вил ему ужин и постель.
     День  накануне ухода в поиск  прошел в обычных хлопотах. Получили сухой
паек на  неделю, проверяли  одежду, оружие,  после  плотного  "ресторанного"
обеда  из трех блюд, который одновременно  был и ужином, так как они никогда
не ели перед  разведкой, легли отдохнуть.  Потом, оставшись  в  землянке  со
своей группой, Алексей, насколько это было возможно, объяснил им задание.
     Как только зашло солнце, в сумерках, они пошли в пехотную роту, где для
них был подготовлен проход.
     Алексей  поздоровался  со  старшим  лейтенантом  -  командиром  роты  и
капитаном из  "Смерш",  контролирующим операцию и,  приказав разведчикам еще
раз проверить укладку, сам стал наблюдать за немецкими позициями.
     Наконец, пришла их долгожданная ночь, летняя, короткая.
     Присев перед дорогой прямо на  землю  окопа, все разом встали,  особист
пробормотал: "Ну, с богом".
     Алексей приказал, выводя солдат в рабочее состояние:
     "Попрыгали!"
     Все пять человек, и он в том числе, запрыгали как дети  через скакалку.
Ничего не зазвенело, не стукнуло, и Алексей удовлетворенно кивнул, но ничего
не сказал. Он не верил в приметы, но был твердо уверен, что чем меньше слов,
тем лучше.
     Молча,  один за  одним,  они  перебрасывали  свои  сильные  тела  через
бруствер окопа и неслышно растворялись в темноте.
     Ксения  подала  ему руку на прощание,  Алексей ощутил в своей ладони ее
гибкие нежные пальцы и задержал ее руку в своей руке.
     Из   темноты  на  него  вопросительно   посмотрели  ее  глаза,  Алексей
почувствовал себя неловко и отпустил ее руку.
     Ксения мгновение стояла в нерешительности, потом повернулась и пошла  к
дому.
     Алексею хотелось побежать за  ней, но тут же тысячи причин пришли ему в
голову, почему нельзя этого делать, и он только посмотрел ей вслед.
     Ксения открыла  дверь,  остановилась и повернулась  к нему.  Ее светлое
крепдешиновое платье зыбким пятном выделялось на фоне черного дома.
     Ребята, институт, она - преподаватель, ее соседи по квартире, нет он не
будет начинать с этого.
     Алексей резко повернулся и пошел прочь.
     Несколько первых мирных, гражданских дней промелькнули в череде встреч,
застолий, воспоминаний, и он наслаждался этой мирной, необязательной жизнью,
но вдруг это все ему надоело.
     Алексей  натаскал домой глины,  подготовил ее, сбил простой каркас  для
бюста и установил его на станок.
     Закрыв  глаза, он нежно провел пальцами по бесформенному  кому глины  и
замер в нерешительности - а что,  вернее -  кого, он будет делать?  Неважно,
сейчас  это неважно. Просто так, что  получится.  А получится ли? Ведь  пять
лет, подумать только,  он не прикасался к  глине, хотя ему приходилось часто
ползать по ней. А способен ли он сейчас хоть на что-нибудь? Что сейчас могут
его руки?
     Алексей с  внезапной  яростью ударил по глине, потом вырвал с боков два
куска, бросил в бадью и впился пальцами в будущие глазницы.
     Часа три слышалось только  шлепанье мокрых рук по глине, несколько  раз
Алексей в бешенстве сминал все, что успевал до этого вылепить.
     Слыша из комнаты редкие злые возгласы, так не похожие на ее сына вообще
и  помня, что раньше, до войны,  такого никогда не бывало, мать обеспокоенно
подходила к  двери, но ни постучать, ни войти не решалась, зная, что Алексей
не терпит, когда его отвлекают во время работы.
     Последний раз  он провел тыльной стороной  руки по  глине,  не  столько
поправляя какие-то  незаметные  неровности,  сколько  потому,  что  на  него
смотрела Ксения, которую он  вылепил, сам того не желая, но его руки  знали,
что делали, когда  он мял глину, как будто бы не  задумываясь над тем, что у
него получается.
     Он отступил на несколько шагов  и некоторое удивление тем, что, значит,
подсознательно  сейчас его  больше  всего волнует  образ  Ксении,  сменилось
радостью - он может, ничего не потеряно, а может быть что-то и  приобретено,
как это ни странно, несмотря  на то, что несколько лет  он совершенно не мог
заниматься своим любимым делом.
