зя прижать  к  себе  это милое  лицо, этого маленького человечка,
превратившегося во взрослого мужчину, прошедшего войну.
     Иван Федорович отоптал снег под деревом, где назначил ему стоять  егерь
и взвел курки.
     Утро было пронзительное, солнечное.
     Он огляделся  вокруг,  приставил к  шее черные,  бесконечные  отверстия
стволов и, не снимая перчаток, с трудом дотянувшись, нажал на спуск.
     Дверь  открыл Алексей. На  лице  у него была подготовленная ироническая
улыбка по поводу охотничьих успехов отца.
     Перед ним стояли  двое мужчин.  Одного он знал  - товарищ отца  генерал
Евдокимов. Лицо второго привлекло больше его внимания и потому, что он видел
его  впервые и потому,  что оно у него  было напряженным и,  как  показалось
Алексею, враждебным.
     -   Здравствуйте,  Василий   Михайлович,   -  поздоровался  Алексей   с
Евдокимовым. - Здравствуйте, - кивнул он незнакомцу.
     - Здравствуйте, Алеша, - ответил Евдокимов, незнакомец молча кивнул.
     Евдокимов, разрывая возникшую неловкую паузу, сказал:
     -  Алексей,  мне больно и  горько... Нелепая случайность...  Мне выпала
тяжелая обязанность сообщить вам...
     Он вдруг  осекся  как  будто  его ударили, увидев вышедшую  в  прихожую
Екатерину Максимовну.
     Алексей не  смог повернуть к  ней  лицо  и  только через долгое, долгое
мгновение,  когда сразу поняв все,  она  закричала,  он обернулся и прижал к
себе  содрогающееся от плача, вдруг ставшее таким маленьким, почти  детским,
тело матери.
     Он что-то бормотал, утешал ее какими-то словами, но внутренне оставался
холодным  и безответным, уже поняв и  поверив, он еще не понимал и не  верил
смерти отца.
     Поминки закончились  поздно. Когда все разошлись,  Алексей и приехавший
на  похороны  Михаил легли спать  в одной  комнате.  Но спать,  несмотря  на
усталость,  не  хотелось.  Говорить тоже. Они молча  курили,  лежа  в  своих
постелях.
     Часа  в  два  ночи,  когда  к ним  уже приходил  сон, в дверь  раздался
какой-то по-особому пронзительный звонок.
     - Кого там еще черт несет? - приподнявшись на локте, спросил Михаил.
     - Сейчас узнаем.
     Алексей  натянул  брюки  и  пошел  открывать.  На  лестничной  площадке
столпились несколько одинаковых людей. За ними - дворник с женой.
     - Вам что?
     Стоявший впереди, судя по всему  начальник,  достал  из кармана  пальто
бумажку и сунул ее в руки Алексею.
     - Ознакомьтесь.
     Оглянулся на своих, приказал:
     - Пошли.
     С  помертвевшим  лицом  и остановившимся взглядом Екатерина  Максимовна
смотрела как эти люди роются в вещах ее мужа.
     Они  искали  долго,  но не  нашли  ничего, кроме  наградного маузера  с
серебряной  пластинкой,  на  которой  была  выгравирована  памятная  надпись
наркома обороны Ворошилова. Забрав его, они ушли.
     Миша подождал, когда затихли их шаги на лестнице, и спросил:
     - Как ты думаешь, что это значит?
     - Не знаю, - ответил Алексеи, поняв уже смысл слов генерала Евдокимова.
     "Но почему, почему он это сделал? Ведь он не мог быть ни в чем замешан!
Отец. Один из тех людей, о которых говорили - "кристальной чистоты."
     - Это какой-то бред, - ответил он Михаилу.
     - Бред-то  бред,  но все  же это что-то значит,  - на лице у  Миши были
тревога и страх.
     Они стояли так, погруженный каждый  в свои  мысли пока не заметили, что
мать начала раскладывать на  место  вещи,  ставить  в  шкафы книги, собирать
разбросанные листы рукописей, и бросились ей помогать.
     Неожиданно  Алексею объявили, что заказ  на памятник Сталину,  отданный
ему полгода назад, аннулируется, так  как комиссия по его сооружению приняла
решение объявить  конкурс  с тем,  чтобы  выявить в  здоровом  соперничестве
художников  лучший  проект,   бесспорно   достойный  того  высокого  идеала,
воплощением которого является Иосиф Виссарионович Сталин.
