Нет! Вы извините меня,  сударыня,
- перебил себя маркиз, обернувшись к Ипполите, - если  я  воздержусь  от  их
повторения: мое уважение к вам как к даме и знатной госпоже не позволяет мне
ранить ваш слух словами, которые звучали бы  оскорбительно  по  отношению  к
чему бы то ни было дорогому для вас.
     Он умолк.  Ипполита  затрепетала.  Она  не  сомневалась,  что  Фредерик
уполномочен богом исполнить  роковой  приговор,  который,  по-видимому,  был
произнесен над  ее  семейством.  С  любовью  и  тревогой  взглянула  она  на
Матильду, и тихая слеза скатилась по ее щеке; но  собравшись  с  духом,  она
сказала:
     - Продолжайте, маркиз! Господь ничего не совершает  напрасно:  смертные
должны принимать его повеления со смирением и покорностью. Мы  можем  только
молиться о том, чтобы он отвратил от нас  свой  гнев,  или  склоняться  пред
изъявлениями его воли. Повторите же этот приговор, маркиз: мы  внимаем  вам,
готовые ко всему.
     Фредерик огорчился, что зашел так далеко. Достойное поведение и кроткая
стойкость Ипполиты внушили ему глубокое уважение к ней, а та нежная взаимная
любовь, что, не  нуждаясь  в  словах,  отчетливо  проявлялась  во  взглядах,
которые бросали друг на друга мать и дочь, растрогала  его  почти  до  слез.
Однако опасаясь, что его отказ выполнить просьбу Ипполиты вызовет у них  еще
большую тревогу, он тихим, прерывающимся голосом повторил следующие строки:

                    Где шлем лежит, сему мечу под стать,
                    Там дочь твоя обречена страдать.
                    Альфонсо кровь одна ее спасет,
                    И князя тень покой тогда найдет.

     - Но что же обидного для присутствующих  здесь  дам  заключено  в  этих
строках? - порывисто  спросил  Теодор.  -  Зачем  было  волновать  их  столь
таинственной щепетильностью, для которой нет никаких оснований?
     - Ваши слова звучат резко, молодой человек, - сказал маркиз, -  и  если
судьба однажды была благосклонна к вам...
     - Высокочтимый отец мой, - вмешалась Изабелла, недовольная  горячностью
Теодора, порожденной, как она догадывалась, его чувствами к Матильде,  -  не
теряйте ясности духа из-за невоздержанности крестьянского сына: он  забылся,
не проявив к вам должной почтительности; но он еще не привык...
     Ипполита, встревоженная внезапно  возникшим  препирательством,  укорила
Теодора за его дерзость, но  с  видом,  выражавшим  признательность  за  его
пылкое заступничество; и меняя предмет разговора, спросила Фредерика, где он
оставил ее супруга. Фредерик собирался ответить, но тут  снаружи  послышался
шум; дамы и Теодор поднялись со своих мест, желая узнать, в чем дело, однако
они не успели выйти, как в покой вступили Манфред и Джером с сопровождающими
их людьми, уже осведомленные  по  слухам  о  происшедшем.  Манфред  поспешно
приблизился к ложу Фредерика, намереваясь выразить ему свое соболезнование и
расспросить подробнее о  поединке,  но,  внезапно  охваченный  беспредельным
изумлением и ужасом, вскричал:
     - О, кто ты такой? Кто ты, страшный призрак? Неужели настал мой роковой
час?
     - Мой дорогой супруг! - вскричала Ипполита, обвивая его руками.  -  Что
вы увидели? Что приковало к себе ваш взор?
     - Как! - задыхаясь воскликнул Манфред. - Ты ничего не видишь, Ипполита?
Значит, это жуткое видение явлено мне одному, мне который не мог...
     - Ради всего святого, супруг мой! - взмолилась Ипполита. - Соберитесь с
духом, не теряйте рассудка... Здесь никого нет, кроме нас, ваших друзей.
     - Как! Разве это не Альфонсо? - вскричал Манфред. - Разве ты не  видишь
его? Неужели это только бред, порожденный моим мозгом?
     - Супруг мой! - воскликнула Ипполита. - Ведь это -  Теодор,  тот  самый
юноша, что имел несчастье...
     - Теодор... - угрюмо повторил Манфред и, ударив себя по лбу, добавил: -
Теодор он или призрак, но он нарушил покой моей души.  Однако  -  почему  он
здесь? И почему на нем доспехи?
