нной будке: белый, красный, черный,  -  ответил
слегка подвыпивший Федор Петрович. - А женский пол поступает хорошо.
   - Чего же тут хорошего? - спросила матушка, улыбаясь.
   - А что же тут предвидится плохого? - озадачил хозяйку  гость  и  ле-
гонько погладил рукой ее полную ногу. - Тут ничего плохого нет.
   - Ах, как это нет! - вспыхнула матушка и задвигала стулом.
   - Веяние времени, - смиренномудро заметил гость и еще ласковей тронул
дрогнувшую ногу матушки. Матушка развела коленки и быстро  их  сомкнула,
сказав:
   - От этих веяний могут выйти неприятности. Уберите вашу руку!
   - При чем же тут рука?
   Глаза чиновника горели. Он оправил виц-мундир, оправил бороду и  стал
закручивать усы.
   - Одна девка другой сказала, - проговорил он: - а ты любись, чего жа-
леешь... Чорту на колпак, что ли? - и захихикал.
   Матушка тоже захихикала и погрозила ему мизинчиком. Федор Петрович  в
волнении прошелся по комнате, остановился сзади хозяйки и вдруг, схватив
ее за полную грудь, насильно поцеловал в губы.
   - Что вы делаете?.. Что вы делаете? Ой! - вскрикнула она и, перегнув-
шись через спинку стула, страстно обхватила Федора Петровича за шею.
   В дверь раздался стук.
   - Это Васютка.
   Десятилетний попович Вася - большой любитель  всяческих  событий.  От
усталости он шумно дышал и, захлебываясь словами, торопился:
   - Дай-ка чайку... Поляки пришли. Полсотни. Офицеры. Будут большевиков
судить. Один то-о-олстый, с саблей, офицер-то. А кони маленькие, с  кош-
ку. Я ура кричал, а другие дураки свистали. К купцу пошли обедать. Повар
проехал, вино провез. Дай-ка хлебца. Пойду. Нет, не задавят, мы  с  Сер-
гунькой!..
   И мальчик, хлопнув дверью, убежал.
   Из окна видно серое небо, серый день и край городишка, а там, дальше,
в каменных берегах, - река. По белой ее глади вьется,  убегая  за  серую
скалу, дорога. Струи  реки  быстры,  на  самой  середке  вода  прососала
большую полынью. Черная вода ее обставлена редкими вешками.
   Артамонов отошел от окна. Он чувствовал себя,  как  пропуделявший  по
дичи охотник. Чорт дернул того дьяволенка не во-время притти.
   - Я бы желал выпить водки, - сказал он.
   Марина Львовна, покачивая бедрами, подошла к шкафу.  Одну  за  другой
Артамонов выпил три рюмки, а матушка только две.
   - Не Марина ты, а Малина! - пришлепнув ладонь в ладонь, игриво  воск-
ликнул Федор Петрович, и...
   ...Сумерки надвинулись вплотную. В истопленной печке золотом  перели-
ваются потухающие угли. Кот, выгибая спину, косится на кровать,  идет  к
двери и мяукает. Бьет шесть часов.
   И опять кто-то нетерпеливо задергал скобку двери.
   - Васютка, - сказал Артамонов и стал зажигать лампу.
   Суетливо оправляя прическу и подушки, матушка сквозь  глубокий  вздох
сказала:
   - Теперь я понимаю сама, как пагубно действует революция даже на жен-
щин духовного звания. Ах, Федор Петрович, злодей ты...
   - Да-а-а, - неопределенно протянул тот, - седьмой час уж. - Он дыхнул
в закоптелое стекло лампы и, сложив фалду виц-мундира свиным ухом,  стал
действовать им наподобие ерша.
   Как угорелый влетел Вася.
   - Столбы врывают! Три виселицы! Вешать будут! У собора!
   - Кого, кого?
   - Изменщиков!
   - Слава Богу, - перекрестилась матушка.
   - Когда? - спросил гость.
   - Завтра. Об'явления расклеены... Пойдем читать. Красные  скоро  при-
дут... Триста верст до красных... Офицеры сказывали на площади...  Наро-
ду-у... страсть. Пойдем!
