о однако угадать, чувствует ли он раскаяние или чт[OACUTE].

-- Стой, -- подхватил соображая Иван. -- А дверь-то? Если отворил он дверь
только тебе, то как же мог видеть ее прежде тебя Григорий отворенною?
Потому ведь Григорий видел прежде тебя?

Замечательно, что Иван спрашивал самым мирным голосом, даже совсем как
будто другим тоном, совсем не злобным, так что если бы кто-нибудь отворил к
ним теперь дверь и с порога взглянул на них, то непременно заключил бы, что
они сидят и миролюбиво разговаривают о каком-нибудь обыкновенном, хотя и
интересном предмете.

-- На счет этой двери и что Григорий Васильевич будто бы видел, что она
отперта, то это ему только так почудилось, -- искривленно усмехнулся
Смердяков. -- Ведь это, я вам скажу, не человек-с, а всђ равно что упрямый
мерин: и не видал, а почудилось ему что видел -- вот его уж и не собьете-с.
Это уж нам с вами счастье такое выпало, что он это придумал, потому что
Дмитрия Федоровича несомненно после того в конец уличат.

-- Слушай, -- проговорил Иван Федорович, словно опять начиная теряться и
что-то усиливаясь сообразить, -- слушай... Я много хотел спросить тебя еще,
но забыл... Я всђ забываю и путаюсь... Да! Скажи ты мне хоть это одно:
зачем ты пакет распечатал и тут же на полу оставил? Зачем не просто в
пакете унес... Ты когда рассказывал, то мне показалось, что будто ты так
говорил про этот пакет, что так и надо было поступить... а почему так надо
-- не могу понять...

-- А это я так сделал по некоторой причине-с. Ибо будь человек знающий и
привычный, вот как я например, который эти деньги сам видел зараньше и
может их сам же в тот пакет ввертывал и собственными глазами смотрел, как
его запечатывали и надписывали, то такой человек-с с какой же бы стати,
если бы примерно это он убил, стал бы тогда, после убивства, этот пакет
распечатывать, да еще в таких попыхах, зная и без того совсем уж наверно,
что деньги эти в том пакете беспременно лежат-с? Напротив, будь это
похититель как бы я например, то он бы просто сунул этот пакет в карман,
нисколько не распечатывая, и с ним поскорее утек-с. Совсем другое тут
Дмитрий Федорович: они об пакете только по наслышке знали, его самого не
видели, и вот как достали его примерно, будто из-под тюфяка, то поскорее и
распечатали его тут же, чтобы справиться: есть ли в нем в самом деле эти
самые деньги? А пакет тут же бросили, уже не успев рассудить, что он уликой
им после них останется, потому что они вор непривычный-с, и прежде никогда
ничего явно не крали, ибо родовые дворяне-с, а если теперь украсть и
решились, то именно как бы не украсть, а свое собственное только взять
обратно пришли, так как всему городу об этом предварительно повестили и
даже похвалялись зараньше вслух пред всеми, что пойдут и собственность свою
от Федора Павловича отберут. Я эту самую мысль прокурору в опросе моем не
то что ясно сказал, а напротив как будто намеком подвел-с, точно как бы сам
не понимаючи, и точно как бы это они сами выдумали, а не я им подсказал-с,
-- так у господина прокурора от этого самого намека моего даже слюнки
потекли-с...

-- Так неужели, неужели ты всђ это тогда же так на месте и обдумал? --
воскликнул Иван Федорович вне себя от удивления. Он опять глядел на
Смердякова в испуге.

-- Помилосердуйте, да можно ли это всђ выдумать в таких попыхах-с? Заранее
всђ обдумано было.

-- Ну... ну, тебе значит сам чорт помогал! -- воскликнул опять Иван
Федорович. -- Нет, ты не глуп, ты гораздо умней, чем я думал...

Он встал с очевидным намерением пройтись по комнате. Он был в страшной
тоске. Но так как стол загораживал дорогу и мимо стола и стены почти
приходилось пролезать, то он только повернулся на месте и сел опять. То,
что он не успел пройтись, может быть вдруг и раздражило его, так что он
почти в прежнем исступлении вдруг завопил:

-- Слушай, несчастный, презренный ты человек! Неужели ты не понимаешь, что
если я еще не убил тебя до сих пор, то потому только, что берегу тебя на
завтрашний ответ на суде. Бог видит (поднял Иван руку к верху) -- может
быть и я был виновен, может быть действительно я имел тайное желание,
чтоб... умер отец, но клянусь тебе, я не столь был виновен, как ты думаешь
и, может быть, не подбивал тебя вовсе. Нет, нет, не подбивал! Но всђ равно,
я покажу на себя сам, завтра же, на суде, я решил! Я всђ скажу, всђ. Но мы
явимся вместе с тобою! И чт[OACUTE] бы ты ни говорил на меня на суде,
чт[OACUTE] бы ты ни свидетельствовал -- принимаю и не боюсь тебя; сам всђ
подтвержу! Но и ты должен пред судом сознаться! Должен, должен, вместе
пойдем! Так и будет!