     - Видимо, оп отправлялся на поиски Изабеллы, - ответила Ипполита.
     - Изабеллы! - воскликнул Манфред, снова впадая в ярость. -  Да,  да,  в
этом можно не сомневаться. Но кто помог ему  освободиться  из  заточения,  в
котором я велел держать его? Изабелла или этот лицемерный старый монах?
     - А разве можно считать преступником отца, - сказал Теодор, -  если  он
стремится освободить свое дитя?
     Джером очень удивился тому, что сын таким  образом  возлагает  вину  на
него, и просто не знал, что и думать. Он не мог понять, как удалось  Теодору
бежать, как раздобыл он доспехи и оружие и встретился с  Фредериком.  Однако
он не осмеливался задавать вопросы, которые могли бы вновь воспламенить гнев
Манфреда против Теодора. Молчание Джерома убедило Манфреда,  что  именно  он
устроил побег своего сына.
     - Так-то ты, неблагодарный старик, - сказал князь, - отплачиваешь мне и
Ипполите за нашу щедрость? Тебе мало, что ты идешь наперекор самым  заветным
желаниям моего сердца: ты вдобавок вооружаешь своего пащенка и приводишь его
в мой замок, чтобы он здесь оскорблял меня!
     - Господин, - сказал Теодор, - вы несправедливы к моему отцу: ни он, ни
я не способны злоумышлять против вашего спокойствия. Будете  ли  вы  считать
меня дерзким оскорбителем, если я сам предамся в  руки  вашей  светлости?  -
добавил он, почтительно кладя свой меч к ногам Манфреда. -  Вот  грудь  моя:
пронзите ее, господин, если вы подозреваете,  что  в  ней  могут  гнездиться
изменнические чувства.  Душа  моя  не  ведает  побуждений,  несовместимых  с
уважением к вам и вашим близким.
     Достойная учтивость и пылкость, с которыми были произнесены эти  слова,
расположили всех присутствующих в пользу Теодора. Сам  Манфред  был  тронут,
но, все  еще  находясь  под  впечатлением  сходства  юноши  с  Альфонсо,  он
продолжал испытывать тайный ужас, подавлявший в нем восхищение.
     -  Встань!  -  сказал  он.  -  Сейчас  я  не  собираюсь  казнить  тебя.
Расскажи-ка мне лучше свою историю и объясни, как оказался ты связан с  этим
старым предателем.
     - Ваша светлость! - горячо начал Джером. - Он...
     - Замолчи, обманщик! - оборвал его Манфред. -  Я  не  желаю,  чтобы  он
говорил с чужого голоса.
     - Мне не нужна ничья помощь, ваша светлость, - сказал Теодор. - История
моя очень коротка: пяти лет от роду я был отправлен в Алжир  вместе  с  моей
матерью, захваченной корсарами у  побережья  Сицилии.  Она  умерла  от  горя
меньше чем год спустя...
     Слезы хлынули из  глаз  Джерома;  буря  всколыхнувшихся  в  нем  чувств
отразилась на его лице.
     - Перед смертью, - продолжал Теодор, - она привязала мне  на  руку  под
одеждой  записку,  из  которой  мне  стало  известно,  что   я   сын   графа
Фальконары...
     - Это чистая правда, - подтвердил Джером, - я - несчастный  отец  этого
юноши...
     - Еще раз приказываю тебе  молчать,  -  сказал  Манфред.  -  Продолжай,
молодой человек.
     - Я оставался в рабстве до прошлого  года,  когда,  сопровождая  своего
хозяина в одном из его морских набегов, был освобожден христианским  судном,
одолевшим в бою пирата; я открылся капитану, и он великодушно доставил  меня
в Сицилию, но - увы! - вместо того, чтобы  найти  там  отца,  я  узнал,  что
принадлежавшее ему имение, которое было расположено на побережье,  во  время
его отсутствия было разорено морским разбойником, продавшим в рабство меня и
мою мать, замок сожжен дотла, а  сам  отец  по  возвращении  продал  остатки
имущества и постригся в монахи где-то в Неаполитанском королевстве,  но  где
именно - никто не мог мне сказать. Одинокий, обездоленный, почти  утративший
надежду на то, что отец когда-нибудь сможет прижать меня к своему сердцу,  я
воспользовался первым представившимся случаем и отплыл в Неаполь, откуда всю
последнюю неделю шел пешком в эту землю,  добывая  себе  в  пути  пропитание
трудом своих рук; и до вчерашнего утра мне и  в  голову  не  приходило,  что
господь   мог   уготовать   для   меня   какую-либо   лучшую   долю,   кроме
непритязательной бедности и душевного мира. Такова, государь, моя история. Я
счастлив более, нежели  мог  бы  надеяться,  оттого  что  нашел  отца;  и  я
несчастлив более, нежели заслужил, оттого что навлек на себя немилость вашей
светлости.
