мер Перезвон, "маменьке". Она расхохоталась
на собаку и принялась щелкать пальцами и звать:

-- Перезвон, Перезвон!

-- Ни за что не подымется, ни за что, -- победоносно и справедливо гордясь,
прокричал Коля, -- хоть весь свет кричи, а вот я крикну, и в один миг
вскочит! Ici, Перезвон!

Собака вскочила и принялась прыгать, визжа от радости. Штабс-капитан вбежал
с куском вареной говядины.

-- Не горяча? -- торопливо и деловито осведомился Коля, принимая кусок, --
нет, не горяча, а то собаки не любят горячего. Смотрите же все, Илюшечка,
смотри, да смотри же, смотри, старик, что же ты не смотришь? Я привел, а он
не смотрит!

Новая штука состояла в том, чтобы неподвижно стоящей и протянувшей свой нос
собаке положить на самый нос лакомый кусочек говядины. Несчастный пес, не
шевелясь, должен был простоять с куском на носу сколько велит хозяин, не
двинуться, не шевельнуться, хоть полчаса. Но Перезвона выдержали только
самую маленькую минутку.

-- Пиль! -- крикнул Коля, и кусок в один миг перелетел с носу в рот
Перезвона. Публика, разумеется, выразила восторженное удивление.

-- И неужели, неужели вы из-за того только, чтоб обучить собаку, всђ время
не приходили! -- воскликнул с невольным укором Алеша.

-- Именно для того, -- прокричал простодушнейшим образом Коля. -- Я хотел
показать его во всем блеске!

-- Перезвон! Перезвон! -- защелкал вдруг своими худенькими пальчиками
Илюша, маня собаку.

-- Да чего тебе! Пусть он к тебе на постель сам вскочит. Ici, Перезвон! --
стукнул ладонью по постели Коля, и Перезвон как стрела влетел к Илюше. Тот
стремительно обнял его голову обеими руками, а Перезвон мигом облизал ему
за это щеку. Илюшечка прижался к нему, протянулся на постельке и спрятал от
всех в его косматой шерсти свое лицо.

-- Господи, господи! -- восклицал штабс-капитан. Коля присел опять на
постель к Илюше.

-- Илюша, я тебе могу еще одну штуку показать. Я тебе пушечку принес.
Помнишь, я тебе еще тогда говорил про эту пушечку, а ты сказал: "Ах, как бы
и мне ее посмотреть!" Ну, вот я теперь и принес.

И Коля, торопясь, вытащил из своей сумки свою бронзовую пушечку. Торопился
он потому, что уж сам был очень счастлив: в другое время так выждал бы,
когда пройдет эффект, произведенный Перезвоном, но теперь поспешил,
презирая всякую выдержку: "уж и так счастливы, так вот вам и еще счастья !"
Сам уж он был очень упоен.

-- Я эту штучку давно уже у чиновника Морозова наглядел, -- для тебя,
старик, для тебя. Она у него стояла Даром, от брата ему досталась, я и
выменял ему на книжку, из папина шкафа: Родственник Магомета или
целительное дурачество. Сто лет книжке, забубенная, в Москве вышла, когда
еще цензуры не было, а Морозов до этих штучек охотник. Еще поблагодарил...

Пушечку Коля держал в руке пред всеми, так что все могли видеть и
наслаждаться, Илюша приподнялся и, продолжая правою рукой обнимать
Перезвона, с восхищением разглядывал игрушку. Эффект дошел до высокой
степени, когда Коля объявил, что у него есть и порох, и что можно сейчас же
и выстрелить, "если это только не обеспокоит дам". "Маменька" немедленно
попросила, чтоб ей дали поближе посмотреть на игрушку, что тотчас и было
исполнено. Бронзовая пушечка на колесках ей ужасно понравилась, и она
принялась ее катать на своих коленях. На просьбу о позволении выстрелить
отвечала самым полным согласием, не понимая впрочем о чем ее спрашивают.
Коля показал порох и дробь. Штабс-капитан, как бывший военный человек, сам
распорядился зарядом, всыпав самую маленькую порцию пороху, дробь же
попросил отложить до другого раза. Пушку поставили на пол, дулом в пустое
место, втиснули в затравку три порошинки и зажгли спичкой. Произошел самый
блистательный выстрел. "Маменька" вздрогнула было, но тотчас же засмеялась
от радости. Мальчики смотрели с молчаливым торжеством, но более всего
блаженствовал, смотря на Илюшу, штабс-капитан. Коля поднял пушечку и
немедленно подарил ее Илюше, вместе с дробью и с порохом.

