а такой пойдет и на что он способен? На
скорый поступок разве, а долго не вытерпит. И не дивно, что вместо свободы
впали в рабство, а вместо служения братолюбию и человеческому единению
впали напротив в отъединение и уединение, как говорил мне в юности моей
таинственный гость и учитель мой. А потому в мире всђ более и более угасает
мысль о служении человечеству, о братстве и целостности людей и воистину
встречается мысль сия даже уже с насмешкой, ибо как отстать от привычек
своих, куда пойдет сей невольник, если столь привык утолять бесчисленные
потребности свои, которые сам же навыдумал? В уединении он, и какое ему
дело до целого. И достигли того, что вещей накопили больше, а радости стало
меньше.

Другое дело путь иноческий. Над послушанием, постом и молитвой даже
смеются, а между тем лишь в них заключается путь к настоящей, истинной уже
свободе: отсекаю от себя потребности лишние и ненужные, самолюбивую и
гордую волю мою смиряю и бичую послушанием, и достигаю тем, с помощию
божьей, свободы духа, а с нею и веселья духовного! Кто же из них способнее
вознести великую мысль и пойти ей служить, -- уединенный ли богач или сей
освобожденный от тиранства вещей и привычек? Инока корят его уединением:
"Уединился ты, чтобы себя спасти в монастырских стенах, а братское служение
человечеству забыл". Но посмотрим еще, кто более братолюбию поусердствует?
Ибо уединение не у нас, а у них, но не видят сего. А от нас и издревле
деятели народные выходили, отчего же не может их быть и теперь? Те же
смиренные и кроткие постники и молчальники восстанут и пойдут на великое
дело. От народа спасение Руси. Русский же монастырь искони был с народом.
Если же народ в уединении, то и мы в уединении. Народ верит по-нашему, а
неверующий деятель у нас в России ничего не сделает, даже будь он искренен
сердцем и умом гениален. Это помните. Народ встретит атеиста и поборет его,
и станет единая православная Русь. Берегите же народ и оберегайте сердце
его. В тишине воспитайте его. Вот ваш иноческий подвиг, ибо сей народ
богоносец.

е) Нечто о господах и слугах и о том, возможно ли господам и слугам стать
взаимно по духу братьями.

Боже, кто говорит, и в народе грех. А пламень растления умножается даже
видимо, ежечасно, сверху идет. Наступает и в народе уединение: начинаются
кулаки и мироеды; уже купец всђ больше и больше желает почестей, стремится
показать себя образованным, образования не имея ни мало, а для сего гнусно
пренебрегает древним обычаем и стыдится даже веры отцов. Ездит ко князьям,
а всего-то сам мужик порченый. Народ загноился от пьянства и не может уже
отстать от него. А сколько жестокости к семье, к жене, к детям даже; от
пьянства всђ. Видал я на фабриках девятилетних даже детей: хилых, чахлых,
согбенных и уже развратных. Душная палата, стучащая машина, весь божий день
работы, развратные слова и вино, вино, а то ли надо душе такого малого еще
дитяти? Ему надо солнце, детские игры и всюду светлый пример и хоть каплю
любви к нему. Да не будет же сего, иноки, да не будет истязания детей,
восстаньте и проповедайте сие скорее, скорее. Но спасет бог Россию, ибо
хоть и развратен простолюдин и не может уже отказать себе во смрадном
грехе, но всђ же знает, что проклят богом его смрадный грех, и что
поступает он худо, греша. Так что неустанно еще верует народ наш в правду,
бога признает, умилительно плачет. Не то у высших. Те во след науке хотят
устроиться справедливо одним умом своим, но уже без Христа, как прежде, и
уже провозгласили, что нет преступления, нет уже греха. Да оно и правильно
по-ихнему: ибо если нет у тебя бога, то какое же тогда преступление? В
Европе восстает народ на богатых уже силой, и народные вожаки повсеместно
ведут его к крови и учат, что прав гнев его. Но "проклят гнев их, ибо
жесток". А Россию спасет господь, как спасал уже много раз. Из народа
спасение выйдет, из веры и смирения его. Отцы и учители, берегите веру
народа, и не мечта сие: поражало меня всю жизнь в великом народе нашем его
достоинство благолепное и истинное, сам видел, сам свидетельствовать могу,
видел и удивлялся, видел, несмотря даже на смрад грехов и нищий вид народа
нашего. Не раболепен он, и это после рабства двух веков. Свободен видом и
обращением, но безо всякой обиды. И не мстителен, и не завистлив. "Ты
знатен, ты богат, ты умен и талантлив, -- и пусть, благослови тебя бог. Чту
тебя, но знаю, что и я человек. Тем, что без зависти чту тебя, тем-то и
достоинство мое являю пред тобой человеческое". Воистину, если не говорят
сего (ибо не умеют еще сказать сего), то так поступают, сам видел, сам
испытывал, и верите ли: чем беднее и ниже человек наш русский, тем и более
в нем сей благолепной правды заметно, ибо богатые из них кулаки и мироеды
во множестве уже развращены, и много, много тут от нерадения и несмотрения
нашего вышло! Но спасет бог людей своих, ибо велика Россия смирением своим.
Мечтаю видеть и как бы уже вижу ясно наше грядущее: ибо будет так, что даже
самый развращенный богач наш кончит тем, что устыдится богатства своего
пред бедным, а бедный, видя смирение сие, поймет и уступит ему с радостью и
лаской ответит на благолепный стыд его. Верьте, что кончится сим: на то
идет. Лишь в человеческом духовном достоинстве равенство, и сие поймут лишь
у нас. Были бы братья, будет и братство, а раньше братства никогда не
разделятся. Образ Христов храним, и воссияет как драгоценный алмаз всему
миру... Буди, буди!

