,
закованные в доспехи, с опущенными забралами, -  спутники  главного  рыцаря.
Оруженосцы этих рыцарей со щитами и эмблемами. Оруженосец  главного  рыцаря.
Сотня дворян,  несущих  огромный  меч  и,  казалось,  изнемогающих  под  его
тяжестью.
     Сам рыцарь на гнедом скакуне, в доспехах с головы до ног, с  копьем  на
плече и опущенным забралом на шлеме, над которым поднимался  высокий  султан
из алых и черных перьев. Пятьдесят пеших ратников  с  трубами  и  барабанами
завершали процессию, которая расступилась,  освобождая  место  для  главного
рыцаря.
     Подъехав к воротам, рыцарь остановился, а  герольд,  продвинувшись  еще
немного  вперед,  повторил  слова  вызова.  Взор  Манфреда  был  прикован  к
гигантскому мечу, и казалось, будто он  и  не  услышал  картеля;  но  вскоре
внимание его было отвлечено резкими порывами ветра, поднявшегося у  него  за
спиной. Он обернулся и увидел, что перья на заколдованном шлеме находятся  в
том же странном волнении, что и прежде. Нужна была неустрашимость  Манфреда,
чтобы не  пасть  окончательно  духом  от  совокупности  этих  обстоятельств,
которые,  казалось,  все  вместе  возвещали   его   погибель.   Но,   считая
недопустимым выказать малодушие перед пришельцами  и  сразу  утратить  славу
человека мужественного, он твердо сказал:
     - Почтенный рыцарь, кто бы ты ни был, я приветствую тебя в моем  замке.
Если ты из числа смертных, мы  померяемся  с  тобой  доблестью,  а  если  ты
истинный рыцарь, то с презрением отвергнешь колдовство как средство добиться
своих целей. Небо ли, ад ли посылает эти знамения - Манфред верит в  правоту
своего дела и в помощь святого Николая,  который  всегда  покровительствовал
его дому. - Спешись, почтенный рыцарь, и отдохни.  Завтра  мы  встретимся  в
честном поединке, и да поддержит господь того из нас, кто более прав.
     Рыцарь ничего не ответил, но, спешившись,  последовал  за  Манфредом  в
большую залу замка. Когда они пересекали, двор,  рыцарь,  вдруг  остановясь,
устремил взор на чудесную каску, затем преклонил колени и  несколько  минут,
видимо, молился про  себя.  Поднявшись,  он  подал  знак  князю,  что  готов
следовать за ним дальше. Как только они вступили в залу,  Манфред  предложил
незнакомцу снять доспехи, но тот отказался, покачав головой.
     - Почтенный рыцарь, - сказал Манфред, - это неучтиво с  твоей  стороны,
но, клянусь богом, я не хочу и не стану перечить тебе, и  у  тебя  не  будет
повода  для  недовольства  князем  Отранто.  Я  не  замышляю  предательства;
надеюсь, что и у тебя ничего подобного нет на уме; вот,  возьми  этот  залог
(Манфред снял с руки и отдал рыцарю кольцо): твои друзья и ты сам будете под
охраной законов гостеприимства. Отдыхай здесь, пока не принесут пищи и питья
для утоления голода и жажды; а я  пойду  распорядиться,  чтобы  с  удобством
разместили твою свиту, и вернусь к тебе.
     Рыцарь и двое его товарищей поклонились, показывая этим, что  принимают
учтивое предложение Манфреда. Князь приказал  препроводить  свиту  рыцаря  в
близлежащий странноприимный дом, который учредила Ипполита  для  паломников.
Когда свита рыцаря обходила двор,  направляясь  к  воротам,  гигантский  меч
вдруг вырвался из рук тех, кто его  нес,  и,  упав  наземь  напротив  шлема,
остался неподвижно лежать на этом месте. Манфред, уже почти нечувствительный
к сверхъестественному, устоял и при виде этого нового чуда и,  вернувшись  в
залу, где  к  тому  времени  было  все  готово  для  пира,  пригласил  своих
безмолвных гостей к столу. Как ни скверно было у него на душе,  он  старался
развеселить общество. Он задал гостям несколько вопросов, но те ответили  на
них не речью, а знаками. Они приподняли свои забрала лишь  настолько,  чтобы
можно было есть, но и ели весьма умеренно.
