давали  окружающему какой-то сказочный,
нереальный вид. Легкие облачка, как  барашки, кружились в долинах, в зеленых
островках рощ утопали домики из светлого камня  с высокими красными крышами.
Иногда виднелись горные озерца.
     Зейц, как всегда, был весел и беспечен.
     --  Превосходно! --  восторгался он, поворачивая голову то  вправо,  то
влево. -- Райский уголок! Я хорошо сделал, что вытащил тебя сюда, Пауль.
     -- Гораздо  приятнее было бы  вместо тебя мне видеть хорошенькое личико
девочки, -- смеялся Пихт.
     -- В мужской компании есть свои прелести. А ну, остановись.
     Пихт затормозил. Зейц подошел к обрыву. Далеко внизу вязала петли узкая
горная речка.  Чешуйки  солнечных бликов, как ртутные шарики, плясали на  ее
поверхности.  Вдоль речки тянулся лентой темный еловый лес, а чуть дальше на
взгорье упрямо взбирались клеточками возделанные поля.
     -- Закусим? -- предложил Зейц.
     -- Давай, -- Пихт достал из багажника саквояж с едой и коньяком.
     Вид  гор, крепкий,  с  чуть маслянистым привкусом  французский  коньяк,
чистый и какой-то звонкий горный воздух настраивали на откровенность. На это
и рассчитывал Зейц.
     --  Я  не  хотел  приглашать  Вайдемана   потому,  что  хотел  с  тобой
посоветоваться, Пауль,  --  проговорил  он,  когда  почувствовал,  что  Пихт
захмелел.  -- Мне кажется,  что Вайдеман  совсем  не  тот,  за кого  мы  его
принимаем.
     -- Почему?
     -- Перед тем  злополучным  полетом  у него вдруг повысилось давление...
Наверняка он знал, что "Альбатрос" разобьется.
     -- Может быть, это просто совпадение.
     --  Довольно странное совпадение.  Показать  себя перед высшими  чинами
люфтваффе,  в случае  успеха  хапнуть  пятнадцать-двадцать  тысяч марок.  --
Вайдеман не устоял бы перед таким соблазном.
     Пихт пожал плечами.
     -- В последнее время, -- продолжал Зейц, -- он довольно тесно сошелся с
Юттой. Вайдеман... Ютта... Хейнкель!
     Пихт  вздрогнул.  Это  заметил  Зейц,  нарочно  сделавший  ударение  на
последнем слове.
     -- Или русские? Или англичане? -- Зейц опрокинул еще одну рюмку.
     Теперь он  и сам захмелел. Горы поплыли перед глазами. И речка в долине
размылась в какое-то ничто.
     -- И тебя я вижу насквозь, Пауль. Хитришь все, хитришь...
     Пауль рассмеялся.
     -- Конечно, Вальтер. Ты давно заметил -- это у меня  в крови. Но другим
же сразу не станешь...
     -- Мы с тобой  связаны одной веревочкой... Хорошо  бы тебя шлепнуть вот
здесь, и я был бы спокоен.
     -- А Коссовски?
     -- И  его шлепнуть. Паф! Маленькая дырка во лбу, душа  в раю. В бренном
мире наступает покой.
     -- Конечно, если когда-нибудь докопаются, вам не миновать  виселицы, --
задумчиво проговорил Пихт.
     -- А тебе?
     -- Я в худшем случае попаду в штрафной батальон.
     --  Э, нет. Так легко тебе  не  отделаться. -- В глазах Зейца  блеснули
злые огоньки.
     Он выпил еще и сник. Плечи опустились, вначале покрасневшее  лицо стало
зеленовато-серым.
     -- Испания, чертова Испания... Ты привел этого  самого Штайнерта к нам.
Коссовски   не   поверил   его   документам.   Он  сказал,  что   это  агент
республиканцев.  Я  застрелил Штайнерта. А  ведь  Штайнерт  нес  от Канариса
секретный пакет Франко. Откуда я знал, что Штайнерт подполковник?! И  что он
хотел  предупредить о  наступлении красных  под  Валенсией. А  мы  не хотели
тащиться с ним по жаре и горам.
