ался, как большая фугасная  бомба. "Мессеры" и "юнкерсы"
скрылись. Теперь Пихт видел только ЯКи.
     Взрыв у мотора сильно качнул самолет. В следующую секунду будто треснул
фюзеляж. Пихт выпустил управление из  рук и до боли сжал зубы.  "Все, --  на
плечи  навалилась страшная  усталость.  -- Обидно, такая нелепая  смерть"...
Мотор  захлебнулся  и  трясся оттого,  что  еще  крутился  погнутый винт. На
мгновение Пихт услышал цепенящую тишину, а потом свист.
     "А может, попробовать?" -- лениво шевельнулась мысль
     Рука  нашла  у  левого  борта  ручку, потянула  вверх. Скрипнул  задний
козырек кабины и рванул фонарь. Морозный воздух хлестнул по лицу. И тут Пихт
увидел кружащуюся внизу белую степь, проволочные заграждения, дорожки темных
окопов. Правой рукой он раскрыл замок привязных ремней и попытался подняться
в кабине.  Но тяжелый воздушный  поток прижал его снова  к сиденью. Тогда он
поставил одну  ногу под себя, на кресло, потом другую, и когда до земли  уже
оставалось  не  больше пятисот метров,  выпрямил обе  ноги  и  вывалился  из
кабины.
     Больно дернули лямки парашюта. ЯКи прошли рядом. В заиндевевших фонарях
Пихт увидел любопытные лица пилотов.
     На землю он свалился как  будто  сбитый ударом кулака, подбородок попал
на  твердую  кочку земли. В снег  закапала кровь. Он стянул перчатку и зажал
рану.
     -- Да вот он! -- услышал Пихт голос за спиной.
     -- Вот фриц проклятый, притаился, -- проговорил другой.
     -- Тише, Семичев! Еще стрелять будет.
     -- Я вот ему стрельну!
     Из глаз Пихта сами собой  потекли слезы. Он уткнулся в колючий сугроб и
замер. Над головой захрустел снег.
     -- Может, убился? -- шепотом спросил один солдат.
     -- Давай перевернем. Кажется, дышит еще.
     -- А парашют добрый. Нашим бы бабам на платье...
     -- Да он сгодится и для военной надобности. Берем?
     -- Давай, -- солдаты взялись за плечи Пихта.
     -- Я сам, -- проговорил Пихт.
     -- Живой! Что-то лопочет по-своему! -- обрадованно воскликнул солдат.
     Пихт поднялся на колени и освободился от ремней парашюта.
     --  Не балуй,  --  отскочив  и вскидывая  винтовку, неожиданно закричал
солдат  в рыжей старой шинели и подшитых валенках, видимо, Семичев. -- Хенде
хох!
     Другой, помоложе, маленький и узкоплечий, вытащил из кобуры парабеллум,
поглядел на Пихта. И удивленно свистнул.
     -- Плачет...
     -- От мороза надуло, -- сердито сказал солдат с винтовкой, Семичев,  --
он ведь немец, к нашей зиме непривычный.
     Тот, кто обезоружил его, был  так мал,  что винтовка, перекинутая через
плечо, ударяла  его  прикладом  под  колено. Лицо  у солдатика  почернело от
холода, на бороде заиндевел белесый пушок. Он еще раз взглянул на Пихта.
     -- Первый раз вижу фрица так близко.
     -- Насмотришься  еще, -- вздохнул  Семичев  и  дернул винтовкой  -- Ну,
идем, гей форвертс!
     Вдруг издалека донеслись выстрелы.  Стреляли  беспорядочно  и зло. Пихт
посмотрел в  ту сторону  и увидел зарывшийся в снег "фокке-вульф" Вайдемана.
Альберт  сильно  хромал,  бежал  в  сторону немецких окопов.  Значит,  сумел
уцелеть.
