у, батя! - и наотмашь ударил старика по голове.
   - Срамных! - и Зыков свирепо топнул.
   Рыжий, хихикнув, как провинившийся школьник, сигнул на место.
   Пламя свечей колыхалось и чадило, капал воск.  Иконостас  переливался
золотом, и пророки вверху шевелили бегущими ногами.
   На паперти хлопали двери. С ружьями входили  партизаны,  они  снимали
шапки и крестились, но, оглядевшись, вновь накрывали головы и с сопеньем
протискивались вперед. В темном углу молодой парень-партизан снял сереб-
ряную лампадку, попробовал на зуб и сунул ее в мешок. Потом перекрестил-
ся и встал в сторонке, цепко присматриваясь к сияющим образам.
   Священник был бледен, глаза его лихорадочно горели и побелевшие  губы
прыгали от возбуждения. Он не чувствовал никакой боли,  но  инстинктивно
зажал в горсть разруб изувеченной руки. Сквозь крепко  сжатые  онемевшие
пальцы бежала кровь.
   - А теперича у нас с тобой, попишка, другой разговор пойдет, - сказал
Зыков. - Не зря я тебе оттяпал руку, гонитель веры  нашей  святой.  Знаю
вас, знаю ваши поповские доносы... Погромы учинять, народ на народ,  как
собак науськивать?!
   - По-о-ехал, - нетерпеливо прогнусил Наперсток и  поправил  на  башке
остроконечную шапку из собачины.
   - Знаешь ли, кто я есть, кутья?
   - Злодей ты! Вот ты кто. - Священник рванулся вперед, и густой свире-
пый плевок шлепнулся Зыкову в ноги.
   - Поп!! - И Зыков вздыбил. - Я громом пройду по земле!.. Я всю  землю
залью поповой...
   - Проклинаю!.. Трижды проклинаю... Анафема! - Священник вскинул  кро-
вавые руки и затряс ими в воздухе. Из обсеченной руки поливала кровь.  -
Анафема! Убивай скорей. Убивай... - Голос его вдруг ослаб, в груди  зах-
рипело, он со стоном медленно опустился на пол. -  Больно,  больно.  Ру-
ченька моя...
   Зыков язвительно захохотал и враз оборвал хохот.
   - Зри вторую книгу Царств, - торжественно сказал он, шагнул к попу  и
пнул его в голову ногой: - Чуешь? "И люди сущие в нем положи  на  пилы".
Чуешь, поп: на пилы! "И на трезубы железны и секиры железны, и тако сот-
вори сынам града нечестивого". Читывал, ай не? - Зыков выпрямился и  по-
велительно кивнул головой: - А ну, ребята, по писанию, распиливай  напо-
полам.
   Наперсток пал на колени:
   - Эй, подсобляй. Рработай!..
   Длинная пила, как рыбина, заколыхалась и хищно звякнула, рванув одеж-
ду. Священник пронзительно завопил, весь задергался  и  засучил  ногами.
Ряса загнулась, замелькали белые штаны. Ему в рот кто-то сунул  рукавицу
и на ноги - грузно сел.
   Парень с мешком было просунулся вперед, но вмиг отпрянул прочь, и  по
стенке, торопливо к выходу. Весь содрогаясь, он выхватил из мешка трясу-
щимися руками лампадку, сунул ее на окно и  пугливо  перекрестился.  Ему
вдруг показалось, что пила врезывается зубами в его тело, от резкой боли
он весь переломился, обхватил руками живот и с полумертвым диким  взгля-
дом выбежал на улицу.
   - Следующего сюда! - приказал Зыков и опустился на парчевую подушку.
   У сухого, лысого, в рясе, человека со страху отнялись ноги. Его  при-
волокли. Он повалился перед Зыковым лицом вниз и, ударяя лбом в  полови-
цы, выл.
   - Кто ты?
   - Дьякон, батюшка, дьякон... Спаси, помилуй...
   - Какой церкви?
   - Богоявленской, батюшка, Богоявленской... Начальник ты наш...
   - Народ не обижал?