-- Это я для тебя, для тебя! Давно приготовил, -- повторил он еще раз, в
полноте счастья.

-- Ах, подарите мне! Нет, подарите пушечку лучше мне! -- вдруг точно
маленькая начала просить маменька. Лицо ее изобразило горестное
беспокойство от боязни, что ей не подарят. Коля смутился. Штабс-капитан
беспокойно заволновался.

-- Мамочка, мамочка! -- подскочил он к ней, пушечка твоя, твоя, но пусть
она будет у Илюши, потому что ему подарили, но она всђ равно что твоя,
Илюшечка всегда тебе даст поиграть, она у вас пусть будет общая, общая...

-- Нет, не хочу, чтоб общая, нет, чтобы совсем моя была, а не Илюшина, --
продолжала маменька, приготовляясь уже совсем заплакать.

-- Мама, возьми себе, вот возьми себе! -- крикнул вдруг Илюша. --
Красоткин, можно мне ее маме подарить? -- обратился он вдруг с молящим
видом к Красоткину, как бы боясь, чтобы тот не обиделся, что он его подарок
другому дарит.

-- Совершенно возможно! -- тотчас же согласился Красоткин и, взяв пушечку
из рук Илюши, сам и передал ее с самым вежливым поклоном маменьке. Та даже
расплакалась от умиления.

-- Илюшечка, милый, вот кто мамочку свою любит! -- умиленно воскликнула она
и немедленно опять принялась катать пушку на своих коленях.

-- Маменька, дай я тебе ручку поцелую, -- подскочил к ней супруг и тотчас
же исполнил намерение.

-- И кто еще самый милый молодой человек, так вот этот добрый мальчик! --
проговорила благодарная дама, указывая на Красоткина.

-- А пороху я тебе, Илюша, теперь сколько угодно буду носить. Мы теперь
сами порох делаем. Боровиков узнал состав: двадцать четыре части селитры,
десять серы и шесть березового угля, всђ вместе столочь, влить воды,
смешать в мягкость и протереть через барабанную шкуру -- вот и порох.

-- Мне Смуров про ваш порох уже говорил, а только папа говорит, что это не
настоящий порох, -- отозвался Илюша.

-- Как не настоящий? -- покраснел Коля, -- у нас горит. Я впрочем не
знаю...

-- Нет-с, я ничего-с, -- подскочил вдруг с виноватым видом штабс-капитан.
-- Я, правда, говорил, что настоящий порох не так составляется, но это
ничего-с, можно и так-с.

-- Не знаю, вы лучше знаете. Мы в помадной каменной банке зажгли, славно
горел, весь сгорел, самая маленькая сажа осталась. Но ведь это только
мякоть, а если протереть через шкуру... А впрочем вы лучше знаете, я не
знаю... А Булкина отец выдрал за наш порох, ты слышал? -- обратился он
вдруг к Илюше.

-- Слышал, -- ответил Илюша. Он с бесконечным интересом и наслаждением
слушал Колю.

-- Мы целую бутылку пороху заготовили, он под кроватью и держал. Отец
увидал. Взорвать, говорит, может. Да и высек его тут же. Хотел в гимназию
на меня жаловаться. Теперь со мной его не пускают, теперь со мной никого не
пускают. Смурова тоже не пускают, у всех прославился, -- говорят, что я
"отчаянный", -- презрительно усмехнулся Коля. -- Это всђ с железной дороги
здесь началось.

-- Ах, мы слышали и про этот ваш пассаж! -- воскликнул штабс-капитан, --
как это вы там пролежали? И неужели вы так ничего совсем и не испугались,
когда лежали под поездом. Страшно вам было-с?

Штабс-капитан ужасно лисил пред Колей.

-- Н-не особенно! -- небрежно отозвался Коля. -- Репутацию мою пуще всего
здесь этот проклятый гусь подкузмил, -- повернулся он опять к Илюше. Но
хоть он и корчил рассказывая небрежный вид, а всђ еще не мог совладать с
собою и продолжал как бы сбиваться с тону.

-- Ах, я и про гуся слышал! -- засмеялся, весь сияя, Илюша; -- мне
рассказывали, да я не понял, неужто тебя у судьи судили?

-- Самая безмозглая штука, самая ничтожная, из которой целого слона по
обыкновению у нас сочинили, -- начал развязно Коля. -- Это я раз тут по
площади шел, а как раз пригнали гусей. Я остановился и смотрю на гусей.
Вдруг один здешний парень, Вишняков, он теперь у Плотниковых рассыльным
служит, смотрит на меня, да и говорит: "Ты чего на гусей глядишь?" Я смотрю
на него: глупая, круглая харя, парню двадцать лет, я, знаете, никогда не
отвергаю народа. Я люблю с народом... Мы отстали от народа -- это аксиома
-- вы, кажется, изволите смеяться, Карамазов?