     Отца  как будто бы никто ни в  чем  не обвинял ни до смерти,  ни после.
Алексею тоже ничего не говорили прямо, не выдвигали никаких обвинений.
     Им, можно  сказать повезло - у них не отняли квартиру, матери назначили
генеральскую вдовью пенсию, их никто не преследовал - бедный отец, он хорошо
знал, что и  зачем  делает.  Он не хотел, чтобы  они остались жить сыновьями
врага народа. Его это заботило куда больше, чем собственная жизнь.
     И все же как будто какая-то глухая ватная стена вдруг окружила их.
     Соседи здоровались  по-прежнему, но отводили глаза, молча предупреждая,
что теперь не имеют к ним никакого отношения. Друзья норовили пробежать мимо
как бы углубленные в себя.
     Алексей стал радоваться тому, что может благодаря отцовской "победе"  в
одиночестве ездить  в свою мастерскую,  не рискуя встретиться с кем-нибудь и
испытать чувство стыда и неловкости за того, кого раньше считал другом.
     Когда  ему  ненавязчиво  дали  понять,  что  ему  бы  лучше  совсем  не
участвовать даже  и в  конкурсе на памятник  Сталину,  он перестал ездить  в
мастерскую.
     Через  месяц  после  смерти  Ивана  Федоровича  к  ним  пришел  генерал
Евдокимов. Он был в гражданском.
     -  Начинаю привыкать  к  новому обмундированию, -  шутливо  сказал  он,
принужденно улыбаясь. - Ухожу в отставку. Освобождаю место молодым,
     Когда  Екатерина  Максимовна ушла  на  кухню,  Евдокимов  наклонился  к
Алексею и прошептал:
     - Держи себя в руках. Не отчаивайся. Многого я тебе не могу сказать, но
знай, что отец твой был честным  человеком и настоящим большевиком. Потерпи,
судя по всему, осталось уже недолго.
     Последних слов генерала Алексей не понял и не обратил  на них внимания,
но то, что Евдокимов сказал ему об отце было важнее всего.
     - Спасибо, Василий Михайлович. Это именно то, о чем я хотел бы спросить
вас, если бы осмелился.
     Ксения  была  на  похоронах  и  поминках  Ивана  Федоровича,   помогала
Екатерине Максимовне готовить и убирать.
     После  обыска Алексей не  звонил  Ксении  несколько дней, и ей, ждавшей
его,  пришлось одной  встречать  новый  1953  год.  Когда  стало  ясно,  что
продолжения  не будет и матери  назначили пенсию, Алексей позвонил ей  и все
как будто пошло по старому. Они продолжали встречаться  в его мастерской. Ее
отношение к нему, хотя она все знала,  нисколько не  переменилось, разве что
она стала на некоторое время чуть более внимательной к нему.
     Она была  по-прежнему  молода и  красива  и,  по-прежнему, ее интересы,
исключая  его, сосредоточивались  на искусстве. Она не пошла за него  замуж,
хотя за эти годы  он  не  один  раз  делал ей предложение и  не хотела иметь
детей.  "Это не для меня," говорила она, и Алексей  понимал ее и соглашался,
что  это действительно  не  для  нее  и  думал, что ей не  повезло,  что она
родилась женщиной.
     Любовь  их выдохлась.  Только признаваться в этом им  не хотелось.  Все
было уже как-то привычно, налажено в своей неналаженности,  необязательно, и
эта необязательность связывала их сильнее общепринятых условностей брака.
     В конце марта Алексей начал опять ездить в свою мастерскую.
     Глинятый  эскиз  фигуры  Сталина  за  то  время, что никто  за  ним  не
ухаживал, потрескался и стал разваливаться, и Алексей разбил его.
     Первое время он ничего не делал в мастерской, часами расхаживая из угла
в угол или внимательно рассматривая старые наброски и рисунки.
     Последние  два-три года  он  чувствовал, что уходит, вернее  его уносит
куда-то в сторону от  двух его главных  тем  - войны и женщины, и он не смог
сопротивляться, пока все не решилось без него и судьба не  обрушила на  него
удар за ударом.
     Ему удавались портреты,  и он "налепил"  их уже несколько десятков - из
глины, мрамора, бронзы и гранита. Заказы шли потоком, чем дальне, тем больше
этот поток усиливался - от родных и близких, от организаций. Кого  он только
не изображал. После смерти отца все  отрубило,  как будто и не было никогда.
