а!
     - Где же, брат, лучше?
     - Смотри-ка сюда!
     - Этот? - сказал Аркадий с сомнением.
     Но когда Вася, не в силах более выдержать, сорвал его с деревяшки, с
которой он, казалось, вдруг слетел самовольно, как будто обрадовавшись
такому хорошему покупщику после долгого ожидания, когда захрустели все его
ленточки, рюши и кружева, неожиданный крик восторга вырвался из мощной
груди Аркадия Ивановича. Даже мадам Леру, наблюдавшая все свое несомненное
достоинство и преимущество в деле вкуса во все время выбора и только
молчавшая из снисхождения, наградила Васю полною улыбкою одобрения, так что
все в ней, во взгляде, в жесте и в этой улыбке, разом проговорило - да! вы
угадали и достойны счастия, которое вас ожидает.
     - Ведь кокетничал, кокетничал в уединении! - закричал Вася, перенеся
всю любовь свою на миленький чепчик. - Нарочно прятался, плутишка, голубчик
мой! - И он поцеловал его, то есть воздух, который его окружал, потому что
боялся дотронуться до своей драгоценности.
     - Так скрывает себя истинная заслуга и добродетель, - прибавил Аркадий
в восторге, для юмора прибрав фразу из одной остроумной газеты, которую
читал поутру. - Ну, Вася, что же?
     - Виват, Аркаша! да ты и остришь сегодня, ты сделаешь фурор, как они
говорят, между женщинами, предрекаю тебе. Мадам Леру, мадам Леру!
     - Что прикажете?
     - Голубушка, мадам Леру!
     Мадам Леру взглянула на Аркадия Ивановича и снисходительно улыбнулась.
     - Вы не поверите, как я вас обожаю в эту минуту... Позвольте
поцеловать вас... - и Вася поцеловал магазинщицу.
     Решительно, нужно было призвать на минуту все достоинство, чтоб не
уронить себя с подобным повесой. Но я утверждаю, что нужно иметь к тому и
всю врожденную, неподдельную любезность и грацию, с которою мадам Леру
приняла восторг Васи. Она извинила его, и как умно, как грациозно умела она
найтись в этом случае! Неужели же можно было рассердиться на Васю?
     - Мадам Леру, сколько цена?
     - Это пять рублей серебром, - отвечала она, оправившись, с новой
улыбкою.
     - А этот, мадам Леру, - сказал Аркадий Иванович, указав на свой выбор.
     - Этот восемь рублей серебром.
     - Ну, позвольте! ну, позвольте! ну, согласитесь, мадам Леру, ну,
который лучше, грациознее, милее, который из них более походит на вас?
     - Тот богаче, но ваш выбор - с'est рlus coquet.
     - Ну, так его и берем!
     Мадам Леру взяла лист тонкой-тонкой бумаги, зашпилила булавочкой, и,
казалось, бумага с завернутым чепчиком сделалась легче, нежели прежде, без
чепчика. Вася взял все это бережно, чуть дыша, раскланялся с мадам Леру,
что-то еще сказал ей очень любезное и вышел из магазина.
     - Я вивёр, Аркаша, я рожден быть вивёром! - кричал Вася, хохоча,
заливаясь неслышным, мелким, нервическим смехом и обегая прохожих, которых
всех разом подозревал в непременном покушении измять его драгоценнейший
чепчик!
     - Послушай, Аркадий, послушай! - начал он минуту спустя, и что-то
торжественно, что-то донельзя любящее зазвенело в настрое его голоса. -
Аркадий, я так счастлив, так счастлив!..
     - Васенька! как я-то счастлив, голубчик мой!
     - Нет, Аркаша, нет, твоя любовь ко мне беспредельна, я знаю; но ты не
можешь ощущать и сотой доли того, что я чувствую в эту минуту. Мое сердце
так полно, так полно! Аркаша! Я недостоин этого счастия! Я слышу, я
чувствую это. За что мне, - говорил он голосом, полным заглушенных рыданий,
- что я сделал такое, скажи мне! Посмотри, сколько людей, сколько слез,
сколько горя, сколько будничной жизни без праздника! А я! меня любит такая
девушка, меня... но ты сам ее увидишь сейчас, сам оценишь это благородное
сердце. Я родился из низкого звания, теперь чин у меня и независимый доход
- жалованье. Я родился с телесным недостатком, я кривобок немного. Смотри,
она меня полюбила, как я есть. Сегодня Юлиан Мастакович был такой нежный,
такой внимательный, такой вежливый; он со мною редко говорит; подошел: "Ну,
что, Вася (ей-богу, так-таки Васей и назвал), кутить пойдешь на праздниках,
а?" (Сам смеется.)
