И,
словно  по безмолвному  ее повелению, я ни разу  не  раскрыл своей  записной
книжки, где хранил ее  фото  --  то самое, где она стоит на фоне полотняного
дворца. Но  теперь  горьковатый  полынный запах  так ясно  напомнил  все-все
недавнее, ленинградское, что сердце защемило.
     --  Ходи веселей! -- прервал  мои  мысли Логутенок. --  Нечего унылость
перед  гражданскими  показывать. Если  мы  будем  носами книзу  ходить,  они
подумают, что совсем дела плохие.
     --А то хорошие? -- буркнул Беззубков. -- Уж куда лучше,..
     -- Не сказать, что хорошие, но не сказать,  что совсем плохие. На войне
то так, то эдак бывает. Перебьемся, а там и по-нашему пойдет.
     На   крыльцо  столовой,   стекла  которой   были   выдавлены   взрывом,
пошатываясь, вышел нестарый еще мужчина в белых брюках, в  соломенной шляпе;
дачному его виду  странно не соответствовал пустой рукав, засунутый в карман
светло-серого  пиджака,  на лацкане  которого  синел  старинный  треугольный
значок ДР -- "Долой рукопожатья".
     -- Патрулируем? --  подмигнул  он нам.--Ну и правильно!  Порядок нужен!
Амба! Румба! Зумба-кви! -- Он ритмично затопал белыми парусиновыми ботинками
по доскам крыльца и запел, сам себе дирижируя единственной рукой:
     Бомба! Закройте двери!
     Бомба! Гасите свет!
     Бомба! Песок тащите!
     Амба! Спасенья нет!
     Исполнив этот номер, безрукий кинулся обратно в столовую, будто позабыл
там что-то.
     -- Шуточки! --  угрюмо сказал Беззубков.-- Кому война, а кому хреновина
одна. Развеселился!
     --  Может,  он с  горя веселится, --  с неожиданной  грустью  в  голосе
произнес Логутенок. -- Пьет, пляшет, а самому плакать охота...
     -- Стойте! Приказываю! -- закричал кто-то у нас за спиной.
     Послышался  топот, нас нагнал какой-то толстый  майор. За  ним  семенил
худенький человек в блестевшем от поношенности  бостоновом синем костюме и в
белой  рубашке при черном галстуке. Майор был  краснолиц, гимнастерка сидела
мешком, как на солдате-новобранце. Справа на петлице не хватало  шпалы -- от
нее на сукне остался чуть видимый невыгоревший прямоугольник. Кобура  нагана
была расстегнута.
     -- Стойте! Приказываю! -- снова закричал он, подбегая к нам вплотную. Я
заметил, что глаза у него красные.  Он походил  на  пьяного, но спиртным  от
него не пахло.
     -- Товарищ майор разрешите доложить выполняем  приказ непосредственного
начальника идем  к вокзалу за  питанием для роты,  -- без  знаков препинания
произнес Логутенок.
     -- Это вы  успеете! Исполняйте мое  распоряжение!  Мне  приказал  лично
подполковник Бельченко! Идемте со мной!
     --  Это  тоже  у  вокзала,  --  сказал  человек  в  бостоновом костюме,
обращаясь к майору. -- Ребята, это недолго, а  потом пойдете по своим делам,
-- просительно обратился он  уже к нам.-- Надо  ликвидировать животных... Их
немного... Это быстро... Это необходимо в целях безопасности населения.
     Несколько  гражданских, все больше женщины, остановились и стали ждать,
что у нас будет дальше.
     -- Исполняйте распоряжение,  и нечего  собирать публику! -- Майор встал
перед Логутенком, потом отвернулся и пошел вперед.  Логутенок остался стоять
на месте. Мы с Беззубковым тоже не двинулись.
     --  Они не слушаются, товарищ командир! --  закричал человек в бостоне.
-- Прикажите им построже!
     Майор вернулся, снова встал перед Логутенком.
     --  Товарищ  майор,  разрешите  доложить...  мы   выполняем  приказание
непосредственного начальника идти за продовольствием...
     --  Исполнять мое  распоряжение!  -- криком  оборвал майор Логутенка  и
выхватил наган. Очевидно, уже ко многим обращался он со своим приказанием, и
все отговаривались или просто удирали от него, и теперь он был готов на все.
     -- Слушаюсь, товарищ майор, -- мрачно  проговорил Логутенок.--  Ребята,
следуйте за товарищем майором.