-- Нет, боже сохрани, я вас очень слушаю, -- с самым простодушнейшим видом
отозвался Алеша, и мнительный Коля мигом ободрился.

-- Моя теория, Карамазов, ясна и проста, -- опять радостна заспешил он
тотчас же. -- Я верю в народ и всегда рад отдать ему справедливость, но
отнюдь не балуя его, это sine qua... Да, ведь я про гуся. Вот обращаюсь я к
этому дураку и отвечаю ему: "А вот думаю, о чем гусь думает". Глядит он на
меня совершенно глупо: "А об чем, говорит, гусь думает?" -- "А вот видишь,
говорю, телега с овсом стоит. Из мешка овес сыплется, а гусь шею протянул
под самое колесо и зерно клюет -- видишь?" -- "Это я оченно вижу", говорит.
"Ну так вот, говорю, если эту самую телегу чуточку теперь тронуть вперед --
перережет гусю шею колесом или нет?" -- "Беспременно, говорит, перережет",
а сам уж ухмыляется во весь рот, так весь и растаял. "Ну так пойдем,
говорю, парень, давай". -- "Давай", говорит. И недолго нам пришлось
мастерить: Он этак неприметно около узды стал, а я сбоку, чтобы гуся
направить. А мужик на ту пору зазевался, говорил с кем-то, так что совсем
мне и не пришлось направлять: прямо гусь сам собой так и вытянул шею за
овсом, под телегу, под самое колесо. Я мигнул парню, он дернул и -- к-крак,
так и переехало гусю шею пополам! И вот надо ж так, что в ту ж секунду все
мужики увидали нас, ну и загалдели разом: "Это ты нарочно!" -- "Нет, не
нарочно". -- "Нет, нарочно!" Ну, галдят: "К мировому!" захватили и меня: "И
ты тут, дескать, был, ты подсоблял, тебя весь базар знает!" А меня
действительно почему-то весь базар знает, -- прибавил самолюбиво Коля. --
Потянулись мы все к мировому, несут и гуся. Смотрю, а парень мой струсил и
заревел, право, ревет как баба. А гуртовщик кричит: "Этаким манером их,
гусей, сколько угодно передавить можно!" Ну, разумеется, свидетели. Мировой
мигом кончил: за гуся отдать гуртовщику рубль, а гуся пусть парень берет
себе. Да впредь, чтобы таких шуток отнюдь не позволять себе. А парень всђ
ревет как баба: "Это не я, говорит, это он меня наустил" -- да на меня и
показывает. Я отвечаю с полным хладнокровием, что я отнюдь не учил, что я
только выразил основную мысль и говорил лишь в проекте. Мировой Нефедов
усмехнулся, да и рассердился сейчас на себя за то, что усмехнулся: "Я вас,
говорит мне, сейчас же вашему начальству аттестую, чтобы вы в такие проекты
впредь не пускались, вместо того, чтобы за книгами сидеть и уроки ваши
учить". Начальству-то он меня не аттестовал, это шутки, но дело
действительно разнеслось и достигло ушей начальства: уши-то ведь у нас
длинные! Особенно поднялся классик Колбасников, да Дарданелов опять
отстоял. А Колбасников зол теперь у нас на всех как зеленый осел. Ты,
Илюша, слышал, он ведь женился, взял у Михайловых приданого тысячу рублей,
а невеста рыловорот первой руки и последней степени. Третьеклассники тотчас
же эпиграмму сочинили:
        Поразила весть третьеклассников,
        Что женился неряха Колбасников.
Ну и там дальше очень смешно, я тебе потом принесу. Я про Дарданелова
ничего не говорю: человек с познаниями, с решительными познаниями. Этаких я
уважаю, и вовсе не из-за того, что меня отстоял...

-- Однако ж ты сбил его на том, кто основал Трою! -- ввернул вдруг Смуров,
решительно гордясь в эту минуту Красоткиным. Очень уж ему понравился
рассказ про гуся.

-- Неужто так и сбили-с? -- льстиво подхватил штабс-капитан; -- это про то,
кто основал Трою-с? Это мы уже слышали, что сбили-с. Илюшенька мне тогда же
и рассказал-с...

-- Он, папа, всђ знает, лучше всех у нас знает! -- подхватил и Илюшечка, --
он ведь только прикидывается, что он такой, а он первый у нас ученик по
всем предметам...