   - Никак нет... Опросите любого... Я человек маленький, подначальный.
   - Вздернуть на колокольне. Следующего сюда!..
   Дьякона поволокли вон и на смену притащили толстого рыжего попа.
   - Этот - самая дрянь, погромщик, - сказал Срамных.
   - Чалпан долой.
   Наперсток намотал на левую руку поповскую косу  и,  крякнув,  оттяпал
голову.
   - Следующий! - мотнул бородою Зыков.
 
   Глава IX.
 
   Солнце село за побуревшей цепью каменных отрогов. Над городом  кровя-
нилось в небе облако, и наплывал голубой вечерний час. Виселица и  трупы
на ней молча грозили городу.
   Наперсток вышел последним.
   - Ишь ты, принародно желает, сволочь... - бормотал он самому себе.  -
А по мне наплевать... Только бы топору жратва была.
   Душа его напиталась кровью, и взмокшие от крови валенки  печатали  по
голубоватому снегу темные следы. Пошатываясь, он в раскорячку  нес  свой
искривленный горб, и звериный взгляд его - взгляд рыси, упившейся  крови
до бешенства.
   Чрез площадь, молча и бесцельно, двигаются конные,  пешие  партизаны,
беднота.
   Виселица замахнулась на всех. В пролетах колоколен, в воротах церков-
ных оград тоже висят свежие трупы.
   Три всадника на трех веревках водят по улицам коменданта  крепости  и
двух польских офицеров. Средний всадник - Андрон Ерданский. На конце его
веревкой толстый штабс-ротмистр пан Палацкий. Когда всадники едут рысью,
пану очень трудно поспевать, он падает и, взрывая  снег,  с  проклятиями
волочется по дороге, как куль сена. Бегущие сзади толпой мальчишки  сме-
ются, кричат, швыряют застывшим конским калом. Прохожие останавливаются,
из калиток выглядывают головы в платочках, в шапках и, как  по  приказу,
деланно хохочут.
   Черноусое лицо Андрона Ерданского  болезненно-скорбно,  озноб  трясет
его, и голова горит - бросить бы аркан, удариться бы в переулок и спать,
спать... Но задний всадник не спускает с него глаз.
   Весь город в красных флагах, купеческого кумачу Зыков не жалел. Флаги
густо облепили дом купца Шитикова, и на балконе огромное красное, видав-
шее виды знамя: - "Эй, все к Зыкову. Зыков за простой люд. Айда".
   Гараська с Куприяном украли утром корчагу рассыпчатого меду.
   - Надо водой развести, по крайности, похлебаем. Навроде пива, -  ска-
зал Гараська. Он вывалил в пустую шайку мед и опружил туда два ведра  из
колодца воды.
   - Что ты, толсто рыло, делаешь!.. Пошто добро-то портишь? - выхватила
у него ведро прибежавшая с рынка Настасья. В руке у нее только-что полу-
ченные подарки: женская кофта, шаль, пимы. - Выливай  вон.  Надо  кипят-
ком... Ужо я брагу вам сварю...
   Она вбежала в домишко и запорхала взад, вперед, как угорелая. За ночь
ее лицо осунулось, и голубые глаза были в темных, бессонных тенях.
   Гараська взял винтовку и пошел на улицу.
   - Эх, когда же по-настоящему гулевать-то станем...
   Темнело. На блеклом небе бледными точками замерцали звезды.
   Возле дома Шитикова горели костры, толпились люди.
   Гараська направился к толпе, напряженно стоявшей у пылавшего  костра.
И, когда он пробирался вперед, взмахнул широкий топор  Наперстка,  сталь
хряснула, покатилась голова.
   А какая-то румяная, в красном платочке тетя сладострастно взвизгнула,
нырнула в толпу, но опять вылезла и уставилась разгоревшимися глазами на
окровавленный топор. И вновь темная лапа выхватила трясущегося  в  серой
поддевке старика.
   - Зыков, спаси... Зыков, помилуй... Все возьми...  -  монотонно,  как
долгий стон, и очень жалобно молил он, упав на колени и подняв взгляд  к
террасе.
