ставили  более
вместительные  баки   с  горючим  --   тоже.  Увеличили  скорость,  форсируя
двигатель, -- опять  же лишний вес.  В результате  Вилли  снизил  показатели
скороподъемности,   вертикального   и   горизонтального   маневра.   А   вот
"фокке-вульф" -- машина хоть и тяжеловатая, но серьезная. Конструкторам надо
призадуматься, чтобы наши истребители могли бить и этот самолет.
     -- Кстати, кто такой Фокке? -- спросил Зяблов.
     -- Основатель фирмы, профессор. Но гитлеровцы выгнали его с собственных
предприятий и  дали ему недалеко от Бремена заводишко,  похожий на  конюшню.
Только  имя  его  оставили.   Невыгодно  фашистам  поступаться   технической
надежностью  фирмы  Фокке.  Сейчас  заводами  руководит  Курт  Танк,  бывший
шеф-пилот Геринга,  этакий пруссак  в  шрамах,  с лицом,  вырубленным  одним
топором.
     -- А  Юнкерс, слышал,  попал  в  опалу и  незадолго  до войны  умер? --
спросил Зяблов.
     -- Да, заслуг Юнкерса, как крупного ученого и конструктора, фашисты  не
могли умалить. Самого измордовали, но  имя оставили как ширму. Между прочим,
в Германии не сообщалось о смерти Юнкерса. "Юнкере был, Юнкере  остался", --
твердят они.
     Зяблов встал, близко подошел к Павлу.
     --  Ну,  а теперь  пока  отдохни. Я  вызову  специалиста  по реактивным
самолетам. Подумаем вместе и оценим, что это за штука -- чудо-"альбатрос".
     Поймав вопросительный взгляд Павла, Зяблов положил ему руку на плечо.
     -- Отдыхать придется здесь, Павлуша. На улицу появляться тебе не надо.
     -- Вы говорите так, будто мне придется ехать обратно.
     Зяблов круто повернулся к Павлу:
     -- И именно из-за "альбатроса"!
     Павел лбом уперся в оконную раму и глухо проговорил:
     -- Я не был  в России восемь лет... Я не знаю восемь лет, чем живет моя
Родина! Пустите  меня  лучше  на  фронт! Я  хочу убивать их,  а  не играть в
друзей! Я устал, черт возьми!
     Некоторое время  Зяблов молча смотрел  на Павла,  давая ему возможность
выговориться. Но Павел замолчал, и Зяблов жестко произнес:
     -- Хорошо, Павел. Ты будешь работать  в управлении. Хорошо... Я не буду
говорить тебе  банальные  слова о  том,  что иной раз один человек, как  ты,
стоит целой дивизии. Ты просто уйдешь... Но там остались не только враги, но
и друзья... Они борются.  Они  хотят  победить. Нам придется восстанавливать
все связи заново. Без уверенности в успехе. Без  надежды на успех! Если этот
"альбатрос"  войдет в серию,  он отдалит день  нашей победы...  Подожди,  не
перебивай!  Идет страшная война, которая не снилась ни  одному поколению.  И
если "альбатрос"  ее затянет хоть на день -- он  убьет тысячи  людей. Людей,
Павел!
     Зяблов прошел из угла в угол:
     -- Нам не нужен фашистский "альбатрос". Мы делаем  реактивную машину во
сто  крат  лучше, надежней, смертоносней. Но  если  тебе, или  кому  другому
удастся взорвать "Альбатрос" в воздухе,  наделать шума на  всю Германию,  мы
подорвем окончательно доверие гитлеровцев к этой  машине. Работа задержится,
если  не прекратится вообще... Вот  смысл всего, что ты должен был  сделать.
Твой  "Альбатрос", рядом с которым ты  сидишь,  мы ссадим с неба и без твоей
помощи. Но нам рано сворачивать в сторону. Ох, как рано...
     Павел повернулся к Зяблову:
     -- Я вас понял, Владимир Николаевич...