Иван проговорил это торжественно и энергично, и видно было уже по одному
сверкающему взгляду его, что так и будет.

-- Больны вы, я вижу-с, совсем больны-с. Желтые у вас совсем глаза-с, --
произнес Смердяков, но совсем без насмешки, даже как будто соболезнуя.

-- Вместе пойдем! -- повторил Иван, -- а не пойдешь, -- всђ равно я один
сознаюсь.

Смердяков помолчал, как бы вдумываясь.

-- Ничего этого не будет-с, и вы не пойдете-с, -- решил он наконец
безапелляционно.

-- Не понимаешь ты меня! -- укоризненно воскликнул Иван.

-- Слишком стыдно вам будет-с, если на себя во всем признаетесь. А пуще
того бесполезно будет, совсем-с, потому я прямо ведь скажу, что ничего
такого я вам не говорил-с никогда, а что вы или в болезни какой (а на то и
похоже-с), али уж братца так своего пожалели, что собой пожертвовали, а на
меня выдумали, так как всђ равно меня как за мошку считали всю вашу жизнь,
а не за человека. Ну и кто ж вам поверит, ну и какое у вас есть хоть одно
доказательство?

-- Слушай, эти деньги ты показал мне теперь конечно чтобы меня убедить.

Смердяков снял с пачек Исаака Сирина и отложил в сторону.

-- Эти деньги с собою возьмите-с и унесите, -- вздохнул Смердяков.

-- Конечно унесу! Но почему же ты мне отдаешь, если из-за них убил? -- с
большим удивлением посмотрел на него Иван.

-- Не надо мне их вовсе-с, -- дрожащим голосом проговорил Смердяков, махнув
рукой. -- Была такая прежняя мысль-с, что с такими деньгами жизнь начну, в
Москве, али пуще того за границей, такая мечта была-с, а пуще всђ потому,
что "всђ позволено". Это вы вправду меня учили-с, ибо много вы мне тогда
этого говорили: ибо коли бога бесконечного нет, то и нет никакой
добродетели, да и не надобно ее тогда вовсе. Это вы вправду. Так я и
рассудил.

-- Своим умом дошел? -- криво усмехнулся Иван.

-- Вашим руководством-с.

-- А теперь стало быть в бога уверовал, коли деньги назад отдаешь?

-- Нет-с, не уверовал-с, -- прошептал Смердяков.

-- Так зачем отдаешь?

-- Полноте... нечего-с! -- махнул опять Смердяков рукой. -- Вы вот сами
тогда всђ говорили, что всђ позволено, а теперь-то почему так встревожены,
сами-то-с? Показывать на себя даже хотите идти... Только ничего того не
будет! Не пойдете показывать! -- твердо и убежденно решил опять Смердяков.

-- Увидишь! -- проговорил Иван.

-- Не может того быть. Умны вы очень-с. Деньги любите, это я знаю-с, почет
тоже любите, потому что очень горды, прелесть женскую чрезмерно любите, а
пуще всего в покойном довольстве жить и чтобы никому не кланяться, -- это
пуще всего-с. Не захотите вы жизнь на веки испортить, такой стыд на суде
приняв. Вы как Федор Павлович, наиболее-с, изо всех детей наиболее на него
похожи вышли, с одною с ними душой-с.

-- Ты не глуп, -- проговорил Иван как бы пораженный; кровь ударила ему в
лицо: -- я прежде думал, что ты глуп. Ты теперь серьезен! -- заметил он,
как-то вдруг по-новому глядя на Смердякова.

-- От гордости вашей думали, что я глуп. Примите деньги-то-с.

Иван взял все три пачки кредиток и сунул в карман, не обертывая их ничем.

-- Завтра их на суде покажу, -- сказал он.

-- Никто вам там не поверит-с, благо денег-то у вас и своих теперь
довольно, взяли из шкатунки да и принесли-с.