     -- Я бы мог перебросить его на самолете...
     -- Сейчас  бы все могли, а  тогда?  Когда мы получили приказ о  розыске
Штайнерта, я разрыл его труп и сбросил в реку. Но дело сделано -- Франко под
Валенсией потерял не меньше трех тысяч своих головорезов.
     -- Коссовски наложил в штаны... -- пробормотал Пихт.
     -- Дурак ты,  Пауль, что не дал  мне его застрелить. Сейчас бы только с
тобой... Тебя -- паф! -- и все бы кончилось. Все!
     Зейц вдруг  ловко выхватил из внутреннего кармана  пиджака "вальтер"  и
навел на Пихта.
     -- А? Паф!  Здесь никого  нет. Ты вон в  той речке  поплывешь  к самому
морю. Ха-ха-ха!..
     Пихт  даже  не пошевелился. Он налил коньяку  в стаканчик от  термоса и
заплетающимся языком проговорил:
     -- Иди ты к черту со своей игрушкой! Ты глупый осел, Зейц. Пихт тебя не
выдаст, пока ты не вздумаешь подложить мне какую-нибудь свинью.
     -- Ага! -- торжествующе вскричал Зейц. -- "Пока не выдаст"!
     -- А ты собираешься подложить?
     -- Нет.
     -- И я нет.
     Зейц всхлипнул и спрятал пистолет.
     --  У меня расшатались нервы...  Прости меня,  Пауль.  Ты  мой надежный
друг, а я правда осел, глупый осел.
     Он уткнул голову в расстеленный на камнях плащ.
     -- Меня ты не бойся, -- проговорил Пихт. -- Нам надо бояться Коссовски.
Коссовски рано или поздно выдаст. А раскаявшихся прощают. Он  вывернется,  а
ты нет...
     -- А если я раскаюсь? -- оживился Зейц.
     -- Тебе нельзя. Суд чести войск СС жестоко карает отступников.
     -- Да, ты прав.
     -- В лучшем  случае тебя  пошлют солдатом  на фронт. Пошлют  в ту дыру,
откуда живым ты не выберешься.
     -- Значит, Коссовски? -- Зейц снова набрался решимости.
     Пихт  не  расслышал его. Он смотрел вниз,  где за зубьями охровых  скал
поблескивала рыбьей чешуей горная река.

x x x

     Лахузен,   начальник  отдела  абвера,  требовал  бросить   все  дела  и
немедленно выехать в Берлин.
     Автострада в поздний час была  пуста. В темноте по обочинам в островках
огоньков мелькали города и поселки.  Блики от них мерцали колючими вспышками
на  мокром  и  черном бетоне дороги. Шофер фары  притушил. В эти ночные часы
обычно  действовала  авиация   англичан,   и  на  стратегической  автостраде
запрещалось пользоваться сильным освещением.
     От  перегретого мотора  тянуло  теплом.  Коссовски  откинулся на спинку
сиденья и закрыл глаза.  Так  он делал всегда,  если его начинали  одолевать
мысли. О том, что может произойти в Берлине, он не думал. Мало ли какая идея
осенит  Лахузена?  А начальство любит срочные  вызовы.  Оно всегда стремится
вызывать у  подчиненных чувство страха. Но  Коссовски так  долго боялся, что
уже успел привыкнуть к страху, как-то сжиться с ним.
     Коссовски считал поездку в Лехфельд удачной. Он нащупал кое-какие нити,
связывающие  те или  иные  события.  Стоит  теперь потянуть  за них,  и  они
неизбежно приведут  к Марту и, разумеется, к его радиостанции. Правда, Флике
не  обнаружил ее в районе авиагородка,  за  день до отъезда рация заработала
совсем в другом месте. Но Коссовски надеялся рано или поздно ее найти.