     Шагов через  двести Пихт свернул в  лесок.  Пахнуло дымом  и душноватым
солдатским  теплом.  Он  спустился  в  траншею. У дверей  одной  из землянок
появился солдат  с  грязным  ведром. Видимо, он собирался  выбросить  сор на
помойку. Увидев летчика в серо-голубом  немецком комбинезоне, солдат истошно
закричал:
     -- Братцы, глядите! Фрица ведут.
     Из   землянок   выскочили   солдаты,  кто  в  нательном  белье,  кто  в
гимнастерках без ремня, в шинелях внакидку, а кто и совсем голый до пояса, в
одной фуфайке. Гомон вдруг  смолк. В настороженной  тишине Пихт почувствовал
любопытство, и ненависть, и еще что-то встревоженное и недоброе.
     -- Длинный, гадюка, -- тихо проговорил кто-то.
     -- В крови. Видишь, на бороде?
     -- Мабудь, трохи жидковат.
     -- А видел, как наших сшибал?!
     -- Слышь-ка, Семичев, дозволь я его с одной пули кончу!
     -- Обрадовался, --  одернул кто-то сурово. -- Ты вон тех  лучше кончай,
которые перед тобой в окопах сидят. А этот уже конченый.
     Семичев,  видимо   гордый   поручением   привести   пленного,   сообщал
подробности:
     -- Упал, значит, и лежит, примолк. Думал, ми такие лопухи, не заметим.
     -- А может, треснулся об землю и дух на миг потерял?
     -- Да  нет,  мы когда  подошли, он забормотал чтой-то по-своему  и стал
парашют снимать. Дескать, Гитлер капут.
     Несколько солдат засмеялись. Кто-то спросил:
     -- И куда его теперь?
     --  А  там  разберутся, --  ответил тот  же суровый  голос. -- Может, к
стенке, а может, строить.
     В командирской землянке было  жарко.  На раскрасневшейся железной печке
подпрыгивал чайник.
     -- Товарищ комбат!  -- крикнул с  порога  Семичев.  -- Ваше  приказание
выполнено, фриц доставлен.
     -- Встань у двери, -- комбат здоровой  левой рукой застегнул воротник и
обошел вокруг Пихта.
     -- Попался?  Вот  теперь  я могу тебя стукнуть. Что хочу,  то и сделаю.
Ферштеен?
     Пихт  отрицательно  замотал  головой.  Комбат неуклюже достал из кобуры
наган и взвел курок.
     -- К стенке! -- закричал он вдруг. -- Семичев, ну-ка отойти в сторону.
     -- Я прошу доставить меня к старшему командиру, -- проговорил Пихт.
     -- Что он говорит? Понял, Семичев?
     -- Никак нет, товарищ комбат.
     -- Просит доставить к старшему командиру, --  отозвался из  темноты нар
глуховатый голос.
     Пихт повернулся на голос.  С нар сползла шинель, и  появилось заспанное
пожилое лицо.  В  петлицах гимнастерки краснела  шпала капитана, и  на рукав
была пришита звезда. "Политрук", -- догадался Пихт.
     -- Я для него старший! -- куражливо крикнул комбат.
     -- Ладно, Ларюшин, -- остановил его политрук. -- Я поговорю с  пленным,
а то ты сгоряча его пустишь в расход.
     На хорошем немецком языке капитан спросил Пихта:
     -- Какого ранга вам нужен старший?
     -- Полка или дивизии.
     -- Они, гады, семью  мою под  Смоленском... -- прошептал комбат и вдруг
смолк, всхлипнув носом.
     -- По  какому  делу? -- спросил  капитан, неодобрительно покосившись на
Ларюшина.
     -- Извините, но я вам  это сказать не могу. Лишь прошу об одном  --  на
нейтральную    полосу    приземлился    новейший   германский    истребитель
"фокке-вульф-190". Добудьте его любой ценой...
     -- Ларюшин,  позвоните в штаб, -- всем  туловищем  капитан повернулся к
Пихту.
     -- Вы из эскадры асов "Удет"?
     -- Да.
     Комбат крутнул ручку полевого телефона.
