ечером, хозяева куда-то  исчезли,
может быть  еще объявятся, но  вряд  ли  при них - они вот уже вторую неделю
наступают и нигде не задерживались более суток.
     Командир полка спал, положив голову на стол, застеленный картой.
     Замкомполка  из военспецов, спал на  лавке,  завернувшись  в  шинель  -
из-под полы торчали ножны шашки, под голову он положил богатырку.
     Андрей недовольно нахмурился. "Какое-то сонное царство".
     В дверь просунулась голова ординарца комполка Дмитрия Косых.
     - Товарищ комиссар, я тут поисть сготовил - давайте с дороги. А товарищ
командир и Сергей Павлович всю ночь не спали, так что не серчайте.
     Андрей усмехнулся.
     - Да я не серчаю. Косых. Что ты сразу на защиту бросаешься. Чего же они
ночью делали - думу думали?
     -  В саму точку попали, товарищ комиссар. Аж спорили  чуть не с пеной у
рта. Сергей Павлович одно, а товарищ командир другое.
     - Ну,  ладно,  не  будем им мешать, время есть. Показывай,  что  ты там
наготовил, повар,  небось  опять пшенной  каши? Ох, Косых, смотри, утопим мы
тебя когда-нибудь в этой каше.
     - Да не,  товарищ комиссар! - обиделся  ординарец. - Что вы  -  куриный
навар,  пальчики оближите,  -  и заметив взгляд  комиссара,  предостерегающе
поднял  руку. -  Ни-ни, приблудная хохлатка, население ни  в  коем случае не
обижаем.
     - Ну, если приблудная, давай ее сюда.
     Всю  ночь  Андрей  не  слезал  с коня, объезжая  посты  и  проверяя как
командиры расположили людей  на ночлег.  Сейчас, сжимая  в  кулаке ложку, он
чувствовал, что засыпает прямо за столом.
     Как всегда шумно вошел комполка, хотя  если бы Андрея  спросили,  он не
смог бы внятно ответить, откуда берется этот шум - например, сейчас он вошел
молча,  да  и  вообще был  не  говорлив  без дела,  скорей всего впечатление
шумности происходило от его величины и медвежьей силы  и походки, от которой
гнулись половицы.
     Зимой,  когда  они стояли под  Оренбургом,  шутки ради Андрей предложил
побороться.  Дудин  только усмехнулся, решив  про себя,  что сильно жать  не
будет, чтобы не ронять авторитет комиссара.
     Был лютый мороз, они сбросили полушубки и в кольце красноармейцев взяли
друг друга за пояса.
     Андрее  был на голову ниже комполка и поуже в плечах, но в общем тоже с
виду не хилого десятка, хотя сравнивать их  никто и не собирался, такими они
казались несравнимыми. О силе командира в полку ходили легенды.
     Каково же  было удивление всех и более всего комполка, когда он не смог
оторвать от земли словно вросшего в нее комиссара.
     Андрей не то, чтобы  скрывал, просто не было случая об этом говорить, и
никто не знал, что с двенадцати лет он работал с отцом в кузнице, а потом  в
эмиграции пришлось быть и грузчиком и матросом и  около года странствовать с
бродячим цирком, где он был мальчиком для битья и "русским борцом Поддубным"
и наездником  и ассистентом факира. Он гнул подковы, мог ударом кулака сбить
на колени лошадь.
     Комполка   с   каким-то   беспомощным   удивлением   почувствовал,  что
поднимается в воздух.
     Отряхиваясь от снега, Дудин проворчал, впрочем незлобиво:
     - Да кто ты есть, комиссар? Отродясь меня никто на лопатки не клал.
     - Нет такого человека,  чтоб  нельзя было на лопатки положить -  силой,
умом или хитростью.
     - Да какая  ж тут хитрость - ты меня не  подножкой сбил.  Колдун ты что
ли?
     - Нет, поднимай выше - молотобоец.
     - Ну, тогда давай руку, а то неудобно перед бойцами.
     Замершие  от удивления  красноармейцы  одобрительно  зашумели, когда их
побежденный командир первым подал руку комиссару.
     Вроде  пустячный  случай,   но  после  него  Андрей  почувствовал,  что
отношение  к  нему  улучшилось  -  сильный  человек всегда вызывает какое-то
невольное уважение, а кроме того солдаты узнали, что их комиссар из таких же
как они -  бывший деревенский кузнец, значит бог умом не обидел, раз человек
до всего сам дошел, без гувернеров.