     Настораживало другое: в  то  время, когда  заработала рация,  никто  из
подозреваемых  не  отсутствовал.  Пихт,  Зейц  и  Вайдеман  были у  Элеоноры
Зандлер.  Эрих  Хайдте -- в фотолаборатории. Гехорсман пил  пиво в "Фелине".
Ютта ходила  в  кино. Ее там видел Коссовски своими глазами. После сеанса он
вместе с девушкой зашел к Зандлерам.
     Стало быть, на рации работал  совсем другой человек. Это обстоятельство
несколько обескуражило Коссовски.
     А разговор с Пихтом? Пауль вел себя в высшей степени высокомерно. Когда
Коссовски завел разговор о Париже, Пихт прервал его вопросом:
     -- Может быть, тебе стоит вспомнить сначала Испанию?
     --  Это  уже давно забылось, --  стараясь  быть  спокойным,  проговорил
Коссовски.
     -- Напрасно ты так думаешь, Зигфрид. -- Пихт кольнул его взглядом.
     -- Сейчас меня интересует авария в Рехлине, -- насупился Коссовски.
     -- Ты знал, что должен лететь Вайдеман?
     -- Разумеется. Я же его сопровождал в первых испытательных полетах.
     -- Но почему перед полетом вы напились?
     -- Напился не я, пить хотел Вайдеман. Он боялся этих испытаний.
     -- Тогда пусть он поищет более спокойное место.
     -- Ты же сам знаешь Вайдемана.
     -- Вайдеман говорил об испытаниях в Рехлине? -- спросил Коссовски.
     --  Я  не  интересовался.  Кроме  того,  ты осведомлен,  разумеется,  о
приказе, запрещающем должностным лицам разглашать время и место испытаний.
     -- Но Вайдеман мог поделиться этим с другом...
     -- Коссовски, ты считаешь  меня  за дурака. Вайдеман  всегда  выполняет
любой приказ с безусловной точностью независимо от того, пьян он или нет.
     -- Ты допускаешь возможность, что в Рехлине самолет взорвался от  мины,
скажем, с часовым механизмом?
     Пихт откровенно захохотал, глядя на Коссовски.
     --  Тебе ли  не  знать, капитан,  и о том,  что с тех пор, как появился
первый аэроплан, в авиации  потерпело  аварию две тысячи  триста  семнадцать
самолетов.  Не сбитых  в войне,  а просто потерпевших аварию из-за  туманов,
гроз,  плохих  аэродромов,  слабой  выучки,  а  главное,  от  несовершенства
конструкций.  "Альбатрос"  -- нечто новое в самолетостроении.  И  я не знаю,
сколько еще аварий и катастроф произойдет с ним, пока он расправит крылья. И
если такие бдительные контрразведчики, как капитан Коссовски, будут искать в
них мину и подозревать пилотов в шпионаже, клянусь, он никогда не взлетит.
     ...Машина остановилась. У шлагбаума стояли  два  жандарма с  блестящими
жестяными нагрудниками на шинелях. Шофер предъявил пропуск. Жандарм осмотрел
машину и, козырнув, разрешил ехать дальше.
     Берлин, как  обычно, был погружен  в тьму. Машина помчалась мимо черных
громад зданий.
     -- Остановитесь у абвера, -- сказал Коссовски, когда "оппель" выехал на
Кайзервильгельмштрассе.
     Коссовски думал, что Лахузена он не застанет, но тот, оказывается, ждал
его.
     Лицо полковника абвера выражало крайнее недоумение.
     -- Проходите  и  садитесь,  капитан, --  проговорил Лахузен, собирая со
стола  документы.  --  Вы  устали,  конечно,  но  придется  еще  поработать.
Невероятное дело. Из ряда вон...
     -- Не понимаю вас, господин полковник.
     -- Ах да! В руки гестапо попал человек. У него выколотили признание. Он
оказался связным "Роте капеллы" -- красной подпольной организации.  Он шел к
Перро. И знаете, кто им оказался? Майор Эвальд фон Регенбах!