Иван встал с места.

-- Повторяю тебе, если не убил тебя, то единственно потому что ты мне на
завтра нужен, помни это, не забывай!

-- А чт[OACUTE] ж, убейте-с. Убейте теперь, -- вдруг странно проговорил
Смердяков, странно смотря на Ивана. -- Не посмеете и этого-с, -- прибавил
он, горько усмехнувшись, -- ничего не посмеете, прежний смелый человек-с!

-- До завтра! -- крикнул Иван и двинулся идти.

-- Постойте... покажите мне их еще раз.

Иван вынул кредитки и показал ему. Смердяков поглядел на них секунд десять.

-- Ну, ступайте, -- проговорил он, махнув рукой. -- Иван Федорович! --
крикнул он вдруг ему вслед опять.

-- Чего тебе? -- обернулся Иван уже на ходу.

-- Прощайте-с!

-- До завтра! -- крикнул опять Иван, и вышел из избы. Метель всђ еще
продолжалась. Первые шаги прошел он бодро, но вдруг, как бы стал шататься.
"Это что-то физическое", -- подумал он усмехнувшись. Какая-то словно
радость сошла теперь в его душу. Он почувствовал в себе какую-то
бесконечную твердость: конец колебаниям его, столь ужасно его мучившим всђ
последнее время! Решение было взято "и уже не изменится", со счастьем
подумал он. В это мгновение он вдруг на что-то споткнулся и чуть не упал.
Остановясь он различил в ногах своих поверженного им мужиченку, всђ так же
лежавшего на том же самом месте, без чувств и без движения. Метель уже
засыпала ему почти всђ лицо. Иван вдруг схватил его и потащил на себе.
Увидав направо в домишке свет, подошел, постучался в ставни, и
откликнувшегося мещанина, которому принадлежал домишко, попросил помочь ему
дотащить мужика в частный дом, обещая тут же дать за то три рубля. Мещанин
собрался и вышел. Не стану в подробности описывать, как удалось тогда Ивану
Федоровичу достигнуть цели и пристроить мужика в части с тем, чтобы сейчас
же учинить и осмотр его доктором, при чем он опять выдал и тут щедрою рукой
"на расходы". Скажу только, что дело взяло почти целый час времени. Но Иван
Федорович остался очень доволен. Мысли его раскидывались и работали: "если
бы не было взято так твердо решение мое на завтра", -- подумал он вдруг с
наслаждением, -- "то не остановился бы я на целый час пристраивать
мужиченку, а прошел бы мимо его и только плюнул бы на то, что он
замерзнет... Однако как я в силах наблюдать за собой!" подумал он в ту же
минуту еще с большим наслаждением: "а они-то решили там, что я с ума
схожу!" Дойдя до своего дома, он вдруг остановился под внезапным вопросом:
"а не надо ль сейчас, теперь же пойти к прокурору и всђ объявить?" Вопрос
он решил, поворотив опять к дому: "завтра всђ вместе!" прошептал он про
себя, и, странно, почти вся радость, всђ довольство его собою прошли в один
миг. Когда же он вступил в свою комнату, что-то ледяное прикоснулось вдруг
к его сердцу, как будто воспоминание, вернее, напоминание о чем-то
мучительном и отвратительном, находящемся именно в этой комнате теперь,
сейчас, да и прежде бывшем. Он устало опустился на свой диван. Старуха
принесла ему самовар, он заварил чай, но не прикоснулся к нему; старуху
отослал до завтра. Он сидел на диване и чувствовал головокружение. Он
чувствовал, что болен и бессилен. Стал было засыпать, но в беспокойстве
встал и прошелся по комнате, чтобы прогнать сон. Минутами мерещилось ему,
что как будто он бредит. Но не болезнь занимала его всего более; усевшись
опять, он начал изредка оглядываться кругом, как будто что-то высматривая.
Так было несколько раз. Наконец взгляд его пристально направился в одну
точку. Иван усмехнулся, но краска гнева залила его лицо. Он долго сидел на
своем месте, крепко подперев обеими руками голову и всђ-таки кося глазами
на прежнюю точку. на стоящий у противоположной стены диван. Его видимо
что-то там раздражало, какой-то предмет, беспокоило, мучило.

