а  его
стороне, велел призвать его,  дабы  тот  выслушал  исповедь  приговоренного.
Монах, не предвидевший ужасных последствий,  которые  повлек  за  собой  его
ошибочный шаг, пал на колени перед князем и стал  заклинать  его  всем,  что
есть во вселенной святого, не проливать невинной крови.  Он  жестоко  бранил
себя за лишние слова, сказанные им, всячески пытался  обелить  юношу,  одним
словом, употребил все средства, чтобы  усмирить  ярость  тирана.  Отнюдь  не
умиротворенный,  а,  напротив,  еще   более   разгневанный   заступничеством
священника, подозревая в обмане  уже  обоих,  поскольку  Джером  отрекся  от
сказанного им прежде, Манфред приказал  ему  исполнить  свою  обязанность  и
предупредил,  что  не  позволит  приговоренному  затянуть  исповедь   дольше
нескольких минут.
     - А мне и нужно лишь несколько минут,  -  сказал  молодой  смертник.  -
Грехи мои, благодарение богу, немногочисленны: их  у  меня  не  больше,  чем
может быть у всякого в моем возрасте. Осушите ваши слезы,  дорогой  отец,  и
поторопимся: этот мир полон зла,  и  у  меня  нет  причин  сожалеть,  что  я
расстаюсь с ним.
     - О, несчастный юноша! - воскликнул Джером. -  Как  можешь  ты  терпеть
меня рядом с собой? Я твой убийца! Я погубил тебя!
     - Я от всей души даю вам такое же полное прощение,  какое  сам  надеюсь
получить у господа. Выслушайте мою исповедь,  святой  отец,  ж  благословите
меня.
     - Но разве могу я приготовить тебя, как должно, к переходу в иной  мир!
- воскликнул Джером. - Ведь душа твоя не может  быть  спасена,  если  ты  не
простишь своих врагов, а можешь ли ты простить этого нечестивого человека?
     - Могу, - ответил Теодор. - Я прощаю его.
     - Даже это не трогает тебя, жестокий властитель? - воскликнул монах.
     - Я послал за тобой, чтобы ты исповедал приговоренного,  а  не  защищал
его, - сухо сказал Манфред. - Ты сам же и навлек на  него  мой  гнев:  пусть
теперь на твою голову падет его кровь.
     - Да, на мою, на мою! - вскричал в отчаянье добросердечный монах. -  Ни
ты, ни я никогда не будем там, куда скоро вступит этот богом  благословенный
юноша.
     - Поторопись, - сказал Манфред. - Хныканье священников трогает меня  не
больше, чем женские вопли.
     - Как! - воскликнул юноша. - Неужели моя судьба - причина того,  что  я
слышал там в зале? Неужели молодая госпожа снова в твоей власти?
     - Ты вновь распаляешь мой гнев, - сказал Манфред. - Готовься к  смерти,
ибо наступает твоя последняя минута.
     В юноше все больше росло негодование против Манфреда и одновременно его
глубоко трогало горе, которое, как  он  видел,  охватило  сейчас  не  только
монаха, но всех свидетелей этой сцены. Однако  ничем  не  обнаруживая  своих
чувств, он сбросил с себя колет, расстегнул ворот  л  преклонил  колени  для
молитвы. Когда он опускался наземь, рубашка соскользнула с его плеча, открыв
на нем алый знак стрелы.
     - Боже милостивый! - вскричал как громом  пораженный  монах.  -  Что  я
вижу? Дитя мое, мой Теодор!
     Трудно вообразить себе - не то что  описать,  -  каково  было  всеобщее
потрясение. Слезы вдруг перестали течь по щекам присутствующих - не  столько
от радости, сколько от  изумления.  Люди  воззрились  на  своего  господина,
словно глазами вопрошая его, что надлежит  им  чувствовать.  На  лице  юноши
попеременно выражались удивление, сомнение, нежность,  уважение.  Скромно  и
сдержанно принимал он бурные изъявления радости со стороны старика, который,
проливая слезы, обнимал и> целовал его; но он боялся отдаться надежде  и,  с
достаточным уже основанием полагая, что Манфред по природе своей  неспособен
на жалость, бросил взгляд на князя, как бы  говоря  ему:  "Неужели  и  такая
сцена может оставить тебя бесчувственным?"
     Однако сердце Манфреда не было все же каменным.  Изумление  погасило  в
князе гнев, но гордость не позволяла еще ему признаться,  что  и  он  тронут
происшедшим. Он даже сомневался, не было ли совершившееся открытие  выдумкой
монаха ради спасения юноши.