     Дудин  сел  за стол.  Косых поставил  перед ним  миску  и сел на лавку,
подперев кулаком голову.
     - Иди, Митя, погуляй, - сказал комполка, не поднимая глаз.
     Ординарец обиженно заморгал - какие могут быть тайны  от него,  который
столько раз выручал, вынес его  раненого из под огня  белых, спас  от верной
смерти? - но послушался.
     Андрей положил ложку, удивленно посмотрел на Дудина.
     - Ты только уехал, нарочный привез приказ из дивизии... Дудин замолчал,
глядя куда-то вдаль.
     - Приказано завтра ночью в составе дивизии форсировать  Белую, прорвать
оборону  противника  и  не позднее  следующего дня взять Уфу. Наша  задача -
переправиться первыми, захватить плацдарм, обеспечить переправу дивизии.
     - А дальше?
     -  Дальше? Хреновые дела, вот  что  дальше. Переправляться  не  на чем.
Вплавь? Не все плавать-то умеют, да и  не в этом дело. Мы всю ночь с Сергеем
Павловичем  судили-рядили,  да  так и не  решили  ничего,  а  времени на все
остался  один  день.  Да  и ночи сейчас - не успеешь оглянуться уже светает.
Послал я  уже поискать лодки - только вряд ли что  путное из этого  выйдет -
беляки позаботились, когда драпали, все с собой прихватили.
     - А если на плотах?
     - Думали мы и об этом, да где их взять - степь.
     - А ты знаешь из чего Суворов построил мост через Сен-Готард?
     Увидев недоумевающее лицо Дудина, Андрей пояснил:
     - Сен-Готард -  ущелье  в  горах. Мост  через него  французы разрушили,
когда отступали. Суворов приказал разобрать домик смотрителя и из его бревен
собрали мост.
     - Ну?
     - Что  "ну"? Надо разбирать  дома,  вот, и делать плоты. Хорошо было бы
найти  бечеву  и сделать какой-нибудь паром- тогда бы нам  и дома  лишние не
пришлось рушить, да и переправились бы быстрее. Но передовому отряду в любом
случае придется идти вплавь. Нашему  полку приказано захватить  плацдарм для
дивизии, а они должны будут захватить плацдарм для нас.
     С  десятью добровольцами, умеющими плавать, Андрей вошел в  черную воду
Белой  и при свете  звезд, которых он сейчас не видел, поплыл к тому берегу,
там сейчас он был всеми своими мыслями и надеждами.
     Тяжелый всплеск возвестил им, что на левом берегу паром спущен на воду,
потом три раза дернулась бечева и они почти как бурлаки, стали выбирать ее.
     Оставив у парома  роту  для обеспечения переправы  дивизии, Дудин повел
полк вперед.
     Захваченные  врасплох  белые бежали из деревни, даже не пытаясь оказать
сопротивление.
     Дудин остановил полк, чтобы дождаться подхода основных сил дивизии - он
знал, что Уфа  не безвестная деревня и врасплох ее не возьмешь ни  днем,  ни
ночью. Здесь уже нужна была сила, чтобы сломить сопротивление белых.
     У  вечернего  костра, над которым  висел котелок с  булькающим  варевом
сидели Андрей, Дудин, Сергеи Павлович и Косых.
     Андрей  расстелил  на влажной  траве  шинель  и  лег, заложив  руки под
голову.
     Бездонное  бархатное   небо  с   искрами  звезд  притягивало   к  себе,
успокаивало.
     - Эх, дожить бы... - вдруг вслух подумал Дудин.
     - До чего это вы собираетесь дожить, Федор Семенович? - поинтересовался
Сергеи Павлович.
     Дудин поворошил веткой кустарника угли и несколько смущенно ответил:
     - До победы, до нашей, дожить хочется, Сергей Павлович. Чтоб посмотреть
какую жизнь мы построим. Должно быть хорошая жизнь  будет. Нам-то может быть
и не придется уж  ей  воспользоваться, разве  что  краешком, но уже детям-то
нашим -  точно. Эх, завидую я им,  огольцам своим. Будут они жить совсем  не
так как их батька.
     - А они нам будут завидовать, Федор! - отрывисто сказал Андрей.
     От таких слов  Косых едва не перевернул  котелок, в котором мешал  свое
адское  варево,  хотя  и привык  уже вроде к тому, что  комиссар  как  будто
выворачивает  все  наизнанку и  при  этом  каким-то  чудным  макаром  всегда
доказывает в конечном счете свою правоту.
