аны не придут, каюк нам... -
и безусое лицо его в шапке из собачины подергивается трусливой улыбкой.
   - Как это не придут! - скрипит бородач, косясь на земляной  вал  кре-
пости.
   - Могут дома не захватить Зыкова-то: он везде рыщет...
   - Тогда не придут.
   - В случае неустойка - я в лес ударюсь, в промысловый зимник... Там у
меня припасу сготовлено: что сухарей, что мяса, - уныло тянет Барда.
   - А ежели к Колчаку в лапы угодишь?
   - А почем он узнает, что я большевик? Ваш, скажу... Белый.  На  брюхе
не написано.
   - Ты, я вижу, дурак, а умный...  -  по-хитрому  улыбнулся  бородач  и
вдруг, быстро привстал на колено, вытянул лицо, - Чу!.. Шумят. За валом.
   - Эй, кобылка! - звонко крикнул своим Ванька Барда.
   Два десятка голов оторвались от земли.
   - Вставай!
   Но все было тихо.
   И вслед за тишиной грянул с вала залп. Ванька Барда кувырнулся  голо-
вою в костер. Караульный там, у купеческих ворот, свирепо ударил в коло-
тушку, вытаращил сразу потерявшие сон глаза. Из хибарки выскочил человек
и выстрелил в небо. Заскрипели городские калитки, загрохотали  выстрелы.
Пронесся всадник. Собака бросилась к реке.
 
   - Ну, опять, - мрачно сказал чиновник акцизного управления Федор Пет-
рович Артамонов.
   Он притушил лампу и уперся лбом в оконное стекло,  курносый  нос  его
еще больше закурносился и впалые глаза скосились.
   Дом, где он квартирует, двухэтажный, церковный. Вверху живет  священ-
ник.
   - Тьфу, - желчно плюнул он и заходил по комнате.
   Лунный свет зыбкий, странный. Голубеет и  вздрагивает  открытая  кро-
вать, Артамонову чудится, что на кровати лежит мертвец с  голым,  как  у
него, черепом.
   - Чорт с тобой, - говорит Артамонов, ни к кому не обращаясь,  достает
из шкапа бутылку казенной водки и наливает стакан. В  зеркале  туманится
его отражение. - За здоровье  верховного  правителя,  адмирала  Колчака,
чорт его не видал, - раскланивается он зеркалу, пьет  и  крякает.  Ищет,
чем бы закусить. Сосет голову селедки. - Дрянь дело, дрянь.  Россия  по-
гибла. Пра-а-витель... Офицеришки - сволочь, шушера, пьяницы... - думает
вслух Федор Петрович, порывисто и угловато, как  дергунчик,  размахивает
руками, утюжит черную большую бороду, и глаза его горят. - Ха, дисципли-
на... Да, сволочи вы этакие! Разве такая раньше дисциплина-то была...  И
что это за власть! Городишка брошен на обум святых, ни войска, ни поряд-
ка. Пять раз из рук в руки. То какая-нибудь банда налетит, то эта дрянь,
большевичишки, откуда-то вылезут из дыры. А кровь  льется,  тюрьмы  тре-
щат... Вот и поработай тут.
   Выстрелы за окном все чаще, чаще. Черным по голубому снегу снуют  лю-
дишки. По потолку над головой раздались шаги: проснулся поп.
   - Вот тут и собирай подать. А требуют. Петлей грозят.
   Постучались в дверь.
   - Войдите!
   Бородатый  священник  в  пимах*1,  хозяин.  Глаза  сонные,  свинячьи.
_______________
   *1 Пимы - валенки.
   - Стреляют, Федор Петрович. Пойдемте, Бога для, к нам... Боязно.
   - Большевиков бьют, - не то радостно, не то ожесточенно сказал чинов-
ник. - Пять суток только и потанцовали большевики-то... Да и  какие  это
большевики, так, сволота, хулиганы...
   - Говорят, за Зыковым гонцы пошли, - сказал священник.
   - Что ж Зыков? Зыков за них не будет управлять. Зыков - волк, рвач.