     Впереди  вышагивал  майор,  за  ним  Логутенок,  затем  в   паре  мы  с
Беззубковым;  шествие  замыкал  штатский.  Он  зорко  следил,  чтобы  мы  не
драпанули. На ходу он объяснял,  в чем  дело. Две недели тому  назад ехал по
этой  дороге передвижной зверинец  откуда-то  с  юга, а  на станции уже была
пробка.  Вагоны  с  ценными  зверями  ("валютными"  --  уточнил он)  кое-как
прицепили к какому-то  составу, увезли  отсюда. А три вагона с менее ценными
животными и всяким  оборудованием сгрузили здесь. Теперь вывезти этих зверей
нет  никакой возможности,  поезда  не идут. А  станцию начали  бомбить, идет
эвакуация. Если при очередной бомбежке  будут  повреждены  клетки, может так
случиться, что звери  очутятся на воле, среди населения возникнет паника. Да
и вообще что теперь делать с этими животными, чем их кормить?
     Кому за ними присматривать? Они все равно  погибнут от голода. Ну что с
ними делать? Ну?
     Дым тек  между  домами. В  душном воздухе  висели хлопья жирной копоти.
Майор теперь шагал рядом с нами, штатский впереди. Он  вывел нас к рынку. Не
было ни продавцов, ни покупателей. Обитые цинком прилавки печально мерцали в
дыму, один  их  ряд был повален взрывной волной. Валялось  множество  листов
синей плотной бумаги -- той,  что называется сахарной.  Мы  миновали  рынок,
скверик с переделанной в  трансформаторную будку  часовенкой, и  наш вожатый
подвел  нас  к  длинному  двухэтажному  каменному зданию.  Войдя  в  ворота,
очутились в пристанционном дворе, между двумя слепыми кирпичными стенами; на
них чернели крупные надписи: "За куренье под суд".  С третьей стороны  двора
возвышался  пакгауз с  платформой,  на  которую выходило  несколько железных
дверей; две были распахнуты, и из них шел дым.
     Длинный  двор  был пуст и  безлюден, и  только  в дальнем  конце его, у
платформы,  стояли на асфальте  какие-то  ящики. Что-то  там  пестрело около
стен, но сквозь дым трудно было различить, что же там такое.
     -- Нам в тот конец, -- сказал штатский. -- Животные именно там.
     Мы  обошли две неглубокие  воронки,  в  которых  влажно  чернела земля,
подошли  ближе  к пакгаузу.  У подножия  платформы,  и  у стены, и просто на
асфальте стояли и  лежали  пестрые фанерные щиты с изображениями зверей. Все
звери на  щитах были злы, опасны -- не дай бог на таких нарваться, когда они
на воле! Огромный  лев стоял  на оранжевой  скале,  свирепо  раскрыв  пасть;
лисица с коварной  ухмылкой тащила в зубах окровавленную куропатку; медведь,
встав на дыбы, злобно прищурив  глаза, пер прямо на зрителя; волк, оскалясь,
стоял над трупом барана, наступив ему лапой на горло; обезьяна -- и та, сидя
на каком-то  немыслимо  кудрявом  дереве,  глядела вниз,  хищно  ощерясь, --
вот-вот  кинется  на  кого-нибудь.  Даже  слон,  изображение  которого  было
поставлено  вверх  ногами,  недобро  выставлял  вверх  острые  бивни;  серый
гофрированный хобот извивался, как трубка гигантского противогаза. Некоторые
щиты  были  пробиты  осколками. Тут  же  валялись легкие дощатые  воротца  с
надписью: "ПЕРЕДВИЖНОЙ ЗВЕРИНЕЦ". Лежала на боку пестрая будка-касса; над ее
круглым окошечком синела табличка:
     Взрослые -- 50 коп., дети -- 20 коп.
     Красноармейцы и краснофлотцы
     при организованном посещении
     допускаются бесплатно
     Клетки располагались неправильным квадратом, с интервалами, не вплотную
одна к другой. Это были просто ящики разных  размеров, добротно сделанные из
толстых  и  гладких досок; у  каждого такого ящика  передняя стенка была  не
деревянная, а проволочная или из железных  прутьев, смотря по зверю. Посреди
этого каре  клеток  стоял зеленый стол  для  пинг-понга;  за ним  на  желтом
канцелярском стуле  сидел бородатый старик со слезящимися  от дыма глазами и
открывал мясные консервы. Справа  от него  на столе  валялось  много  пустых
банок, слева  лежал  большой  мешок,  из которого  он  вынимал  нераскрытые.
Содержимое банки он вытряхивал на железный лист с загнутыми краями, на манер
противня. При  виде нас  старик, словно нехотя, прервал свою  работу, встал,
вытер руки об мешок, неодобрительно покосился на наши винтовки. Он знал, для
чего мы пришли.