     Дудин удивленно протянул:
     -  Ну, ты загнул комиссар.  Чему завидовать-то?  Как мы грязь месили  в
лаптях, да и тех не хватает, или тифозной вше?
     -  Извините, Андрей Александрович,  но и  я вас не  совсем  понимаю,  -
вступил в разговор Сергей Павлович.
     - Эх, все правильно вы говорите - и раздеты мы, и разуты, и голодные, и
холодные, и вша тифозная нас косит пуще Колчака с Деникиным, а ведь гоним мы
сейчас Колчака,  которого весь мир и  одевает  и  обувает,  и оружие у  него
лучше, и едят его вояки не сравнить как лучше нас, а бегут!  И с Деникиным и
Юденичем и всеми остальными будет тоже, и скоро будет. Мы живем в прекрасное
время, неповторимое  -время революции, какой  еще не было нигде и никогда. И
пусть мы  или те,  кто  доживет  до  победы, построят рай на  земле, а я  не
сомневаюсь,  что  так и будет, и будет  этот рай даже лучше, чем в поповских
сказках,  обязан быть  лучше,  а  все же наши потомки будут  нам завидовать,
потому что мы - первые, и пусть хоть сто, хоть тысяча лет пройдет, но нас не
забудут,  потому  что  мы начали  прокладывать дорогу  в  будущее...  Вот вы
говорите, Сергей Павлович, что не понимаете меня, а  признайтесь, в  юности,
или даже  раньше,  мальчишкой,  не  мечтали  вы участвовать в  Отечественной
войне, в суворовских походах или других знаменитых кампаниях?
     Замкомполка смущенно хмыкнул:
     - Признаться, Андрей  Александрович, это уж так давненько было... ну да
чего уж кривить душой - конечно мечтал. И с Ганнибалом  через  Альпы  мечтал
пройти,  и  с  Суворовым,  и  в  Полтавской  баталии  участвовать,  да и все
мальчишки, наверное, таковы.
     -  Мальчишки...  А  что же,  по-вашему, взрослые  люди  не имеют  права
мечтать? Да, по-моему, мы все просто обязаны мечтать. Ну, да ладно, это уж я
о другом. Так  неужели же,  все эти  войны и  походы не меркнут перед  нашей
революцией? Достаточно посмотреть на наших бойцов, чтобы понять и признать -
такого всплеска народного героизма в истории еще не было. Так как же - будут
наши   дети  и  внуки  завидовать  участникам  этой   невиданной  в  истории
человечества борьбы? - спросил Андрей, обвел  взглядом сидевших у  костра  и
закончил как будто рубанул шашкой:
     - Будут!
     Он снова лег на шинель и заложил руки под голову.
     Несколько времени все молчали.
     -  Ваша   аргументация  убедительна,   Андрей  Александрович,  признаю.
Возможно так и будет. Даже наверняка. Но откровенно говоря,  поскорей бы она
кончилась, эта ваша героическая эпоха и  наступил на  российской  земле мир.
Земля наша  уже  устала  от  войны.  Я  хоть  и  потомственный  офицер,  а с
удовольствием сменил бы свою амуницию на инженерскую тужурку.
     - Да разве я  об этом  говорил, Сергей Павлович?  Для того мы  и воюем,
чтобы война поскорей кончилась,  как это  ни парадоксально на первый  взгляд
звучит. А вот насчет героической эпохи - тут вы неправы - я надеюсь, да  что
там  надеюсь,  я  верю  и  убежден,  что  героическая  эпоха,  которая  нами
начинается, уже не закончится никогда, ни в военные, ни в мирные дни.
     Косых слушал спорщиков  с легкой улыбкой  и покачивал  годовой,  словно
удивляясь -  нашли о  чем люди  спорить - о том,  чего еще нет, и неизвестно
когда  будет, и  доживут ли  они, еще тоже  не  известно, до этого  далекого
времени.
     А Дудин в который раз подумал, как ему повезло, что ему прислали такого
комиссара.
     Ветер  свистел в  ушах. Андрей пригнувшись  к гриве коня,  держал шашку
острием вперед, кричал "ура" и оглядывался на скачущих за ним бойцов.
     Они лавой вышли на окопы белых.
     Офицер выстрелил в него. Пуля сбила  с Андрея фуражку,  и от того,  что
сейчас  летел  на  коне,  и  от  того,  что  пуля  его  не  берет, он  вдруг
почувствовал как его захватывает какой-то необъяснимый восторг, он как будто
начал  подниматься  куда-то  вверх  и сам становился в эти  мгновения выше и
сильней.