   За окнами падал снег. И что делалось на реке, там, у  полыньи,  никак
нельзя было разглядеть. Полынья чернела. Сумерки сгущались. В окнах  хи-
барок зажелтели огоньки.
 
   Рыжий похаживал среди народа, выспрашивал, выпытывал, проводил  хохо-
том двух пьяных, проехавших домой купцов. Пробрался в  крепость.  Ворота
были празднично открыты. Закроют ровно в девять. На земляном валу у  во-
рот серели часовые.
   Внутри крепости, впритык к валу стояли наскоро выстроенные еще  летом
досчатые конюшни. Лошади у кормушек хрупали овес.
   Сквозь густо падавший снег рыжий вплотную подошел к поляку, чистивше-
му своего коня.
   - Эй, братяга, - тихо и озираючись, проговорил  рыжий  в  самое  лицо
солдата. - Передай своим, чтоб ночью не зевали... Да ты лопочешь по-хре-
щеному-то?
   - Ну. Знай маленько, - и солдат чуть попятился от сутулого верзилы.
   - Возьми уши в зубы, коли так. Завтра,  по-темну,  партизаны  придут.
Слыхал? Тыщи две. В случае - лататы. На конях в лес всем отрядом  дуй...
Поперек реки... По дороге вдоль не надо, а то в лапы партизанам угодишь,
до единого всех вырежут, секим башка. Так и  толкуй  своим  по-русски...
Чуешь? Поперек реки...
   - Ты кто есть? Провокатор? - словно проснувшись, прокричал солдат.  -
Эй, мужик, мужик, стой!..
   Но рыжий быстро скрылся в мутной мгле.
   Солдат поднял тревогу. Искали на конях, бегали с  фонарями.  Рыжий  -
как сквозь землю.
   Поляки решили не спать всю ночь. Два  их  офицера  после  купеческого
угощенья были навеселе. Они отдали приказ: завтра же разыскать бродягу и
повесить, а потом заказали привести для услады свеженьких девченок.
   Дом поповский на горе. Отца Петра все еще нету.
   Артамонов подходит к окну.
   - Что это такое?
   Сквозь белый мрак мутнеют на реке огни. Их много. Огромная дуга огней
примкнула концами к городскому берегу и в  средине  прервалась.  Костры,
должно быть. Наверное, рыбаки добывают рыбку. Должно быть, так.
   На душе Федора Петровича противно, тошно и смертельная тоска.
   Матушка укладывает Васю.
   - А вы оставайтесь, в лото поиграем до отца Петра.
   Артамонов молчит. Сердце невыносимо ноет. Хочется застонать  протяжно
и громко.
   - Покойной ночи, - говорит он и, чиркая на ходу спички, спускается  к
себе вниз.
   Возле купеческого крыльца по привычке дремлет  караульный.  Он  видит
страшный сон, мычит и охает.
   На соборной колокольне сторож пробил девять.
   Весь город спит. Федору Петровичу не спится.
 
   Глава VI.
 
   Вдруг, словно по команде, на сонных улицах, на реке, в лесу  и  всюду
загрохотали выстрелы. На всех колокольнях враз ударили в набат. Чрез со-
борную площадь, чрез взор и слух проснувшегося караульного, с гиканьем и
свистом промчались в снежной мгле гривастые и черные, как черти, тени.
   - Господи Суси, Господи... - закрестился караульный, и его  колотушка
покатилась в снег.
   Федор Петрович Артамонов вскочил с кровати, на босую ногу надел пимы,
накинул барнаулку-шубу и, весь дрожа, вышел за ворота. Было тихо, только
снег крутил, и он подумал, что все это ему пригрезилось.
   Но нет. Вскоре где-то на яру, у крепости, вновь  затрещали  выстрелы,
ударил набат, и колыхнулось из-за крыш зарево.
   "Однако, красные пришли"... - мелькнуло в его испуганном уме.