IX. ЧОРТ. КОШМАР ИВАНА ФЕДОРОВИЧА.

Я не доктор, а между тем чувствую, что пришла минута, когда мне решительно
необходимо объяснить хоть что-нибудь в свойстве болезни Ивана Федоровича
читателю. Забегая вперед, скажу лишь одно: он был теперь, в этот вечер,
именно как раз накануне белой горячки, которая наконец уже вполне овладела
его издавна расстроенным, но упорно сопротивлявшимся болезни организмом. Не
зная ничего в медицине, рискну высказать предположение, что действительно
может быть ужасным напряжением воли своей он успел на время отдалить
болезнь, мечтая разумеется совсем преодолеть ее. Он знал, что нездоров, но
ему с отвращением не хотелось быть больным в это время, в эти наступающие
роковые минуты его жизни, когда надо было быть налицо, высказать свое слово
смело и решительно и самому "оправдать себя пред собою". Он впрочем сходил
однажды к новому прибывшему из Москвы доктору, выписанному Катериной
Ивановной вследствие одной ее фантазии, о которой я уже упоминал выше.
Доктор, выслушав и осмотрев его, заключил, что у него в роде даже как бы
расстройства в мозгу, и нисколько не удивился некоторому признанию, которое
тот с отвращением однако сделал ему. "Галлюцинации в вашем состоянии очень
возможны, решил доктор, хотя надо бы их и проверить... вообще же необходимо
начать лечение серьезно, не теряя ни минуты, не то будет плохо". Но Иван
Федорович, выйдя от него, благоразумного совета не исполнил и лечь лечиться
пренебрег: "Хожу ведь, силы есть пока, свалюсь -- дело другое, тогда пусть
лечит кто хочет", решил он, махнув рукой. Итак, он сидел теперь, почти
сознавая сам, что в бреду и, как уже и сказал я, упорно приглядывался к
какому-то предмету у противоположной стены на диване. Там вдруг оказался
сидящим некто, бог знает как вошедший, потому что его еще не было в
комнате, когда Иван Федорович, возвратясь от Смердякова, вступил в нее. Это
был какой-то господин или лучше сказать известного сорта русский
джентльмен, лет уже не молодых, "qui frisait la cinquantaine", как говорят
французы, с не очень сильною проседью в темных, довольно длинных и густых
еще волосах и в стриженой бородке клином. Одет он был в какой-то коричневый
пиджак, очевидно от лучшего портного, но уже поношенный, сшитый примерно
еще третьего года и совершенно уже вышедший из моды, так что из светских
достаточных людей таких уже два года никто не носил. Белье, длинный галстух
в виде шарфа, всђ было так, как и у всех шиковатых джентльменов, но белье,
если вглядеться ближе, было грязновато, а широкий шарф очень потерт.
Клетчатые панталоны гостя сидели превосходно, но были опять-таки слишком
светлы и как-то слишком узки, как теперь уже перестали носить, равно как и
мягкая белая пуховая шляпа, которую уже слишком не по сезону притащил с
собою гость. Словом, был вид порядочности при весьма слабых карманных
средствах. Похоже было на то, что джентльмен принадлежит к разряду бывших
белоручек-помещиков, процветавших еще при крепостном праве; очевидно
видавший свет и порядочное общество, имевший когда-то связи и сохранивший
их пожалуй и до сих пор, но мало-по-малу с обеднением после веселой жизни в
молодости и недавней отмены крепостного права, обратившийся в роде как бы в
приживальщика хорошего тона, скитающегося по добрым старым знакомым,
которые принимают его за уживчивый складный характер, да еще и в виду того,
что всђ же порядочный человек, которого даже и при ком угодно можно
посадить у себя за стол, хотя конечно на скромное место. Такие
приживальщики, складного характера джентльмены, умеющие порассказать,
составить партию в карты и решительно не любящие никаких поручений, если их
им навязывают, -- обыкновенно одиноки, или холостяки, или вдовцы, может
быть и имеющие детей, но дети их воспитываются всегда где-то далеко, у
каких-нибудь теток, о которых джентльмен никогда почти не упоминает в
порядочном обществе, как бы несколько стыдясь такого родства. От детей же
отвыкает мало-по-малу совсем, изредка получая от них к своим именинам и к
Рождеству поздравительные письма и иногда даже отвечая на них. Физиономия
неожиданного гостя была не то чтобы добродушная, а опять-таки складная и
готовая, судя по обстоятельствам, на всякое любезное выражение. Часов на
нем не было, но был черепаховый лорнет на черной ленте. На среднем пальце
правой ;руки красовался массивный золотой перстень с недорогим опалом. Иван
Федорович злобно молчал и не хотел заговаривать. Гость ждал и именно сидел
как приживальщик, только что сошедший сверху из отведенной ему комнаты вниз
к чаю составить хозяину компанию, но смирно молчавший в виду того, что
хозяин занят и об чем-то нахмуренно думает; готовый однако ко всякому
любезному разговору, только лишь хозяин начнет его. Вдруг лицо его выразило
как бы некоторую внезапную озабоченность.

