернулся. - Вы вот норму едите, а я
вспомнил, как мы с Чеготаевым пришли в "Новый мир". К Твардовскому Он при нас
норму вытащил, тогда они ведь поменьше стали, так вот, норму значит, вытащил и
бутылку с коньяком. Нам по стопке налил, а сам раз куснет - стопку опрокинет,
другой и снова стопку. Так полбутылки выпил.
Бондаренко улыбнулся, закивал:
- Да я знаю. У нас ребята тоже видели не раз. Он ведь ее всегда на pa6oте ел.
- Домой не возил?
- Никогда. Да что Твардовский, Гамзатов вон вообще ее на шампур вперемешку с
шашлыком. Жарит и ест, Хванчкарой запивает.
- Восточный человек, - Куликов засмеялся, взялся за ручку. - Ну так до четверга?

- До четверга. Всего доброго.
- До свидания, Виктор Юрьевич.








- Только не оправдывайся, ради бога, - Лещинский поднял две ладони и поморщился.

- Да я не оправдываюсь, Леонид Яковлевич, - устало улыбнулся Кал-манович, -
просто, действительно, я ведь первый раз с ним...
- Ради бога, Саша. Ты же знаешь, я этого не выношу.
- Ну, не буду, не буду.
- Что за женская черта такая? Если бы, да кабы. Давай посмотрим лучше... а
который час-то...
- Понятия не имею. Лещинский заглянул под манжет:
- Восемь, без пяти. Давай, расставляй.
Калманович подошел к своей кровати, вынул из-под подушки небольшую коробку с
шахматами.
Лещинский снял пиджак, бросил на