     -- Хотел  их лишний раз  накормить перед  смертью,--  хриплым, пропитым
голосом сказал  он.  --  Благо консервы вон там,  на путях, навалом лежат...
Привели значит? -- Он посмотрел на штатского в бостоне.
     --  Вот эти военные товарищи сейчас приступят к ликвидации животных, --
сказал штатский старику. -- Еще где-нибудь есть животные?
     -- Больше нигде нет, только эти бедолаги. Ценных всех увезли,-- ответил
старик, моргая слезящимися  глазами.-- Мне только расписку  дайте, что звери
списаны.
     -- Сейчас  я напишу,  --  сказал человек  в бостоне.  --  Сколько всего
животных?
     --  Нет,  вы -- гражданская власть, мне надо от  военных,  это  законно
будет. Пусть вот товарищ командир напишет...  А вы, ребята, осмотрите зверей
и начинайте... Все одно они тут от угара или от бомбы погибнут. Кончайте их,
все равно им не жизнь.
     -- На кого писать расписку?  -- спросил майор, вынимая из полевой сумки
блокнот. -- И потом, вы ведь от какой-то организации?
     -- Сейчас вам все документы дам, по ним  и пишите.  -- Старик  вынул из
черного пиджака паспорт, какую-то книжечку и бумажку.-- Тут список зверей...
     -- Петр Осипович Бучаренко... так...-- сказал майор, положил блокнот на
стол, рассматривая документы.-- Так... так... А почему филармония? -- как-то
ошалело спросил он старика. -- Почему филармония?
     --   Финансово  и   организационно  передвижной  зверинец  подчинен  их
областной филармонии, -- торопливо вмешался штатский в бостоне, будто боясь,
что майор передумает и прикажет нам уходить, ничего не сделав.--  Ведь это в
Москве, или  в Ленинграде,  или там в Киеве филармонии на своем бюджете, а у
них  зверинец помогает как подсобное  предприятие... Они разъезжают и делают
сборы... Я, как финансовый работник, могу вам объяснить структуру...
     --  Ах, да что  уж  тут!..-- прервал  его  майор и, обернувшись к  нам,
приказал:  --  Приступайте.  Распределите  между  собой  кому...  Исполняйте
распоряжение!
     Мы положили свои мешки на пинг-понговый  стол, сняли винтовки со спины.
Затыльники прикладов глухо тукнулись об асфальт. Майор сделал к нам шаг:
     --  Вы уж  только их как-нибудь сразу... В  голову,  что ли, стреляйте,
чтоб сразу. Чтоб они зря не мучились.
     Мы  обошли клетки. Звери выглядели не  так, как на рекламных щитах. Они
были тихие, пришибленные; забившись в дальние углы своих ящиков, они глядели
на  нас  с  тоскливым  равнодушием.  Только  медведь  бодро топтался у самых
прутьев решетки, неутомимо мотал головой.
     -- Тебе  --  волков,  рысь,  гиенов,  --  приказал  мне  Логутенок.  --
Выполняй!
     -- Есть!
     --  Тебе --  шакалов, барсука и еще  вон  того,  -- приказал  Логутенок
Беззубкову.-- Выполняй!
     -- Есть!
     -- Мне, как старшому, медведь, потом кабаны, камышовый кот...
     Я  подошел к волчьей клетке,  встал  в положение  стрельбы стоя,  довел
патрон в ствол. Живой волк был только один.  Второй, мертво оскалив  пасть и
вывалив сизоватый язык, лежал неподвижно. Возле него на досках густо темнела
кровь.  Его убило осколком бомбы, в правой стенке клетки светилась пробоина.
Живой   волк  стоял   с  опущенной   мордой,  перед  ним  лежала  дощечка  с
расплывающейся горкой консервированного мяса, белела эмалированная латка, до
краев полная  водой.  Услышав клацанье затвора, он мотнул головой, поднял на
меня глаза. Они слезились от дыма, но  в  них не было  никакого  страха: он,
наверно, никогда  не видел оружия.  Я  целился ему  в лоб,  четко лежащий на
мушке в зазоре  между .двумя  прутьями решетки, -- а он стоял  и смотрел  на
меня. Лучше бы он испугался или обозлился, а то он стоял и смотрел, вроде бы
даже с каким-то  интересом, не ожидая от меня никакой подлости.  Поэтому я и
медлил.
     Справа грохнул выстрел, раздался хриплый рев, грузная возня, царапанье.