   - Говорят, красные регулярные войска идут. Дело-то  Колчака  -  швах.
Боже мой, Боже, - голос священника вилял и вздрагивал. - А Зыкова я  бо-
юсь, гонитель церкви.
   - Да, Зыков - ого-го, - за кержацкого бога в тюрьме сидел, - чиновник
ощупью набил трубку и задымил.
   - Эх, жизнь наша... Ну, Федор Петрович,  пойдемте,  Бога  для,  прошу
вас. И матушка боится.
   На-ходу, когда подымались по темной  внутренней  лестнице,  Артамонов
басил:
   - Вам и надо Зыкова бояться, отец Петр. Не вы ли, священство, органи-
зовали погромные дружины святого креста? А для каких целей?  Чтоб  своих
же православных мужиков бить...
   - Только большевицкого толку! - вскричал священник. - Только  больше-
вицкого толку, противных власти верховного правителя...
   - Да вашего верховного правителя мужики ненавидят, аки змия, -  неск-
ладно загромыхал Артамонов.
   - Ежели красную сволочь не истреблять - в смуте кровью изойдем.
   - Да ваше ли это пастырское дело?!. Ведь по вашему навету пятеро  по-
вешено... Отец Петр! Батюшка!
   Священник отворил дверь в освященные свои покои и сказал сердито:
   - Ээ, Федор Петрович, всяк по-своему Россию любит.
   Утром красный пятидневный флаг, новенький и  крепкий,  был  сорван  с
местного управления и водружен старый потрепанный: белый-красный-синий.
   В это же утро три сотни партизан двинулись в поход.
   Под Зыковым черный гривастый конь, как чорт, и думы у Зыкова черные.
 
   Глава III.
 
   Зыковские партизаны в этом месте впервые. Но население знает их давно
и встречает везде с почетом.
   Уж закатилось солнце, когда голова утомленного отряда пришла в село.
   На площади возле деревянной церкви, зажглись  костры.  Мужики  добро-
вольно кололи овец, кур, гусей, боровков и с поклоном  тащили  гостям  в
котлы.
   - Обида  вам  есть  от  кого?  -  допрашивал  Зыков  обступивших  его
крестьян. - Поп не обижает?
   - Ох, батюшка ты наш, Степан Варфоломеич... Поп у нас,  отец  Сергий,
ничего... Ну от правительства от сибирского житья не стало. Набор за на-
бором, всех парней с мужиками, пятнай их, под метелку вымели.  А  придет
отряд - всего давай. А нет - в нагайки... Ежели чуть слово поперек - ви-
сельница... Во-о-о, брат, как. Опять же черти-собаки...
   - Знаю.
   - Вот на этой самой колокольне два пулемета было осенью,  для  устра-
шенья. Вот они какие, черти-собаки-то... А что девок перепортили, пятнай
их, баб... Ну, ну...
   - Чехо-словаки туда-суда, утихомирились, а вот  мандяришки...  Ох,  и
лютой народ... Да казачишки с Иртыша...
   - Все одним миром мазаны.
   Зыков сидел у костра на потнике, облокотившись на седло в  серебряном
окладе. Он поднял голову и прищурился на крест колокольни.
   - Поп не обижает? - опять переспросил он, и глаза его  вызывающе  ок-
руглились.
   - Нет. Обиды не видать... А тебе на артель-то, поди, сена надо  лоша-
дям, да овса? Да-а-дим...
   - Срамных! - крикнул Зыков. - Иди-ка на пару слов.
   От соседнего костра, бросив ложку, вскочил рыжебородый и мигом к  Зы-
кову.
   - Вон в том доме торговый человек, Вагин, - сказал  Зыков.  -  Возьми
людей, забери овса, сена: надо коней накормить.
   - Правильно, резонт, - весело переглянулись мужики.
   - Эй! кто потрапезовал? - Зыков поднялся. - Ну-ка с топорами на коло-
кольню... Руби в верхнем ярусе столбы.
   - Ну?! пошто это? - опешили крестьяне. - Мешает она тебе?!
   - Надо.