     "Так и так, говорю, ваше превосходительство, дело есть, да тут же
ободрился и говорю: - и повеселюсь, может быть, ваше превосходительство", -
ей-богу, сказал. Он мне тут денег дал, потом еще сказал мне два слова. Я,
брат, заплакал, ей-богу, слезы прошибли, а он тоже, кажется, тронут был,
потрепал меня по плечу да говорит: "Чувствуй, Вася, чувствуй всегда так,
как теперь это чувствуешь.."
     Вася замолк на мгновение. Аркадий Иванович отвернулся и тоже отер
кулаком слезинку.
     - И еще, еще... - продолжал Вася. - Я никогда еще не говорил тебе
этого, Аркадий... Аркадий! Ты так счастливишь меня дружбой своею, без тебя
я бы не жил на свете, - нет, нет, не говори ничего, Аркаша! Дай мне пожать
тебе руку, дай по...благо...дар...ить тебя!.. - Вася опять не докончил.
     Аркадий Иванович хотел прямо броситься Васе на шею, но так как они
переходили улицу и почти над ушами их раздалось визгливое "падь-падь-пади!"
- то оба, испуганные и взволнованные, добежали бегом до тротуара. Аркадий
Иванович был даже рад тому. Он извинил излияние благодарности Васи разве
только исключительностию настоящей минуты. Самому же ему было досадно. Он
чувствовал, что он до сих пор так мало сделал для Васи! Ему даже стыдно
стало за себя, когда Вася начал благодарить его за такую малость! Но еще
целая жизнь была впереди, и Аркадий Иванович вздохнул свободнее...
     Решительно, их совсем перестали ждать! Доказательство - что уж сидели
за чаем! А право, иногда стар-человек прозорливее молодежи, да еще какой
молодежи! Ведь Лизанька-то пресерьезно уверяла, что не будет; "не будет,
маменька; уж сердце чувствует, что не будет"; а маменька все говорила, что
ее сердце, напротив, чувствует, что непременно будет, что не усидит, что
прибежит, что и занятий-то служебных теперь нет у него, что и под Новый-то
год! Лизанька, и отворяя, не ждала совсем - глазам не верила, и встретила
их запыхавшись, с забившимся внезапно сердечком, как у пойманной пташки,
вся заалев, зарумянившись, словно вишенка, на которую она ужасно как
походила. Боже мой, какой сюрприз! какое радостное "ах!" вылетело из ее
губок! "Обманщик! Голубчик ты мой!" - вскричала она, обвив шею Васи... Но
представьте все удивление ее, весь ее стыд внезапный: прямо за Васей, как
будто желая спрятаться сзади его, стоял, немного потерявшись, Аркадий
Иванович. Нужно признаться, что он был неловок с женщинами, даже очень
неловок, даже однажды случилось, что... Но это потом. Однако ж войдите и в
его положение: смешного тут нет ничего; он стоит в передней, в калошах, в
шинели, в ушатой шапке, которую поспешил было сдернуть, весь пребезобразно
обмотанный желтым вязаным прескверным шарфом, еще для большего эффекта
завязанным сзади. Все это нужно распутать, снять поскорее, представиться в
более выгодном виде, потому что нет человека, который не желал бы
представиться в более выгодном виде. А тут Вася, досадный, несносный, хотя,
впрочем, конечно, тот же милый, добрейший Вася, но, наконец, несносный,
безжалостный Вася! "Вот, - кричит он, - Лизанька, вот тебе мой Аркадий!
Каков? Вот мой лучший друг, обними его, поцелуй его, Лизанька, наперед
поцелуй, узнаешь потом лучше, сама расцелуешь..." Ну что? ну что, я
спрашиваю, было делать Аркадию Ивановичу? А он еще размотал всего половину
шарфа! Право, мне даже иногда совестно за излишнюю восторженность Васи;
она, конечно, означает доброе сердце, но... неловко, нехорошо !
     Наконец оба вошли. Старушка была несказанно рада познакомиться с
Аркадием Ивановичем; она так много слышала, она... Но она не докончила.
Радостное "ах!", звонко раздавшееся в комнате, остановило ее на полфразе.
Боже мой! Лизанька стояла перед развернутым неожиданно чепчиком, пренаивно
сложив свои ручки и улыбаясь, улыбаясь так... Боже мой, да зачем это у
madame Леру не было еще лучшего чепчика!