     - Что все это значит? - спросил он. - Как может он  быть  твоим  сыном?
Согласуется ли с твоим саном и со святостью твоего поведения признание,  что
этот крестьянский отпрыск - плод твоей незаконной любовной связи с  какой-то
женщиной?
     - О, господи! - вздохнул старик. - Ужели ты сомневаешься в том, что  он
мое порождение? Разве мог бы я так горевать из-за  него,  не  будь  он  моим
родным сыном? Смилуйся, добрый государь, смилуйся над ним, а меня унизь, как
тебе будет угодно.
     - Смилуйтесь, -  закричали  слуги,  -  смилуйтесь  ради  этого  доброго
человека!
     - Молчите! - властно приказал Манфред.  -  Я  должен  узнать  побольше,
прежде чем расположусь простить его. Пащенок святого необязательно должен  и
сам быть святым.
     -  Несправедливый  властитель,  -   сказал   Теодор,   -   не   отягчай
оскорблениями свою жестокость. Если я  действительно  сын  этого  почтенного
человека, то знай, что хотя я не князь, подобно тебе, но  кровь,  текущая  в
моих жилах...
     - Да, - сказал монах, прерывая его, - в нем  благородная  кровь,  и  он
отнюдь не такое ничтожное создание, каким вы, государь, считаете его. Он мой
законный сын, а Сицилия может похвалиться немногими домами, которые  древнее
дома Фальконара... Но, увы, мой государь, какое значение имеет кровь,  какое
значение имеет знатность? Все мы пресмыкающиеся, жалкие,  грешные  твари.  И
только милосердие отличает нас от праха, из которого мы вышли  и  в  который
должны вернуться.
     - Прекратите на время свою проповедь, - сказал Манфред.  -  Вы  забыли,
что больше вы не брат Джером, а граф Фальконара. Изложите мне свою  историю,
после  этого  у  вас  будет  предостаточно   времени   для   нравоучительных
рассуждений, если вам  не  посчастливится  добиться  помилования  для  этого
дерзкого преступника.
     - Пресвятая богородица! - воскликнул монах. - Возможно ли,  чтобы  ваша
светлость отвергли мольбу отца  пощадить  жизнь  его  единственного  детища,
вновь обретенного после  стольких  лет?  Попирайте  меня  ногами,  государь,
издевайтесь надо мной, мучьте меня, лишите меня  жизни,  -  только  пощадите
моего сына!
     - Теперь ты в состоянии понять, - сказал Манфред, - что значит утратить
единственного сына! - Не прошло и часа, как ты  проповедовал  мне  смирение:
мой  дом-де  должен  погибнуть,  если  такова   воля   судьбы...   Но   граф
Фальконара...
     - Увы, государь! - воскликнул Джером. - Я признаю, что оскорбил вас. Но
не отягчайте страданий старика.  Не  ради  своей  гордыни  умоляю  я  вас  о
спасении этого  юноши,  но  ради  памяти  той  необыкновенной  женщины,  что
произвела его на свет... Она... она умерла, Теодор? Род, семья... Нет,  я  и
не помышляю о таких суетных вещах... Это говорит сама природа...
     - Душа ее давно уже среди блаженных, - сказал Теодор.
     - О, как же это случилось? - вскричал Джером. - Расскажи мне... Нет, не
надо...  Она  счастлива...  Ты  теперь  моя  единственная  забота!  Жестокий
господин! Согласен ли ты наконец милостиво даровать мне жизнь моего  бедного
мальчика?
     - Возвращайся в свой монастырь, - ответил Манфред,  -  и  приведи  сюда
беглянку. Повинуйся мне и во всем прочем, про что я тебе говорил, и я обещаю
тебе взамен жизнь твоего сына.
     - О государь! - вскричал Джером. - Ужели  за  спасение  дорогого  моего
мальчика я должен заплатить своей честью?
     - За меня? - воскликнул Теодор. - Нет, лучше тысячу  раз  умереть,  чем
запятнать твою совесть! Чего требует от тебя этот тиран? Значит, девушка еще
не в его власти? Тогда защити ее, почтенный старец, и пусть вся тяжесть  его
гнева падет на меня!
     Джером попытался сдержать пыл негодующего юноши, но, прежде чем Манфред
смог что-либо сказать в ответ, послышался конский топот, и внезапно заиграла
медная труба, висевшая с наружной стороны  замковых  ворот.  В  тот  же  миг
пришли в бурное движение траурные перья  на  заколдованном  шлеме,  все  еще
возвышавшемся в другом конце двора; они трижды низко наклонились вперед, как
если бы незримый носитель шлема отвесил тройной поклон.