Отцы и учители, произошло раз со мною умилительное дело. Странствуя,
встретил я однажды, в губернском городе К., бывшего моего денщика Афанасия,
а с тех пор, как я расстался с ним, прошло уже тогда восемь лет. Нечаянно
увидел меня на базаре, узнал, подбежал ко мне, и боже, сколь обрадовался.
так и кинулся ко мне: "Батюшка, барин, выли это? Да неужто вас вижу?" Повел
меня к себе. Был уже он в отставке, женился, двух детей младенцев уже
прижил. Проживал с супругой своею мелким торгом на рынке с лотка. Комнатка
у него бедная, но чистенькая, радостная. Усадил меня, самовар поставил, за
женой послал, точно я праздник какой ему сделал, у него появившись. Подвел
ко мне деток: "благословите, батюшка". "Мне ли благословлять, отвечаю ему,
инок я простой и смиренный, бога о них помолю, а о тебе, Афанасий Павлович,
и всегда, на всяк день, с того самого дня, бога молю, ибо с тебя, говорю,
всђ и вышло". И объяснил ему я это, как умел. Так что же человек: смотрит
на меня и всђ не может представить, что я, прежний барин его, офицер, пред
ним теперь в таком виде и в такой одежде: заплакал даже. "Чего же ты
плачешь, говорю ему, незабвенный ты человек, лучше повеселись за меня
душой, милый, ибо радостен и светел путь мой". Многого не говорил, а всђ
охал и качал на меня головой умиленно. "Где же ваше, спрашивает,
богатство?" Отвечаю ему: "В монастырь отдал, а живем мы в общежитии". После
чаю стал я прощаться с ними, и вдруг вынес он мне полтину, жертву на
монастырь, а другую полтину, смотрю, сует мне в руку, торопится: "это уж
вам, говорит, странному, путешествующему, пригодится вам может, батюшка".
Принял я его полтину, поклонился ему и супруге его и ушел обрадованный, и
думаю дорогой: "вот мы теперь оба, и он у себя, и я идущий, охаем, должно
быть, да усмехаемся радостно, в веселии сердца нашего, покивая головой и
вспоминая, как бог привел встретиться". И больше я уж с тех пор никогда не
видал его. Был я ему господин, а он мне слуга, а теперь, как облобызались
мы с ним любовно и в духовном умилении, меж нами великое человеческое
единение произошло. Думал я о сем много, а теперь мыслю так: неужели так
недоступно уму, что сие великое и простодушное единение могло бы в свой
срок и повсеместно произойти меж наших русских людей? Верую, что
произойдет, и сроки близки.