     Алексей поджидал Ксению на скамейке в скверике у ее дома. Он волновался
и беспрерывно курил папиросу за папиросой, пока к горлу не подкатила тошнота
от табачной горечи. Он смял папиросу в  кулаке. "Почему он так любит ставить
себя в дурацкое положение? Ведь в тот вечер она прямо-таки звала его, хотя и
не сказала  ни слова. А теперь? Что он  скажет  ей? И захочет  ли она вообще
говорить в ним после того как он ушел?
     Он встал со скамейки, прошелся по скверу.
     "Проще,  проще  надо  ко  всему  относиться.  Пора  уже,  Алешка,  тебе
повзрослеть. Да и не за этим я к ней пришел".
     Он посмотрел  на переулок, откуда должна была появиться Ксения и увидел
ее. Она шла не одна.
     Алексею показалось, что у него остановилось сердце.
     -  Какой же я дурак, господи. Да что  же, они  все, что ли  одинаковые?
Стоит оставить на несколько дней и вот... - он искренне забыл в этот момент,
что  у  Ксении  в отличии  от  Лены,  перед  ним  не только  не было никаких
обязательств, но по их последнему прощанию в субботу она должна была сделать
свои выводы.
     Ксения  остановилась.   С  серьезным  выражением  лица  сказала  что-то
молодому человеку,  кажется, даже моложе ее, и  пошла  к своему дому. Парень
потоптался, вздохнул, повернулся и пошел назад по переулку.
     Алексей догнал Ксению у самого подьезда.
     Она с удивлением смотрела на него.
     - Алеша? Ты что здесь делаешь?
     Алексей пожал плечами - неужели не ясно зачем он здесь.
     - Тебя ждал.
     - Ну, проходи, если пришел.
     - Да нет, Ксюш. Я вообще-то хотел пригласить тебя к себе.
     - К себе? А что случилось?
     - Да  ничего не случилось.  Просто  у  меня есть два  билета в  Большой
театр, если ты  хочешь, конечно, а перед этим я хотел тебе кое-что показать.
Мне важно знать твое мнение, тем более раз уж ты теперь преподаешь у нас.
     Засветившееся было удивленной радостью лицо Ксении погасло.
     - Ах, вот как. Ты хочешь показать мне свою работу. Занятно. Когда же ты
успел?
     -  Неважно. Пойдешь ко мне или нет?  -  Алексей чувствовал, что  сказал
что-то не то или не так как надо бы и от этого начинал злиться.
     -  Хорошо. Насчет театра не знаю, а  работу твою,  если ты  просишь,  я
посмотрю.
     Она  подчеркнула своей  интонацией  это "ты  просишь", и оно прозвучало
оскорбительно, но Алексей вместо того, чтобы обидеться, вдруг неожиданно для
самого себя улыбнулся: "Знала бы ты, что это за работа", и промолчал.
     - Во всяком случае мне нужно переодеться. И вообще я дико устала. Может
быть в другой раз? Куда ты так спешишь?
     "Так, значит, все-таки этот  парень", -  подумал Алексей. "Что было, то
прошло". Быстро. А впрочем, что ей... Сам виноват."
     - Другого раза не  будет, Ксения. Я думаю твой кавалер простит тебе это
деловое посещение бывшего сокурсника.
     - Какой кавалер?
     - Я еще не слепой.
     - А,  это же Володя Брыкин.  Хороший мальчишка,  но к  сожалению, очень
разбрасывается. Сессия на носу, а у него ни одной сданной работы.  Проводила
с ним воспитательную беседу. Ну, ладно подожди меня, я быстро.
     Алексей посмотрел ей вслед и увидел,  что в небе снова появилось солнце
и услышал как зашумела листва на деревьях.
     У него были ключи, но он позвонил.
     Дверь  открыла  мать.  Она  с недоумением смотрела на  женщину, стоящую
рядом с ее сыном.
     И  вдруг, когда Алексей уже раскрыл рот, чтобы  сказать:  "Мама, это же
Ксения, мама!" Екатерина Максимовна радостно улыбнулась.
     - Здравствуй, Ксюша, а я тебя  и  не узнала. Как  ты похорошела, милая.
Ну, что же вы стоите в дверях, заходите, заходите.
     Смутившаяся Ксения вошла в квартиру, Алексей вошел следом за ней, такой
же смущенный, и стараясь не смотреть матери в глаза -она явно подумала об их
приходе по-своему.
     Екатерина Максимовна ушла ставить чай, и они остались вдвоем.
     Ксения  с  явным  любопытством  осматривала  комнату  Алексея  и,  хотя
заметила завернутую в  белую  ткань скульптуру, только оглядев  всю комнату,
выразительно остановила свой взгляд на ней.