     Ах, боже мой, да где ж вы найдете чепчик лучше? Это уж из рук вон! Где
же вы сыщете лучше? Я говорю серьезно! Меня, наконец, даже приводит в
некоторое негодование, даже огорчает немного такая неблагодарность
влюбленных. Ну, посмотрите сами, господа, посмотрите, что может быть лучше
этого амурчика-чепчика! Ну, взгляните... Но нет, нет, мои пени напрасны;
они уже согласились все со мною; это было минутное заблуждение, туман,
горячка чувства; я готов им простить... Да зато посмотрите... вы уж
извините, господа, я все об этом чепчике: тюлевый, легонький, широкая
серизовая лента, покрытая кружевом, идет между тульею и рюшем и сзади две
ленты, широкие, длинные; они будут падать немного ниже затылка, на шею...
Нужно только и весь чепчик немного надеть на затылок; ну, посмотрите; ну, я
вас спрошу после этого!.. Да вы, я вижу, не смотрите!.. Вам, кажется, все
равно! Вы загляделись в другую сторону... Вы смотрите, как две
крупные-крупные, словно перлы, слезинки накипело в один миг в черных как
смоль глазках, задрожали на мгновение на длинных ресницах и потом канули на
этот скорее воздух, чем тюль, из которого состояло художественное
произведение madame Леру... И опять мне досадно: ведь почти не за чепчик
были эти две слезинки!.. Нет! по-моему, такую вещь нужно дарить
хладнокровно. Тогда только можно истинно оценить ее! Я, признаюсь, господа,
все за чепчик!
     Уселись - Вася с Лизанькой, а старушка с Аркадием Ивановичем; начали
разговор, и Аркадий Иванович вполне поддержал себя. Я с радостию отдаю ему
справедливость. Даже трудно было ожидать от него. После двух слов об Васе
он превосходно успел заговорить об Юлиане Мастаковиче, его благодетеле. Да
так умно, так умно заговорил, что разговор, право, не истощился и в час.
Нужно было видеть, с каким умением, с каким тактом касался Аркадий Иванович
некоторых особенностей Юлиана Мастаковича, имевших прямое или косвенное
отношение к Васе. Зато и старушка была очарована, истинно очарована: она
сама призналась в этом, она нарочно отозвала Васю в сторону и там сказала
ему, что друг его превосходнейший, любезнейший молодой человек и, главное,
такой серьезный, солидный молодой человек. Вася чуть не захохотал от
блаженства. Он вспомнил, как солидный Аркаша вертел его четверть часа на
постели! Потом старушка мигнула Васе и сказала, чтоб он вышел за нею
тихонько и осторожнее в другую комнату. Нужно сознаться, она немного дурно
поступила относительно Лизаньки: она, конечно от избытка сердца, изменила
ей и вздумала показать потихоньку подарок, который готовила Лизанька Васе к
Новому году. Это был бумажник, шитый бисером, золотом и с превосходнейшим
рисунком: на одной стороне изображен был олень, совершенно как натуральный,
который чрезвычайно шибко бежал, и так похоже, так хорошо ! На другой
стороне был портрет одного известного генерала, тоже превосходно и весьма
похоже отделанный. Я уж не говорю о восторге Васи. Между тем и в зале не
прошло даром время. Лизанька прямо подошла к Аркадию Ивановичу. Она взяла
его за руки, она за что-то благодарила его, и Аркадий Иванович догадался
наконец, что дело идет о том же драгоценнейшем Васе. Лизанька даже была
глубоко растрогана: она слышала, что Аркадий Иванович был такой истинный
друг ее жениха, так любил его, так наблюдал за ним, напутствовал на каждом
шагу спасительными советами, что, право, она, Лизанька, не может не
благодарить его, не может удержаться от благодарности, что она надеется,
наконец, что Аркадий Иванович полюбит и ее хоть вполовину так, как любит
Васю. Потом она стала расспрашивать, бережет ли Вася свое здоровье,
изъявила некоторые опасения насчет особенной пылкости его характера, насчет
несовершенного знания людей и практической жизни, сказала, что она
религиозно будет со временем наблюдать за ним, хранить и лелеять судьбу его
и что она надеется, наконец, что Аркадий Иванович не только их не оставит,
но даже жить будет с ними вместе.
     - Мы будем втроем как один человек! - вскричала она в пренаивном
восторге.
     Но нужно было идти. Разумеется, стали удерживать, но Вася объявил
наотрез, что нельзя. Аркадий Иванович засвидетельствовал то же самое.