   Ржаво поскрипывали калитки. Слышались робкие,  прерывавшиеся  шаги  и
голоса. Перекликались соседи:
   - Эй, Назаров! Ты?
   - Я.
   - Это что такое?
   - Не знаю...
   Из метели вынырнул и дальше пробежал мальчишка. На бегу звенел на всю
метель:
   - Полякам шубы перешивают!..
   - Кто?
   - Не знай кто!.. Не видно... Чу, палят...
   - Эй, мальчик! - крикнул и Артамонов.
   Но калитки резко захлопали. С выстрелами проскакали два всадника,  за
ними еще, и целый отряд, что-то лопоча, жутко  выкрикивая  и  стреляя  в
муть. А сзади с гиканьем, со свистом, с матершиной, завихоривали на хра-
певших конях люди:
   - В проулки не пушшай! Гони к реке! К реке-е!!
   Чиновник Артамонов тоже нырнул в калитку.
   Поляков гнали прямо на костры. Но у костров - народ.  Поляки  замета-
лись.
   Тот, которого предупреждал рыжий, кричал товарищам, чтоб мчали  попе-
рек реки "до лясу". И вот ошалело ринулись в тьму, в то место,  где  ра-
зорвалась дуга костров.
   - Ребята, стой! - медной глоткой рявкнул Зыков партизанам  и,  рванув
уздой, враз вздыбил своего коня.
   Все осадили лошадей.
   - Готово. Влопались...
   С проклятьем, с воплем, наседая друг на друга, враги стремглав ухнули
в ловушку-полынью, сразу вылетев из седел.
   Тут было не глубоко - коню по шею - но вода  быстро  неслась,  многих
утянуло под лед, иные хватались за конские хвосты, отчаянно хлопались  в
ледяной воде, но, выбившись из сил, тонули с страшным визгом.
   Всхрапывали, гоготали лошади, забрасывая передние ноги  на  закрайки,
но тонкий лед, звеня, сдавал.
   - Вылазют! Вылазют! - вскричали партизаны, их  зоркие  глаза  увидали
двух вылезших людей. - Прикончить надо...
   - Пускай на морозе греются. Сами сдохнут, - сказал Зыков. -  А  впро-
чем... добудьте-ка сюда одного.
   Он повернул коня, и все шагом поехали к кострам.
   Месяц прогрыз подтянувшиеся к небу тучи, и в мутном свете видно было,
как трепаным дымом проплывали облака.
   - К утру вызвездит, - проговорил рыжий. - Ишь, казацкое солнце  ладит
рыло показать, - и махнул рукавицей на луну.
   - Слушай, Срамных, - обратился к нему Зыков. - Город заперт?
   - Так точно... Кругом дозоры. Офицерье схвачено. Крепостной начальник
схвачен... Пушку я досмотрел старинную, у церкви валялась,  в  крепости,
велел своим ребятам на вал втащить... Вдарить можно.  Опять  же  встреча
тебе будет: трезвон и леменация... Приказ мной даден.
   Приволокли поляка. Бритая, без шапки голова, большие  усы  закорючкой
вниз. Глаза на толстощеком лице прыгали, как у помешанного. Весь  взмок,
и едва держался на ногах.
   - Пане... Змилуйся, пане!.. - дрожа и стуча зубами, упал он пред  Зы-
ковым в снег лицом.
   "Сейчас пытать начнет", - сладостно подумал Гараська, пьянея звериным
чувством.
   - Встань. Какой веры?
   - Католик, пане... Католик.
   - Рымской, что ли? О, сволочь... Разорвать бы...
   - Дозволь мне, Степан, - хрипло загнусил сзади широкоплечий горбун  с
свирепой мордой и сверкнул огромным топором.
   - Нет, мне, Зыков, мне... - и Гараська соскочил с коня.
   - Ну, ладно. Живи, - милостиво сказал Зыков. - Эй, дайте-ка ему сухую
лопотину... Раздеть... Вишь, у молодца руки зашлись.