     - Господа, - сказал князь, - вы первые из всех моих гостей,  которых  я
когда-либо потчевал в этих стенах, не  пожелавшие  снизойти  до  общения  со
мной; я думаю также, что не часто бывало, чтобы государи соглашались ставить
на  кон  свои  владения  и  свое  достоинство,  вступая  в  единоборство   с
безмолвными незнакомцами. Вы говорите, что явились сюда от  имени  Фредерика
да Виченца; я всегда слышал, что он доблестный и учтивый рыцарь; и  осмелюсь
сказать, он никогда бы не стал почитать чем-то недостойным  себя  застольную
беседу с человеком, равным ему по положению  и  достаточно  известным  своей
боевой отвагой. И все-таки вы молчите -  ну  что  ж!  Пусть  будет  так:  по
законам гостеприимства и рыцарства вы  под  этой  крышей  хозяева  и  вольны
поступать, как вам будет угодно, - но  все  же,  налейте  мне  вина;  вы  не
откажетесь осушить со мною заздравный кубок за ваших прекрасных дам?
     Главный из трех рыцарей вздохнул, перекрестился  и  встал,  намереваясь
выйти из-за стола.
     - Почтенный рыцарь, - обратился к нему Манфред, -  то,  что  я  сказал,
было лишь шуткой; я не собираюсь никак стеснять вас: пусть  все  будет  так,
как вам того хочется. Если вы не расположены к веселью, давайте будем вместе
грустить. Может  быть,  по  вашему  умонастроению  как  раз  сейчас  уместно
поговорить о деле; тогда уйдем отсюда, и послушайте, что я хочу вам открыть:
возможно, это придется вам  больше  по  душе,  нежели  мои  тщетные  попытки
развлечь вас.
     Проведя затем троих  рыцарей  в  один  из  внутренних  покоев  замка  и
затворив дверь, Манфред предложил гостям сесть и, обращаясь  к  главному  из
них, начал следующим образом:
     - Вы явились ко мне, почтенный рыцарь, от  имени  маркиза  да  Виченца,
насколько я понимаю, для того, чтобы  потребовать  возвращения  его  дочери.
Изабеллы, которая была перед лицом святой церкви помолвлена с моим сыном,  с
согласия ее законных опекунов;  а  также  для  того,  чтобы  принудить  меня
отказаться от моих владений в  пользу  вашего  господина,  заявляющего  себя
ближайшим по крови родственником князя Альфонсо -  да  упокоит  господь  его
душу! Я буду сперва говорить об этом втором вашем требовании.  Вам,  так  же
как и вашему господину, должно быть известно, что  я  унаследовал  княжество
Отранто от моего отца, дона Мануэля, а он  от  своего  -  дона  Рикардо.  Их
предшественник Альфонсо  умер  бездетным  в  Святой  земле  и  завещал  свои
владения моему деду, дону Рикардо, в награду за его верную службу.
     При этих словах незнакомец отрицательно покачал головой.
     - Почтенный рыцарь, - с сердцем сказал Манфред, - Рикардо был человеком
отважным  и  прямодушным;  и  еще  он  был  благочестивым  человеком,   тому
свидетельство - соседняя церковь и два монастыря, основанные на  его  щедрые
пожертвования. Ему особенно покровительствовал святой Николай... Мой дед был
неспособен... Вы слышите, ваша милость, дон Рикардо был неспособен...  Прошу
прощения, вы покачали головой, и я немного  сбился...  Я  чту  память  моего
деда... Так вот, господа, мой дед удержал за собой  это  княжество,  удержал
благодаря своему мечу и покровительству  святого  Николая...  Не  отдал  его
никому и мой отец... Не отдам и я - а там будь что будет! Но  Фредерик,  ваш
господин, - ближайший по  крови  наследник...  Я  согласился  вверить  мечам
судьбу своего титула - разве пошел бы я на это, будь мой титул незаконным? Я
мог бы спросить: где Фредерик, ваш господин? До нас дошла весть, что он умер
в плену. А вы говорите, - вернее, ваши действия говорят об этом,  -  что  он
жив... Я не ставлю этого под сомнение - мог бы, господа, мог  бы!  -  но  не
хочу. Другие на моем месте предложили бы Фредерику отвоевать свое наследство
силой, если он сможет, они бы не согласились, чтобы их достоинство  зависело
от  исхода  одного  поединка;  они  не  покорились  бы  решению   безмолвных
незнакомцев.  Простите  меня,  благородные  господа,  я  слишком  горяч,  но
вообразите себя в моем положении: разве вы сами, будучи отважными  рыцарями,
не вознегодовали бы если бы ваша честь и честь  ваших  предков  подвергались
сомнению? Однако вернемся к делу: вы требуете, чтобы я передал  вам  молодую
госпожу Изабеллу... Но я должен спросить вас, господа, имеете  ли  вы  право
забрать ее от меня? Рыцарь кивнул головой.