Илюша с беспредельным счастьем смотрел на Колю.

-- Ну это о Трое вздор, пустяки. Я сам этот вопрос считаю пустым, -- с
горделивою скромностью отозвался Коля. Он уже успел вполне войти в тон,
хотя впрочем был и в некотором беспокойстве: он чувствовал, что находится в
большом возбуждении и что о гусе, например, рассказал слишком уж от всего
сердца, а между тем Алеша молчал всђ время рассказа и был серьезен, и вот
самолюбивому мальчику мало-по-малу начало уже скрести по сердцу: "не оттого
ли де он молчит, что меня презирает, думая, что я его похвалы ищу? В таком
случае, если он осмеливается это думать, то я..."

-- Я считаю этот вопрос решительно пустым, -- отрезал он еще раз горделиво.

-- А я знаю, кто основал Трою, -- вдруг проговорил совсем неожиданно один
доселе ничего почти еще не сказавший мальчик, молчаливый и видимо
застенчивый, очень собою хорошенький, лет одиннадцати, по фамилии Карташов.
Он сидел у самых дверей. Коля с удивлением и важностию поглядел на него.
Дело в том, что вопрос: "Кто именно основал Трою?" решительно обратился во
всех классах в секрет, и чтобы проникнуть его, надо было прочесть у
Смарагдова. Но Смарагдова ни у кого кроме Коли не было. И вот раз мальчик
Карташов потихоньку, когда Коля отвернулся, поскорей развернул лежащего
между его книгами Смарагдова и прямо попал на то место, где говорилось об
основателях Трои. Случилось это довольно уже давно, но он всђ как-то
конфузился и не решался открыть публично, что и он знает, кто основал Трою,
опасаясь, чтобы не вышло чего-нибудь и чтобы не сконфузил его как-нибудь за
это Коля. А теперь вдруг почему-то не утерпел и сказал. Да и давно ему
хотелось.

-- Ну, кто же основал? -- надменно и свысока повернулся к нему Коля, уже по
лицу угадав, что тот действительно знает, и, разумеется, тотчас же
приготовившись ко всем последствиям. В общем настроении произошел что
называется диссонанс.

-- Трою основали Тевкр, Дардан, Иллюс и Трос, -- разом отчеканил мальчик и
в один миг весь покраснел, так покраснел, что на него жалко стало смотреть.
Но мальчики все на него глядели в упор, глядели целую минуту, и потом вдруг
все эти глядящие в упор глаза разом повернулись к Коле. Тот с презрительным
хладнокровием всђ еще продолжал обмеривать взглядом дерзкого мальчика:

-- То есть как же это они основали? -- удостоил он наконец проговорить, --
да и что значит вообще основать город или государство? Что ж: они пришли и
по кирпичу положили что ли?

Раздался смех. Виноватый мальчик из розового стал пунцовым. Он молчал, он
готов был заплакать. Коля выдержал его так еще с минутку.

-- Чтобы толковать о таких исторических событиях, как основание
национальности, надо прежде всего понимать, что это значит, -- строго
отчеканил он в назидание. -- Я впрочем не придаю всем этим бабьим сказкам
важности, да и вообще всемирную историю не весьма уважаю, -- прибавил он
вдруг небрежно, обращаясь уже ко всем вообще.

-- Это всемирную-то историю-с? -- с каким-то вдруг испугом осведомился
штабс-капитан.

-- Да, всемирную историю. Изучение ряда глупостей человеческих, и только. Я
уважаю одну математику и естественные, -- сфорсил Коля и мельком глянул на
Алешу: его только одного мнения он здесь и боялся. Но Алеша всђ молчал и
был всђ попрежнему серьезен. Если бы сказал что-нибудь сейчас Алеша, на том
бы оно и покончилось, но Алеша смолчал, а "молчание его могло быть
презрительным", и Коля раздражился уже совсем.

-- Опять эти классические теперь у нас языки: одно сумасшествие и ничего
больше... Вы опять, кажется, не согласны со мной, Карамазов?

-- Не согласен, -- сдержанно улыбнулся Алеша.

-- Классические языки, если хотите всђ мое о них мнение -- это полицейская
мера, вот для чего единственно они заведены, -- мало-по-малу начал вдруг
опять задыхаться Коля, -- они заведены потому, что скучны, и потому, что
отупляют способности. Было скучно, так вот как сделать, чтоб еще больше
было скуки? Было бестолково, так как сделать, чтобы стало еще бестолковее?
Вот и выдумали классические языки. Вот мое полное о них мнение и, надеюсь,
что я никогда не изменю его, -- резко закончил Коля. На обеих щеках его
показалось по красной точке румянца.