x x x

     В одиннадцать утра Павлу позвонил Зяблов.
     -- Мартынов? Заходи.
     Павел  быстро сунул  в  новые  валенки  ноги,  надел  полушубок  поверх
серо-голубой  немецкой  куртки. В  кабинете  полковника  он  увидел высокого
седеющего  мужчину  с  живыми,  карими  глазами,  чистым  лицом  и  упрямым,
несколько тяжеловатым  подбородком. Одет он был в командирскую  гимнастерку,
но без петлиц, в гражданские диагоналевые брюки, заправленные в белые бурки.
     -- Знакомься -- Семен Феоктистович Бычагин, -- проговорил Зяблов.
     Павел назвал себя, выдержав пристальный взгляд Бычагина.
     На столе  были  разложены  фотографии "альбатроса",  присланные  им еще
через Перро-Регенбаха.
     Конструктор  Бычагин высказал мысль, что  хотя его  бюро  разрабатывает
принципиально отличный  реактивный  самолет,  пощупать,  детально  осмотреть
"альбатрос" следует.
     -- ...Чтобы понять, какой зверь перед  вами, его потрогать надо  своими
руками, -- сказал Бычагин.
     Горючего в  топливных  баках "альбатроса" хватало ненадолго. Но Зандлер
придумал для дальних полетов  подвесные  баки. На  первых  порах они снижали
скорость, но после выработки всего топлива  и сброса баков  самолет достигал
скорости на нормальном крейсерском режиме. Топлива с подвесными баками могло
хватить  на  час.  За  это  время   "альбатрос"  пролетит   около  девятисот
километров. Пилот может покинуть самолет над одним  из партизанских отрядов,
действующих в Словакии.
     --  Например,  в районе  Рудных гор?  --  спросил  Зяблов, рассматривая
карту.
     -- Пожалуй, -- согласился Павел.
     --  Тогда   мы   посоветуемся  с  командованием,   подумаем   о   такой
возможности.. А пока возвращайтесь на завод и ждите нашего вызова. Прыгать с
парашютом, я  знаю,  умеете.  Попрактикуйтесь  в ночных  прыжках. Подзубрите
немецкий...
     Когда Бычагин вышел, Павел сказал Зяблову:
     -- Я знаю этого  человека. Вместе с ним поступал по путевке Осоавиахима
в летную Ейскую школу.
     -- Точно. Семен Феоктистович заканчивал там школу да и сейчас, говорят,
превосходно летает.
     -- Так вы думаете заслать его ко мне?
     -- Если начальство утвердит наш  план, то кандидатуры лучшей я не вижу.
Отлично знает язык, разбирается в реактивной технике. Может, ему  и придется
поднимать "альбатрос".
     -- А что должен в этом случае делать я?
     --  Мне   кажется,   что  вас,   занятых   на   испытательном  полигоне
Мессершмитта,  в конце  концов  с  фронта  отправят  обратно.  Ты  должен  в
Лехфельде   устроить  Бычагина  на   аэродром,  помочь  быстро  освоиться  с
"альбатросом"  и  прикрыть  в  случае  чего.  Впрочем,  детали  мы продумаем
поздней.  Мне сдается, что действовать тебе придется через Зейца, -- он ведь
теперь сидит у  тебя на крючке довольно крепко. Расскажи о нем подробней, мы
тоже будем думать, как его взять за глотку.
     Зяблов прошел из конца в конец кабинета, заложив руки за спину.
     -- Во всей этой истории главным мне представляется то, что если удастся
угнать  самолет, мы лишим Мессершмитта уверенности в успехе. Этим немедленно
заинтересуются фашистская контрразведка и, разумеется, министерство авиации.
Надо полагать, они надолго задержат работу над "альбатросом".
     -- Возможно, даже  вообще запретят дальнейшие испытания,  --  поддержал
Павел.