   Затрещала обшивка, доски с треском полетели вниз.  Ребятишки  таскали
их в костры. Акулька распорола гвоздем руку и испугано зализывает кровь.
   - Пилой надо, пилой! - раздавались голоса. - Силантий, беги-ка за пи-
лой.
   Из избы выскочил низенький, похожий на колдуна, старик и - к Зыкову:
   - Пошто храм божий рушишь? Ах, злодей!... Вы кто такие, сволочи?!
   Он топал ногами и тряс бородищей, как козел.
   - Удди, дедка Назар! В голову прилетит, - оттаскивали его мужики.
   Топоры, как коршун в жертву, азартно всаживали крепкий клюв в  кондо-
вые столбы.
   - А колокола-то... Надо бы снять. Разобьются.
   - Мягко, снег.
   - Однако, разобьются.
   Зыков поймал краем уха разговор.
   - Звоны ваши не славу благовествуют богу, а хулу, - сказал он громко.
- Попы на вовся загадили вашу дорожку в царство божье. На том свете  по-
гибель вас ждет. - Он вдруг почувствовал какую-то неприязнь к самому се-
бе, крикнул вверх. - Эй, топоры, стой! - и быстро влез на колокольню.  -
Скольки? - хлопнул он ладонью в главный колокол.
   - Тридцать пудов никак.
   - Добро, - сказал Зыков и подлез под колокол. - Вышибай клинья!
   Края колокола лежали на его плечах.
   Зацокало железо о железо, молот, прикрякивая, метко бил.
   - Зыков! Смотри, раздавит... Пуп сорвешь.
   - Вали, вали...
   Колокол осел, края врезались, как в глину, в плечи. Ноги Зыкова дрог-
нули и напружились, стали, как чугун.
   - Подводи к краю! Не вижу... - прохрипел он,  едва  отдирая  ноги  от
погнувшегося пола, и двинулся вперед.
   - Берегись! - и колокол,  приподнявшись  на  его  ручищах,  оторопело
блямкнул языком и кувырнулся вниз, в сугроб.
   Зыков шумно, с присвистом, дышал. Шумно, с присвистом, вдруг  задышал
народ.
   - Вот это, ядрит твою, так сила...
   Из носа Зыкова струилась кровь, на висках и шее вспухли жилы. Он под-
дел в пригоршни снегу и тер ими налившееся кровью лицо.
   Топоры вновь заработали, щепки с урчанием,  как  лягушки,  скакали  в
воздухе. Кучка мужиков, пыхтя, выпрастывала из сугроба колокол.
   Зыков опять стоял внизу, среди толпы.
   - Канат, - скомандовал он. - Зачаливай!
   От поповской калитки кричал священник,  его  сдерживали,  успокаивали
мужики, а старухи орали вместе с ним, скверно ругались, взмахивали клюш-
ками.
   - А как насчет попа, братцы?  Говори  откровенно...  -  опять  сквозь
стиснутые зубы спросил Зыков, и белки его глаз, как жало змеи,  вильнули
в сторону попа.
   Мужики молчали.
   - Эй, кто там еще? Слезай с колокольни!.. Подводи лошадей.
   И по десятку коней впряглись в оба конца каната. Мужики, а сзади  ре-
бятишки, крепко вцепились в канат, нагнулись вперед,  напрягли  мускулы,
застыли. И словно две огромных сороконожки влипли присосками  в  растоп-
танный белый снег.
   - Готово?
   - Вали!
   Народ ухнул, закричал, некоторые наскоро перекрестились, нагайки ожг-
ли всхрапнувших коней, верх колокольни  затрещал,  заскорготал  костями,
покачнулся и, чертя крестом по звездному  небу,  рухнул  вниз.  Взвились
снег и пыль, лошади и люди посунулись носами. Хохот, крик, веселая  виз-
готня парнишек.
   А дедка Назар, подкравшись сзади, грохнул-таки Зыкова костылем по го-
лове:
   - Нна, антихрист!.. Нна...
   - Дурак! - круто обернулся к нему Зыков, поправляя папаху.  -  Забыл,
как пулеметы-то на колокольне стояли? Забыл?