Сразу же ударил второй выстрел,  на миг стало тихо. Потом слева хлопнуло два
выстрела.  Волк отошел  к дощатой  стенке, и мне пришлось заново  целиться в
него.  Теперь он  стоял боком ко  мне. Я нажал на  спуск,  и приклад  больно
толкнул меня, потому что я неплотно прижал его к плечу. Волк дернулся, упал,
заскреб лапами по стенке и вытянулся. Стараясь не смотреть на его голову,  я
послал  еще одну пулю в туловище,  чтобы все было наверняка, и  перебежал  к
клетке с гиенами.
     Когда мы закончили это дело, майор заглянул в каждую клетку -- проверил
нашу доблестную работу. Теперь он был не  краснолиц,  а бледен. Похоже,  что
его подташнивало от этого зрелища, а может, от дыма.
     --Спасибо, ребята, -- сказал  он.-- Вы  извините... Я понимаю, все  это
ужасно...-- Он вынул из полевой сумки две  пачки "Беломорканала" и  протянул
Логутенку: -- Возьмите, пожалуйста, разделите на троих. Я  ведь, собственно,
не курящий... Все это ужасно... Вы свободны.
     Мы взяли с зеленого стола свои мешки  и  отправились выполнять  главное
задание.  На путях  мы  сразу же отыскали разбомбленный  вагон с консервами.
Вытащив  из  него  два  ящика, мы разбили их и  стали наполнять  свои  мешки
консервными  банками.  Таким же  делом  были  заняты и  гражданские: мужчины
набивали большие  мешки,  женщины  пихали  добычу  в  авоськи  и  наволочки,
ребятишки  бегали  с  сеточками,  с  грибными ивовыми  корзинами, кто с  чем
горазд. В соседних,  неповрежденных, вагонах двери были  раскрыты,  там тоже
вовсю  шуровали  гражданские.  Слышалась  возня,  треск  взламываемой  тары,
жадно-тревожные возгласы. Над  путями  густо  плыл  дым,  будто  нагнетаемый
гигантским вентилятором. Вдали, в красных коридорах между составами, волнами
ходил  огонь,  полыхали вагоны и  пробитые осколками цистерны.  За пакгаузом
горела  лесная биржа. Там лежала целая роща или даже целый  лес, только этот
лес был очищен от  коры и ветвей и  уложен в штабеля,--и теперь там  бушевал
горизонтальный лесной пожар.
     Наши мешки были  полны желтыми, скользкими от противокоррозийной смазки
банками --  тушеная  говядина, Курганский консервный  завод,--  и  Логутенок
сказал, что  надо немедленно  возвращаться в часть. Он, кажется, побаивался,
что Беззубков пойдет шарить по вагонам в поисках спиртного.
     --  Дай  хоть  покурить  всидячку!  --  попросил  Беззубков.--  Мы  еще
упаримся, пока до лесокомбината с таким грузом допремся.
     -- Чего ж тут курить,  когда и так дымина кругом,-- возразил Логутенок.
Но потом согласился: -- Ладно, ребята, присядем покурим. Только чтоб от меня
не отходить!
     Мы  зашли  под навес из гофрированного железа  и  сели на  прессованные
пачки  сухого ивового корья.  Кругом  стояли  и  лежали  большие  оплетенные
бутылки, в таких перевозят кислоты; валялись связки ржавых матрасных пружин;
стояли рулоны  кровельного толя;  пол  был  густо устелен тряпичной ветошью,
какой  обычно  чистят  станки.  Логутенок вынул  складной нож и  открыл  три
консервные банки -- по одной на брата. Вытащив из-за обмоток (а Логутенок --
из-за  голенища)  ложки, мы стали есть тушеную говядину;  мясо было  теплое,
будто подогретое. Потом закурили. Недалеко от нас, на  путях,  паровоз серии
"Н" с пробитым осколком сухопарником стоял,  тупо наклонясь над воронкой: он
походил на большое искалеченное животное. Деревянная  надстройка на каменной
водонапорной   башне  от  взрывной   волны  съехала   набекрень.  Мне  вдруг
почудилось,  что вот так  теперь  все  всегда  и  будет на  свете, и  ничего
хорошего ждать уже нельзя. Мне стало страшно -- не за себя,  а за всех и  за
все. Неужели мы  так и будем отступать? Неужели Вася Лучников был прав и нас
разобьют? Зачем же тогда жить?..
     --  А  майор-то ничего  дядька,  --  высказался Беззубков,  затягиваясь
"Беломором". -- Сперва на бас брал, а потом -- "нате, ребята, курите".
     -- Нестроевик, грудь -- что у старого зайца, -- сказал с пренебрежением
Логутенок. -- "Исполняйте распоряжение!" -- передразнил он.  --  Разве так в
армии говорят!  "Выполняйте  приказ!"--  вот  как  по-военному!..  А видать,
человек  не вредный... Чего мне нехорошо было -- так это медведя стрелять. У
нас в степи их не водится.