     --  Пожалуй, могут  запретить,  -- согласился Зяблов.  -- Конечно,  сам
самолет  для нас теперь  особой  ценности не представляет,  но  ведь фашисты
этого не  знают.  Следовательно, они подумают,  что мы по типу  "альбатроса"
построим теперь свой истребитель и пустим его в бой.
     Зяблов ладонями пригладил белую голову и озорно подмигнул.
     --  Словом, Павлушка, надо Мессершмитта  попридержать. Чтобы  не сильно
пускал пену
     -- Идет, Владимир Николаевич, -- засмеялся Мартынов.
     ...В  одиннадцать  вечера  за  Павлом приехал сопровождающий офицер  из
армейского  особого отдела. "Эмка" понеслась по зимним, пустынным московским
улицам -- Арбат, Никитские ворота, Воровского...
     -- Подождите минуту, -- вдруг, заволновавшись, попросил Павел.
     Он выпрыгнул на тротуар. Звонко заскрипел снег.  Свернул на Молчановку,
вбежал  в подъезд  большого старого  дома. Из  пыльного  окна  на  последней
лестничной  клетке  он  поглядел  на  стену  соседнего  здания.  Здесь  было
единственное окно. Окно ее комнаты. Когда-то в освещенном этом окне он видел
золотистые волосы Таи, спускался  с лестницы и шел к ней.  Сейчас окно  было
завешено, и ни  один луч не пробивался сквозь черную  штору.  Павел подумал,
что Таи нет дома... "Почему же нет дома? -- подумал он. -- Но все равно я не
могу  к ней прийти  Даже если бы она была  одна... Но  она  вышла, наверное,
замуж. Она никогда не могла быть одна..."
     Павел прижался лбом  к холодному косяку и стал смотреть на темное окно.
Может быть, всколыхнется, встревожится ее сердце. Каких-то сто метров лежали
сейчас  между ним  и окном. Сто  метров, которые  не  пройти  и  не  вернуть
никогда. Сто метров, и неизвестность, и темная штора, и война...
     Стекло  покрылось белым инеем, по нему  побежали морозные елочки, и все
скрылось. Павел медленно пошел по лестнице вниз.
     Сопровождающий его офицер не на  шутку встревожился. Он боялся опоздать
на самолет. Если бы он знал, что творилось в душе  Павла. По безлюдной улице
шел человек в немецком мундире  под полушубком и слушал в последний раз, как
скрипит снег Родины, прихваченный морозцем,  и как  глухо постанывают старые
дома...

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

                                Побег

     -- Да очнитесь же! Вы понимаете по-русски?
     -- Что вы говорите? -- спросил Пихт.
     -- Куда  нас везут?  --  брызгая  слюной, повторил офицер в  эсэсовской
полевой шинели без погон.
     -- Не знаю.
     -- Я немного понимаю. Вас допрашивали?
     -- Нет еще.
     -- Вы из эскадры "Удет"?
     -- Да.
     -- Нас расстреляют,  -- эсэсовец  приблизился к самому лицу  Пауля.  --
Эсэсовцев и асов они расстреливают еще до лагерей.
     Невдалеке  шел бой.  За  березняком  поблескивали  синие  всполохи.  Не
умолкая, бил пулемет. С тугим  шелестом  пролетали мины и взрывались  где-то
позади.  Солдаты,  охраняющие Пауля  и эсэсовца, робко  втягивали  головы  в
плечи.   Полуторка   с  потушенными  фарами  неслась  на  большой  скорости,
подскакивая на ухабах.
     -- Эй,  не дрова везешь!  --  прокричал  старшина, склонившись к кабине
шофера.
     -- Опасное  место  надо проскочить, немцы  слева и справа, -- отозвался
шофер.
     -- Да этих мы и здесь можем прикончить!
     -- Слышите, "прикончить"? -- прошептал эсэсовец.
     -- Кажется,  они и вправду нас  собираются  расстрелять, --  проговорил
Пихт.