   Когда поляк был одет в теплый полушубок, Зыков сказал ему:
   - Коня тебе не дам. Беги за нами бегом, грейся. Посмотришь, как Зыков
царствует, и своим перескажешь. Ежели твоя планида допустит  тебя  домой
вернуться, и там всем расскажи про Зыкова. Я так полагаю, что спас  тебя
не зря. Ты кто? Ты враг мой, а я тебя возлюбил. И  я  мекаю,  что  много
грехов тяжких за это мне сбросится с костей. А теперича...
   - Скачут, скачут! - закричали голоса.
   Зыков обернулся к городу. В неокрепшем лунном свете мчались четверо.
   - Передались!.. Без кроволитья! - кричали издали.
   - Тпрру... Товарищ Зыков, - сказал запыхавшийся  солдат.  Белый  конь
его мотал головой и фыркал. - Так что на митинге единогласно  все  трид-
цать пять человек постановили присоединиться к  вам,  товарищи...  Долой
Колчака, да здравствует Красная армия и красные  партизаны  с  товарищем
Зыковым во главе... Ура!.. - солдат замахал шапкой, конь его закрутился,
все закричали ура.
   - Добро, - сказал Зыков. - Вы решили, ребята, по-умному. И нам работы
меньше, и ваши головы останутся на плечах торчать. Спасибо. Ну,  готово,
что ль? Дай-ка огня.
   Десяток выхваченных из костра горящих головней мигом, как  в  сказке,
осветили Зыкова. Он вынул из-за пазухи часы:
   - Эвона, одиннадцать скоро. Горнист! Играй сбор!
   Медный зов трубы звучно и резко прокатился над  рекой.  Лес  и  горы,
тотчас отозвавшись, пробредили во сне. У многочисленных костров  закопо-
шились партизаны, и вот, как на крыльях, стали слетаться к  месту  сбора
всадники.
   Зыков махнул рукой. Горнист сыграл "повзводно,  стройся".  Две  сотни
живо встали головами к городу.
   - Вот, братцы! - прокричал Зыков, указывая на стоявшего рядом поляка.
- Это наш враг был, теперича друг и брательник. Я его крестил в реке,  в
Ердани. Имя ему теперича дадено Андрон, а  фамиль  Ерданский.  -  Бороды
враз взмотнулись, и над головами лошадей прокатился шершавый смех.
   - Ну, теперича на гулеванье!..
   Зыков вымахнул вперед отряда, за ним - сподручные. Развернули  знамя.
Рожечники наскоро продули берестяные рожки,  дудари  испробовали  дудки,
пикульщики - пикульки.
   - Айда за мной!
   Ударил барабан, горласто задудили многочисленные рожки и  дудки,  два
парня бухали колотушками в медные тазы, в которых только-что варили хле-
бово, свистуны в такт барабану оглушительно высвистывали.
   Музыка стонала, выла, скорготала, хрюкала. Партизан  от  этой  музыки
сразу затошнило, у всех заскучали животы. Гараська заткнул уши  пальцами
и скривил рот: ужасно хотелось взвыть собакой.
   Даже Зыков густо сплюнул и сказал в бороду:
   - Вот сволочи... Аж мороз по коже...
   Как только вступили в город, рыжий дядя Срамных сделал выстрел, тогда
на всех колокольнях раздался торжественный трезвон.  Глаза  Зыкова  чуть
улыбнулись. Он ласково оглянулся на Срамных.
   Все улицы по пути были освещены кострами. В переулках у костров  выг-
нанные из домов и хибарок горожане, и в каждой кучке -  зыковский  всад-
ник.
   Народ по приказу кричал ура, махали шапками, платками, флагами,  осо-
бенно усердствовали мальчишки.
   Собаки раз'яренно кидались на рожечников, стараясь вцепиться в глотки
лошадей. Крайний всадник снял с плеча вилы, ловко воткнул их в захрипев-
шего пса и перебросил через забор.
   Зыков, гордо откинувшись, ехал на коне царем. Он совершенно не  отве-
чал на восторженные крики. Только изредка подымал нагайку и выразительно
грозил толпе.