   Но руки вцепились в него, как клещи, блеснул топор. Красноголовая те-
тя взвизгнула, нырнула в толпу, но любопытство взяло верх - снова вылез-
ла. Она проделала так вот уже двадцать раз, два воза  трупов  лежали  на
санях, и плаха - покривилась: от обильной крови под ней подтаял снег.  В
толпе приговоренных, оцепленных стражей  людей,  все  время  раздавались
плач, стон, вопли.
   Гараська был как во сне. Он только теперь вспомнил про Зыкова и пере-
вел взгляд вверх: на возвышенном балконе  стоял  в  черной  поддевке,  в
красном кушаке, рыжей шапке, чернобородый, саженного роста великан.
   Наперсток гекнул: - "гек!" - и вся толпа гекнула, топор хряснул,  по-
катилась голова.
   - Злодий! злодий!.. - болезненно выкрикнул Андрон Ерданский  и  заме-
тался по балкону. Ему вдруг захотелось броситься на горбуна и  вгрызться
ему зубами в горло. - Пан, пусти. Дуже неможется...
   Возле Зыкова стояли люди, Срамных и другие, еще два парня с винтовка-
ми - стража.
   - Веди сюда! - крикнул Зыков.
   И к балкону подтащили коменданта крепости, поручика Сафьянова.
   Лицо Зыкова в напряженном каменном спокойствии, он собрал в себе  всю
силу, чтоб не поддаться слабости, но пролитая кровь  уже  начала  томить
его. Наперсток подошел и ждал. Зыков с гадливостью взглянул в  сумасшед-
шие вывороченные с красными веками глаза его...
   - Довольно крови!.. - прозвучало из тьмы в толпе.
   И в другом месте далеко:
   - Довольно крови!
   Плач, стон, вопли среди приговоренных стали отчаянней, крепче.
   - Пане... Змилуйся!.. - и Андрон Ерданский повалился в ноги Зыкову, -
Ой, крев, крев...
   Тот быстро вошел чрез открытые двери в дом, жадно выпил третий стакан
вина, отер рукавом усы и на мгновение задумался.
   - Господи Боже, укрепи длань карающую, - промолвил он,  крепко  крес-
тясь двуперстием, и вновь вышел к народу, весь из чугуна.
   - Судьи правильные, рать моя и весь всечестной люд! - зычно прорезало
всю площадь.
   Гараська глуповато разинул рот и огляделся. Направо от него, на  двух
длинных бревнах, сидели судьи: бородатые мужики,  молодежь,  горожане  и
три солдата-колчаковца.
   - Отпустить коменданта, ненавистного врага нашего, иль казнить?
   - Казнить!.. Казнить!! - закричали голоса. - Чего,  Зыков,  спрашива-
ешь, сам знаешь...
   - Казнить!.. Он нас поборами замучил... Окопы то-и-дело рой ему. Дро-
ва поставляй... Троих солдат повесил... Девушке  одной  брюхо  сделал...
Удавилась... Они, эти офицерики-то с Колчаком, царя хотят!
   - Вздор, вздор! Не слушайте, товарищ Зыков!.. - Поручик Сафьянов, ко-
мендант, был с рыженькими бачками, с редкими волосами на непокрытой  го-
лове, в офицерской, с золотыми погонами, растерзанной  шинели.  Он  весь
дрожал, то скрючиваясь, то выпрямляясь по-военному, во  фронт.  -  Дайте
мне слово сказать... Прошу слова!
   - Ну?!
   - Я принимал присягу. Служил верой и правдой... - голос  офицера  был
то глух и непонятен, то звенел отчаянием. - А теперь я верю в вашу силу,
товарищ Зыков... Я прозрел...
   - Отрекаешься?
   - Отрекаюсь, товарищ Зыков.
   - Может, ко мне желаешь передаться?
   - Желаю, от всей души... верой и правдой вашему партизанскому  отряду
послужить... Я всегда, товарищ Зыков, я и раньше восхищался...