                                 Глава III

     Дурные предчувствия зашевелились в сердце  Манфреда,  когда  он  увидел
колыханье перьев на чудесной каске и заметил, что они раскачиваются  в  такт
со звуками медной трубы.
     - Отец,  -  обратился  он  к  Джерому,  перестав  называть  его  графом
Фальконарой. - Что означают эти знамения? Если  я  согрешил...  Перья  стали
раскачиваться еще сильней, чем прежде.
     - О, я несчастный государь! - вскричал Манфред. -  Святой  отец!  Прошу
вас, окажите мне помощь своими молитвами.
     - Ваша светлость, - сказал Джером, - господь, без  сомнения,  разгневан
вашим глумлением  над  его  слугами.  Покоритесь  же  церкви  и  перестаньте
преследовать носителей  слова  божия.  Отпустите  этого  невинного  юношу  и
научитесь уважать священный сан, коим я обяечен; с господом  шутить  нельзя:
вы видите...
     Труба зазвучала снова.
     - Я признаю,  что  слишком  поторопился,  -  сказал  Манфред.  -  Отец,
подойдите к смотровому окошку и спросите, кто у ворот.
     - Вы даруете мне жизнь Теодора? - спросил монах.
     - Да, да, - ответил Манфред, - но пойдите же узнать, кто там снаружи.
     Бросившись на шею сыну, Джером  разразился  потоком  слез  -  так  была
переполнена его душа.
     - Вы обещали мне пойти к воротам, - напомнил Манфред.
     - Надеюсь, ваша светлость, - ответил монах, - вы  не  разгневаетесь  на
меня за то, что я замешкался, выражая свою благодарность вам  этими  идущими
от самого сердца слезами.
     - Идите, ваша милость, - сказал Теодор, - повинуйтесь  государю.  Я  не
стою того, чтобы вы ради меня гневали князя, медля исполнить его поручение.
     Джером, подойдя к окошку, осведомился, кто  находится  за  воротами,  и
получил ответ, что впуска требует герольд.
     - Чей герольд? - спросил монах.
     - Герольд Рыцаря Большого Меча, - ответил голос из-за ворот. - Я должен
говорить с узурпатором княжества Отранто.
     Джером возвратился к князю и не преминул передать  ему  слово  в  слово
заявление герольда. При первых словах  Джерома  Манфреда  охватил  ужас,  не
затем, услышав, что его называют узурпатором, он снова разъярился, и к  нему
вернулась его отвага.
     - Я узурпатор? Какой дерзкий негодяй  смеет  оспаривать  мой  титул?  -
вскричал Манфред. - Уходите, отец, это не монашеское дело.
     Я сам встречу этого самонадеянного человека. Идите в свой  монастырь  и
подготовьте возвращение молодой госпожи; ваш сын останется заложником  вашей
верности: жизнь его будет зависеть от вашего повиновения.
     - Боже правый! - воскликнул монах. -  Ведь  вы,  государь,  только  что
освободили мое дитя  безо  всяких  условий  -  ужели  вы  так  скоро  забыли
вмешательство сил небесных?
     - Небо, - ответил Манфред, - не посылает  герольдов  оспаривать  титулы
законных государей. Я сомневаюсь даже и в том, что оно  выражает  свою  волю
через посредство монахов. Но это уже ваше дело, а не мое. Сейчас вы  знаете,
что мне угодно, и какому-то там наглому  герольду  не  спасти  будет  вашего
сына, если вы не возвратитесь с беглянкой.
     Напрасно пытался святой муж возражать князю. Манфред велел  выпроводить
его из замка через задние ворота  и  закрыть  их  за  ним;  одновременно  он
приказал своим людям отвести Теодора на самый верх  глухой  башни  и  строго
стеречь его там; при этом он едва разрешил отцу и сыну обнять друг друга  на
прощание.
     Затем Манфред вернулся в главную залу и, воссев в царственной  позе  на
своем троне, распорядился впустить к нему герольда.
     - Так чего же хочешь ты от меня, дерзкий человек? - вопросил князь.