     Сверкнул клинок, офицер упал, а Андрей уже был впереди, ртутью вертелся
на коне, уходя от выстрелов и штыков, рубил шашкой и снова летел вперед.
     Главная  улица колхоза асфальтовой  стрелой  полого  сбегала  с  холма,
переходя в  обычный  пыльный проселок,  сходящий  на  нет  вдалеке  у  леса,
топорщащегося щетиной голубоватых в дымке деревьев.
     Андрей с облегчением вышел из автобуса, постаравшись задержаться, чтобы
Ольга  вышла раньше и их отделили друг от друга  ребята, спешившие выскочить
из  автобуса,  размять ноги и  вдохнуть чистого  деревенского воздуха  после
духоты и качки.
     Они  положили на землю  рюкзаки и стали ждать представителя  института,
который  с  командиром  и  комиссаром  отряда  пошел  в  правление  выяснять
обстановку.
     Весь  первый  день,  вернее то,  что от  него  осталось  после  дороги,
промелькнул  незаметно - пока обедали, потом  размещались в  школе,  где  их
поселили  - ребят на первом этаже -  в  спортзале,  девушек  - на втором - в
актовом, и работать им не пришлось.
     На следующий день они поднялись в семь часов утра.
     На  картофельном  поле уже трещали трактора,  выворачивая  плугом глыбы
земли с торчащими в них клубнями и студентам оставалось только отделить семя
от плевел.
     Разделившись на бригады, они вышли на огромное поле широким фронтом как
будто в атаку.
     Девчонки собирали картошку в корзины, ребята относили их за край поля и
вываливали в бурты.
     Постепенно  начало  припекать солнце,  пар  над полем рассеялся, воздух
стал суше,  почти  колким как стерня пшеничного поля, им было жарко и душно,
пот стекал по их спинам и теперь пар уже, как им казалось, начал подниматься
от их разгоряченных тел.
     Студенты  сбрасывали  куртки  и  свитера  и  рядом с буртами  картофеля
выросла разноцветная копна их одежды.
     Солнце поднималось все выше и их спины уже гудели как соборные колокола
и все тяжелее давалось каждое движение.
     Только стиснутые зубы и присутствие девчонок давали силы наклоняться за
следующей корзиной, которую  наполняли ползающие в бороздах девчонки черными
от земли руками, пальцами, утратившими чувствительность, розовыми пальчиками
с красиво накрашенными ногтями.
     Они  стонали,  ругались,  проклиная деревню,  картошку,  колхозников  и
колхоз вместе  с его председателем и асфальтированной улицей,  и трактора, с
иезуитской быстротой вспарывающие землю.
     Обед. Все вдруг как будто остановилось. Беззвучно шел трактор по полю и
только  в ушах звенела кровь, бегущая  сейчас во много раз  быстрее, чем она
шла в их жилах обычно, когда они сидели в аудиториях.
     Молча, с трудом переставляя ноги, ребята шли к навесу, чувствуя, что не
только сегодня, а и вряд ли завтра они смогут выйти на работу.
     После обеда все, что  им  хотелось так это  поспать, и кое-кто из ребят
растянулся  прямо на  земле, несмотря  на  то, что она была уже  по-осеннему
холодящей.
     Кончились два часа, отведенные  на  обед  и послеобеденный отдых, и они
побрели  к полю. Силы им придавало только  то,  что они  так  или  иначе, но
обязаны работать и то, что им не хотелось показать себя слабаками.
     Сгибаясь как столетние, пораженные радикулитом старухи, девчонки начали
выбирать  картошку. Постепенно движения их  становились быстрее и  гибче,  и
через некоторое  время они  словно забыли, что вкалывали  четыре часа, после
которых им казалось, что даже труба, возвещающая о страшном  суде, не сможет
их поднять.
     К  ним пришло второе дыхание, как приходит оно ко всем людям,  сумевшим
преодолеть  себя или что-то  в себе -  второе  дыхание, как награда  в самый
тяжелый момент тем, кто заслужил  ее своим упорством.  И  то, что они смогли
работать,  несмотря  на чудовищную по их понятиям  усталость, поднимало их в
собственных  глазах. То, что еще полчаса назад  казалось бы невероятным, тем
не менее произошло - они работали как черти, забыв про всякую усталость.
