з
нас заменит тебя.
     - А ты что, Андрее, эти четырнадцать часов отдыхал?
     - Почти что. Магниты ведь регулировал ты.
     -  Не бог  весть что. Да  и не я их регулировал, а  бортовая  машина по
блоковой  программе,  так что спасибо, но пока не выйдем из зоны,  об отдыхе
придется забыть.
     - Но Вадим...
     - Все,  штурман, -  жестко оборвал капитан,  и через мгновенье  добавил
мягче:
     - Отдыхать будем по очереди на пути к Земле,  Андрюша, как всегда. Все,
отбой!
     Капитан выключил связь экипажа и по общей связи сказал для всех:
     -  Занятых  мест никому  не  покидать.  Может возникнуть  необходимость
срочной  корректировки  траектории полета, предупреждать будет  некогда.  Во
избежание  несчастных случаев категорически запрещаю покидать  свои места  и
отстегивать  стартовые ремни. Смотрите визор,  слушайте музыку.  Экипажу, не
занятому  на  вахте,   приказываю  отдыхать.  Следующая  вахта  по  обычному
расписанию. Все.
     Андрей лежал  на койке и слушал Вадима, его твердый голос, в котором не
было ни тени сомнения и завидовал его бодрости.
     "Следующая  вахта  Бориса, потом моя".  Мне  осталось валяться еще пять
часов. Откуда  взялся этот  дурацкий  метеорит? Вероятность встречи  с таким
крупным метеоритом ничтожна... Ну, что  ж, по крайней мере следующий корабль
по теории  вероятностей встретится с таким же камушком через десятки лет.  А
ведь мы были на волосок от гибели, да и сейчас... Ну, ладно, чем бы заняться
эти пять часов? Теперь мы будем на Меркурии не раньше, чем недели через две,
если все пойдет как надо. Почитаю-ка я, - решил Андрей, вставил голограмму в
визор  и  перед  ним  почти  осязаемая  в  своею  призрачной  естественности
появилась первая страница книги.
     Его разбудил вахтовый зуммер... Несколько  секунд он смотрел на висящую
перед ним раскрытую книгу, потом перевел глаза на часы - до вахты оставалось
пять минут.
     - Здорово же я устал,  - удивленно подумал он и вскочил с  койки. Через
три минуты он вошел в рубку.
     Борис  встал  со  штурманского  кресла,  освобождая  место  Андрею.  На
осунувшемся за сутки лице капитана легко можно было прочитать тревогу.
     Андрей  молча сел в  кресло,  ввел в  память машины  свой код  и  начал
знакомиться с данными о полете.
     Через полчаса, трижды проверив свои расчеты, Андрей не удержался:
     - А положеньице-то у нас, Вадим, не очень... Капитан молча кивнул.
     - И ты, что же, с самого начала знал...
     -  Да.  Тут не надо  быть  гением,  чтобы это  узнать.  Пока  вы меняли
магниты, я просчитал  варианты. Получилось, что у нас  только один более или
менее реальный выход. Ты  правильно интуитивно определил  его, только ты  не
считал, а я считал - касательная, о которой ты говорил,  пройдет в точке, из
которой нас может вытянуть только вся мощность двигателя... если сможет.
     - А ты учитывал флуктуации поля, оно ведь не однородно.
     - Я  вводил традиционную поправку  - получилось,  что  мы  выскочим, но
Солнце может  не согласиться с традиционной поправкой, - усмехнулся капитан.
-  Машина постоянно замеряет  мощность гравитации, но вряд ли  это  поможет.
Теперь наше спасение - дело нашего везения, мы сделали все, что могли.
     - А если произвести еще одну корректировку курса?
     - Успокойся, Андрей, ты сам знаешь, что на такой скорости корректировка
курса невозможна - мы превратимся в студень. Да она и не изменит ничего.
     - Ну, что же, осталось всего пятьдесят четыре минуты. Подождем.
     Андрей  откинулся на спинку кресла и стал смотреть на медленно уходящий
под корабль мохнатый шар солнца, занимающий уже три четверти экрана.
     Через минуту он спросил:
     - Вадим, так близко здесь еще никто не был. Ты дал машине задание вести
исследования?
     - Да.
     На пятидесятой минуте корабль начал слабо потрескивать корпусом.
     Андрей обеспокоенно посмотрел на капитана, но промолчал.
     На пятьдесят третьей минуте зловещий треск усилился.