     - Я пришел к тебе, Манфред, узурпатор княжества Отранто, - отвечал тот,
- от прославленного и непобедимого Рыцаря Большого Меча: он от имени  своего
господина, маркиза Фредерика да Виченца, требует  дочь  этого  владетельного
князя, Изабеллу, которую ты низким, предательским способом заполучил в  свои
руки, подкупив ее вероломных опекунов во время его  отсутствия;  он  требует
также, чтобы ты  отказался  от  княжества  Отранто,  которое  ты  похитил  у
названного маркиза Фредерика, являющегося ближайшим по  крови  родственником
последнего законного владетеля этого княжества, Альфонсо Доброго. Если ты не
выполнишь  без  промедления  этих  требований,  рыцарь  вызывает   тебя   на
смертельный поединок.
     С этими словами герольд бросил к ногам Манфреда свой жезл.
     - А где тот хвастун, что послал тебя? - спросил Манфред.
     - Мой господин находится на расстоянии одной  лиги  отсюда,  -  ответил
герольд. - Он направляется сюда с намерением  заставить  тебя  удовлетворить
требования его повелителя, ибо он - истинный рыцарь,  а  ты  -  узурпатор  и
насильник.
     Хотя этот вызов был крайне оскорбителен, Манфред рассудил, что  ему  не
стоит гневить маркиза.  Он  знал,  насколько  хорошо  обоснованы  притязания
Фредерика, и услышал о них теперь не в первый раз. Предки Фредерика  приняли
титул князей Отранто после смерти Альфонсо Доброго,  не  оставившего  прямых
наследников, но Манфред, его отец и  дед  были  слишком  сильны,  чтобы  дом
Виченца мог лишить их  прав  владения  княжеством.  Фредерик,  доблестный  и
куртуазный рыцарь, женился по любви на юном  прекрасном  создании,  но  жена
его, произведя на свет Изабеллу, умерла.  Ее  смерть  так  подействовала  на
Фредерика, что он, взяв крест, отправился в Святую землю; там он был ранен в
схватке с неверными, взят в плен и считался  погибшим.  Когда  это  известие
дошло до Манфреда, он подкупил опекунов Изабеллы, и те доставили ее  к  нему
для заключения брака между нею и его сыном Конрадом,  что  должно  было,  по
мысли Манфреда, удовлетворить притязания обоих домов. Эта же  цель  толкнула
его после смерти Конрада на внезапное решение самому жениться на Изабелле, и
по тем же соображениям он счел нужным теперь постараться  получить  согласие
Фредерика на этот брак. Избранная Манфредом  тактика  навела  его  на  мысль
пригласить воителя, явившегося защищать дело Фредерика, в замок, где  он  не
мог бы узнать  о  бегстве  Изабеллы,  ибо  князь  собирался  строго-настрого
запретить своим слугам рассказывать об этом кому-либо из свиты рыцаря.
     - Герольд, - сказал Манфред, когда эти мысли окончательно созрели в его
голове, - возвращайся к своему господину и скажи ему, что,, прежде  чем  наш
спор будет разрешен мечами, Манфред хотел бы поговорить с ним. Передай,  что
его просят пожаловать в замок и что здесь ему  и  сопровождающим  его  людям
будет оказан любезный прием и обеспечена полная безопасность - порукой этому
мое слово, ибо я истинный рыцарь. Если  мы  не  сможем  уладить  нашу  ссору
полюбовно, он - клянусь в этом - покинет замок без всяких  помех  и  получит
полное удовлетворение в честном бою, и да помогут мне господь бог  и  святая
троица!
     Герольд трижды поклонился и вышел.
     Пока проходила эта беседа, множество противоречивых чувств теснилось  в
душе Джерома. Страшась за жизнь сына, он прежде всего подумал,  что  следует
убедить Изабеллу вернуться в замок.
     Но почти в такой  же  степени  ужасала  его  мысль  о  возможном  браке
Изабеллы с Манфредом. Он боялся безграничной  покорности  Ипполиты  воле  ее
господина, и хотя он не сомневался, что сможет, воззвав  к  ее  благочестию,
внушить ей отказ от развода (если получит доступ к ней), все  же  и  в  этом
случае, узнай Манфред, что помеха исходит от него, судьба  Теодора  была  бы
такой же плачевной. Джерому не  терпелось  поскорее  узнать,  откуда  явился
герольд, без обиняков оспоривший титул Манфреда, и вместе с тем он сознавал,
что ему  необходимо  быть  сейчас  в  монастыре,  чтобы  Изабелла  не  могла
отправиться куданибудь дальше и ему не  был  вменен  в  вину  ее  побег.  Со
смятенной душой вернулся он в  свою  обитель,  не  ведая,  как  ему  следует
поступать. Монах, встретивший Джерома у входа и обративший внимание  на  его
печальный вид, сказал ему:
     - Увы, брат мой, значит,  это  правда,  что  мы  утратили  нашу  добрую
княгиню Ипполиту?