     - Что ж, берите ее! - продолжал Манфред. - Берите, раз вы имеете на это
право; но могу ли я спросить вас, благородный рыцарь, даны ли  вам  по  всей
форме полномочия?
     Рыцарь кивнул снова.
     - Хорошо! -  сказал  Манфред.  -  Тогда  послушайте,  что  я  могу  вам
предложить; вы видите перед собой, благородные  господа,  несчастнейшего  из
людей! (Тут он заплакал). -  Не  откажите  же  мне  в  вашем  сочувствии:  я
заслужил его, право, заслужил. Знайте, я утратил мою  единственную  надежду,
мою радость, опору моего дома, - Конрад умер вчера утром.
     Рыцари знаками выказали свое удивление.
     - Да, господа, роковой жребий выпал моему сыну. Изабелла свободна.
     - Значит, вы отдаете ее обратно? -  вскричал,  нарушив  свое  молчание,
главный рыцарь.
     -  Еще  немного  терпения,  прошу  вас,  -  сказал  Манфред.  -   Я   с
удовлетворением заключаю из этого свидетельства вашей доброй воли,  что  наш
спор может быть улажен без кровопролития. Но мне необходимо сказать вам  еще
нечто, и толкает меня на это отнюдь не моя личная выгода.  Вы  видите  перед
собой человека, испытывающего отвращение от мира  сего;  с  потерей  сына  я
отрешился от земных забот. Власть и могущество больше не имеют цены  в  моих
глазах. Я хотел бы с честью передать сыну скипетр,  унаследованный  мною  от
предков, - но, увы, теперь это невозможно! Сама жизнь настолько  безразлична
мне, что я с радостью принял ваш вызов; истинный рыцарь  не  может  сойти  в
могилу  более  достойно,  нежели  погибнув  при  совершении  одного  из  тех
подвигов, которые ему назначены его призванием; какова бы ни была божья воля
-  я  покоряюсь  ей;  ибо,  увы,  господа,  я  человек,  отягченный  многими
горестями. Манфреду не в чем завидовать, - но вам,  господа,  без  сомнения,
известна моя история.
     Рыцарь сделал отрицательный жест и, казалось,  был  заинтересовав  тем,
что скажет Манфред дальше.
     - Возможно ли, - продолжал князь, - чтобы  моя  история  была  неведома
вам? Разве вы не слышали ничего, относящегося ко мне и княгине Ипполите?
     Рыцари покачали головой.
     - Нет? Так слушайте же,  господа.  Вы  считаете  меня  честолюбцем,  но
честолюбие, увы, складывается из более грубой материи. Будь я честолюбцем, я
не испытывал бы столько лет мук совести, но я злоупотребляю вашим терпением;
буду краток. Знайте же, что душа моя давно неспокойна из-за  моего  союза  с
княгиней Ипполитой. О, господа, если  бы  вы  только  были  знакомы  с  этой
превосходной женщиной! Если бы вы знали мои чувства к ней! Ведь я обожаю  ее
как возлюбленную и высоко ценю, как лучшего своего друга, - но, увы, человек
не  рождается  на  свет  для,  полного  счастья!   Княгиня   разделяет   мое
беспокойство, и с ее согласия; я представил это дело на рассмотрение церкви,
поскольку мы с ней состоим в таком родстве,  при  котором  брак  недопустим.
Каждую минуту я жду окончательного решения, которое должно  разъединить  нас
навсегда... Я уверен, вы сочувствуете мне... Я вижу, что это так... простите
мне мои слезы!
     Рыцари с удивлением поглядывали друг на друга, не понимая, куда  клонит
Манфред.