     На пятьдесят четвертой минуте капитан положил руку на рычаг регулировки
мощности двигателя, дублируя  машину, но бортовой компьютер не подвел и в ту
же секунду тяжесть перегрузки вдавила их в кресла.
     Рев  двигателя, работающего на форсаже, далеким  гулом  морского прибоя
доносился в изолированную от внешних воздействий рубку.
     Солнце   не   хотело  отпускать  свою  добычу,   и  машина  бесстрастно
докладывала, что корабль по прежнему идет по дуге неустойчивого равновесия.
     Внезапно Андреи почувствовал, как какой-то стальной коготь вцепился ему
в мозг и стал  выворачивать  его наизнанку, он услышал донесшийся  откуда-то
издалека крик капитана и потерял сознание.
     Когда он очнулся, то увидел, что  они  уже  три минуты как вырвались из
опасной зоны солнечной гравитации.
     -  Значит  я  был  без  сознания  около  четырех  минут  -здорово  меня
прихватило, а ведь перегрузка была не такая уж большая - всего пять  g, хотя
тут сыграло свою роль, наверное, какое-то микроскопическое  изменение курса,
вызванное борьбой корабля с полем тяготения солнца.
     Андрей повернул  голову -  капитан, бессильно разбросав  руки  и свесив
голову на грудь сидел в  кресле - стартовые ремни не давали  ему  сползти на
пол.
     Андрей  с трудом поднялся  со  своего кресла, нащупал у  него  пульс  и
вздохнул с облегчением.
     Слушая   пульс   Вадима  он   вдруг   почувствовал   какое-то   смутное
беспокойство, какой-то инстинкт, интуиция, а он привык им доверять в трудную
минуту, подсказывали, что что-то  не ладно. Он резко обернулся к экрану, как
будто  ожидая нападения  неведомого врага и  вдруг замер - до  его  сознания
дошло  то, что  он не понял, не мог понять сразу,  в первое мгновение, когда
пришел в себя.
     Солнце, из поля тяготения  которого они только что вырвались - не  было
земным Солнцем.
     Занятий у  них сегодня в  институте, по существу, не было -  известие о
поездке  в  колхоз отбивало всякую охоту  к занятиям, ответственные бегали с
озабоченными лицами. не обращая внимания  на преподавателей, а преподаватели
махнули на все рукой,  так как понимали  бессмысленность своих усилит в этот
первый и пока последний день учебы своих студентов.
     За кафедрой прохаживался  пожилой хромоногий  мужчина. Андрей видел его
сегодня впервые - он должен был читать им новый предмет. Не желая терять эти
два часа, он  с  упорством бубнил  что-то об  античной литературе, раздражая
всех  своим  заунывным  голосом и  вызывая  тихие  смешки,  когда пытался  в
избранных местах изобразить пафос древних греков.
     В аудитория стоял шум,  похожий на клокотание  пара  в котле. Несколько
раз доцент открывал клапан  этого котла и выпускал пар - говорил устрашающие
голосом, что  он  не может  в  такой  обстановке  продолжать  лекцию  и,  не
слушавшие его студенты, как будто испуганные тем, что этот человек прекратит
читать им лекцию, которую они не слушают,  замолкали, чтобы начать  говорить
как только преподаватель переводил глаза с них куда-то внутрь себя, где орел
клевал печень Прометея.
     - Интересно, она поедет? - думал Андрей, глядя на Свету.
     Вообще-то,  конечно, ехать должен был весь курс, но  обычно, как-то так
оказывалось, что несколько человек  не ездили, запасаясь справками. Впрочем,
может быть им и действительно нельзя было ездить.
     Света была  блондинкой и, как у многих блондинок,  у  нее были  голубые
глаза навыкате, придававшие ее лицу довольно глупое выражение, но  Андрею ее
глаза казались особенно красивыми, потому что он  любил ее. Чуть подвитые на
концах стриженые волосы  окружали ее голову  светлым  венком, в  котором она
скрывала великоватые для ее лица уши.
     Андрею  было почему-то  жалко этого  хромого преподавателя.  Сам  он не
разговаривал, и с неодобрением смотрел на галдеж, стоящий в зале.
     Сидевший за спиной у Светы  Сашка подбросил ей бумажного  "мышонка"  на
нитке, и она делала вид,  что  не обращает  внимания на  такие глупые  знаки
внимания, но, улучив момент, оторвала бумажку от нитки и бросила ее в Сашку.