   От двух его серых суровых глаз дед вдруг шарахнулся, как от чорта ба-
ба:
   - Гаф! Гаф! Гаф! - отрывисто, сумасшедше взлаял он. - У, собака. Кер-
жацка морда. Гаф!.. - и под дружный хохот, боком-боком прочь, в прогон.
 
   Костры ярко горели, с кострами веселей. Воздух над ними колыхался,  и
видно было, как колыхались избы, небо, мужики.
   В поповском доме погас огонь. От поповских ворот сипло  лаял  в  небо
старый поповский пес. Девушки и бабы ходили вдоль  освещенного  кострами
села, перемигивались, пересмеивались с партизанами, угощали их кедровыми
орехами:
   - На-ка, бардадымчик, погрызи.
   Парнишки осматривали ружья, вилы,  барабаны.  Возле  пулеметов  целая
толпа.
   - Эй! - закричал Зыков. - А где здесь староста?
   И по селу многоголосо заскакало:
   - Эй, Петрован!.. Где Петрован?.. Копайся скорей... Зыков кличет.
   Петрован, лет сорока мужик, суча локтями и сморкаясь, помчался от пу-
лемета к Зыкову. За ним народ.
   - Что прикажешь? Я - староста Петрован Рябцов. -  Он  снял  шапку  и,
запрокинув голову, смотрел Зыкову в глаза.
   - Я по всем селам делаю равненье народу, - на  весь  народ  заговорил
тот. - И у вас тоже. Шибко богатых мне не надо, и шибко бедных не должно
быть. Сердись не сердись на меня, мне плевать. Но чтоб была правда  свя-
тая на земле. Вот, что мне желательно. И у меня нишкни. Ну! Эй,  старос-
та! которые бедные - по леву руку станови, которые богатые  -  по  праву
руку. Срамных, наблюдай. А я сейчас. Коня!
   Он вскочил в седло - конь покачнулся - и поехал за околицу, на  доро-
гу, проверять сторожевые посты.
   - Эй, часовые! Не дремать! - покрикивал он, грозя нагайкой.
   А в толпе мужиков крик, ругань, плевки. Парфена тащили из  бедноты  к
богатым. Аристархова не пускали от богатых  в  бедноту.  Драный  оборвыш
гнусил из левой кучки:
   - Обратите внимание, господа партизане: семья моя девять душ,  а  из-
бенка - собака ляжет, хвост негде протянуть, вот какая аккуратная  изба.
Мне желательно обменяться с Таракановым, потому у него дом пятистенок, а
семья - трое... А моя изба, ежели, скажем, собака...
   - Сам ты собака. Ха! В твою избу. Вшей кормить.
   Бабы подошли. У баб рты, как пулеметы, руки, как клещи, и,  сердце  -
перец.
   Кричал народ:
   - У тя сколь лошадей? А коров? Двадцать три коровы было.
   - Было да сплыло. В казну отобрали. Дюжину оставили.
   - Ага, дюжину!.. А мне кота, что ли, доить прикажешь?
   - Братцы, надо попа расплантовать... Больно жирен.
   - Сколь у него лошадей? Четыре? Отобрать... Две Василью, две  оборвы-
шу. Только пропьет, сволочь...
   - Кто, я? Что ты, язви тя...
   - А попу-то что останется?
   - Попу - собака.
   - Это не дело, мужики, - выкрикивали бабы.
   - Плевала я на Зыкова... Кто такой Зыков? Тьфу!
   - А вот под'едет, он те скажет - кто.
   Под'ехал Зыков:
   - Ну, как? Слушай, ребята. Обиды большой друг дружке не наносите...
   - Степан Варфоломеич! Набольший! - и драный, низенький оборвыш закла-
нялся в пояс черному коню. - Упомести ты меня к  богатею  Тараканову,  а
его, значит, ко мне: избенка у меня - собака ежели ляжет,  хвоста  негде
протянуть.
   Зыков сердито прищурился на него, сказал:
   - Тащи сюда свою собаку, я ей хвост отрублю. Длинен дюже.