   - Тьфу! Гадина... - плюнул Зыков и подал знак Наперстку, но тотчас же
крикнул: - Стой! - уцепился руками за балконную решотку и его медный го-
лос загудел по площади: - Эй, слушай все!.. Зыков говорит... Власть  моя
тверда, как скала, и кровава, во имя божие. Где проходит  Зыков,  там  -
смерть народным врагам. Нога его топчет всех змей. Долой попов! Они  за-
перли правую веру от народа, царям продались. Новую веру  от  антихриста
царя Петра, от нечестивца Никона народу подсунули, а  правую  нашу  веру
загнали в леса, в скиты, в камень... Смерть  попам,  смерть  чиновникам,
купцам, разному начальству. Пускай одна голь-беднота остается.  Трудись,
беднота, гуляй, беднота, царствуй, беднота!.. Зыков за вас. Эй,  Наперс-
ток, руби барину башку!
   Но вдруг с зыковского балкона грянул выстрел, Наперсток схватился  за
шапку, любопытная тетя, взмахнув руками, навеки нырнула красным  платком
в толпу.
   Судьи мигом с бревен к террасе:
   - Не тебя ли, Зыков? Кто это?
   Подбежал и Наперсток с топором:
   - В меня, в меня стрелил... в шапку!..
   На полу, у ног Зыкова катались клубком Андрон Ерданский и обезоружен-
ный им парень-часовой.
   - Отдай! Добром отдай! - вырывал свою винтовку парень.
   Безумный Ерданский грыз парню руки, стараясь  еще  раз  выстрелить  в
толпу, в Наперстка-палача. Все люди казались ему  проклятыми  горбунами,
измазанными кровью уродами, всюду блестели топоры и, как птицы,  табуни-
лись отрубленные головы.
   - Эх, тварь!.. Не мог кого следует убить-то! -  И  молниеносный  взор
Зыкова скользнул от неостывшей винтовки к вспотевшему лбу  Наперстка.  -
Мало ж ты погулял, щенок... - он приподнял Ерданского за шиворот и,  пе-
ребросив через перила, сказал: - Вздернуть!
   Но Наперсток, рыча и взлаивая, стал кромсать его топором.
 
   Глава X.
 
   - Мужики! Зыков город грабит, а вы, гладкорожие, все возле баб да  на
печи валяетесь! - еще с утра корили бабы своих мужей в ближней  деревне,
Сазонихе.
   И в другой деревне, Крутых Ярах, колченогий бездельник, снохач  Охар-
чин, переходя из избы в избу, мутил народ:
   - Айда, паря! Закладывай, благословясь,  кошевки...  Зыков  в  городу
орудовает... Знай, подхватывай!..
   И в третьей деревне бывший вахмистр царской службы Алехин,  сбежавший
из колчаковской армии, говорил крестьянам:
   - Нет, братцы, довольно. Кто самосильный - айда к Зыкову!..  Народищу
у него, как грязи. Вон, поспрошайте-ка в лесу, при дороге, его бекетчики
стоят. Поди, мне какой ни какой отрядишка доверит же он. Пускай-ка тогда
колчаковская шпана, пятнай их в сердце, грабить нас придет, али нагайка-
ми драть, мы их встретим...
   И на многочисленных заимках зашевелился сибирский люд.
   Это было утром.
   А теперь, когда луна взошла, и Гараська с ватагой рыщут по улицам...
   Взошла луна - и городок опять заголубел.
   Где-то далеко, на окраинах, постукивали выстрелы. Зыков слышит, Зыков
отлично знает, что это за выстрелы, и спокойно продолжает дело.
   Настасье хочется на улку погулять, но у ней ключом кипит  брага,  то-
пится печь, она одна.
   И отец Петр вместе с другими мужиками подошел к костру, там, на окра-
ине. Он переоделся, как мужик: пимы, барловая, вверх шерстью, яга,  мох-
натая с ушами шапка.
   В голубом тумане, на реке, по утыканной вешками дороге, чернели  под-
воды мужиков.
   - Допустите, кормильцы... Чего ж вы?