     Манфред продолжал:
     - После внезапной смерти моего сына, происшедшей как раз  в  то  время,
когда душа моя была объята этой тревогой, я не думал уже ни о чем, кроме как
об отказе от своих владений и  уходе  в  монастырь.  Мне  оставалось  только
решить - а это было нелегко, - кого  назначить  своим  наследником,  имея  в
виду, что он должен проявлять попечение о моем народе,  и  как  поступить  с
молодой госпожой Изабеллой, которая дорога мне, как  родное  дитя.  Я  хотел
восстановить династию Альфонсо, даже в лице  представителя  одной  из  самых
боковых ее ветвей, хотя, прошу меня извинить, мог бы этого  не  делать,  ибо
такова была воля самого Альфонсо, чтобы потомство  Рикардо  заступило  место
его собственной родни. Но где было искать мне эту родню? Я не  знал  никого,
кроме Фредерика, вашего господина, а он не то был в плену у неверных, не  то
умер; и будь он даже  в  живых,  захотел  ли  бы  он  покинуть  процветающее
государство Виченцу ради незначительного княжества Отранто? А если бы он  не
захотел, то терпима ли была бы для меня мысль, что  я  собственными  глазами
увижу, как над моим несчастным верноподданным народом главенствует жестокий,
бессердечный наместник? Ведь я, господа, люблю свой  народ  и,  благодарение
господу, сам пользуюсь его любовью... Но  вы  спросите,  какова  цель  этого
пространного рассуждения? Говоря кратко,  господа,  речь  идет  вот  о  чем:
приведя вас ко мне, господь бог, кажется, указывает тем  самым  на  средство
преодолеть трудности и  помочь  мне  в  моих  несчастиях.  Госпожа  Изабелла
свободна; я тоже скоро буду свободен... Я готов покориться чему угодно  ради
блага  моего  народа;  ж  единственный,  если  и  не  наилучший,  путь   для
прекращения распри между нашими семействами я  вижу  в  том,  чтобы  госпожа
Изабелла стала моей женой. Вы изумлены? Но ведь - хотя добродетели  Ипполиты
всегда будут дороги мне - князь не вправе считаться только с самим собой: он
рожден для того, чтобы служить своему народу.
     Вошедший в этот момент слуга  уведомил  Манфреда,  -  что  прибывший  с
несколькими своими собратьями Джером требует немедленного  допуска  к  нему.
Раздосадованный  этой  помехой  и  опасаясь,  как  бы   монах   не   раскрыл
незнакомцам, что Изабелла укрылась в святилище, князь хотел уже отказать ему
в приеме. Но тут  же  подумав,  что  Джером,  очевидно,  пришел  сообщить  о
возвращении Изабеллы, Манфред стал извиняться  перед  рыцарями  за  то,  что
покинет их на несколько минут, однако прежде чем он успел выйти, монахи  уже
вошли в залу. Манфред сердито выбранил их за вторжение и хотел вытолкать  за
дверь, но Джером был слишком взволнован, чтобы его  можно  было  так  просто
выставить вон. Он  громко  объявил,  что  Изабелла  бежала,  и  стал  горячо
доказывать свою невиновность. Манфред, совершенно потерявшись как от  самого
этого известия, так и от  того,  что  оно  дошло  до  сведения  незнакомцев,
произносил лишь какие-то несвязные  фразы,  то  браня  Джерома,  то  принося
извинения рыцарям, желая узнать, что же сталось  с  Изабеллой,  и  столь  же
сильно боясь, как бы об этом не  узнали  и  рыцари,  испытывая  нетерпеливое
желание броситься за ней в погоню  и  страх,  что  они  захотят  отправиться
вместе с ним. Он предложил отрядить на поиски доверенных людей,  но  главный
рыцарь, наконец заговорив, в резких выражениях обвинил Манфреда в  темной  и
лукавой игре и потребовал прежде всего объяснить, почему Изабелла исчезла из
замка. Бросив на Джерома  суровый  взгляд,  означавший  приказание  молчать,
Манфред в ответ сочинил историю, будто после смерти Конрада он сам  поместил
Изабеллу в святилище впредь до того времени, когда он  примет  решение,  как
поступать с ней дальше. Джером, дрожа за жизнь  своего  сына,  не  осмелился
опровергнуть эту ложь, но один из  монахов,  не  испытывая  боязни,  которая
мучила Джерома, откровенно рассказал,  что  Изабелла  бежала  в  их  церковь
предыдущей ночью.  Напрасно  старался  князь  прекратить  эти  разоблачения,
обрушивавшие на его голову  позор  и  приводившие  в  смятение  его  самого.
Главный рыцарь, изумленный  услышанными  им  противоречивыми  сообщениями  и
почти твердо убежденный, что Манфред сам куда-то упрятал  Изабеллу,  хотя  и
выказывает беспокойство из-за ее побега, ринулся к двери с возгласом:
     - Предатель! Знай - Изабелла будет найдена!
     Манфред попытался удержать его, но другие рыцари помогли сотоварищу,  и
он, вырвавшись от князя, поспешил во двор  и  стал  требовать  своих  людей.