     Начали  раздаваться  шутки и  смех, девчонки  и ребята стали насмешливо
задирать друг друга, и все это им нравилось - нравилось, что гудят от работы
тяжелые руки и поясница, а  спина - мокрая от пота, нравилось, что их ребята
- такие сильные, нравилось, что их девчонки такие ловкие, веселые и не лезут
в карман за  острым  словом и говорят его так, что  им совсем  не  обидно и,
несмотря на то,  что руки их почернели  от земли и лица вымазаны землей, они
все-таки самые красивые и милые.
     Светлана  работала вдалеке от него.  Корзину,  которую  она  нагружала,
относил Сашка.
     Девчонки  повизгивали, натыкаясь  на  червяков  в  комьях  опадающей  с
клубней земли.
     - Кончай работу!
     Они  вышли  с  поля, обернулись назад и  ахнули -  перед ними  зеленело
необъятное как море, как океан поле,  такое же как утром - полоса, выбранная
ими едва затрагивала эту громаду, и  у  каждого из них  пронеслась в  голове
недоуменная мысль: "Неужели мы все это сделаем? Не может быть".
     - Магнитосъемка! Радиосъемка! Сейсмосъемка! Гаданиенакофейнойгуще! Пока
я не увижу в шурфе золота - акта не подпишу, понял!
     Андрей ходил по палатке и  рычал на маленького, кругленького начальника
партии Сойкина как тигр на кабана.
     Сойкин кивал, испуганно  втягивал  голову  в  плечи, моргал  глазами  и
словно  соглашался со  всем тем,  что говорил Андрей, но Андрей знал, что за
невзрачной внешностью скрывается железная воля, и в действительности тигр-то
Сойкин,  а кабан для  заклания  -  он,  потому что,  хотя Сойкин  никогда не
повышал голоса и  вид у него  был робкий до нельзя, но получалось все всегда
по его, особенно  если кому-то из тех,  кто  спорил с ним он давал невзначай
заглянуть в  его заплывшие жиром глазки  -  взгляд их,  когда его  не прятал
хозяин, мог бы остановить и слона. Но только  не Андрея, хотя он и знал, что
бушует зря и  акт ему придется  подписать, потому что запланированный  объем
работ выполнен, а то  что золото не найдено,  это пусть и печальный факт, но
факт обычный, рядовой  - дай бог, если  из ста таких экспедиций как их, хоть
одна находила месторождение, даже не промышленное.
     Сейчас  у  них был  обычный  дружеский  разговор,  как  всегда  в конце
полевого сезона.
     Сойкин  делал вид, что внимательно слушает старого друга  и даже боится
его  угрозы, но на самом деле  он думал  сейчас о  том,  как  проходят сборы
партии  к  приходу вертолета.  Площадку  они подготовили. Груз пакуется. Все
нормально, спешить пока некуда. Поработали хорошо, несколько дней можно дать
людям и отдохнуть.
     И в то же время он сочувствовал Андрею, зная его одержимость этой идеей
- непременно самому открыть промышленное месторождение золота.  Дай-то  бог.
Но геологов много, а месторождений мало.
     Сойкин был  свободен  от таких чувств, относился к своей работе, как  к
хорошей,  любимой,  но  обычной  работе,  которая  к   тому  же  давала  ему
возможность жить полгода до следующей экспедиций на широкую ногу, не считать
каждый  рубль как это делали многие его  друзья, такие же кандидаты как  он,
правда, других наук.
     В  общем-то  вполне нормальный мужик, Андрей менялся, когда речь шла  о
золоте,  не  о  безделушках, конечно, а о Золоте в земле, которое часто  без
драги или  целой обогатительной фабрики  с  мельницами,  флотаторами  и всем
остальным,  и в  руки-то  не  возьмешь.  Да,  это была его  мечта,  мечта со
студенческой скамьи  -  найти  такое  месторождение  золота,  чтобы  его имя
навсегда осталось на карте, как имя Билибина.
     Андрей  вышел  из  палатки, постоял,  не  видя  перед  собой ни пестрой
осенней тайги, ни синеющих  в  облаках  гор.  Он  сейчас злился и  ругался с
Сойкиным не потому, что  их  экспедиция не  нашла золота,  вернее не  только
поэтому -  он и не ждал  здесь этого открытия, а и потому  еще, что  за пять
месяцев  ему осточертела и эта  тайга  и эти горы,  и прекрасная  рыбалка на
речке,  где непуганую  рыбу  можно  было ловить  на  любопытство  - на голый
крючок.  Ему хотелось  домой, в Москву,  в институт, его  ждали недописанные
статьи и рукопись книги о золоте, жанр которой он