Опросили, разумеется, почему, и немедленно открылось, что было дело,
вверенное Юлианом Мастаковичем Васе, спешное, нужное, ужасное, которое
нужно представить послезавтра утром, а что оно не только не кончено, но
даже запущено совершенно. Маменька ахнула, как услышала об этом, а Лизанька
просто испугалась, встревожилась и даже погнала Васю. Последний поцелуй
вовсе не проиграл от этого; он был короче, поспешней, но зато горячее и
крепче. Наконец расстались, и оба друга пустились домой.
     Немедленно оба взапуски начали поверять друг другу свои впечатления,
только что очутились на улице. Да тому так и следовало быть: Аркадий
Иванович был влюблен, насмерть влюблен в Лизаньку! И кому ж это лучше
поверить, как не самому счастливчику Васе? Он так и сделал: он не
посовестился и тотчас же признался Васе во всем. Вася ужасно смеялся и
страшно был рад, даже заметил, что это вовсе не лишнее и что теперь они
будут еще больше друзьями. "Ты угадал меня, Вася, - сказал Аркадий
Иванович, - да! я люблю ее так, как тебя; это будет и мой ангел, так же как
твой, затем что и на меня ваше счастие прольется, и меня пригреет оно. Это
будет и моя хозяйка, Вася; в ее руках будет счастие мое; пусть хозяйничает
как с тобою, так и со мной. Да, дружба к тебе, дружба к ней; вы у меня
нераздельны теперь; только у меня будут два такие существа, как ты, вместо
одного..." Аркадий замолчал от избытка чувств; а Вася был потрясен до
глубины души его словами. Дело в том, что он никогда не ожидал таких слов
от Аркадия. Аркадий Иванович вообще говорить не умел, мечтать тоже совсем
не любил; теперь же тотчас пустился и в мечтания самые веселые, самые
свежие, самые радужные! "Как я буду хранить вас обоих, лелеять вас, -
заговорил он опять. - Во-первых, я, Вася, буду у тебя всех детей крестить,
всех до единого, а во-вторых, Вася, надобно похлопотать и о будущем. Нужно
мебель купить, нужно квартиру нанять, так чтоб и ей, и тебе, и мне были
каморки отдельные. Знаешь, Вася, я завтра же побегу смотреть ярлыки на
воротах. Три... нет, две комнаты, нам больше не нужно. Я даже думаю, Вася,
что я сегодня вздор говорил, денег достанет; чего! я как взглянул в ее
глазки, так тотчас расчел, что достанет. Все для нее! Ух, как будем
работать! Теперь, Вася, можно рискнуть и заплатить рублей двадцать пять за
квартиру. Квартира, брат, все! Хорошие комнаты... да тут и человек весел и
мечтания радужные! А во-вторых, Лизанька будет наш общий кассир: ни копейки
лишней! Чтоб этак я теперь в трактир побежал! да за кого ты меня
принимаешь? ни за что! А тут прибавка, награды будут, потому что мы будем
прилежно служить, у! как работать, как волы землю пахать!.. Ну, представь
себе, - и голос Аркадия Ивановича ослабел от удовольствия, - вдруг этак
совсем неожиданно целковых тридцать иль двадцать пять на голову!.. Ведь что
ни награда, то чепчик, то шарфик, булочки какие-нибудь! Она мне непременно
должна связать шарф; смотри, какой скверный у меня: желтый, поганый,
наделал он мне сегодня беды! Да и ты, Вася, хорош: представляешь, а я в
хомуте стою... да не в том вовсе дело! А вот, видишь ли: я все серебро беру
на себя! я вам ведь обязан сделать подарочек - это честь, это мое
самолюбие!.. А ведь наградные мои не уйдут: Скороходову, что ли, их
отдадут? небось не залежатся они у этой цапли в кармане. Я, брат, вам куплю
ложек серебряных, ножей хороших - не серебряных ножей, а отличных ножей, и
жилетку, то есть жилетку-то себе: я ведь шафером буду! Только уж ты теперь
держись у меня, уж держись, уж я над тобой, брат, и сегодня, и завтра, и
всю ночь буду с палкой стоять, замучаю на работе: кончай! кончай, брат,
скорее! и потом опять на вечер, и потом оба счастливы; в лото пустимся!..
вечера сидеть будем - у, хорошо! фу, черт! как досадно, что не могу тебе
помогать. Так бы взял и все бы, все бы писал за тебя... Зачем это у нас не
одинаковый почерк?"