   Лишь показались ворота крепости, с вала пыхнул огонь и вместе с  пла-
менем тарарахнул взрыв, как гром. Кони шарахнулись и заплясали. Бежавшая
за отрядом толпа метнулась врассыпную, многие упали, опять  вскочили,  в
ближних домах вылетели стекла.
   Зыков с подручными рысью в'ехал в крепость.
   На валу, около того места, где разорвало пушку, хрипя, полз на карач-
ках бородатый, в поддевке человек. У самых ног зыковского коня  он  про-
тяжно охнул, перевалился на спину и вытянулся, закатив глаза. На  откосе
неподвижно лежал еще один, зарывшись головой и руками в снег.
   - Чурбаны неотесанные, - раздраженно сказал Зыков. - Из пушки  палить
не могут.
   - Я им говорил, - замахал руками прибежавший, бледный весь,  как  по-
лотно, солдат. - Пушка незнакомая, старинная, чорт  ее  ведает,  что  за
пушка... А они до самых краев, почитай, набили порохом... Вот и...  Трое
твоих орудовали, двое тута-ка, эвот они... А третьего не знай куда  фук-
нуло, поди, где ни то на крыше. Я от греха убег.
   Еще подходили солдаты, тряслись, как осинник.
   - Есть другая пушка? - спросил Зыков. - Ну-ка, давай сюда.  И  пороху
скольки хочешь? Ладно.
   Дружно тянули от церкви заарканенную ржавую тушу пушки.  Подтащили  к
откосу. Кричали, подергивая концы аркана:
 
   Раз-два! Еще разок!
   Раз-два! Матка идет!
   Раз-два! Подается!
 
   Но пушка подавалась туго. Она лениво вползала вверх,  как  стопудовая
черепаха.
   - Дубинушку надо! - крикнул красавец Ванька-Птаха и заливисто запел:
 
   Наш начальник Зыков
   Чо-о-рный!..
   Он отчаянный
   Задо-о-рный!..
   Да, э-е-е-ей, дуби-и-нушка, ухнем...
   Да, э-е...
 
   - А ну! - Зыков соскочил на землю и впрягся в аркан.
   Все надулись, сразу запахло редькой, и пушка, злобно ощерив рот,  хо-
дом поползла наверх.
   - Миклухин! - крикнул Зыков. - Орудуй... Ты  бомбардиром  был.  Греми
раз двадцать... Надобно на людишек трепет навести. А где ж красные  пра-
вители? Большевики?
   - В тюрьме... А главные перебиты были. Кой-кто остался.
   - Всех на свободу.
   - И жуликов?
   - Всех. Моим именем. Большевики пусть спокойно по домам  идут.  Когда
надо, покличу. Да пускай смирно сидят, а то...  -  он  ткнул  кулаком  в
грудь и гордо крикнул: - Я здесь власть! - Лицо его было сурово.  -  Эй,
Гусак!  Об'яви  нашим,  чтоб  раз'езжались  по  домам.  Чинно-благородно
чтоб... моим приказом, строгим. Обид никаких. А то башки, как кочни, по-
летят! Гулять же будем по окончании делов. Срамных! Указывай фатеру.
   Глава VII.
 
   Луна разогнала все тучи. От звездного  неба  шел  голубоватый  зыбкий
свет.
   Деревянный двух-этажный дом купца Шитикова, с  колоннами  и  резьбой,
выходил на соборную площадь. Стекла отливали  голубым  блеском,  как  на
солнце темно-синий шелк. Внутри, одинокий, пугливо  светился  огонек.  У
ворот, по углам и во дворе стояли вооруженные партизаны.
   - Двери, - сказал Зыков, влезая на крыльцо.
   Сверкнула сталь двух грузных ломов, дерево затрещало, и Зыков с рыжим
поднялись наверх.
   Зыков двинул плечом запертую дверь, и оба пошли в заднюю  комнату  на
огонек. Их шаги в пимах были тяжелы и мягки. В спальне горела  лампа,  у
образов две лампадки. Хозяин и хозяйка стояли под  лампадками,  лицом  к
дверям, умоляюще скрестив на груди руки. Страх перекосил, исковеркал  их
лица.