Ну,  и слава  богу.  Нет  худа  без  добра. Он получил урок на  всю жизнь  и
получил, наконец, время  не торопясь оглянуться  и  оглядеться,  подумать  и
решить как жить и что делать дальше.
     Чем дольше он  исхаживал свою мастерскую, погруженный в бесплодные, как
ему казалось, раздумья, тем больше подходил он к тому, что давно уже было им
подспудно выношено и выстрадано, но еще в яви не решено.
     Он не заметил сам как наступил тот момент, когда он безо всяких ясных и
отчетливых мыслей  вдруг  начал вязать из досок и  толстой проволоки каркас,
потом облепливать его глиной.
     Все шло как будто по-прежнему, но он жил.
     С Ксенией он стал встречаться в театрах  и ресторанах, назначал встречи
на улице. Наконец, она догадалась и, не выдержав, спросила:
     - Ты что-то начал?
     - Да, - коротко ответил  он и  постарался уйти от этого разговора.  Она
обиженно не настаивала.
     Через  месяц  он  вчерне  окончил  эскиз  статуи Матери-Родины,  как он
называл про себя эту свою работу, которую не знал кому показать и что делать
с ней  дальше.  Он пока и сам не хотел показывать ее никому, не желая  чтобы
хотя  бы  сейчас, во  время  его  подъема, кто-то своим  непониманием, своим
тусклым  словом касался его обнаженных нервов. Пока, сейчас, ему это было бы
невыносимо. Он должен  был сам, наедине  с  собой, снова почувствовать  свою
силу, поверить опять, что он может и доказать это не кому-то, а самому себе.
     Он вылепил из пластилина небольшую модель статуи, поставил ее высоко на
полку, сзади других, старых моделей и накрыл глиняный эскиз мокрым полотном,
зная что вскоре вернется к нему,  но сейчас его уже одолевал  новый замысел,
на первый взгляд ничем не связанный с этой работой.
     Давно уже,  еще до  войны,  на  первых  курсах института  ему  хотелось
создать то, что  в  его представлении  было бы идеалом юности,  юной женской
красоты, только вступающей в жизнь.
     Он попросил  Ксению  позировать ему,  но она  отказалась,  чего  раньше
никогда  не  делала.  Алексей  был  удивлен и  раздосадован  этим  отказом и
бросился искать натурщиц, с которыми работал в разные времена.
     Он  перепробовал  их всех, сделал  сотни  рисунков во всех  мыслимых  и
немыслимых постановках, несколько  эскизов в глине, но уже делая каркасы для
них, чувствовал, что  это не то и продолжал  работать  через силу, зная, что
когда через силу - ничего хорошего  не будет,  но  не хотел  малодушничать и
отступать.
     Когда  он  очнулся после  нескольких месяцев этой безумной  гонки, мать
лежала больная, все свои деньги остававшиеся  от выполненных старых заказов,
он истратил на оплату натурщиц и должен был теперь жить на пенсию матери.
     С Ксенией он не встречался и даже не звонил ей уже месяца два.
     Болезнь матери  заставила отказаться пока от своих замыслов, но чувство
вины перед  ней и  необходимость заботиться  о ней направили его энергию, не
находившую  сейчас выхода в любимом  деле, в другое русло. Нужно было прежде
всего позаботиться о самом родном человеке. Сейчас это было главным.
     Между  всеми  этими  делами  по  вызову врачей  и  заказами лекарств он
успевал  ходить в союз  советских художников,  узнавать какие предполагаются
заказы,  конкурсы - он не оставлял надежды заработать и обеспечить себе хотя
бы год свободной жизни.
     Тот человек в комиссии,  который полгода назад, спокойно и честно глядя
ему в  лицо делал ему подлость,  теперь встретил радушно и также  спокойно и
честно глядя ему  в глаза предложил  заказ на бюст  летчику Герою Советского
Союза,  погибшему под Москвой. Заказ был  совсем не из основных,  но Алексея
устроило  то, что это  был  не конкурс, а значит верное дело, которое давало
ему именно то, что он хотел - примерно год ему можно было жить не заботясь о
деньгах и не чувствуя себя иждивенцем больной матери и памяти отца.

Ш

     Ранним  утром, когда солнце еще не  встало и над  морем парил  туманный
серый  рассвет,  разгоняемый  чуть солоноватым ветром,  Алексей спускался  к
пляжу по лестнице, построенной на обрывистом берегу.