     "Мышонок"  попал  Сашке  в глаз,  но он  только рассмеялся,  а Светлана
поощрительно улыбнулась ему.
     Полуденное солнце рвалось в  высокие окна. Все было как  летом - жарко,
светло, и все не так - Андрею было почему-то грустно - лето кончилось, и как
бы ни  было похоже на лето, а  была уже осень, и поэтому ему было грустно, а
может быть еще и потому, что Света не замечает его - а это так грустно, ведь
сам он никак не может к ней подойти.
     Солнце  пробивалось через  Светкины  волосы, растекалось по ним,  и они
мягко  горели его светом.  Справа, на шее,  голубая нитка  вены просвечивала
через молочную кожу. Света  что-то говорила соседке, кажется ее зовут Леной,
Андрей точно  не  помнил, хотя  они  учились  уже  третий год.  Она  его  не
интересовала.
     "Закон  природы",  -  с вялой иронией  думал  он.  "Красивые выбирают в
подруги  некрасивых, чтобы оттенить  свою красоту, потом  некрасивые выходят
замуж, а красивые, очень удивленные этим, остаются на бобах.
     Хромоножка в очередной раз окинул гневным взглядом аудиторию.
     - Вы, девушка, да-да, вы-вы! - он указал рукой на Светлану.
     Она удивленно посмотрела на него, прервав разговор.
     -  Спасибо,  что вы соизволили  прервать  свой, несомненно  куда  более
интересные разговор, чем моя лекция. Он вскипел и крикнул:
     -  Вы зачем  сюда  пришли,  что это за безобразное поведение?!  Вы что,
хотите, чтобы я принял меры?
     Услышав про "меры" Светлана из высокомерно-оскорбленного лица мгновенно
сделала испуганно-невинное и видно было, что она действительно струсила.
     Но доцент  уже  понял,  что перехватил  - он знал  всю  бессмысленность
увещевании студентов, но тем не менее каждый раз не выдерживал, а жаловаться
на  них не хотел и не собирался,  хотя бы  потому, что  это выставило бы его
самого  в  глупом  положении  преподавателя,  который не может  поддерживать
порядок  на  лекции,  кроме того будучи  по  натуре,  несмотря на физический
недостаток, человеком незлобивым, после своей минутной вспышки гнева он  уже
отошел  и  теперь  досадовал  на самого  себя  за  испорченные  этой  фразой
отношения со студентами, очень не  любящими, когда им угрожают, и спокойным,
усталым голосом он сказал, махнув рукой Светлане:
     - Садитесь,  девушка... Я понимаю,  что вы завтра  уезжаете,  вам не до
учебы,  но  все  же  надо  держаться  в каких--то рамках, не могу  же я  вас
отпустить...
     - Отпустите, отпустите!... - закричали со всех сторон.
     - Нет, отпустить я вас не имею права, а читать лекцию при  таком шуме я
тоже не могу. Товарищи, я вас серьезно прошу, сидите потише. До конца лекции
осталось всего пятнадцать минут, потерпите...
     Без всякой  надежды, только для того, чтобы потянуть время,  все  те же
несколько голосов заунывно затянули:
     -  Ну отпустите,  отпустите, чего там пятнадцать минут, нам  собираться
надо...
     Доцент подошел к доске и в нерешительности стал вытирать мокрой тряпкой
испачканные мелом руки, отчего,  как он тут же заметил, руки его становились
еще грязнее, потом повернулся к залу лицом.
     - Ну, ладно, идите, только тихо.
     Аудитория  взорвалась топотом,  лязгом  портфельных  замков  и  звуками
десятков голосов, стремившихся перекричать шум и другие голоса.
     - Я же просил вас - тихо! - в отчаянии  громче  всех крикнул доцент и в
воцарившейся на мгновение тишине, добавил мягче:
     - Неужели так трудно понять?
     -  Придурок  какой-то, подумаешь на  пятнадцать минут раньше отпустил с
лекции, -  великое дело,  - пробурчал  Сашка,  выходя  в коридор  следом  за
Андреем.
     - Ему  на  каиедре  могут  за  это  втык  сделать, вот он и  боится,  -
примирительно ответил Андрей.
     - Кому это нужно? Просто  у него комплекс  неполноценности из-за  ноги,
она не дает ему прямо идти по жизни, - ехидно возразил Сашка и рассмеялся.