     - Когда я шел к тебе - хотел похвастать, а сейчас... как это ни смешно,
но я трепещу как маленький. А ты уж будь поснисходительней, то есть  я хотел
сказать, будьте, уважаемая Ксения Николаевна.
     Алексей сверху забрал в горсть полотно и сдернул его одним движением.
     Золотистый вечерний свет полился из окна на Ксению.
     Когда   он   говорил   сейчас   Ксении   все   эти  полуоправдательные,
полууничижительные слова, он  и сам отчасти верил  в  то, что говорил,  но в
тоже время он верил, хотел верить и в то, что все то что он сейчас говорит -
неправда, и живая Ксения опровергнет его слова.
     Ксения смотрела на свое отражение в глине и молчала.
     Алексей нахмурился.
     Ксения оторвала взгляд от скульптуры и перевела его на Алексея.
     - Поздравляю, Алеша.
     Алексей  не  почувствовал  в ее  голосе  радости,  в нем было  какое-то
странное печальное восхищение.
     - Ты как-то не очень весело это говоришь.
     - Нет-нет, ты не  обижайся, Алешенька,  я рада, я  очень рада  за тебя,
но... я не знаю, как это тебе объяснить...
     - А ты попробуй, вдруг я пойму.
     -  Перестань. Я  чувствую, а сказать  трудно,  не  знаю как. Ты  сейчас
как-то отдалился  от меня. Нет, дело не во мне. Ты понимаешь, если бы я была
просто женщина, обыкновенная,  я  не хочу  сказать, что я  необыкновенная, я
имею  в виду - не  художник, она может быть и выразила бы тебе свое неуемное
восхищение,  а  может быть  и  вообще  ничего  не  поняла  или  ей бы только
понравилось то, что ты вылепил ее, польстил  ей, нет, я не хочу сказать, что
ты в этом, - она кивнула на свое изображение, - польстил мне. Я очень путано
изъясняюсь...
     -  Да  нет,  в  общем-то  я  понял   тебя.  Правда,  я  думаю,  что  ты
преувеличиваешь, хотя мне и самому нравится эта работа.
     -  Вряд ли.  Я могу предвзято судить о своих работах  - о  чужих нет. У
меня это уже в крови.  Я могу не принять их, но не увидеть руку мастера - не
могу. Ты много работал во  время войны? И где ты был там, ведь в сущности ты
почти весь тот вечер молчал.  Где ты  был после Сталинграда? Расскажи мне  о
себе.
     - Это профессиональный интерес?
     - О боже, Алеша, перестань. Почему ты все время стремишься задеть меня,
кольнуть побольней, что с тобой?
     Алексей  отвернулся  от  нее,  подошел  к бюсту, положил руку на плечо,
обрывающееся на середине, провел пальцами по щеке.
     Ксения смотрела на него.
     - Глина  сохнет.  Нет, на  войне  я  не работал. Некогда было. Да и  не
любитель  я начинать,  не  зная удастся  ли закончить. Там и вообще-то часто
убивали, а я  был в армейской  разведке. Из удачного  поиска возвращались не
все. Из других, а их было больше - не возвращался никто. Впрочем, сейчас это
все отработанный пар. Не страшно. Можно писать романы.
     - Прости, Алеша. Я сказала тогда глупость, но я, поверь, не хотела тебя
обидеть.
     -  А  я  и не  имел  в  виду  ничего  плохого.  Я уверен, что  об  этом
действительно  напишут  книги, может быть кто-нибудь из моих уцелевших ребят
уже пишет, кто знает.
     - Если  после  такого перерыва ты смог  сделать... это,  то мне, честно
говоря, непонятно, чему  я, да и не только я, смогу научить тебя? Тебя учить
- только портить. Ты и  на первых курсах  был не из числа последних, я помню
ты  получил  первое место  на институтском  конкурсе -  но  то была  обычная
ученическая работа...
     - Не захваливай меня. Хвалить, действительно, только портить, а учиться
-  учить -  не знаю,  но учиться надо. Если уж гении всю жизнь учились и  не
стыдились этого, то о нас и говорить нечего.
     -  Я  говорю не  о нас  - тихо сказала Ксения, - а о  тебе, и ты сейчас
говоришь совсем о другой учебе.