     Темные, не  высвеченные  солнцем, волны с тупым гулом падали  на песок,
который жадно засасывал пузырившуюся розовую пену.
     Он был здесь уже третий день.
     Солнце и море.
     Вчера  он оказался в  какой-то пляжной компании,  но карты, анекдоты  и
волейбол,  поначалу  развлекшие его, быстро надоели, быстрее, чем он  мог бы
предположить.
     В  первый  день  он  с жадностью не столько скульптора, ищущего модель,
сколько мужчины, смотрел на обнажившихся женщин, но уже вчера привык к этому
обычному  здесь  зрелищу  также как привыкали все,  лишь  иногда  с  иронией
подмечая стыдливость какой-нибудь не очень юной девы, которая поймав мужской
взгляд,  прикрывала  в  столовой  открывшееся  колено,  хотя  полчаса назад,
пребывая  в  символическом купальнике, не обращала на  эти взгляды  никакого
внимания,  и удивлялся  силе земных  условностей, которые  обитателям других
планет,  если они действительно наблюдают за нами из  своих  далей, кажутся,
наверное, еще одним доказательством нашей ненормальности.
     Сверху он увидел синее пятнышко женского платья и слегка подосадовал на
то, что кто-то уже опередил его.
     Решив не обращать на незнакомку внимания, что было весьма нетрудно, так
как она сидела довольно далеко в стороне, он разделся и вошел в прозрачное и
нежное утреннее море.
     Он плавал не очень хорошо, поэтому скоро вышел из воды и лег на  песок,
лицом к поголубевшему, но пока еще не ослепительному небу и закрыл глаза.
     Он  чувствовал в себе какую-то  размягченность,  готовность  к чему-то,
только не знал еще к чему и не особенно задумывался над этим.
     Море поглаживало песок. Сверкающий краешек солнца  подсолнухом вырастал
из-за горизонта и слегка просвечивал через солнечную  шляпу, которую Алексей
надвинул себе на лицо.
     Татьяна  зачерпнула  песок и медленной струйкой стала высыпать  его  из
горсти, смотря на летящие песчинки.
     Она сама не знала, что ее  вчера заставило быть в одной компании с этим
незнакомым  молодым  мужчиной,  лежащим сейчас  на берегу  моря  и  явно  не
желающим, чтобы  кто-то  мешал ему.  Конечно, у  него приятная, скажем  так,
внешность,  чувствуется  какая-то внутренняя  сила, вполне возможно, что  он
умный и  даже интересный человек,  но  ей-то что за дело до  того, какой  он
человек? Впрочем, с таким же успехом все это могло ей только показаться.
     Она улыбнулась, откинула голову назад и,  прищурившись,  сквозь  темные
очки посмотрела на блестевшие под взошедшем солнцем облака.
     Когда незнакомка,  опередившая его, шла  мимо него  к лестнице, Алексей
вспомнил, где видел это лицо  - вчера эта девочка была с  ним в  той пляжной
компании. Кажется, Таня?
     По  пути в столовую Таня  невольно искала глазами его. Не то, чтобы она
боялась, а  просто  ожидала, когда же он к ней  подойдет, чтобы вежливо,  но
решительно поставить его на место.
     Она  быстро окинула взглядом огромный зал. Он сидел за столиком с тремя
женщинами -  две из них были уже в  таких годах,  что не могли  представлять
какой-либо  опасности, третья была средних лет и на отпускной  период вполне
могла  котироваться,  хотя  и была значительно старше  него.  Черные  волосы
(крашеные, наверно,  подумала Таня),  еще и сейчас красивое, а  в молодости,
видимо, очень  красивое лицо, худощавая фигура, правая рука без обручального
кольца, а на левой руке знак действительного или мнимого  развода - конечно,
рассчитывать ей было бы не на что, но море и солнце могли  свести  двух этих
разных людей сидящих за  одним столом  волей  случая  и сестры-хозяйки  дома
отдыха.
     Алексей ел свой  суп, не поднимая  глаз  от тарелки, он явно чувствовал
себя лишним за этим столом, но крайней мере сейчас.
     Пока она  думала  обо всем этом, проходя между рядами столов, он поднял
голову,   потянувшись  за  хлебом,  и  увидел  ее.   Она  почувствовала  как
перехватило ее дыхание и отвела глаза. Было выше ее сил смотреть ему в глаза
и сохранять спокойствие.  Она прошла рядом с ним, чувствуя как какая-то сила
притягивает ее к нему, и чувствуя, что тоже самое происходит и с ним.