     -- Алло,  алло,  шестой говорит.  Дайте второго... Смирнов, ты? Слушай,
пленный  немец-летчик  просит...  Да,  важный... Из  эскадры  "Удет"...  Ну,
привет.

x x x

     Пихт шел  бесконечно  длинным пустым  коридором,  и  взгляд  его  цепко
останавливался на  каких-то  пустяковых деталях. Большинство  кабинетов было
закрыто. На  высоких дверях,  когда-то выкрашенных  под дуб, были привинчены
жестяные рамки. Под них вставлялась полоска  бумаги  с  фамилией  обладателя
кабинета, напечатанной типографской краской. Но  так делали до войны. Сейчас
же, когда товарищ  уезжал  на фронт  и  погибал,  уходил  с  повышением  или
понижением, на этой  же  полоске  бумаги  подписывалась сверху новая фамилия
химическим карандашом,  и так  по  столбику имен  можно  было прочитать  всю
родословную того или иного кабинета.
     Сопровождающий  офицер  остановился перед  угловой дверью,  на  которой
висел обыкновенный тетрадный  лист, пришпиленный  кнопками. На  бумаге  косо
была выведена единственная фамилия: "Зяблов". Офицер постучал.
     -- Войдите, -- услышал Пихт глуховатый, знакомый голос.
     --  Товарищ  полковник,  по  вашему  приказанию  пленный доставлен,  --
доложил офицер и отступил в сторону.
     Зяблов по-стариковски медленно поднялся из-за стола и  вышел навстречу.
В округлившихся его глазах светились и радость и изумление.
     -- Мартынов? Павел? -- тихо, почти шепотом спросил он.
     -- Собственной персоной,  товарищ  полковник,  -- ответил Пихт-Мартынов
по-русски.
     Зяблов быстро подошел к нему и крепко обнял.
     -- Здравствуй.
     --   Здравствуйте...   Здравствуйте,   --  снова   повторил   Мартынов,
удивившись, как нежно звучит  это обыкновенное русское слово: -- Кто  думал,
где мы встретимся...
     Он почувствовал, что язык стал  каким-то непослушным и твердым. Впервые
через два года он заговорил на родном  языке и понял, как странно прозвучали
его  слова. Будто он вообще был немым и  только сейчас обрел дар  речи. Звук
"л" соскальзывал, "г" получалось как горловое, твердое "х".
     -- Акцент у тебя сильный, -- как бы огорчившись, произнес Зяблов.
     -- Я боялся, что за русского не признают, когда вернусь домой.
     Зяблов  на столе расстелил  газету,  достал  из шкафчика бутылку водки,
колбасу, соленый огурец и полбуханки ржаного хлеба.
     -- Ты раздевайся, покажись, -- сказал он, рассекая огурец на дольки. --
И  вы,  майор, раздевайтесь. Что? Удивлены?  Если  бы  вы  знали, какого мне
привезли пленного!
     Павел сбросил полушубок и, улыбаясь, подошел к столу.
     -- Тьфу! -- притворно сплюнул Зяблов. -- Хоть бы эту железку сорвал. --
Он ткнул  ножом в рыцарский крест, который висел на шее Павла. -- Переодеть,
не смогли, что ли? -- оглянулся на офицера.
     -- Вы же сами приказали...
     --  Сам,  сам, -- заворчал  Зяблов. -- Я же  не знал, что перед полетом
Павлушка вырядится как олух царя небесного. Эта одежка у меня вот где сидит,
-- он постучал себя по седой голове.
     Потом  взял  с тумбочки стаканы,  поискал  третий  -- не нашел, снял  с
кувшина крышку. "Мне, старику, и этой хватит". И разлил водку:
     -- Ну, Павел, как говорят, за встречу!
     Водка  обожгла  горло.  Павел закашлялся, пытаясь поддеть ножом пластик
огурца.
     -- Что, крепка? -- обрадованно воскликнул Зяблов. -- Точно, крепка, как
и весь наш народ. Крепки мы, черт побери! Устояли, устояли, Павлушка!