     Содрогнувшись, святой муж вскричал:
     - Что ты имеешь в виду, брат мой? Я иду сейчас прямо из замка и оставил
там княгиню в добром здравии.
     - Четверть часа тому  назад,  -  ответил  его  собеседник,  -  Мартелли
проходил мимо монастыря по дороге в замок и сообщил нам,  что  ее  светлость
скончалась. Все братья отправились в часовню молиться за то, чтобы  душа  ее
без мук перешла в лучший мир, а мне поручили дожидаться твоего  возвращения.
Они знают, как сильна твоя преданность  этой  благочестивой  женщине,  и  их
тревожит, что ты примешь печальное известие очень близко к сердцу, - ведь  и
у всех нас есть основания оплакивать ее: она была матерью для нашей обители.
Но все мы в этой жизни - только паломники; не должно нам роптать  -  все  мы
последуем за нею! И да будет наша кончина подобна кончине этой женщины!
     - Добрый брат мой, ты в странном заблуждении, - сказал Джером. - Говорю
тебе: я иду из замка и оставил там княгиню в  добром  здравый.  Где  госпожа
Изабелла?
     - Бедная девушка!  -  воскликнул  монах.  -  Я  сообщил  ей  печаль?иое
известие и порадел о ее духовном утешении: напомнил ей  о  бренности  нашего
смертного существования и посоветовал принять монашество, приведя  в  пример
благочестивую государыню Санчу Арагонскую.
     - Твое рвение похвально, - нетерпеливо  прервал  его  Джером,  -  но  в
настоящее время в нем  нет  надобности.  С  Ипполитой  не  стряслось  ничего
дурного - во всяком случае я молю об этом господа и  верю,  что  так  оно  и
есть. Я не слышал ни о чем таком, что могло бы вызвать какие-либо  опасения.
Однако боюсь, что решимость князя... Так где же, брат мой, госпожа Изабелла?
     - Не знаю, - отвечал монах. - Она долго  плакала,  затем  сказала,  что
пойдет в свою горницу.
     Джером тотчас же оставил своего  собрата  и  поспешил  к  Изабелле,  но
горница ее была пуста. Он спросил монастырских слуг, но не смог узнать о ней
ничего. Напрасно искал он ее по всему монастырю и в церкви и разослал  людей
по окрестностям расспрашивать везде и повсюду, не видел  ли  ее  кто-нибудь.
Все было бесполезно. Нельзя описать словами смущение и  растерянность  этого
доброго человека.  Он  предположил,  что  Изабелла,  подозревая  Манфреда  в
умерщвлении жены, всполошилась и сразу же покинула монастырь, чтобы надежнее
укрыться в каком-нибудь более потаенном месте. Этот новый побег,  думал  он,
наверно, разъярит Манфреда до крайности. Известие о  смерти  Ипполиты,  хотя
оно и  представлялось  совершенно  неправдоподобным,  еще  больше  усиливало
смятение  Джерома;  и  хотя  исчезновение  Изабеллы  ясно  говорило  об   ее
отвращении к браку с Манфредом, Джером не мог почерпнуть  для  себя  в  этом
утешения, ибо это угрожало жизни его сына. Он решил вернуться в замок вместе
с несколькими братьями, которые могли бы удостоверить его невиновность перед
Манфредом и, в случае необходимости, также ходатайствовать за Теодора.
     Тем временем князь, выйдя во двор, приказал настежь  распахнуть  ворота
замка и впустить неизвестного рыцаря с его  свитой.  Через  несколько  минут
кортеж вступил в замок. Впереди ехали два вестника с жезлами. Затем следовал
герольд, сопровождаемый двумя пажами и двумя  трубачами.  За  ними  -  сотня
пеших ратников, сопровождаемых таким же числом  конных.  Потом  -  пятьдесят
слуг, одетых в алое и черное - цвета рыцаря. Затем верхом на  коне,  ведомом
под уздцы двумя герольдами,  -  знаменосец  с  разделенным  на  четыре  поля
стягом, як котвром были изображены гербы домов Виченца и Отранто  -  каковое
обстоятельство весьма уязвило Манфреда, решившего, однако,  не  давать  воли
своему негодованию. Потом еще  два  пажа.  Исповедник  рыцаря,  перебирающий
четки. Снова пятьдесят слуг, одетых так же, как и  предыдущие.  Два  рыцаря