-- Это правда, -- звонким и убежденным голоском согласился вдруг прилежно
слушавший Смуров.

-- А сам первый по латинскому языку! -- вдруг крикнул из толпы один
мальчик.

-- Да, папа, он сам говорит, а сам у нас первый по латинскому в классе, --
отозвался и Илюша.

-- Чт[OACUTE] ж такое? -- счел нужным оборониться Коля, хотя ему очень
приятна была и похвала. -- Латынь я зубрю, потому что надо, потому что я
обещался матери кончить курс, а по-моему, за чт[OACUTE] взялся, то уж
делать хорошо, но в душе глубоко презираю классицизм и всю эту подлость...
Не соглашаетесь, Карамазов?

-- Ну зачем же "подлость"? -- усмехнулся опять Алеша.

-- Да помилуйте, ведь классики все переведены на все языки, стало быть
вовсе не для изучения классиков понадобилась им латынь, а единственно для
полицейских мер и для отупления способностей. Как же после того не
подлость?

-- Ну кто вас этому всему научил? -- воскликнул удивленный наконец Алеша.

-- Во-первых, я и сам могу понимать, без научения, а во-вторых, знайте, вот
это же самое, что я вам сейчас толковал про переведенных классиков, говорил
вслух всему третьему классу сам преподаватель Колбасников...

-- Доктор приехал! -- воскликнула вдруг всђ время молчавшая Ниночка.

Действительно к воротам дома подъехала принадлежащая г-же Хохлаковой
карета. Штабс-капитан, ждавший всђ утро доктора, сломя голову бросился к
воротам встречать его. "Маменька" подобралась и напустила на себя важности.
Алеша подошел к Илюше и стал оправлять ему подушку. Ниночка, из своих
кресел, с беспокойством следила за тем, как он оправляет постельку.
Мальчики торопливо стали прощаться, некоторые из них пообещались зайти
вечером. Коля крикнул Перезвона, и тот соскочил с постели.

-- Я не уйду, не уйду! -- проговорил впопыхах Коля Илюше, я пережду в сенях
и приду опять, когда уедет доктор, приду с Перезвоном.

Но уже доктор входил -- важная фигура в медвежьей шубе, с длинными темными
бакенбардами и с глянцевито выбритым подбородком. Ступив через порог, он
вдруг остановился, как бы опешив: ему верно показалось, что он не туда
зашел: "чт[OACUTE] это? Где я?" пробормотал он, не скидая с плеч шубы и не
снимая котиковой фуражки с котиковым же козырьком с своей головы. Толпа,
бедность комнаты, развешанное в углу на веревке белье сбили его с толку.
Штабс-капитан согнулся пред ним в три погибели.

-- Вы здесь-с, здесь-с, -- бормотал он подобострастно, -- вы здесь-с, у
меня-с, вам ко мне-с...

-- Сне-ги-рев? -- произнес важно и громко доктор. -- Господин Снегирев --
это вы?

-- Это я-с!

-- А!

Доктор еще раз брезгливо оглядел комнату и сбросил с себя шубу. Всем в
глаза блеснул важный орден на шее. Штабс-капитан подхватил на лету шубу, а
доктор снял фуражку.

-- Где же пациент? -- спросил он громко и настоятельно.

VI. РАННЕЕ РАЗВИТИЕ.

-- Как вы думаете, что ему скажет доктор? -- скороговоркой проговорил Коля;
-- какая отвратительная однако же харя, неправда ли? Терпеть не могу
медицину!

-- Илюша умрет. Это, мне кажется, уж наверно, -- грустно ответил Алеша.

-- Шельмы! Медицина шельма! Я рад однако, что узнал вас, Карамазов. Я давно
хотел вас узнать. Жаль только, что мы так грустно встретились...

Коле очень бы хотелось что-то сказать еще горячее, еще экспансивнее, но как
будто что-то его коробило. Алеша это заметил, улыбнулся и пожал ему руку.

-- Я давно научился уважать в вас редкое существо, -- пробормотал опять
Коля, сбиваясь и путаясь. -- Я слышал, вы мистик и были в монастыре. Я
знаю, что вы мистик, но... это меня не остановило. Прикосновение к
действительности вас излечит... С натурами как вы не бывает иначе.

-- Что вы называете мистиком? От чего излечит? -- удивился немного Алеша.

-- Ну там бог и прочее.

-- Как, да разве вы в бога не веруете?

-- Напротив, я ничего не имею против бога. Конечно бог есть только
гипотеза... но... я признаю, что он нужен, для порядка... для мирового
порядка и так далее... и если б ег