   - Нельзя, нельзя! Поворачивай назад!
   Пять партизан загородили им дорогу.
   - Допустите, хрещеные... Мне хошь пешечком... - мужичьим голосом стал
просить отец Петр-мужик.
   - Здря, что ли, мы эстолько верст перлись... Сами-то, небось,  граби-
те, а нам так... - сгрудились, запыхтели мужики. - Пусти добром! - У ко-
го нож в руках, у кого топор.
   Пять партизанских самопалов грохнули в небо залп. Мужики самокатом по
откосу к лошадям.
   К противоположному концу городка другая дорога прибежала с  гор.  Там
тоже стоял обоз, рвались в город мужики. И колченогий снохач Охарчин то-
же здесь:
   - Достаток у нас малой. Толчак на вовся разорил...  Желательно  купе-
чество пощупать.
   Залп в воздух. Но не все мужики убежали. Осталось  с  десяток  "верш-
них", на конях.
   Вахмистр царской службы Алехин под'ехал к самому костру. Низенькая  и
толстобокая, как бочка, кобыленка его заржала.
   - Мне к хозяину лично, - сказал он, - к Зыкову.
   - По какому екстренному случаю? - спросил партизан, тоже бывший  вах-
мистр. Из башлыка торчала вся в ледяных сосульках борода и нос.
   - Вот, товарищей привел... Желательно влиться в ваш отряд,  -  сказал
Алехин. - Завтра еще под'едут.
   - Езжай один. Скажешь, что Кравчук впустил. А вы оставайтесь до  рас-
поряженья. Слезавайте с коней... Табачок, кавалеры, есть?
   Еще где-то погромыхивали выстрелы, то здесь, то  там,  близко  и  по-
дальше. Зыков знает, что это за выстрелы: раз'езды расстреливают на мес-
те грабителей и хулиганов.
   Но Гараська хитрый: Гараська смыслит, в какие  лазы  надо  пролезать.
Мешок его набит всяким добром туго, по карманам, за пазухой, под  шапкой
- везде добро.
   И ружьишко на веревке трясется за плечом, как ненужный груз.
   Он идет задами, огородами, по пояс пурхаясь в сугробах:
   - Отворяй, распроязви!.. С обыском!.. - и грохает прикладом в дверь.
   Дьяконица старая. Гараська выстрелил в потолок, взломал  сундук.  Эх,
добра-то!
   Гараська ткнул в мешок отрез сукна, - не лезет. Выбросил из мешка чу-
гунную латку, а вот как жаль: хорошая; выбросил медную  кострюлю,  опять
туго набил мешок.
   На столе фигурчатая из фарфора с бронзой лампа.
   - Такие ланпы я уважаю, - пробурчал Гараська. - О, язви-те!  Стеклян-
ная, - и грохнул в пол.
   В доме было тихо. Лишь из соседней комнаты  прорывались  истерические
повизгиванья. Гараська сгреб стул и ударил в шкаф  с  посудой.  Движенья
его неуклюжи, но порывисты и озорны.
   На шкафу большой, круглый, пирог с вареньем, Гараська отхватил лапами
кусок и затолкнул в рот. - "Эх, хорош самоварчик, аккуратный", -  прист-
реливался Гараська глазом. - "Не  унести...  Другой  раз...  А  сгодился
бы... Чорта с два, чтоб я стал Зыкову служить... Нашел Ваньку. Приду до-
мой, оженюсь, богато заживу". - Жрал, перхал,  давился,  вытягивая  шею,
как ворона. "Эх, недосуг". Он поставил блюдо с пирогом на пол,  расстег-
нулся, присел и, гогоча, напакостил, как животное, в самую середку пиро-
га.
   Костры возле Шитикова дома горят ярко, охапками швыряют в них  дрова,
пламя лопочет, колышется, вплетаясь в голубую ночь.
   - Вот ты, Зыков, наших попов кончил, другие - которые хорошие...  Это
не дело, Зыков. А самую сволоту оставил! - кричали в толпе.
   - Кого? - спросил тот.