     -- О, бог мой! -- простонал эсэсовский офицер.
     Машина нырнула в лощину и, обо что-то ударившись, встала. Шофер побежал
вперед.
     -- В ручей залетели, елки-моталки! -- заругался он.
     -- А ты куда глядел? -- крикнул старшина.
     -- Так ведь темень, будь она проклята!
     Шофер потоптался у мотора:
     -- Придется вытаскивать. Давай двое мотайте в лес, рубите слеги.
     -- А этих куда? -- старшина кивнул на немцев.
     -- Да никуда они не денутся!
     Эсэсовец крепко сдавил локоть Пихта. Двое солдат спрыгнули на  землю  и
пошли в лес. Один остался, прижавшись к кабине. Шофер возился у мотора.
     -- Бежим. Не все ли равно, где убьют? -- тихо сказал Пихт.
     -- А солдат?
     Пихт  приподнялся и с силой ударил солдата в  лицо. Тот повалился, даже
не  охнув. Эсэсовец схватил  автомат, перемахнул через борт. За ним спрыгнул
Пихт.
     Ветки хлестали  по лицу, ноги натыкались на вывороченные пни, цеплялись
за  кочки.  Минут  через  пять  сзади послышалась  стрельба.  Эсэсовец, было
приустав, подпрыгнул, словно его ударили хлыстом.  Вскоре березняк кончился.
Началась степь. Бой шел справа. Там взлетали ракеты, строчили пулеметы.
     Эсэсовец упал на землю -- его душила одышка.
     -- Где мы находимся? -- спросил его Пихт.
     -- Знаю,  -- эсэсовец кашлянул и сплюнул слюну. -- Вчера еще здесь были
мы.
     Он поднялся на четвереньки  и пополз. У Пихта  перчаток не  было.  Снег
колол и резал пальцы. Через  полкилометра эсэсовец остановился и приподнялся
на коленях.
     -- Если не ошибаюсь, где-то здесь должна стоять подбитая танкетка.
     -- Вот что-то темнеет.
     -- Кажется, она.
     -- Как вас зовут? -- спросил Пихт.
     -- Готлиб Циммер.
     -- Нам надо еще перебраться через русские окопы?
     --   Ни  черта   вы,  летуны,  не  понимаете   в  войне,--  ухмыльнулся
повеселевший эсэсовец. -- Идемте.
     Циммер поднялся и, прихрамывая, направился к танкетке.
     -- Стой! -- крикнули из темноты.
     -- Свои! Командир третьей роты оберштурмфюрер Циммер.
     Из-под танкетки выполз солдат в пилотке, обмотанной шалью.
     -- О, господин оберштурмфюрер! Это я, Отто  Ламерс, в секрете.  И здесь
же Мартин Хобе. А мы думали, попали вы к иванам.
     -- Был там, да вот  с другом еще захотели пожить, -- Циммер похлопал по
спине Пихта. -- Где сейчас командир батальона?
     -- Идите прямо, потом налево, в трехстах метрах увидите его дзот.
     -- А почему бой?
     -- Черт его знает! Иваны что-то взбесились и атаковали первую роту.
     ...Когда  Циммер  и  Пихт рассказали  о  своих  приключениях,  командир
батальона  так расчувствовался, что сам  написал  письмо  командиру  эскадры
"Удет"  с просьбой  наградить  обер-лейтенанта  Пихта  за спасение  Циммера,
одного из лучших командиров его батальона.
     -- Гвардия рейха умеет ценить смелых людей, -- проговорил он напыщенно.
-- Я дам вам адъютанта, он проводит до вашей авиагруппы.
     ...На  аэродроме уже  похоронили  Пихта.  Но  когда  он  появился перед
Вайдеманом в сопровождении эсэсовского офицера, у того полезли  на лоб глаза
от удивления.
     -- Пауль, живой! -- бросился он обнимать Пихта.
     Потом разорвал пакет, пробежал по строчкам.