     - Неважно.  Ты прекрасно  знаешь, что будь  я даже Фидием,  без диплома
меня возьмут разве что оформлять вывески в  колбасном магазине, да и то вряд
ли - придется все равно брать справку в деканате,  что я обучался и  окончил
столько-то курсов". И потом это не так уж плохо - иметь несколько  свободных
лет. Я благодарен тебе, но извини, все же  не верю,  что  эта первая за пять
лет работа так уж безупречна. Да я и сам уже это вижу.
     - Может быть ты  и прав. Ну, что же, оттачивай свой талант... А ведь ты
был прав тогда - ты действительно не будешь у меня учиться
     - Буду, Ксюша. Обязательно буду, и попрошусь в твою группу.
     - Я постараюсь, чтобы этого не случилось.
     - Почему?
     Не отвечая, Ксения встала с дивана.
     - Во всяком случае, Алеша, спасибо, что я - первая твоя работа.
     - Да, ты - первая.
     Она странно посмотрела на него.
     - Ну, мне пора.
     -  Подожди, как пора?  А Большой театр? До начала еще  сорок минут.  Мы
даже в буфет успеем зайти.
     - В другой раз, Алеша. Мне пора.
     -  Перестань.  Не  хочешь  идти,  не  надо,  хотя  неизвестно, когда  в
следующий  раз  удастся  достать  билеты на Лемешева.  Я  тебя все  равно не
отпущу... Проводить-то хоть тебя можно?
     - Не стоит,  Алешенька. Разве  что до автобусной  остановки.  - Алексей
поймал ее взгляд, но она сразу отвела глаза. Он подошел к ней, взял за плечи
и у него перехватило горло, он уткнулся лицом в ее волосы, не в силах ничего
сказать и почувствовал, что она как воск в его руках.
     Прерывающимся шепотом, он сказал:
     - Ксеня, милая, к черту театр, поедем к тебе.
     - Нет, в театр. Пусть сегодня будет праздник. Алешка, я шесть лет ждала
этого дня, а ты...
     - Что  я,  ну, что я -  родная  ты моя Ксюшка,  прости, прости, я и так
наказан... ты же знаешь.
     -  Знаю.  Все  мы  наказаны,  и  навсегда. Ну,  да ладно,  не  обращаем
внимания,  идет? Ничего  не было, все забыто. Жизнь прекрасна и удивительна.
Берем в осаду буфет Большого!
     - Берем.
     В дверь постучали и мамин голос сказал: "Чай готов".
     Они  переглянулись,  в   глазах  у   них  заиграли  чертенята,  и   они
рассмеялись.
     Екатерина Максимовна открыла дверь.
     - Что  здесь происходит? Какое  у вас бурное веселье.  Что  это вас так
рассмешило? - она  быстро задавала  вопросы и  сразу  замолчала,  увидев  на
станке лицо Ксении.
     Она  перевела  взгляд,  увидела  счастливые  глаза  молодой  женщины  и
одобрительно улыбнулась.
     - Так что же чай?
     - Мам, мы опаздываем в Большой. Чай потом, в следующий раз.
     - До свидания, Екатерина Максимовна.
     - До свидания, Ксюшенька.
     Мать затворила дверь за детьми и подумала: "Хорошо бы."

2
     Они уже третий день кружили по этому проклятому лесу, ежеминутно рискуя
нарваться на немцев, а подходящего случая все не было.
     И чем дольше продолжалось это бесплодное блуждание, тем больше и больше
становился риск погибнуть, как  гибли в конце  концов без пользы  те группы,
что приходили  сюда до  них,  и  тем  яснее Алексей понимал,  хотя  как  мог
оттягивал  этот  момент,  что им придется выполнять задание "с шумом", а это
значило,  что без потерь им не  обойтись, и может быть эти  потери  составят
пять человек, но тут уж он ничего не мог поделать.
     Единственное, что  он  мог  -  постараться организовать бой  по захвату
языка так, чтобы потери были минимальные.
     Они залегли у дороги и стали доживаться сумерек, чтобы уходить отсюда к
своим им пришлось уже в темноте.
     Зашло солнце, но было еще светло. Все реже и реже проносились по дороге
грузовики, почти перестали появляться легковые автомашины.
     Наконец, наступила та зыбкая пауза между днем  и ночью, которой они так
ждали.
     Дорога опустела совсем.
     Алексей готов был  молиться богу, чтобы им повезло, глаза уже устали от
постоянного напряженного вглядывания в пустоту дороги.
     Закрытый легковой автомобиль в сопровождении трех  мотоциклов, с ровным
гудением сильного мотора вынырнул из-за поворота.
     Алексей  подал сигнал  "подготовиться  к бою",  лежавшим  по ту сторону
дороги Карпушину, Панчулидзе и Бобкову. Они должны были отсечь мотострелков.