   - Отца Петра. Самый попишка жидомор...
   И в разных местах:
   - Нету его! Нету, уж бегали... Третьеводнись на требу уехал.
   - На кого еще можете указать? - крикнул Зыков. - Не было ли  обид  от
кого?
   Народ только этого и ждал. Как ушат  помой,  доносы,  кляузы,  преда-
тельство. Из домов и  домишек  выхватывались  люди.  Звериное  судьбище,
плевки, матершина, крики, гвалт. Петька Руль у Пахомова в  третьем  году
хомут украл, Иванов о Пасхе жену Степанова гулящей девкой  обложил,  тот
колчаковцам лесу для виселиц дарма возил, этот худым словом Зыкова обла-
ял.
   - Врешь, паскуда, врешь!.. Ты мне два ста должен.  Смерть  накликаешь
на меня?! Дешево хочешь отделаться, варнак. Да ты за груди-то не хватай,
жиган такой! А не ты ли в зыковских солдат выстрел дал? Ну-те-ка,  опро-
сите Лукерью Хвастунову...
   - Эй, Лукерья!.. Где она? Бегите за Лукерьей Хвастуновой.
   - Здесь она... Лукерья, толкуй!
   Гвалт, крики, слезы, ругань. Ничего не пившая толпа была пьяна. Меща-
не, мастеровые, гольтепа, все распоясались, у всех закачался рассудок.
   Наперсток пощупал ногтем, не затупился ли  топор.  Выстрелы,  костры,
кровь, где-то ревели хором хмельную песню, и на площади, как  в  кабаке:
кровавый хмель.
   - Чиновник Артамонов ты будешь?
   Федор Петрович подытоживал на  счетах  ведомость,  все  не  выходило,
врал.
   Поднял голову. У двери стоял Вася, а перед Федором Петровичом -  сол-
дат и бородач.
   - Зыков приказал тебе притти к нему.
   - Зачем это? - его лысый череп, лицо и комната были  зелены.  Зеленый
колпак на лампе дребезжал, и прыгали орластые пуговицы на потертом  виц-
мундире.
   - Зачем?
   - Неизвестно. Велено.
   Артамонов, облокотившись на стол, дрожал крупной дрожью.  "Знаю,  за-
чем. Убить".
   - Пошлите его к чорту! - крикнул он, и словно не он крикнул, а кто-то
сидевший в нем. - Мне некогда. Ведомость... Я  в  политике  не  замешан,
колчаковцам и разной сволочи пятки не лижу... А ежели надо,  пускай  сам
сюда идет...
   - Ну, смотри, ваше благородье.
   Оба повернулись и, хихикая, вышли вон. Погоняя коня,  бородач  сквозь
смех говорил солдату:
   - Что-то Зыков скажет? Антиресно...
   Зыков удивился:
   - Ну? Неужто так-таки к чорту и послал? -  нахмурил  лоб,  подумал  и
сказал улыбаясь: - Молодец. Не трогать.
   - Он хороший человек!.. Спасибо! Не трог  его...  Только  выпить  лю-
бит... - кричали в толпе.
   Зыкову наскучило, ушел в дом, хватил вина и устало повалился  на  ди-
ван.
   - Аж голова во круги идет... Фу-у-у...
   - Фу-у-у, язви тя! Видала, Настюха, что добра-то? - ввалился  потный,
весь в снегу, запыхавшийся Гараська. - В деревне  сгодится...  Женюсь...
Думаешь, Зыкову буду служить? Хы, нашел Ваньку.  Ну,  и  натешился  я...
Только женски все сухопарые подвертывались, а  я  уважаю  толстомясых...
Ого, бражка! Давай, давай... А где же наши?  -  Гараська  выхлестал  два
ковша браги, спрятал под лавку мешок:  -  Ежели  хошь  иголка  пропадет,
убью... - взял другой мешок, пустой, пошлепал Настасью по заду и удрал.
   Кой-где, по улицам, по переулкам, возле домов и  домишек  с  выбитыми
стеклами валялись не то пьяные, не то расстрелянн