     Теодор замолк. Одобрительный шепот поднялся среди присутствующих.
     - Это еще не все, - произнес Фредерик. - Честь обязывает меня  добавить
то, о чем он умалчивает. Он скромен, но  я  должен  по  всей  справедливости
сказать, что он один из самых храбрых юношей во  всех  христианских  землях.
Он, конечно, горяч; но, хотя  я  еще  мало  знаю  его,  я  поручусь  за  его
правдивость: он не стал бы рассказывать о себе то, что мы от  него  слышали,
не будь это истинной правдой - и что до  меня,  то  я,  юноша,  уважаю  твою
прямоту: она подобает человеку твоего рождения. Вот сейчас ты оскорбил меня,
но, на мой взгляд, не беда, если благородная кровь, текущая в  твоих  жилах,
порой и вскипит -  особенно  сейчас,  когда  источник  ее  установлен  столь
недавно. Ну что же, - обратился он к Манфреду, - если я могу  простить  его,
то, конечно, можете и вы: молодой человек неповинен в том,  что  вы  приняли
его за привидение.
     Эта злая насмешка уязвила Манфреда, и он надменно ответил:
     - Если посланцы иного мира и способны внушать мне страх, то по  крайней
мере никто из смертных не может сделать этого, и  тем  более  рука  зеленого
юнца не могла бы...
     - Государь мой, - прервала Ипполита, - ваш гость нуждается в покое:  не
следует ли нам оставить его?
     С этими  словами  она  взяла  Манфреда  под  руку  и,  распрощавшись  с
Фредериком, направилась к выходу, а все остальные последовали за нею. Князь,
отнюдь не сожалея о прекращении разговора, который напомнил о  том,  что  он
выдал свои самые  тайные  опасения,  позволил  увести  себя  в  свои  покои,
разрешив Теодору  отправиться  с  отцом  в  монастырь,  хотя  и  с  условием
возвратиться в замок на  следующий  же  день  (что  Теодор  охотно  обязался
исполнить).
     Матильда и Изабелла были слишком поглощены собственными размышлениями и
вместе с тем слишком мало довольны друг другом, чтобы продолжить беседу этим
вечером. Они разошлись по своим горницам, и расставание это было куда  более
церемонным и менее сердечным, чем когда-либо прежде, начиная  с  их  детских
лет.
     Но если  при  прощании  обе  они  не  проявили  большой  теплоты,  зато
поспешили встретиться, едва поднялось солнце. Их состояние духа было таково,
что они за всю ночь не сомкнули глаз,  и  каждая  перебирала  в  уме  тысячу
вопросов, которые хотела на утро задать другой. Матильда думала о  том,  что
Теодор дважды освободил Изабеллу из весьма опасного положения,  и  не  могла
себе представить, чтобы оба раза это было случайностью.  Правда,  в  комнате
Фредерика взор юноши был все время прикован к ней самой, но ведь  он  мог  и
притворяться ради того, чтобы скрыть от обоих отцов свою страсть к Изабелле.
Надо было это обязательно прояснить... Матильда желала знать  правду,  чтобы
не повредить своей подруге, питая нежные чувства к ее  возлюбленному.  Таким
образом, ревность возбуждала в ней любопытство,  в  тоже  время  находя  ему
оправдание в дружеской привязанности к сопернице.
     Изабелла,  не  менее  обеспокоенная,   имела   больше   оснований   для
подозрений. Правда, Теодор сам сказал ей, - и то же сказали его глаза, - что
сердце его занято, но, быть может, Матильда не отвечает на его страсть: ведь
она всегда казалась совершенно неспособной чувствовать что-либо, похожее  на
любовь; все мысли ее были отданы богу... "Зачем я разубеждала ее? - говорила
себе самой Изабелла. - Я  наказана  за  свое  великодушие...  Но  когда  они
встречались? И где? Нет, этого не может быть, я  обманулась:  видимо,  вчера
вечером они увиделись  впервые,  наверно,  какая-то  другая  -  предмет  его
воздыханий, и если это правда, я не так несчастна,  как  предполагала;  если
моя подруга Матильда тут ни при чем, то... Но как же так? Неужто  я  унижусь
до того, что буду искать любви человека, который так  грубо,  без  всякой  к
тому необходимости, известил меня о своем безразличии  ко  мне?  И  в  какой
момент к тому же?! Когда общепринятая учтивость требовала любезных  слов!  Я
пойду к моей дорогой Матильде, и она поддержит меня в  этой  приличествующей
моему полу гордости... Мужчины коварны... Я посоветуюсь с  ней  о  постриге:
она обрадуется, увидев меня в таком умонастроении, и я скажу ей, что  больше
не восстаю против ее желания уйти в монастырь".