   В толпе засмеялись:
   - Ах, ядрена вошь... Правильно, Зыков!.. Он лодырь.
   - Ну, мне валандаться некогда с вами, чтобы из дома в дом перегонять,
- потрогивая поводья, сказал Зыков.  -  Уравняйте  покуда  скот...  Надо
списки составить, посовещайтесь,  идите  в  сборню...  Что  касаемо  жи-
тельства, вот укреплюсь я, как следовает быть, тихое положенье настанет,
все села новые по Сибири построим. Лесу много, знай, топоры  точи.  Всем
миром строить начнем, сообща. Упреждаю:  поеду  назад,  проверка  будет.
Чтоб мошенства - ни-ни... Эй, Ермаков!
 
   К ночи все затихло. Месяц был бледный, над тайгой и над горами  вста-
вал туман.
   Партизаны разбрелись по избам, многие  остались  у  костров.  Лошадей
прикрыли потниками, ресницы, хвосты и гривы их на морозе поседели.
   Зыков с шестью товарищами ушел на ночевую к крепкому мужику Филату.
   - Чем же тебя побаловать? - спросил Филат. - Чай потребляешь?
   - Грешен, пью. Плохой я, брат, кержак стал.
   - Эй, баба! Становь самовар, да дай-ка щербы гостям. Такие ли  добрые
моксуны попались, об'яденье.
   Щербу ели с аппетитом. Выпили по стакану водки. Как ни просил  хозяин
повторить - нельзя.
   - Мой сын, - сказал Филат, - в дизентирах. Ну, он желает записаться к
тебе. Гараська, выходи! Чего скоронился?
   Вышел высокий, толстогубый, с покатыми плечами, парень  и  заскреб  в
затылке:
   - Жалаим... Постараться для тебя, - сказал он, стыдливо покашливая  в
горсть.
   - Пошто для меня? Для ради народа, - поправил Зыков.  -  Ну,  что  ж.
Рад. Конь есть?
   - Двух даем, - сказал отец. - И винтовка у него добрая. Мериканка.  И
вся амуниция. С фронта упорол.
   И пока пили чай, еще записалось четверо, с винтовками и лошадьми.
   - Мы не будем убивать, так нас убьют, - сказал поощрительно  какой-то
дядя от дверей.
   Крестьян набилось в избу много. Были и женщины. Зыков крупно сидел за
столом среди своих и хозяев, на голову выше всех. Черные, в скобку  под-
рубленные волосы гладко причесаны. Поверх черной рубахи шла из-под  гус-
той черной бороды серебряная с часами цепь.  Бабы  не  спускали  с  него
глаз. Акулька, маленькая дочь Филата, выгибаясь и потягиваясь, стояла  у
печки. Раненая гвоздем рука ее была замотана тряпкой.
   Акулька все посматривала на черного большого дяденьку и что-то шепта-
ла. Потом кривобоко засеменила к своей укладке, вытащила  заветную  кон-
фетку с кисточкой и, сунув ее в горсть Зыкову, нырнула, сверкая пятками,
в толпу баб и девок. Все захохотали.
   Зыков растерянно повертел конфетку, качнул головой и тоже улыбнулся:
   - Спасибо, деваха... Расти, жениха найду, - сказал он, пряча  подарок
в карман.
   Акулька, подобрав рубашонку, голозадо шмыгнула по приступкам на  печ-
ку, к бабушке.
   Когда укладывались спать, хозяин спросил:
   - Много ли у тебя, Зыков, народу-то?
   - К двум тысячам подходит.
   - Поди, твои кержаки больше?
   - Всякие. Чалдонов*1 много да беглых солдат. Каторжан да всякой шпаны
- тоже прилично. А кержаков не вовся много.
   - А с Плотбища есть кержаки у тя?
   - С Плотбища? Кажись, нет. А где это? Чего-то не слыхал.
   - Весной откуда-то прибегли, разорили, вишь, их там.  В  глухом  логу
живут... Нонче пашню запахивали быдто. Верстов с пятнадцать отсель.