-- Послушай, -- начал он Ивану Федоровичу, -- ты извини, я только чтобы
напомнить: ты ведь к Смердякову пошел с тем, чтоб узнать про Катерину
Ивановну, а ушел ничего об ней не узнав, верно забыл...

-- Ах да! -- вырвалось вдруг у Ивана, и лицо его омрачилось заботой, -- да,
я забыл... Впрочем теперь всђ равно, всђ до завтра, -- пробормотал он про
себя. -- А ты, -- раздражительно обратился он к гостю, -- это я сам сейчас
должен был вспомнить, потому что именно об этом томило тоской! Что ты
выскочил, так я тебе и поверю, что это ты подсказал, а не я сам вспомнил?

-- А не верь, -- ласково усмехнулся джентльмен. -- Что за вера насилием?
При том же в вере никакие доказательства не помогают, особенно
материальные. Фома поверил не потому, что увидел воскресшего Христа, а
потому, что еще прежде желал поверить. Вот, например, спириты... я их очень
люблю... вообрази, они полагают, что полезны для веры, потому что им черти
с того света рожки показывают. "Это дескать доказательство уже так-сказать
материальное, что есть тот свет". Тот свет и материальные доказательства,
ай люли! И наконец если доказан чорт, то еще неизвестно, доказан ли бог? Я
хочу в идеалистическое общество записаться, оппозицию у них буду делать:
"дескать реалист, а не материалист, хе хе!"

-- Слушай, -- встал вдруг из-за стола Иван Федорович. -- Я теперь точно в
бреду... и уж конечно в бреду... ври, что хочешь, мне всђ равно! Ты меня не
приведешь в исступление как в прошлый раз. Мне только чего-то стыдно... Я
хочу ходить по комнате... Я тебя иногда не вижу и голоса твоего даже не
слышу, как в прошлый раз, но всегда угадываю то, что ты мелешь, потому что
это я, я сам говорю, а не ты! Не знаю только, спал ли я в прошлый раз или
видел тебя наяву? Вот я обмочу полотенце холодною водой и приложу к голове,
и авось ты испаришься.

Иван Федорович прошел в угол, взял полотенце, исполнил, как сказал, и с
мокрым полотенцем на голове стал ходить взад и вперед по комнате.

-- Мне нравится, что мы с тобой прямо стали на ты, -- начал было гость.

-- Дурак, -- засмеялся Иван, -- чт[OACUTE] ж я вы что ли стану тебе
говорить. Я теперь весел, только в виске болит... и темя... только
пожалуста не философствуй как в прошлый раз. Если не можешь убраться, то
ври что-нибудь веселое, Сплетничай, ведь ты приживальщик, так сплетничай.
Навяжется же такой кошмар! Но я не боюсь тебя. Я тебя преодолею. Не свезут
в сумасшедший дом!

-- C'est charmant приживальщик. Да я именно в своем виде. Кто ж я на земле,
как не приживальщик? Кстати, я ведь слушаю тебя и немножко дивлюсь: ей богу
ты меня как будто уже начинаешь помаленьку принимать за нечто и в самом
деле, а не за твою только фантазию, как стоял на том в прошлый раз...

-- Ни одной минуты не принимаю тебя за реальную правду, -- как-то яростно
даже вскричал Иван. -- Ты ложь, ты болезнь моя, ты призрак. Я только не
знаю, чем тебя истребить, и вижу, что некоторое время надобно прострадать.
Ты моя галлюцинация. Ты воплощение меня самого, только одной впрочем моей
стороны... моих мыслей и чувств, только самых гадких и глупых. С этой
стороны ты мог бы быть даже мне любопытен, если бы только мне было время с
тобой возиться...

-- Позволь, позволь, я тебя уличу: давеча у фонаря, когда ты вскинулся на
Алешу и закричал ему: "ты от него узнал! Почему ты узнал, что он ко мне
ходит?" Это ведь ты про меня вспоминал. Стало быть одно маленькое
мгновеньице ведь верил же, верил, что я действительно есмь, -- мягко
засмеялся джентльмен.