Алексей с Мироновым брали на себя автомобиль со всеми кто в нем был.
     Они ударили из автоматов по немцам почти в упор.
     Сразу  после  взрыва  гранат,  брошенных  с  другой  стороны  дороги  в
мотоциклистов, Алексей и Миронов бросились к машине.
     Убитый  шофер лежал окровавленным лицом на  руле, рядом  с  ним  хрипел
обер-лейтенант,  вцепившийся  левой  рукой   в  кобуру.  На  заднем  сиденьи
майор-танкист  зажимал рукой пробитое  пулей  правое плечо  и наивно пытался
спиной загородить слегка потертый рыжий кожаный портфель.
     Миронов  вытащил  немца,  Алексей схватил  портфель  и  хотел  крикнуть
бежавшим  к машине  разведчикам: "Отходим!",  но в  этот момент  сквозь  рев
мотора грузовика раздались первые выстрелы немецких автоматов.
     Трое  разведчиков, уже  подбежавших к автомобилю,  мгновенно  залегли и
ответили огнем.
     Алексей крикнул спустившемуся с немцем в кювет Миронову:
     - Иван! Портфель! Уходи! - и швырнул ему портфель.
     Потом он выбил  заднее  стекло  и короткими прицельными очередями  стал
бить по грузовику и рассыпавшимся с него немцам.
     Подъехал еще один грузовик, потом еще один.
     Им  не  повезло. Случайно вслед  за  штабной машиной следовала  колонна
пехоты.
     У переднего грузовика взорвался бензобак, и он загорелся, но это ничего
не меняло.
     Алексей скомандовал:
     - В лес! - и выпрыгнул, вернее вывалился из автомобиля и, перекатываясь
по асфальту, свалился в кювет.
     Рядом с ним чуть позже появились Карпушин и Панчулидзе.
     - Бобков где?
     - Убит.
     Немцы подползали, потом часть из них исчезла в лесу.
     - Быстро за Мироновым! Они нас сейчас возьмут.
     - Беги, капитан. Иван один немца не доведет.  А мы их тут задержим, они
ж не знают сколько нас. Может повезет - уйдете.
     Алексей посмотрел на Карпушина, на Панчулидзе и желваки заиграли на его
скулах.
     - Вы, что, ребята? Быстро, за мной!
     - Да уходи ты, твою мать, быстрей! Нам сейчас и назад бить придется!
     Уже  было почти совсем темно.  Им не хватило каких-то десяти-пятнадцати
минут. Карпушин и Панчулидзе отдавали их Алексею и Миронову.
     Алексей вбежал  в лес, дал длинную очередь по серым теням, перебегавшим
от дерева к дереву и стал под цокот пуль о стволы и ветки догонять Миронова.
     Иван  Федорович Никольский  расчехлил  ружье,  провел ладонью  по  чуть
скользкой поверхности стволов.
     Он собирался неторопливо, ничего еще не решив для себя.
     Завтра он должен был ехать на охоту.
     Волк, охваченный паутиной красных флажков и кольцом охотников.
     Легкая добыча, хотя и щекочет нервы само ощущение возможной опасности.
     "Алешка, сынок."
     - Пап, привет.
     - Привет малыш. Ты куда?
     -  В  мастерскую.  А  ты  собираешься  на  охоту?  Травить  беззащитных
зверюшек?
     - Ну, если ты считаешь волка беззащитной зверюшкой...
     - Он один, а вас там будет рота, не меньше. Подавляющее превосходство.
     - Даже оно не всегда помогает.
     - Ну, ладно,  дело твое. По крайней мере отдохнешь, развеешься, а то  в
последнее время со своей работой ты совсем почернел.
     - Да, это  отдых для меня, сынок. Можно  отвлечься  от всех мыслей. Все
остается  здесь, а туда  приезжаешь, втягиваешься  в эту  походную  жизнь, в
какой-то  мере  оживляешь воспоминания молодости. В  моем возрасте уже нужно
вспоминать.
     Иван Федорович заметил  или  ему показалось, что  он  заметил на лице у
Алексея  легкую тень  то ли скуки, то  ли излишней сосредоточенности и хотел
отпустить сына, но не удержался, спросил:
     - Как там Ксения?
     - Ничего, нормально.
     - Давно что-то я ее не видел. Поженились бы вы, что ли, а?
     - Перестань,  пап. Я уже сам ничего  не  понимаю, а у тебя все просто -
поженились и дело с концом.
     - Просто, просто. Ладно, малыш, беги.
     И нель