     Горячая волна захлестнула грудь. В  этот момент  от Павла умчалось все,
чем он жил пять с лишним лет, -- и Зандлер, и Зейц, и Вайдеман, и Коссовски,
н  Мессершмитт, --  их  как  будто  не  стало,  они  существовали  отдельно,
призраками   на   другой   планете,  на  чужой  земле.  Сейчас   был  только
старый-престарый друг, бывший наставник  по спецшколе Зяблов  да  офицер  из
особого  отдела  действующей  армии,  с  лица  которого  все  еще  не  сошли
недоумение и растерянность:
     -- Скажите, "фоккер" добыли все-таки? -- спросил Павел.
     --  Добыли,  --  кивнул  офицер. --  Бросили  батальон Ларюшина в  бой.
Оттеснили немца, уволокли на тягаче. А вот летчик успел все же скрыться.
     --  Из-за этого "фоккера" погибла  у  меня чудесная  радистка  Ютта, --
нахмурился Павел.
     -- Как это произошло? -- спросил Зяблов.
     -- Вы потребовали срочно передать данные об этом истребителе... Объекте
Б. Я рискнул, и... немцы засекли рацию. Коссовски ее раскрыл.
     Зяблов  выдвинул  ящик и достал бланк принятой  радиограммы,  последней
Юттиной радиограммы... Павел взял  бланк. "Передаю данные объекта "Б". Мотор
воздушного охлаждения  БМВ-801, мощность 1650 сил.  Скорость --  600 км/час.
Вооружение --  четыре пулемета 12,5-мм, две  пушки  20-мм "Эрликон". Усилена
броня под мотором  и баками. Установлены в  кабине пилота две бронеплиты  из
спрессованных  листов дюраля. Кабина  более  поднята, благодаря чему улучшен
обзор, особенно задней полусферы. Дальность действия..."
     Буквы  перед  глазами  стали  раздваиваться.  Радист,  принимавший  эту
телеграмму, дальше поставил знак "неразборчиво". Что произошло дальше,  знал
только Павел. Дальше ворвался Коссовски, Ютта схватила гранату и швырнула ее
на пол... И Павел ничего не мог поделать. Когда  забушевал огонь,  он, якобы
помогая пожарникам, лишь сжег уцелевшие клочки телеграммы и кода.
     Зяблов, думая  о чем-то своем,  собрал в газету остатки  еды  и спрятал
пакет в стол.
     -- Вы, товарищ  майор,  идите  отдыхать. Вот  вам ордер в гостиницу, --
медленно  проговорил он,  -- а  мы,  Павел  Мартынов, сегодня  пободрствуем.
Времени у нас в обрез...
     Офицер ушел.
     Зяблов,  тяжело  опираясь  на подлокотники, опустился в  кресло.  Павла
охватила  внезапная  жалость  к этому  седому  и,  видно,  тяжело  болеющему
человеку. Зяблов здорово сдал после встречи в Париже.
     -- А  я  бы вас не  узнал, Владимир Николаевич, -- осторожно проговорил
он.
     Зяблов нетерпеливо махнул рукой:
     -- Главное, сейчас  мы должны кто  кого... А? Здорово  достается немцам
под  Сталинградом? Знаешь,  там самого  графа Эйхенгаузена, знаменитого  аса
Германии, сбили. Значит, победим.
     -- Должны, -- сказал Павел.
     -- Правильный ответ.  -- Зяблов достал  из  сейфа толстую папку. -- Ну,
давай, начнем по порядку.
     За черным окном  посвистывал  ветер. Неизвестно, как  он проникал через
стекло  и тихо  шевелил  старые  твердые  шторы. На ночной улице властвовала
тишина. Кружил только мягкий и крупный снег.
     Зяблов перехватил грустный взгляд Мартынова и вздохнул:
     -- Знаю,  Павлуша.  Знаю.  Только  тебе повидаться не придется.  Понял,
товарищ майор?
     -- Уже и майор!..