А про слуг прибавлю следующее: сердился я прежде, юношею, на слуг много:
"кухарка горячо подала, денщик платье не вычистил". Но озарила меня тогда
вдруг мысль моего милого брата, которую слышал от него в детстве моем:
"ст[OACUTE]ю ли я того и весь-то, чтобы мне другой служил, а чтоб я, за
нищету и темноту его, им помыкал?" И подивился я тогда же, сколь самые
простые мысли, воочию ясные, поздно появляются в уме нашем. Без слуг
невозможно в миру, но так сделай, чтобы был у тебя твой слуга свободнее
духом, чем если бы был не слугой. И почему я не могу быть слугою слуге
моему и так, чтоб он даже видел это, и уж безо всякой гордости с моей
стороны, а с его, неверия? Почему не быть слуге моему как бы мне родным,
так что приму его наконец в семью свою и возрадуюсь сему? Даже и теперь еще
это так исполнимо, но послужит основанием к будущему уже великолепному
единению людей, когда не слуг будет искать себе человек и не в слуг
пожелает обращать себе подобных людей, как ныне, а напротив изо всех сил
пожелает стать сам всем слугой по евангелию. И неужели сие мечта, чтобы под
конец человек находил свои радости лишь в подвигах просвещения и
милосердия, а не в радостях жестоких, как ныне, -- в объядении, блуде,
чванстве, хвастовстве и завистливом превышении одного над другим? Твердо
верую, что нет, и что время близко. Смеются и спрашивают: когда же сие
время наступит и похоже ли на то, что наступит? Я же мыслю, что мы со
Христом это великое дело решим. И сколько же было идей на земле, в истории
человеческой, которые даже за десять лет немыслимы были и которые вдруг
появлялись, когда приходил для них таинственный срок их, и проносились по
всей земле? Так и у нас будет, и воссияет миру народ наш и скажут все люди:
"камень, который отвергли зиждущие, стал главою угла". А насмешников
вопросить бы самих: если у нас мечта, то когда же вы-то воздвигнете здание
свое и устроитесь справедливо лишь умом своим, без Христа? Если же и
утверждают сами, что они-то, напротив, и идут к единению, то воистину
веруют в сие лишь самые из них простодушные, так что удивиться даже можно
сему простодушию. Воистину у них мечтательной фантазии более, чем у нас.
Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют
мир кровью, ибо кровь зовет кровь а извлекший меч погибнет мечом. И если бы
не обетование Христово, то так и истребили бы друг друга даже до последних
двух человек на земле. Да и сии два последние не сумели бы в гордости своей
удержать друг друга, так что последний истребил бы предпоследнего, а потом
и себя самого. И сбылось бы, если бы не обетование Христово, что ради
кротких и смиренных сократится дело сие. Стал я тогда, еще в офицерском
мундире, после поединка моего, говорить про слуг в обществе, и все-то,
помню, на меня дивились: "чт[OACUTE] же нам, говорят, посадить слугу на
диван да ему чай подносить?" А я тогда им в ответ: "почему же и не так,
хотя бы только иногда". Все тогда засмеялись. Вопрос их был легкомысленный,
а ответ мой неясный, но мыслю, что была в нем и некая правда.

ж) О молитве, о любви и о соприкосновении мирам иным.

Юноша, не забывай молитвы. Каждый раз в молитве твоей, если искренна,
мелькнет новое чувство, а в нем и новая мысль, которую ты прежде не знал, и
которая вновь ободрит тебя; и поймешь, что молитва есть воспитание. Запомни
еще: на каждый день, и когда лишь можешь, тверди про себя! "Господи,
помилуй всех днесь пред тобою представших". Ибо в каждый час и каждое
мгновение тысячи людей покидают жизнь свою на сей земле и души их
становятся пред господом, -- и сколь многие из них расстались с землею
отъединенно, никому неведомо, в грусти и тоске, что никто-то не пожалеет о
них и даже не знает о них вовсе: жили ль они или нет. И вот, может быть с
другого конца земли вознесется ко господу за упокой его и твоя молитва,
хотя бы ты и не знал его вовсе, а он тебя. Сколь умилительно душе его,
ставшей в страхе пред господом, почувствовать в тот миг, что есть и за него
молельщик, что осталось на земле человеческое существо и его любящее. Да и
бог милостивее воззрит на обоих вас, ибо если уже ты столь пожалел его, то
кольми паче пожалеет он, бесконечно более милосердый и любовный чем ты. И
простит его тебя ради.

Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие уж
подобие божеской любви и есть верх любви на земле. Любите всђ создание
божие, и целое, и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч божий любите.
Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую
вещь и тайну божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно
начнешь ее познавать всђ далее и более, на всяк день. И полюбишь наконец
весь мир уже всецелою, всемирною любовью. Животных любите: им бог дал
начало мысли и радость безмятежную. Не возмущайте же ее, не мучьте их, не
отнимайте у них радости, не противьтесь мысли божией. Человек, не возносись
над животными: они безгрешны, а ты со своим величием гноишь землю своим
появлением на ней и след свой гнойный оставляешь после себя, -- увы, почти
всяк из нас! -- Деток любите особенно, ибо они тоже безгрешны, яко ангелы,
и живут для умиления нашего, для очищения сердец наших и как некое указание
нам. Горе оскорбившему младенца. А меня отец Анфим учил деток любить: он
милый и молчащий в странствиях наших, на подаянные грошики им пряничков и
леденцу бывало купит и раздаст; проходить не мог мимо деток без сотрясения
душевного: таков человек.

Пред иною мыслью станешь в недоумении, особенно видя грех людей, и спросишь
себя: "взять ли силой, али смиренною любовью?" Всегда решай: "возьму
смиренною любовью". Решишься так раз навсегда, и весь мир покорить
возможешь. Смирение любовное -- страшная сила, изо всех сильнейшая,
подобной которой и нет ничего. На всяк день и час, на всякую минуту ходи
около себя и смотри за собой, чтоб образ твой был благолепен. Вот ты прошел
мимо малого ребенка, прошел злобный со скверным словом, с гневливою душой;
ты и не приметил, может, ребенка-то, а он видел тебя, и образ твой,
неприглядный и нечестивый, может, в его беззащитном сердечке остался. Ты и
не знал сего, а может быть ты уже тем в него семя бросил дурное, и
возрастет оно пожалуй, а всђ потому, что ты не уберегся пред дитятей,
потому что любви осмотрительной, деятельной не воспитал в себе. Братья,
любовь учительница, но нужно уметь ее приобрести, ибо она трудно
приобретается, дорого покупается, долгою работой и через долгий срок, ибо
не на мгновение лишь случайное надо любить, а на весь срок. А случайно-то и
всяк полюбить может, и злодей полюбит. Юноша брат мой у птичек прощения
просил: оно как бы и бессмысленно, а ведь правда, ибо всђ как океан, всђ
течет и соприкасается, в одном месте тронешь, в другом конце мира отдается.
Пусть безумие у птичек прощения просить, но ведь и птичкам было бы легче и
ребенку и всякому животному около тебя, если бы ты сам был благолепнее, чем
ты есть теперь, хоть на одну каплю да было бы. Всђ, как океан, говорю вам.
Тогда и птичкам стал бы молиться, всецелою любовию мучимый, как бы в
восторге каком, и молить, чтобы и они грех твой отпустили тебе. Восторгом
же сим дорожи, как бы ни казался он людям бессмысленным.