     Она прошла  мимо  своего  столика,  вернулась  назад, улыбаясь  сказала
соседям, что  еще не успела привыкнуть  - все столики такие одинаковые, сама
не зная зачем объясняет  это и  понимая, что было  бы  лучше ей  не говорить
ничего,  и,  продолжая улыбаться, пожелала соседу  напротив,  в хороших  уже
годах  мужчине,   "приятного   аппетита"   -тот   поперхнулся   и   поспешно
поблагодарив, начал после этого исподтишка вскидывать на нее глаза.
     Мрачно сказав  себе -  этого еще мне  не хватало, она принялась за еду,
думая о том, что не пора ли ей прекратить уже совершать глупости.
     После обеда она пошла в парк и, сидя на скамейке в ажурной тени акации,
ошеломленная  происходящим  в  ней  и с  ней,  попыталась  разобраться,  что
случилось.
     "Так  не бывает,  так не бывает, - твердила  она себе  и  понимала, что
верила всю жизнь в то, что именно так это должно произойти у нее.
     "С ума сошла. Мы не сказали еще ни слова друг другу, и, может быть, все
это мне только кажется, плод моей дурацкой впечатлительности. Ну,  что в нем
такого особенного? Да ничего. Все, хватит.  Иду на пляж. Нескольких холодных
взглядов ему будет достаточно, чтобы больше никогда не посмотреть на меня, а
если ему это так нравится, я просто буду подходить к своему столику с другой
стороны".
     Соседка по столику, женщина, как говорится,  со следами былой  красоты,
уже второй день  поглядывала  на Алексея  с  многообе  улыбкой,  не  обращая
внимания на двух пенсионерок, обсуждавших внуков и склероз, и с неодобрением
наблюдавших  за  тем,  как  она подманивает  молодого  мужчину. Но  ей  было
наплевать на них.  Она  твердо знала, что в свое время  они поступали  точно
также  и будь у них сейчас хоть малейшая  возможность, они не  задумались бы
улыбнуться этому парню, точно  также  как она. Она  знала, что нравится ему,
она знала, что она  ему нужна будет  только на эти три недели здесь, а потом
он ее забудет, но она знала тоже самое и о себе.
     Она понимала, что если что-то  и будет у нее с ним или с кем-то другим,
то едва ли не в последний раз, и не собиралась упускать этот случай. Конечно
ей  могла перебежать дорогу какая-нибудь  молодая,  но она была уверена, что
если этот мальчик побудет с ней хоть однажды, все последующие  недели он  не
посмотрит  на  этих глупых  девчонок, ничего  не знающих и не умеющих. Кроме
того, по своему богатому опыту она знала,  что  женщина  ее  возраста скорее
понравится молодому мужчине,  чем пожилому. Она не особенно задумывалась над
этим,  но тем не менее хорошо знала, что привлекает молодых мужчин в опытных
женщинах (она инстинктивно избегала слова  "пожилая"  даже в мыслях о себе),
но эта простота желаний нисколько ее не смущала, потому что  она сама хотела
того  же.  Она  видела, что этот парень довольно  робок и,  пожалуй, излишне
интеллигентен, но она видела и  его сильные плечи и все  остальное, а уж как
расшевелить и сделать его  посмелей она  знает дай бог каждому.  На  ее  зов
откликались  и не  такие тихони.  Правда, тогда она была помоложе  и возраст
партнера не волновал  ее,  а любопытство  расширяло  диапазон ее  интересов.
Конечно  в  ее возрасте  появляться  в купальнике  перед  молодым  мужчиной,
которого хочешь  обольстить,  уже  довольно  опасно,  но ее фигура была  еще
привлекательна.  Она  сохранила много  от молодости,  тщательно пронеся  это
многое через все невзгоды двух бурных замужеств и  многих связей, и нынешний
третий муж, в гавани которого, как  ей казалось, она нашла наконец  тихое  и
выгодное пристанище, в  свои шестьдесят два года был без ума  от нее, и хотя
не  питал на ее счет никаких иллюзий, но в свои года,  будучи осмотрительным
человеком,  научился  спокойно относиться к  таким  неизбежным неприятностям
семейной жизни как случайные связи.
     Алексей замечал эти взгляды. С