   - Здорово, ваше почтение, - прохрипел Срамных. - Давай деньги!..  Три
тыщи! Видишь, сдержал слово, самолично Зыкова привел. Вот - он, он!  Да-
вай деньги! - и захохотал. Хохот был хищный, злорадный. У хозяев остано-
вилось сердце, враз похолодела кровь.
   - Все возьмите... Батюшки мои, отцы родные... - и оба  повалились  на
колени.
   - Богачество можешь оставить при себе, - сквозь  зубы  сказал  Зыков,
горой шагая на них.  В  глазах  Зыкова  Шитиков  мгновенно  увидел  свою
смерть. Кособоко откачнулся и, прикрыв голый, как яйцо, череп  ладонями,
пронзительно завизжал. Зыков резко два раза взмахнул чугунным  безменом,
и все смолкло.
   - Приплод есть? - спросил Зыков.
   - Нету. Бездетные они. - Все лицо и глаза Срамных были в  слюнявой  и
подлой улыбке.
   - А там кто охает? - Зыков пошел с лампой в соседнюю комнату.
   - А это ейная мать, больная...
   - Выбросить в окно. С кроватью вместе.
   Рыжий с двумя партизанами подняли кровать:
   - Побеспокоить, бабушка, придется.
   Старуха онемела: ворочала глазами и, как рыба, открывала  ввалившийся
рот. Поднесли к венецианскому окну и раскачали. Вместе с  двойной  рамой
все кувырнулось на мороз.
   Выбросили и те два трупа.
   - Эх, дураки... Холоду напустили, - сказал Зыков.
   - Законопатить можно. Эвот сколько ковров, - ответил рыжий. - Эй, по-
шукай-ка, братцы, гвоздочков.
   Зажгли все лампы.
   - А внизу кто? - спросил Зыков.
   - Приказчики, да Мавра, стряпуха ихняя.
   - Позвать стряпуху. - И сел на кресло.
   Мавра была слегка подвыпивши. У самой двери она брякнулась на  колени
и поползла к Зыкову, голося басом:
   - Ой ты, свет ты наш, ты ясен месяц... Батюшка,  кормилец,  не  погу-
би... Разбойничек ангельский...
   - Дура! Ты купчиха, что ли? Встань...
   - Верная раба твоя... Ой, батюшка, милый разбойничек... - и  заревела
в голос.
   Зыков нахмурился, подхватил ее под пазухи:
   - Жирная, а дура, - и посадил рядом с собой на диван.
   - Ой, ой, - скосоротилась она и засморкалась. - Ничевошеньки я  знать
не знаю, ведать не ведаю... Хошь режь, хошь жги... А только что...
   - Слушай...
   - Не буду у них, у проклятых буржуев, жить.
   - Да слушай же...
   - Знать не знаю, ведать не ведаю... Разбойничек ты мой хороший...
   - Молчи, сволочь!. - внезапно вскочив, затряс Зыков под самым ее  но-
сом кулаками. - Срамных! Растолкуй ей, чтоб на двадцать ртов ужин сгото-
вила... Да повкусней... А баня готова? Фу-у чорт, дура баба.
   Третий раз грохнула пушка. Стекла и висюльки на лампе взикнули.
   - Скажи тому обормоту, как его... Миклухину, достаточно палить. Завт-
ра... - проговорил Зыков и пошел в баню.
   Ему светил фонарем приказчик Половиков, нес веник с мылом, простыню и
хозяйское белье.
   Баня - в самом конце густого сада. Весь сад в пушистом инее, как  че-
ремуха в цвету. И все морозно голубело. На пуховом снегу лежали холодные
мертвые тени от деревьев.
   - Прикажете пособить? - спросил приказчик, приподымая шапку и  почти-
тельно клюнув длинным носом воздух.
   - Нет. Уважаю один.
   - Не потребуется ли вашей милости девочка или мадам?  Можно  интелли-
гентную... - приказчик осклабился и выжидательно стал крутить на  пальце
бороденку.
   Зыков