     Андрею  не понравилось,  что для насмешки  было  использовано несчастье
человека,  и он промолчал, только  пожал плечами,  чтобы  отказ поддерживать
этот разговор не выглядел слишком резко.
     Сашка  насмешливо  посмотрел  на него  и отвернулся,  выискивая глазами
Светлану.
     Андрею тоже хотелось  бы  также непринужденно подойти как Сашка сейчас,
заговорить  о чем-то, заглядывать  ей  в  глаза  и  смеяться  вместе  с  ней
какой-нибудь шутке,  которые  любят  красивые девушки, но  он  не мог  этого
сделать,  он не мог  сейчас  даже просто оглянуться  на нее,  какая-то  сила
держала его голову, не давая посмотреть в  ее сторону, тем более не  мог  он
подойти к ней  и заговорить -  от одной этой мысли  он почему-то  краснел, а
когда бывали такие  мгновения, что они оказывались рядом, он чувствовал себя
до ужаса неловко, не знал,  что сказать и, чувствуя себя последним  идиотом,
старался поскорее отойти от нее - когда она была рядом ему еще труднее было,
если только такое может быть, взглянуть на нее, встретиться с нею глазами. А
с другими он чувствовал себя вполне свободно, потому, наверное, что к ним он
ничего не чувствовал  и, поэтому говоря что-нибудь не  терзался  перед этим,
что  ему сказать  и надо ли это говорить и хорошо ли  это будет, если  будет
сказано,  как  он думал, когда Светлана стояла  рядом с ним, о самых простых
вещах.  Конечно,  такое поведение  не  только не может  вызвать  восторга  у
девушки,  но даже  привлечь  ее внимание (скорее  наоборот).  Если  сама она
раньше не почувствовала к нему ничего, такое поведение ведет к тому, что она
будет  считать,  что  неприятна  ему, а это  плохой стимул  для любви,  зато
хороший для раздражения и неприязни, а кроме того  девушки  обычно вообще не
любят рохль или по крайней мере тех, кого они считают за них.
     Самое  удручающее во  всем этом было то,  что  Андрей  все  это отлично
понимал, но ничего не мог с собой поделать.
     На вечерней улице Берлина Андрей  был одним  из  немногих прохожих.  Он
оглянулся - слежки не было - и прежним неторопливым шагом вошел в переулок.
     У  третьего  подъезда он остановился, нагнулся  на мгновение, как будто
рассматривая   что-то  на  тротуаре,   полы  расстегнутого   заранее   плаща
раздвинулись  загораживая  его  со  стороны улицы от  случайного  прохожего,
неуловимо  быстрым  движением Андрей запустил руку в  дыру  между  ступенек,
сорвал  там приклеенную пластырем пачку  сигарет,  сунул  в карман плаща  и,
оглянувшись еще раз, пошел дальше по переулку.
     За  ним не было  слезки,  но  связной был  арестован  гестапо  в момент
закладки   тайника.   И    сейчас,   разглядывая    из   окна   удалявшегося
гауптштурмфюрера, двое оставленных в засаде гестаповцев мысленно вешали себе
по железному кресту -  не каждый день удается  их коллегам выйти на русского
резидента.
     Старший просигналил наружникам и те "повели" Андрея.
     Уже через квартал он почувствовал хвост. Столько их было этих "хвостов"
за его короткую  жизнь,  что Андрей кожей ощущал любое повышенное внимание к
своей персоне, хотя, иногда это и не было слежкой.
     Он  проверился  раз, другой.  Хвост  не  пропал.  Это был действительно
настоящий хвост и Андрей понял, что его ведут от тайника.
     -  Так. Тайник  заложен  вчера  вечером. Как они вышли  на связного? Не
знаю.  Вряд ли  за  сутки он им что-нибудь сказал,  хотя они  здорово  умеют
развязывать языки. Кто я -  связной не знает. Что  в тайнике - тоже. Вряд ли
гестапо решилось  тронуть  тайник и  подменить содержимое.  А если они взяли
связного раньше, и выбили  из него информацию? Если это они заложили тайник?
Я не знаю,  что  у  меня в  кармане -  пачка  сигарет, инструкции Центра или
гестаповская липа. Вряд ли  они  видели мое лицо. Сфотографировать в темноте
они меня тоже не могут. В сущности, если я сейчас смогу  уйти, они останутся
с носом. Конечно, они проверят всех гауптштурмфюреров, но что у них из этого
получится одному богу известно.