     Если бы Коссовски  не  сидел в кресле, у него, наверное, подкосились бы
ноги.  Он  мог  подозревать  Регенбаха,  как  подозревал в  измене и второго
коричневого  фюрера  --  Гесса, когда тот  перелетел в Англию,  но  то,  что
неуловимый,  всезнающий,  загадочный   Перро  --  это  Регенбах,   никак  не
укладывалось в его сознании.
     -- Мы узнали об этом утром. Канарис уехал к Гейдриху, потом  докладывал
рейхсмаршалу  Герингу.  Ведь  Геринг рекомендовал Регенбаха на высшие  курсы
штабных офицеров  люфтваффе.  Тот  дал согласие на  арест совсем недавно: от
улик не уйдешь. И еще была одна закавычка. Он же родственник самого адмирала
Тирпица...
     -- Какая же роль уготовлена мне в этом деле? -- спросил Коссовски.
     --  Самая  первая.  Гейдрих по старой  дружбе  обещал Канарису передать
Регенбаха  нам. Сейчас  за его домом  установлена слежка. Вы с  тремя нашими
людьми его арестуете. Сейчас.
     -- Неужели даже среди таких немцев могут быть красные?
     Лахузен развел руками.
     -- Теперь  от  Перро нас  поведет прямая дорога к  Марту с его рацией в
Лехфельде... -- жестко проговорил Коссовски.
     --  Вот поэтому мы и решили  дать вам  первую роль, так как вы наиболее
преуспели в  этом деле, -- сказал  Лахузен. -- От того, насколько  удачно вы
проведете операцию, будет зависеть ваше повышение по службе. Вам не кажется,
что вы засиделись в капитанах?
     -- Я всегда служил рейху и фюреру... -- начал, поднявшись, Коссовски.
     --  Да,  да,   --  перебил  его  Лахузен.  --  Вы  были  исполнительным
работником. Только не поскользнитесь сейчас.  Регенбаха  нужно взять  живым.
Пароль "Изольда".
     Полковник  нажал  на кнопку  звонка. В кабинет  вошли трое  сотрудников
абвера. Одного из них Коссовски узнал сразу -- это был шофер, который только
что возил его в Лехфельд и обратно.
     -- Довольно  шустрые ребята, -- порекомендовал Лахузен, -- вы поедете с
ними, капитан. Да! И как только возьмете Регенбаха, сразу же позвоните  мне.
Я буду вас ждать.
     ...В   два  ночи  машина  остановилась  у  подъезда  аристократического
особняка  недалеко  от  Тиргартен-парка.  Из  темноты  выросли  две  тени  в
штатском. Коссовски назвал пароль. Агенты сообщили, что никто не входил и не
выходил из особняка.
     -- При любом  подозрительном шорохе ломайте  дверь и  берите, -- сказал
Коссовски абверовцам. -- Я же позвоню ему из автомата.
     "Если  Регенбах еще ни о чем  не догадывается,  попробую  взять его без
лишнего шума,  а то, чего доброго, он вздумает пустить себе пулю  в лоб", --
подумал он, опуская в автомат десятипфенниговую монету.
     В трубке довольно долго раздавались гудки. Наконец кто-то поднял трубку
и держал ее в руке, словно раздумывая, отвечать или не отвечать.
     -- Господин майор? -- спросил тогда Коссовски.
     -- Да, -- сонным голосом ответил Регенбах.
     -- Извините за  поздний звонок, но я только что вернулся из Лехфельда и
привез ошеломляющее известие, которое не терпит отлагательств.
     -- Что случилось? Вам удалось выудить Марта?
     -- Разрешите мне заехать к вам сейчас и все объяснить.
     Некоторое время Регенбах колебался.
     -- Вы где сейчас?
     -- Совсем рядом от вас, звоню из автомата.
     -- Хорошо, жду.