     С такими мыслями Изабелла направилась к Матильде, решив открыть подруге
свое сердце. Матильду она застала уже одетой; девушка сидела в задумчивости,
склонив голову на руку. Грустный вид Матильды,  столь  соответствующий  тому
состоянию, в котором находилась и сама Изабелла, вновь оживил ее подозрения,
и у нее сразу пропало желание откровенно говорить с  подругой.  При  встрече
обе  покраснели,  будучи  слишком  неопытными,  чтобы  умело  скрывать  свои
чувства. После  обмена  несколькими  незначительными  вопросами  и  ответами
Матильда спросила Изабеллу о причине ее побега. Изабелла уже почти  позабыла
о страсти Манфреда к ней - настолько она была поглощена страстью, охватившей
ее самое, - и решила, что Матильда  имеет  в  виду  ее  последний  побег  из
монастыря, который привел к событиям минувшего вечера; поэтому в  ответ  она
сказала:
     - Мартелли пришел в монастырь с известием, что ваша матушка умерла...
     - О! - воскликнула, перебивая ее, Матильда. - Бьянка объяснила мне  эту
ошибку. Увидев меня в обмороке, она закричала:  "Госпожа  скончалась!"  -  а
Мартелли, пришедший в замок за обычной милостыней, не разобрав хорошенько...
     - А отчего вы упали в обморок? - спросила Изабелла, пропустив мимо ушей
все остальное.
     Матильда покраснела и ответила заикаясь:
     - Мой отец... Он осудил преступника...
     - Какого преступника? - с живостью спросила Изабелла.
     - Одного молодого человека... - ответила Матильда. - Я  полагаю...  мне
кажется, это был тот самый молодой человек, который...
     - Как? Теодор? - воскликнула Изабелла.
     - Да, - подтвердила Матильда. - Я никогда не видала его  до  этого;  не
знаю, чем оскорбил он моего отца... Но коль скоро он оказал  услугу  вам,  я
рада, что князь простил его.
     - Мне? - переспросила Изабелла. - По-вашему, это  значило  оказать  мне
услугу - ранить моего отца, да так, что он едва не расстался с жизнью?  Хотя
счастье узнать своего родителя было даровано мне только вчера, я надеюсь, вы
не считаете меня настолько чуждой дочерним чувствам, чтобы допустить, что  я
могу не возмущаться дерзостью этого самонадеянного юноши и  способна  питать
чувство, хоть отдаленно похожее на любовь, к человеку, осмелившемуся поднять
руку на того, кто породил меня на свет. Нет,  Матильда,  сердце  мое  питает
отвращение к нему, и если  вы  по-прежнему  верны  дружбе,  связывающей  нас
сызмала, дружбе, коей вы  клялись  никогда  не  изменять,  то  и  вы  будете
ненавидеть человека, едва не сделавшего меня несчастной навсегда.
     Матильда, опустив голову, отвечала:
     - Я надеюсь, что моя дорогая Изабелла не  сомневается  в  дружбе  своей
Матильды: до вчерашнего дня я никогда не видела этого юноши; я его почти  не
знаю; но раз лекари заключили, что жизнь вашего отца вне опасности,  вам  не
следовало бы столь немилосердно преследовать своей злобой молодого человека,
который - я убеждена в этом -  не  знал,  что  маркиз  находится  с  вами  в
родстве.
     - Вы что-то уж слишком горячо вступаетесь за него, - сказала  Изабелла,
- особенно, если принять во внимание, что вы его так мало знаете! Если я  не
ошибаюсь, он относится к вам так же милостиво.
     - Что вы имеете в виду? - спросила Матильда.
     - Ничего, - ответила Изабелла,  уже  раскаиваясь,  что  позволила  себе
намекнуть Матильде на чувства Теодора к ней.  -  А  теперь  скажите  мне,  -
продолжала она, меняя предмет разговора, - почему Манфред принял Теодора  за
привидение?