     --  Как  на фронте,  год  за два, -- улыбнулся Зяблов и надел  очки. --
Итак,  первая  часть  твоей  работы  Швеция -- Вайдеман,  Зейц,  Испания  --
Мельдерс, Удет и опять Вайдеман, а потом стравливание двух китов -- Хейнкеля
и  Мессершмитта,  мне  кажется,  выполнена неплохо.  Об этом я  тебе говорил
тогда,  в Париже. Сейчас добавлю. Ухаживай за дочерью Зандлера, даже женись.
Кстати,  она   может  стать  тебе  неплохой   помощницей.  Дергай   нервишки
испытателя, устраивай диверсии, как это ты сделал в Рехлине.
     Зяблов подошел к окну, начинающему синеть, поскреб ногтем наледь.
     -- Ты привлек к работе Эриха Хайдте и Ютту,  конечно, благодаря  Перро,
но ты их  и  потерял... Ошибка серьезная. Вернее,  их несколько. Первая:  ты
наломал дров,  когда  с  помощью  Эриха Хайдте решил выкрасть радиостанцию с
Ю-52...  Слава  богу, что  эта история  сошла с рук. Пока сошла,  --  Зяблов
поднял  палец.  --  В  руках  Коссовски сейчас  есть  веская улика  --  Ютта
пользовалась этой рацией. Коссовски пока лежит в госпитале, но будь спокоен,
он все поставит теперь на свои места.
     -- Однако добывал рацию Эрих, я лишь шифровкой изложил ему план...
     --  Все равно Коссовски может  нащупать  твои  связи с  Хайдте.  Вторая
ошибка: зная о том, что функабвер прислал мониторы в Аугсбург и Лехфельд, ты
все  же  заставил  Ютту  передавать  сведения  об  объекте  "Б", то  есть  о
"фокке-вульфе-190". Тем самым ты погубил ее, Павел.
     -- Центр требовал срочного ответа на запрос.
     -- Понимаю, как важно  знать, что  это за птица -- новейший истребитель
-- и какого  сделать на нее  охотника. Но рисковать радистом я  бы  лично не
стал, поискал бы другие возможности.
     --  Я  не  знал о том,  что  приехал  Коссовски.  Он  жил  в  Лехфельде
нелегально.
     -- Ну и что же из этого? Коссовски не Коссовски, а функабвер-то был.
     -- Они вытащили  свои мониторы из водосточных труб и машины перебросили
в другое место.
     -- Нет, они ловко провели  тебя, Мартынов.  Ты  видел в городе закрытые
армейские машины?
     -- Видел.
     --  Так  антенны  они  спрятали  под  брезент.  Эти  машины  были  даже
замаскированы под санитарные.
     --  Точно!  Я  видел несколько  санитарных машин,  хотя  в  них  особой
надобности не было.
     -- Вот-вот.  Теперь третья ошибка  -- ты не сумел спасти  Эриха Хайдте.
Значит, правдоподобна версия, что он был убит на границе.
     -- Зейц все равно его бы не оставил в живых. Я получил  от Хайдте через
почтовый  ящик последнее  письмо. Зейц предлагал ему застрелить  Коссовски и
бежать.   Эрих  стрелять   не  стал,  хотя  пистолетом   и  деньгами   Зейца
воспользовался. В Коссовски стрелял сам Зейц.
     -- Это  хорошо, что стрелял Зейц. Можно  при случае взять этого черного
карася на крючок. Но Коссовски выжил...
     -- Я просил Центр убрать Коссовски.
     -- Пока это сделать невозможно,  Павел. Мы не можем  послать человека с
единственным   заданием  убрать  этого  Коссовски,   хотя   и,   несомненно,
талантливого и осторожного контрразведчика.  Придется  уж  поискать какой-то
другой выход...
     Зяблов подошел к столу и снова порылся в бумагах.
     -- Теперь  Гехорсман... Перед нами стоит очень  трудная задача привлечь
этого  доброго, но еще довольно темноватого немца к работе на нашей стороне.