     Коссовски кинулся к особняку Регенбаха.
     -- Встаньте в тень. Беру его сам, -- шепнул он абверовцам.
     Через пять минут Коссовски нажал на звонок двери. Регенбах встретил его
в пижаме и домашних туфлях. Вид у него был довольно помят со сна.
     -- Здесь никого нет? -- спросил Коссовски.
     Из глубины спальни раздался лай.
     -- Прекрати, пинчер! -- приказал женский голос, и собака успокоилась.
     Регенбах и  Коссовски  прошли в  кабинет.  Опытным  взглядом  Коссовски
ощупал карманы Регенбаха и убедился, что пистолета там нет.
     -- Ну? -- нетерпеливо спросил Регенбах.
     -- Перро...
     -- Что "Перро"?
     -- Я привез приказ арестовать вас, Перро...
     Лицо Регенбаха побледнело. Рука упала на ящик письменного стола.
     -- Отойдите! -- крикнул Коссовски.
     За  дверью  послышались  шаги. Тот  абверовец,  который  был  шофером у
Коссовски, подошел к Регенбаху и ловко защелкнул наручники.
     --  Что  случилось, Эви? -- растолкав офицеров,  в кабинет стремительно
вошла красивая женщина в халате из цветного японского шелка.
     -- Успокойся, дорогая, -- пробормотал Регенбах и опустил голову.
     -- Фрау, дайте одежду вашему мужу, -- приказал Коссовски.
     --  Я пожалуюсь  штандартенфюреру!  -- женщина гордо откинула белокурые
волосы.
     -- Бесполезно, Эли, -- Регенбах вдруг выпрямился и в  упор посмотрел на
Коссовски, -- вы неплохо сработали, Зигфрид.
     Лишь на рассвете Коссовски добрался до собственного дома. Голову ломило
от  нестерпимой  боли.  Он принял несколько  таблеток  люминала  и забылся в
мучительном, болезненном  сне. Он  понимал,  что надо ему присутствовать  на
первом допросе Регенбаха. От первого допроса, как это часто бывает, зависели
и остальные  допросы. На  первом допросе в какой-то  мере  можно  определить
характер преступника, его стойкость,  мужество или трусость, его поведение в
дальнейшем. Но он  настолько  устал, что Лахузен сам заметил землистый  цвет
его лица и предложил поехать домой, как следует выспаться. Слишком трудным и
нервным был  этот  день даже  для такого опытного контрразведчика, каким был
Коссовски.
     Через день капитан снова был в Лехфельде.

x x x

     Для нового "альбатроса"  фирма Юнкерса прислала опробованные двигатели,
и  Зандлер  решился снять дополнительный поршневой  мотор  Ю-211,  чтобы  не
утяжелять нос машины.  Впервые после долгого  перерыва  он решил  испытывать
"альбатрос" только на реактивной тяге.
     -- Альберт,  -- сказал  Зандлер Вайдеману перед полетом, --  я приказал
поставить в кабине киноаппарат.  Если вам удастся  взлететь, то  не забудьте
его включить. Кинопленка расскажет нам о показаниях приборов.
     -- Это в том случае, если я сыграю в ящик?  -- наигранно наивно спросил
Вайдеман.
     -- Мало ли что может случиться, -- Зандлер  нервно дернул худым плечом.
--  Только вы на  этот  раз  должны поставить на карту  все. Вы поняли меня,
Альберт?
     Зандлер  пристально посмотрел  в  темно-серые, чуть  зеленоватые  глаза
пилота.
     -- После катастрофы  в Рехлине  мы должны всем господам  великого рейха
доказать, что "Альбатрос" -- это не мертворожденное дитя.
     -- Понимаю, -- на этот раз серьезно ответил Вайдеман.
     Бешено взвыли  двигатели. Стрелка топливо-расходомера  поползла вниз --
так грабительски моторы сжигали горючее.
     -- "Альбатрос", вам взлет! -- услышал Вайдеман в наушниках.