     В Ленинград когда меня перевели, в зоосад все собирался сходить --  так
и  не  сходил. Сестренка  младшая в письме  писала: "Леша, посмотри  зверей,
напиши мне, какой живой лев, какой живой слон, какой живой медведь..." Вот и
посмотрел, какой живой медведь... Ну, хватит, накурились.
     Шагать обратно было не так-то легко: мешки с банками давали себя знать.
Ветер  содрал  с неба  облачную пленку, солнце  опять палило вовсю, в  горле
першило от дыма. Когда мы пришли со  своей ношей на лесокомбинат, рота  рыла
траншеи,  а  Логутенку   и  мне  приказали  сменить  бойцов,   патрулирующих
территорию.
     С винтовками за спиной мы стали вышагивать  между штабелями белых досок
с   черными,  выжженными  клеймами  на  торцах.   Еще   недавно  эти   доски
предназначались  на  экспорт,  может,  в  ту  же  самую  Германию.  Большие,
аккуратно сложенные штабеля стояли, как домики.  У них были даже крыши, тоже
из  досок. Домики без окон  и дверей уходили вдаль. Целый городок, в котором
даже сквозь дым  чисто пахло свежим деревом, смолой -- и еще дикой  аптечной
ромашкой, густо росшей в его переулках.  Здесь было совсем тихо, и  хотелось
самому ходить тихо, чтоб не взболтать, не замутить шумом эту тишину.
     Мы  два раза  пересекли территорию, потом наискосок пошли к решетчатому
забору. Через дорогу, там,  где поле подходило  к леску,  видны были зенитки
под камуфляжными сетями.
     -- Теперь имеем право закурить, -- молвил Логутенок, вынимая "Беломор".
     --Здесь нельзя курить, -- сказал я.-- Вон там написано.
     -- Мы не склад этот охраняем, а тыл роты, -- ответил Логутенок, чиркнув
зажигалкой. -- А доски эти охранять нечего. Завтра, может, сами их подожжем,
чтоб ему не достались... Никак летят?
     Издалека нарастало натужливое прерывистое гуденье. Затем с юго-западной
стороны неба  показалось несколько точек. Они  медленно увеличивались. По ту
сторону  дороги зенитчики,  выскакивая  словно из-под земли,  бежали к своим
длинноствольным пушкам, поправляя на ходу каски.
     --  Это "юнкерса"  летят, -- сказал Логутенок.  -- Занадобилась им  эта
станция!
     Послышались резкие выстрелы зениток. Самолеты
     быстро вырастали. Они летели в нашу сторону. Теперь  они были почти что
над нами;  у одного  я различил  на крыльях  черный крест,  обведенный белой
чертой. Зенитки лупили  по ним вовсю. Близко от нас на  штабель упало что-то
небольшое, отскочило, как градина.
     -- Осколки! -- крикнул Логутенок.-- Вон туда бежим!
     Мы  подбежали к окруженному  штабелями колодцу Ц и встали под небольшой
железный навес. Колодец, до самого дна облицованный  бетонными кольцами, был
глубок;  вода  на дне его лежала,  кате  черное  масло. Одно бетонное кольцо
выдавалось над землей, и  мы стояли  перед ним,  а  чуть подальше  висела на
столбе красная доска с двумя пожарными топориками и ломиком.
     Раздался  страшный  нарастающий  вой.  Удар.  Грохот. Земля  качнулась.
Откуда-то посыпались земля и щепа. Логутенок тихо опустился на землю.
     --  Колено...-- услыхал  я  его  голос  снизу, с  утоптанной  глинистой
площадочки. -- Колено больно...
     Я наклонился над  ним. Он лежал как-то боком,  неудобно. Лицо светилось
странной белизной,  будто в  сумерках,  хоть был солнечный день.  Не  помню,
сколько  минут  и  секунд  прошло.  Опять  грохнуло  где-то недалеко; дымная
горячая волна ударила мне в щеку. Потом кругом послышались не очень  громкие
удары.  Потянуло дымом, стало жарко.  "Зажигалки  кидает!--  догадался я. --
Надо уматывать отсюда, а не то сгорю".
     Самый близкий к колодцу штабель уже занялся огнем, доски трещали.
     --   Колено...   Сволочь...  Ногу  мне  не  шевели!..   Не  тронь!   Не
тронь!..--снова услыхал я  голос Логутенка, хоть  я  и не прикоснулся  еще к
нему, я совсем забыл о нем от страха.