Други мои, просите у бога веселья. Будьте веселы как дети. как птички
небесные. И да не смущает вас грех людей в вашем делании, не бойтесь, что
затрет он дело ваше и не даст ему совершиться, не говорите: "силен грех,
сильно нечестие, сильна среда скверная, а мы одиноки и бессильны, затрет
нас скверная среда и не даст совершиться благому деланию". Бегите, дети,
сего уныния! Одно тут спасение себе: возьми себя и сделай себя же
ответчиком за весь грех людской. Друг, да ведь это и вправду так, ибо чуть
только сделаешь себя за всђ и за всех ответчиком искренно, то тотчас же
увидишь, что оно так и есть в самом деле и что ты-то и есть за всех и за
вся виноват. А скидывая свою же лень и свое бессилие на людей, кончишь тем,
что гордости сатанинской приобщишься и на бога возропщешь. О гордости же
сатанинской мыслю так: трудно нам на земле ее и постичь, а потому сколь
легко впасть в ошибку и приобщиться ей, да еще полагая, что нечто великое и
прекрасное делаем. Да и многое из самых сильных чувств и движений природы
нашей мы пока на земле не можем постичь, не соблазняйся и сим и не думай,
что сие в чем-либо может тебе служить оправданием, ибо спросит с тебя судия
вечный то, что ты мог постичь, а не то, чего не мог, сам убедишься в том,
ибо тогда всђ узришь правильно и спорить уже не станешь. На земле же
воистину мы как бы блуждаем, и не было бы драгоценного Христова образа пред
нами, то погибли бы мы и заблудились совсем, как род человеческий пред
потопом. Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное
сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным, с миром горним и
высшим, да и корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных. Вот
почему и говорят философы, что сущности вещей нельзя постичь на земле. Бог
взял семена из миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад свой, и
взошло всђ, что могло взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством
соприкосновения своего таинственным мирам иным, если ослабевает или
уничтожается в тебе сие чувство, то умирает и взращенное в тебе. Тогда
станешь к жизни равнодушен и даже возненавидишь ее. Мыслю так.

з) Можно ли быть судиђю себе подобных? О вере до конца.

Помни особенно, что не можешь ничьим судиђю быти. Ибо не может быть на
земле судья преступника, прежде чем сам сей судья не познает, что и он
такой же точно преступник, как и стоящий пред ним, и что он-то за
преступление, стоящего пред ним, может прежде всех и виноват. Когда же
постигнет сие, то возможет стать и судиђю. Как ни безумно на вид, но правда
сие. Ибо был бы я сам праведен, может и преступника, стоящего предо мною,
не было бы. Если возьможешь принять на себя преступление стоящего пред
тобою и судимого сердцем твоим преступника, то немедленно приими и
пострадай за него сам, его же без укора отпусти. И даже если б и самый
закон поставил тебя его судиђю, то сколь лишь возможно будет тебе, сотвори
и тогда в духе сем, ибо уйдет и осудит себя сам еще горше суда твоего. Если
же отойдет с целованием твоим бесчувственный и смеясь над тобою же, то не
соблазняйся и сим: значит срок его еще не пришел, но придет в свое время; а
не придет, всђ равно: не он, так другой за него познает и пострадает, и
осудит, и обвинит себя сам, и правда будет восполнена. Верь сему,
несомненно верь, ибо в сем самом и лежит всђ упование и вся вера святых.

Делай неустанно. Если вспомнишь в нощи, отходя ко сну: "я не исполнил что
надо было", то немедленно восстань и исполни. Если кругом тебя люди злобные
и бесчувственные и не захотят тебя слушать, то пади пред ними и у них
прощения проси, ибо воистину и ты в том виноват, что не хотят тебя слушать.
А если уже не можешь говорить с озлобленными, то служи им молча и в
уничижении, никогда не теряя надежды. Если же все оставят тебя и уже
изгонят тебя силой, то, оставшись один, пади на землю и целуй ее, омочи ее
слезами твоими, и даст плод от слез твоих земля, хотя бы и не видал и не
слыхал тебя никто в уединении твоем. Верь до конца, хотя бы даже и
случилось так, что все бы на земле совратились, а ты лишь единый верен
остался: принеси и тогда жертву и восхвали бога ты, единый оставшийся. А
если вас таких двое сойдутся, -- то вот уж и весь мир, мир живой любви,
обнимите друг друга в умилении и восхвалите господа: ибо хотя и в вас
двоих, но восполнилась правда его.

Если сам согрешишь и будешь скорбен даже до смерти о грехах твоих, или о
грехе твоем внезапном, то возрадуйся за другого, возрадуйся за праведного,
возрадуйся тому, что если ты согрешил, то он зато праведен и не согрешил.

Если же злодейство людей возмутит тебя негодованием и скорбью уже
необоримою, даже до желания отомщения злодеям, то более всего страшись сего
чувства; тотчас же иди и ищи себе мук так, как бы сам был виновен в сем
злодействе людей. Приими сии муки и вытерпи, и утолится сердце твое, и
поймешь, что и сам виновен, ибо мог светить злодеям даже как единый
безгрешный и не светил. Если бы светил, то светом своим озарил