     --  Узнаю своих!  --  воскликнул он.  --  Немедленно  доложу  командиру
эскадры, черт возьми! А я тоже тогда едва унес ноги.
     -- Поздравляю. Но что-то мало вижу своих ребят. Вайдеман помрачнел.
     --  Шмидта помнишь?  Погиб  в том же бою. Потом  Грубе, Миттель, Любке,
Гюртнер...
     -- Дают жару?
     -- Как видишь. -- Вайдеман развел руками.
     Пихт  снова  включился в  работу. Истребители  по-прежнему сопровождали
транспортные самолеты, дрались с ЯКами. Но  с каждым днем к  "котлу"  летало
все  меньше  и  меньше  самолетов.  Участь  окруженной  армии  была  решена.
Верховное   командование   немецкими   армиями  в  России  принял  Эрих  фон
Манштейн-Левински.
     К   рождеству   пришел  приказ  командира   воздушной  эскадры   "Удет"
откомандировать  Вайдемана,  Пихта,  механика  Гехорсмана  и еще  нескольких
летчиков обратно в Германию на испытательный аэродром в Лехфельд.

x x x

     Холодный фронт,  ворвавшийся в  Европу  из арктических областей, вконец
испортил  погоду. Дожди  расквасили  полевые  аэродромы, дороги и тропы,  по
которым просачивались войска. В ночном небе не  гудели самолеты, не блуждали
прожекторы.   Наступило    временное   затишье.    Только    однажды    пост
противовоздушной обороны засек пролетевший на большой высоте самолет. Радары
долго вели его, но потом потеряли.
     ...Первое,  что ощутил Семен  Бычагин, был удар -- тугой поток  швырнул
его в сторону, под стабилизатор. Во тьме он успел заметить два красных языка
от моторов и тень от самолета.
     "Четырнадцать, пятнадцать... двадцать... Пора!"
     Семен  дернул  кольцо, распахнулся ранец, зашелестел купол и рванул его
вверх.
     Звезды  исчезли.  Семен почувствовал на  лице капли. Попал  в тучи. Ему
показалось, что  он висит  и  никуда не  движется.  Поудобней устроившись на
брезентовой  лямке, он  посмотрел вниз. Сплошная мгла  обнимала  его со всех
сторон. "Не ошибся ли штурман?" --  подумал Семен с беспокойством,  вспомнив
маленького веснушчатого штурмана, шмыгающего носом -- болел гриппом.
     Вдруг он услышал  ровный глуховатый гул и улыбнулся.  Это  шумел  внизу
лес. "Что ж, для начала неплохо..."
     Шум  леса слышался все сильней  и  сильней. Бычагин  поджал  ноги, руки
положил  на  привязные ремни.  Где-то вдали  мелькнул  огонек. Ветки  больно
хлестнули по лицу. Упав на землю, Семен быстро подтянул стропы. "Хорошо, что
не повис на дереве". Саперной лопаткой  он  стал рыть под стволом яму.  Пока
рыл, взмок окончательно. Опустил руку в яму  -- глубоко, не меньше  метра. В
парашют  сложил перчатки, шлем,  лопатку, комбинезон, завернул в брезентовый
чехол и все это зарыл.  Утоптав землю,  он натаскал  прошлогодних листьев  и
разбросал их вокруг. На  мгновение посветил фонариком -- кажется, следов  не
осталось.
     Из второго  ранца  Бычагин  вынул шинель, деньги, кепи  и трость. "Если
штурман не ошибся,  надо  идти на  север".  Достал  компас. Фосфоресцирующая
стрелка показала направление.
     "Nun, Ich mochte gerr gauptshturmfuгег Seiz kennenlernen"1, --  подумал
он и двинулся в путь.

     (1   "Ну,   а   теперь   я   хотел   бы   познакомиться  с   господином
гауптштурмфюрером Зейцем".)