     Легко сказать - уходить. Он шел по улице, на которой уже никого не было
в этот поздний час, кроме него и филеров.
     Военный грузовик вынырнул из-за угла. Все решали мгновения.
     Андрей выбежал на середину улицы, властно подвив вверх руку.
     Завизжали тормоза.
     Сзади побежали, поняв  с запозданием на несколько секунд, что произошло
и не сразу решив, как поступать дальше.
     Высунувшийся из  кабины  шофер, начал было свою речь, но осекся, увидев
черную эсэсовскую форму, а гауптштурмфюрер ОС Генрих Штоль уже открыл дверцу
грузовика.
     - Гестапо. Быстро. Вперед.
     Андрей говорил резко,  отрывисто,  "лаял", как  это  у  них  принято  с
подчиненными.
     Двое филеров замахали руками, но грузовик промчался мимо, и они взялись
за пистолеты,
     Шофер  уже  не  слышал этих  выстрелов,  а  Андрей  надежно  защищенный
кузовом, заполненным ящиками, взял баранку в свои руки.
     Далеко  ему  на  этом  грузовике,  конечно,  не  уехать,  дороги  будут
перекрыты через четверть часа, от отлично знал эту механику, но ему больше и
не нужно.
     Он остановил машину на набережной Шпрее и переоделся в форму шофера.
     Неподалеку от своего  дома  он вынул  из солдатского мешка свои  плащ и
фуражку и спокойно прошел мимо окошка привратницкой.
     В тайнике была гестаповская липа. Связной не раскрыл им особых пометок.
Андрей сжег у унитазе шифровки, зная, что если в его квартире будет в скором
времени обыск, экспертиза  обнаружит следы пепла, и  хоть этим  он  облегчит
участь товарища, если он еще жив.
     От  одежды  шофера он избавится завтра,  это не  самое главное,  хотя в
сущности, сейчас  единственная  улика  против него.  Оставаться,  продолжать
работу  или  уходить  в подполье?  Сможет гестапо  выявить его  среди  сотен
гауптштурмфюреров?  Да  и  где  у  них  гарантия, что  это не  было  обычным
камуфляжем, и на самом деле он не скромный чиновник министерства иностранных
дел  или обер-лейтенант вермахта? Нет, выйти они на  него не смогут... Шофер
видел его. Нельзя было оставлять  шофера в живых, но Андрей не мог, несмотря
на  то,  что  видел  самые  зверские  из всех  зверств нацистов собственными
главами, не  мог убить человека, пусть и  немецкого  солдата, не  в бою, про
которого ничего не знал -  кто он,  фанатик или простой парень, переодетый в
форму, а может быть и противник гитлеризма, хотя бы в душе. Андрей знал, что
далеко не все немцы  были  фашистами и убийцами, в том числе и среди солдат.
Благодаря своему положению он имел доступ к секретной информации, из которой
следовало, что  ежедневно на фронте и в тылу казнили сотни  немцев за борьбу
против фашизма или отказ выполнять варварские приказы.
     Он  знал,  что  его  гуманность может дорого  ему обойтись, но изменить
ничего не мог, да и не стал бы, даже если бы смог.
     Утром  на  явочной квартире  он  принял своего  агента,  работавшего  в
подпольной группе  коммунистов. Это  был человек среднего роста, с приятной,
располагающей к себе внешностью,  с твердым и открытым взглядом серых  глаз.
Он настолько подкупал в  разговоре собеседника,  что иногда сам Андрей ловил
себя на мысли,  что ему  хочется  привлечь этого  человека к своей работе, а
ведь он знал, кто он.
     Вот этого  подонка,  нет  его  нельзя было назвать подонком  - он ни на
секунду не  ощущал себя  мерзавцем или предателем,  он был твердо убежден не
только в  полезности,  но  и  правоте, правильности того,  что  он  делал  -
поставлял людей палачам, вот этого фашистского выродка он бы убил, и убил бы
с удовольствием, как это ни страшно говорить,  но, к сожалению,  теперь этим
придется  заняться  самим  немецким  товарищам,  он  не  имел  права  сейчас
позволить себе так рисковать.
     До  провала  связного  он  мог   манипулировать  информацией  агента  и
ограждать  до  поры подпольщиков, теперь  когда его положение  стало слишком
зыбким оставлять  в живых агента,  значит  рисковать жизнями десятков людей.
Если его арестуют, с агентом начнут рабо