   - Надо навестить, - сказал Зыков и стал одеваться. _______________
   *1 Чалдон - коренной сибиряк-крестьянин.
   - Куда ты? Что ты, ночь... Спи!
   - Ничего. Я там переночую. Скажи-ка парню своему, чтоб двух коней ми-
гом заседлал. Он знает дорогу-то?
   Зыкову хотелось спать, глаза не слушались, но он враз пересилил себя.
Горела лампадка у старых икон. Шестеро товарищей его спали  в  повалочку
на полу. Он притворил за хозяином дверь и поднял за плечи рыжеголового.
   - Слушай-ка, Срамных. Ну, прочухивайся скорей, чего шары-то  выпучил!
Это я. Вот что... - Зыков задумался. - Завтра до солнца айда в город. По
пути смени коня и дальше. Чтоб к вечеру туда поспеть.  Вынюхай,  понима-
ешь, все. Кой-кого поприметь. Умненько.
   Потом поднял корявого и низенького, в черной бороде с  проседью,  тот
сразу вскочил и коренасто, как кряж, стоял на шубе, раскорячив ноги. Во-
лосы шапкой висли на глаза.
   - Слушай, Жук. Завтра отряд ты поведешь. Понял? Ты. А я нагоню. - Жук
почтительно встряхивал головой.
   - Кони готовы! - веселым голосом крикнул Гараська, входя к ним - Вин-
товку надо?
   - Захвати.
 
   Было одиннадцать часов. Месяц высоко вздыбился. Скрипучие ворота  вы-
пустили двух всадников.
   Они проехали вдоль села. У костров, в тулупах и  пимах,  взад-вперед,
чтоб не уснуть, ходили с винтовками часовые. У дальних за селом ворот, в
поскотине, возле покрытых лесом скал, тоже горел костер.  Четверо  спали
около жаркого пламени, пятый часовой с винтовкой, скорчившись, сидел  на
брошенном у костра седле и храпел. Зыков, проезжая, сгреб его  за  шиво-
рот, приподнял, бросил в сугроб и, не оглядываясь,  поехал  дальше.  Га-
раська захохотал:
   - Вскочил... Хы-хы-хы... Опять кувырнулся... Целит!..
   Жихнула пуля мимо самой зыковской головы и горласто, среди гор, грох-
нул выстрел. Зыков карьером подскакал к костру. Все у костра вскочили:
   - В кого стрелял? - гневно крикнул он.
   Часовой, раскосый парень, отряхивая снег, сердито  скосил  на  Зыкова
глаза:
   - В чорта!.. В того самого, что в сугроб людей швыряет.
   Зыков вынул пистолет и выстрелом в лоб уложил часового на месте.
   От села, в тумане взвихренного снега, с гиканьем мчались  марш-маршем
всадники.
   - Сменить часового! - крепко сказал Зыков и поехал вперед.
   Гараська весь трясся, зубы его стучали.
 
   Еще ковш Сохатого не повис отвесно над землей, как всадники,  миновав
звериные горные тропы и лога, под'ехали к кержацкой заимке. Заимка, при-
таившись, плотно сидела в ущельи, как в пазухе блоха.
   - Тпру, - остановил Гараська. - Здесь.
   Из конур, из-под амбара, с лаем выскочили собаки. Трусливый  Гараська
поймал жердину. Зыков, подойдя к двери,  постучал.  Гараська,  взмахивая
жердиной, робко пятился от раз'яренной собачьей своры.
   За дверью раздался голос, в избе вспыхнул огонек.
   - Господи Исусе Христе, помилуй нас, - сказал Зыков.
   - Аминь.
   Дверь отворилась, перед ними стоял высокий сухой бородач.
   - Милости просим... Кто такие, гостеньки?
   Маленькая изба, построенная на спешку, битком  набита  спящими.  Было
жарко. От разбросанных на полу подушек  отрывались  встрепанные  головы,
мигали сонными глазами и валились вновь.
 
   Глава IV.
 
   С утра Жук повел отряд дальше. Их путь был среди гор,  в  стороне  от
большака, напрямки, по ущельям, падям и узеньким долинам