     Самолет  дернулся  и  рванулся вперед. Вайдеман двинул педали,  потянул
ручку,  но  машина  не  слушалась рулей.  Она  неслась  по  бетонной  полосе
независимо от  воли  пилота.  Вайдеман не  мог видеть конца полосы  -- мешал
высоко  поднятый нос. Не мог он оторвать и  хвост. Раскаленные газовые струи
били в бетон, и стабилизатор не попадал в воздушный поток. Почувствовав, что
скоро  кончится  бетонная  полоса, Вайдеман  убрал тягу и нажал  на тормоза.
Машина резко качнулась, едва не перевалившись на нос.
     "Да ведь только так я сумею поднять  самолет! -- догадался Вайдеман. --
На скорости сто  шестьдесят  километров я нажму на тормоза,  хвост попадет в
воздушный поток, и "альбатрос" станет управляем".
     К остановившемуся  в конце  аэродрома  самолету  подъехали  инженеры  и
Зандлер.
     -- Опять не получилось? -- спросил обескураженный Зандлер.
     -- Я не мог оторвать хвост самолета. На взлете он был неуправляем.
     -- Да, я видел это. Что-то я не рассчитал.
     -- Разрешите взлететь еще раз, -- попросил Вайдеман.
     -- Что вы задумали? -- насторожился Зандлер.
     -- Попробую на взлете тормознуть.
     -- Это опасно, Альберт.
     Но Вайдеман промолчал. Он отстегнул парашют и вылез  из кабины. Подошел
автозаправщик.  Техники  перекинули его шланги к горловинам  баков в крыльях
"альбатроса".
     -- Хорошо, сделаем еще одну попытку, -- разрешил Зандлер.
     Снова с чудовищным грохотом побежал "альбатрос"  по аэродрому. На бетон
ложились   жирные  черные  полосы.  Стрелка  указателя   скорости   достигла
160-километровой  отметки.  Вайдеман легким нажимом придавил педаль тормоза.
"Альбатрос"  опустил  нос  и  помчался  теперь  на   основных  шасси.  Ручка
управления  упруго  впилась  в  ладонь.  "Ага,  послушался!"  --  возликовал
Вайдеман.
     Теперь он ясно видел полоску  аэродромных прожекторов в  конце бетонной
площадки. Машина достигла взлетной  скорости, но Вайдеман ручкой прижимал ее
к  бетонке и лишь  на последних  метрах потянул  управление рулем  высоты на
себя.
     "Альбатрос" устремился вверх. "Летит, летит!"
     --  Алло!  Я  "альбатрос",  --   закричал  Вайдеман,  прижав  к   горлу
ларингофон. -- Взлет на скорости сто шестьдесят два километра в час. Набираю
высоту.  Скорость   сейчас  --  шестьсот  пятьдесят.  Температура  газов  за
турбиной...
     --  Альберт,  --  услышал  Вайдеман  взволнованный  голос Зандлера.  --
Поздравляю, Альберт. Скорость не повышайте. Работайте до пустых баков!
     -- Хорошо, профессор! Ого, как быстро я набрал высоту!
     Вайдеман пошел на  разворот. Привязные  ремни больно врезались в плечи.
Рот скособочило. Кровь прихлынула к глазам.
     -- Чувствую большие перегрузки, -- передал Вайдеман.
     -- Так и должно быть, Альберт, -- немедленно отозвался Зандлер.
     Под   крыльями   медленно   разворачивалась   земля.   Краснели   среди
светло-ржавых  полей  и темных лесов Лехфельд,  замок Блоков. Вдали голубели
Баварские горы и дымил трубами заводов Аугсбург.
     Два  двигателя  Юнкерса жрали топливо  с потрясающей  быстротой.  Через
десять  минут  стрелка расходомера подошла к критической черте. Убирая тягу,
Вайдеман  понесся к  земле.  Он удивился приятному  наслаждению  полетом  на
"альбатросе".  Впереди  не было в