     - О, боже, - сказала Матильда, - разве  вы  не  заметили  удивительного
сходства между ним и портретом Альфонсо в галерее? Я указала на  это  Бьянке
еще до того, как увидела его в доспехах, но когда на нем шлем, он  похож  на
портрет как две капли воды.
     - Я не очень-то рассматриваю портреты, - отозвалась Изабелла,  -  и  уж
тем более не изучала черт этого молодого человека так старательно, как  это,
по-видимому, делали вы... Ах, Матильда! Ваше сердце в опасности -  разрешите
же мне по-дружески предостеречь вас: он признался мне, что влюблен; не может
быть, чтобы он был влюблен в вас, ибо только  вчера  он  встретился  с  вами
впервые в жизни - ведь это так, не правда ли?
     - Конечно, так, - ответила Матильда, - но  какие  мои  слова  позволили
моей дорогой Изабелле заключить, что... - тут  она  остановилась,  но  затем
продолжала:  -  Ведь  он  сперва  увидел  вас,  и  я,  зная,  сколь  мало  я
привлекательна, далека от тщеславной мысли, что могла  пленить  сердце,  уже
отданное вам, - будьте же счастливы, Изабелла,  какова  бы  ни  была  судьба
Матильды!
     - Мой дорогой друг! - воскликнула Изабелла, честное сердце  которой  не
могло противиться доброму порыву. - Вами, именно вами восхищается Теодор;  я
это видела, я убеждена в этом; и мысль о моем собственном счастье никогда не
заставит меня помешать вашему.
     Неподдельная искренность Изабеллы исторгла слезы из  глаз  Матильды;  и
ревность, вызвавшая на некоторое время охлаждение между  обеими  прелестными
девушками,   уступила   место   естественным   для    них    прямодушию    и
чистосердечности.  Каждая  призналась  другой  в  том  впечатлении,  которое
произвел  на  нее  Теодор;  и  за  этими  признаниями   последовала   борьба
великодуший,  в  которой  каждая  из  подруг  настойчиво   уступала   другой
первенство в притязаниях на того, кто был дорог им обеим. Наконец,  гордость
и добродетель напомнили Изабелле, что Теодор едва ли не в прямых  выражениях
отдал предпочтение ее сопернице; это заставило ее  подавить  в  себе  нежные
чувства и отказаться ради подруги от предмета своей мечты.
     Во время этого состязания в дружеских чувствах в горницу Матильды вошла
Ипполита.
     - Дорогая, - обратилась она к Изабелле, - вы так любите Матильду и  так
близко принимаете к сердцу все, что касается нашего несчастного дома, что  я
не могу вести с моей дочерью секретные разговоры, которые вам не подобало бы
слышать.
     Изабелла и Матильда, обеспокоенные этим началом, насторожились.
     - Знайте же, моя милая, - продолжала Ипполита, - и ты также  знай,  моя
дорогая Матильда, что эти два зловещих дня убедили меня в том,  что  господь
определил скипетру князей Отранто перейти от Манфреда к маркизу Фредерику, и
меня, быть может,  свыше  осенила  мысль  предотвратить  нашу  окончательную
гибель посредством союза обоих соперничающих домов. Имея в виду эту цель,  я
сочла уместным, чтобы мой супруг Манфред предложил маркизу Фредерику, вашему
отцу, выдать за него мою дорогую, горячо любимую дочь.
     - Меня выдать за  маркиза  Фредерика!  -  вскричала  Матильда.  -  Боже
милостивый! Высокочтимая моя матушка! - И вы уже оповестили о  ваших  мыслях
отца?
     - Да, - ответила Ипполита, -  он  благосклонно  выслушал  мой  совет  и
отправился к Фредерику изложить ему это предложение.
     - О, несчастная государыня! - вскричала Изабелла.  -  Что  вы  сделали!
Какую непоправимую беду навлекает ваша неосторожная доброта на вас самое, на
меня и на Матильду!
     - Я навлекаю беду на вас и на мое дитя? - удивленно повторила Ипполита.
- Что это значит?
     - Увы! - воскликнула Изабелла. -  Чистота  вашего  собственного  сердца
мешает вам видеть развращенность других людей.  Манфред,  ваш  супруг,  этот
нечестивец...
     - Остановитесь! - сказала Ипполита. - Вы не должны в  моем  присутствии
говорить без уважения о Манфреде: он мой супруг и повелите