Сопротивление  нацизму в Германии растет.  Об этом говорит хотя бы тот факт,
что Гиммлер  казнил  в 1939 году около сотни антифашистов, в 1941  -- тысячу
триста, в нынешнем году -- более двух  тысяч человек. А сколько  погибло без
приговоров! Но большинство немцев, привыкших к дисциплине и повиновению, еще
не избавились от иллюзий. Видимо, к таковым относится и Гехорсман. Поэтому с
ним надо работать очень осторожно и убедительно.
     -- В этом году мы потеряли Регенбаха, -- напомнил Павел.
     -- Если  бы  только  его!  Гестаповцам  удалось  разгромить  крепкую  и
многочисленную  подпольную   организацию  "Роте   капелла".   Ею  руководили
коммунист Арвид Харнак и молодой  офицер Харро Шульце-Бойзен. Не стало таких
стойких  антифашистов,  как  писатель  Адам Кукхоф,  Ион  Зиг,  Ганс  Коппи,
Вильгельм Гуддорф, Вальтер Хуземан...
     Зяблов снова отошел к окну и раздвинул шторы. Занималась робкая, зимняя
заря.  Улицы  и  дома  были в белом. По  замерзшей  Москве-реке  тропкой шли
женщины на работу в первую смену. Кое-где еще висели  аэростаты заграждения,
высеребренные инеем.
     -- Работать теперь  надо  в  новых условиях,  --  задумчиво  проговорил
Зяблов. -- Нет радиста, придется добывать новую рацию.
     Зяблов круто повернулся к Павлу:
     -- Как ты думаешь, "альбатрос" они все же бросят на фронт?
     Павел пожал плечами:
     -- Трудно  сказать.  Диверсии, которые  мне удалось провести,  серьезно
подорвали доверие к этому  самолету у  высшего  командования.  Гитлер  отдал
приказ,  в  котором  снова напомнил о прекращении работы  над  тем  новейшим
оружием,  которое не может появиться на  фронте через  восемнадцать месяцев.
Мессершмитт продолжает доводку "альбатроса" на свой страх и риск.
     -- Значит, торопятся? -- удовлетворенно произнес Зяблов.
     -- Выходит, так.
     -- Деталь существенная. Дальше?
     --  В  Германии  начинает  ощущаться  недостаток  топлива  --  бензина,
керосина,  масла. В  скором времени  это отразится и  на "альбатросе". Кроме
того,  Мессершмитту не  хватает летчиков. Факт,  что нас бросили  на  фронт,
говорит сам за себя.
     -- Помаленьку выбиваем, значит?
     -- Да. Летные школы не в состоянии удовлетворить нужды люфтваффе.
     -- Понадеялись на молниеносную войну, да просчитались.
     -- Гитлеровцы возлагали большую надежду на асов, -- начал  рассказывать
Павел. -- На западе это неофициальное звание присваивалось тому, кто сбил не
меньше десяти самолетов противника. В первую мировую войну было сбито девять
тысяч самолетов, пять из них -- асами, своего рода  воздушными снайперами. У
немцев своеобразная тактика --  асы  свободны  в выборе места  и  цели,  они
хорошо знают  слабые  и сильные  стороны нашей  авиации,  виртуозно  владеют
самолетом, разумеется, смелы, дерзки, расчетливы. Спортивный дух, жажда  боя
-- вот что движет германским асом.
     --  Ничего,  у нас  тоже  уже появились асы, и  не одиночки, как  барон
Рихтгоффен или граф Эйхенгаузен, а тысячи толковых советских ребят.
     -- Это я почувствовал на себе, -- улыбнулся Павел, потирая шею.
     -- Вот-вот,  а  еще крест нацепил,  -- засмеялся  Зяблов  и,  помолчав,
серьезно спросил: -- Какие модификации применяют фашисты у Сталинграда?
     -- "Мессершмитт- 109-Ф", "109-Г", "109-Г-2"... Но они только  утяжеляют
машину.  Увеличивают число  пулеметов  -- добавочный  вес,  по