Видя, что его никак не отвратить от поисков Изабеллы,  Манфред  заявил,  что
готов отправиться  вместе  с  ним,  и  призвал  своих  людей,  а  Джерому  и
нескольким монахам велел указывать  путь,  после  чего  весь  отряд  покинул
замок. При этом Манфред отдал секретный  приказ  держать  свиту  рыцаря  под
строгой охраной, а рыцарю притворно изъяснил, что послал гонца передать  его
людям распоряжение помочь в поисках.
     Между тем Матильда, у которой не выходил из головы молодой  крестьянин,
с тех пор как она увидела его в зале приговоренным к  смерти,  и  чьи  мысли
были сосредоточены  на  изыскании  средства  спасти  его,  узнала  от  своих
служанок сразу же, едва только отряд покинул  замок,  что  Манфред  разослал
всех своих людей в разные стороны на поиски  Изабеллы.  В  спешке  он  отдал
приказ в общих выражениях, не имея в  виду  распространить  его  на  стражу,
поставленную стеречь Теодора, но, так как он  забыл  оговорить  это,  слуги,
побуждаемые  к  участию  в  такой  захватывающей  дух   погоне   собственным
любопытством, и охочие до всяких необычайностей, все до единого оставили за-
мок. Матильда, освободившись от услужающих ей женщин,  прокралась  в  глухую
башню, где  был  заперт  Теодор,  и,  сняв  с  двери  запор,  явилась  перед
изумленным юношей.
     - Молодой человек, - сказала  она,  -  хотя  дочерний  долг  и  женская
скромность   осуждают   предпринимаемое   мною,   но   святое    милосердие,
оправдывающее этот поступок, оказывается сильнее всех других внушений. Беги!
Дверь твоей темницы открыта! Моего отца и его слуг нет в  замке,  но  вскоре
они могут вернуться. Уходи с миром, и да направят ангелы твой путь.
     - Ты, наверное, один из этих ангелов! - произнес восхищенный Теодор.  -
Только благословенная господом святая может так говорить, так поступать, так
выглядеть,  как  ты.  Но  можно  ли  мне  узнать   имя   моей   божественной
покровительницы? Ты, кажется, упомянула о  своем  отце.  Мыслимо  ли?  Ужели
Манфред мог дать жизнь существу, способному к святому милосердию? Прекрасная
дева, ты не отвечаешь, - но как  сама  ты  можешь  находиться  здесь?  Зачем
пренебрегаешь ты собственной безопасностью, зачем уделяешь  внимание  такому
несчастному, как Теодор? Бежим вместе! Жизнь, которую ты даруешь мне,  будет
посвящена твоей защите.
     - Увы, ты ошибаешься, - сказала Матильда со вздохом. - Я  действительно
дочь Манфреда, но мне не угрожают никакие опасности.
     - Как удивительно! - воскликнул Теодор. - Но ведь не  далее  как  вчера
вечером мне посчастливилось оказать тебе ту  услугу,  которую  ты,  движимая
своим великим состраданием, возвращаешь мне сейчас.
     - И тут ты в заблуждении, - отвечала дочь князя, - но сейчас  не  время
для объяснений. Беги, добродетельный юноша, пока еще я  в  состоянии  спасти
тебя: если бы  мой  отец  вернулся  сейчас,  и  тебе  в  мне  было  бы  чего
страшиться.
     - Как! - воскликнул Теодор.  -  Ты  думаешь,  прелестная  дева,  что  я
соглашусь спасти свою жизнь, хоть в малой степени рискуя этим  навлечь  беду
на тебя?
     - Мне ничто не угрожает, - ответила  Матильда,  -  если  только  ты  не
будешь мешкать. Скорей уходи! Никто не узнает, что я помогла тебе бежать.
     - Поклянись святыми на небесах, - сказал Теодор, - что  тебя  не  могут
заподозрить, - иначе, заявляю это перед богом, я не тронусь с места  и  буду
ждать того, что выпадет мне на долю.
     - О, ты слишком благороден, - сказала  Матильда,  -  но  будь  спокоен:
никакое подозрение не может пасть на меня.
     - Дай же мне свою нежную руку в знак того, что ты не обманываешь  меня,
- вскричал Теодор, - и позволь мне омыть ее горячими слезами благодарности.
     - Сохрани бог! - остерегла его Матильда. - Этому быть не должно.
     - Увы! - воскликнул Теодор. - До этого часа я знал в  жизни  одни  лишь
беды и, быть может, никогда не узнаю  снова  счастья:  так  не  отвергай  же
чистого порыва, вызванного беспредельной благодарностью: это душа моя  хочет
запечатлеть на твоей руке выражение переполняющих ее чувств.
     - Сдержи себя и уходи, - приказала Мат