     Несколько  раз  он попадал на одинокие хутора  в лесу. Собаки поднимали
неистовый лай,  тогда приходилось делать  крюк. Наконец уже перед  рассветом
Бычагин  вышел на  автостраду.  Идти стало легче. Ни попутных, ни  встречных
машин не  попадалось.  Немцы проводили  время  в  приятных  сновидениях.  Из
предрассветных сумерек выплыли  кладбищенские кресты из  серого  песчаника и
могилы  мертвых пилотов  с воткнутыми  в  землю самолетными винтами. "Вот  и
Лехфельд", -- догадался Бычагин.
     Городок  был  знаком ему по многочисленным фотографиям, которыми в свое
время  снабдил его Пихт. Он  узнавал  кирки,  замок  Блоков, пивные, дорогу,
ведущую к авиагородку.
     В семь утра  Бычагин остановился перед особняком  Зейца, осмотрел себя,
тщательно вытер с ботинок налипшую глину и позвонил.
     Зейц  брился.  С  удивлением он оглядел незнакомца  и  отступил в глубь
комнаты.
     -- Простите за раннее вторжение, гауптштурмфюрер, -- нагловато произнес
Бычагин, бросая в угол ранец. -- Лейтенант Курт Хопфиц.
     -- Слушаю вас.
     Бычагин из  кармана френча достал пакет и передал Зейцу.  На пакете был
изображен личный гриф штандартенфюрера Клейна,  непосредственного начальника
Зейца, и штамп: "Секретно. Государственной важности".
     Зейц всегда робел при виде  этих слов. "Секретно" --  означало для него
то,  что  он  удостаивался  особой  чести  знать,  чего  не  знают  миллионы
сограждан.  "Государственной" --  следовательно, он  посвящался  в  интересы
государства,  и  все,  что  ни  делал, сообразовывалось  с  политикой рейха.
"Важности"  -- стало быть, все, что в документе излагалось,  носило характер
высшей целесообразности, оправдывающей любые средства.
     Осторожно он разорвал пакет и извлек бланк штандартенфюрера.
     "V Управление Главного имперского управления безопасности.
     Гауптштурмфюреру СД
                           Вальтеру Зейцу,
                         Аугсбург -- Лехфельд.
     Податель сего, Курт Иозеф Хопфиц, облечен особым доверием  в ликвидации
агента иностранной разведки по кличке "Март". Приказываю  устроить указанное
лицо инженером на объект "А" и оказывать всемерную поддержку".
     Здесь же в пакете были  диплом об  окончании высшей  инженерной школы в
Любене  и  офицерская  книжка инженер-лейтенанта люфтваффе  Курта  Хопфица с
указанием  частей,  где  служил он начиная  с  1940  года, --  Штутгарт, 8-й
авиакорпус, Крит, Ростов...
     -- Вы действительно там служили? -- спросил Зейц.
     --  Думаю,  что справки наводить  вам не придется, гауптштурмфюрер.  --
Хопфиц сбросил  шинель и без  приглашения  развалился  на диване, давая этим
понять, что ему, в сущности, на Зейца наплевать.
     "Странно,   почему    господин   штандартенфюрер   не   известил   меня
телеграммой", -- подумал Зейц, но Хопфиц сам ответил за него.
     -- Вас, видимо, удивило  то, что господин Клейн  не известил заранее  о
моем приезде?
     -- Признаться, да, -- ответил Зейц.
     --  После дела  Регенбаха  и  некоторых других  людей  повыше  нам дано
предписание  по возможности  ограничить бюрократическую  переписку.  Из  нее
агенты черпали любопытные сведения. Кстати, это письмо  храните пуще глаза и
никому не показывайте, иначе оба мы с треском полетим к праотцам.
     -- Я же должен как-то объяснить Мессершмитту и Зандлеру.
     --  Бросьте,  гауптштурмфюрер!  Кого  рекомендует  служба безопасности,
принимают без малейшей задержки. Свари