     - Да! - ответил Вася. - Да! нужно спешить. Я думаю, теперь часов
одиннадцать будет; нужно спешить... За работу! - И, проговорив это, Вася,
который все время то улыбался, то как-нибудь старался прервать каким-нибудь
восторженным замечанием излияние дружеских чувств и, одним словом, оказывал
самое полное одушевление, вдруг присмирел, замолчал и пустился чуть не
бегом по улице. Казалось, какая-то тяжкая идея вдруг оледенила его пылавшую
голову; казалось, все сердце его сжалось.
     Аркадий Иванович даже стал беспокоиться; на ускоренные вопросы свои он
почти не получал ответов от Васи, который отделывался словцом-другим,
иногда восклицанием, часто вовсе не относившимся к делу. "Да что с тобой,
Вася? - закричал он наконец, едва догоняя его. - Неужели ты так
беспокоишься?" "Ах, брат, полно болтать!" - ответил Вася даже с досадою.
"Не унывай, Вася, полно, - прервал Аркадий, - да я видывал, что ты и
гораздо больше в меньший срок писывал... чего тебе! у тебя просто талант! В
крайнем случае можно даже ускорить перо: ведь не литографировать же на
прописи будут. Успеешь!.. вот разве только ты взволнован теперь, рассеян,
так работа тяжелее пойдет..." Вася не отвечал или пробормотал что-то под
нос, и оба в решительной тревоге добежали домой.
     Вася тотчас же сел за бумаги. Аркадий Иванович присмирел и притих,
втихомолку разделся и лег на кровать, не спуская глаз с Васи... Какой-то
страх нашел на него... "Что с ним? - сказал он про себя, смотря на
побледневшее лицо Васи, на разгоревшиеся глаза его, на беспокойство,
выказавшееся в каждом движении. - У него и рука дрожит... фу ты, право! да
не посоветовать ли ему заснуть часа два; хоть бы он переспал свое
раздражение". Вася только что окончил страницу, поднял глаза, нечаянно
взглянул на Аркадия и, тотчас же потупившись, схватился опять за перо.
     - Послушай, Вася, - начал вдруг Аркадий Иванович, - не лучше ль было
бы тебе переспать немножко? Смотри, ты совсем в лихорадке...
     Вася с досадой, даже со злостью взглянул на Аркадия и не отвечал.
     - Послушай, Вася, что ты над собой делаешь?..
     Вася тотчас одумался.
     - Не выпить ли чайку, Аркаша? - сказал он.
     - Как так? зачем?
     - Силы придаст. Я спать не хочу, уж я спать не буду! Я все буду
писать. А теперь и отдохнул бы за чаем, да и мгновение тяжелое перешло бы.
     - Лихо, брат Вася, чудесно! именно так; я сам хотел предложить. Но я
дивлюсь, как мне самому не пришло в голову. Только знаешь ли что? Мавра не
встанет, ни за что не проснется...
     - Да...
     - Вздор, ничего! - закричал Аркадий Иванович, вскочив босиком с
постели. - Я сам самовар поставлю. Вперво'й, что ли, мне?..
     Аркадий Иванович побежал в кухню и пустился хлопотать с самоваром;
Вася покамест писал. Аркадий Иванович оделся и сбегал сверх того в
булочную, затем, чтоб Вася мог вполне подкрепить себя на ночь. Через
четверть часа самовар стоял на столе. Они начали пить, но разговор не
клеился. Вася все был рассеян.
     - Вот, - сказал он наконец, как будто одумавшись, - нужно завтра пойти
поздравлять...
     - Тебе вовсе не нужно.
     - Нет, брат, нельзя, - сказал Вася.
     - Да я за тебя у всех распишусь... чего тебе! ты завтра работай.
Сегодня бы ты посидел часов до пяти, как я говорил, а там и заснул бы. А то
на что ты завтра будешь похож? Я бы тебя ровно в восемь часов разбудил...
     - Да хорошо ли это будет, что ты за меня распишешься? - сказал Вася,
полусоглашаясь.
     - Да чего же лучше? так делают все!..
     - Право, боюсь...
     - Да чего же, чего?
     - Оно, знаешь, у других ничего, а Юлиан Мастакович - он, Аркаша, мой
благодетель; ну, как заметит, что чужая рука...
     - Заметит! Ну, какой ты, право, Васюк! ну, как он может заметить?.. Да
ведь я, знаешь, твое имя ужасно как похоже подписываю и завиток такой же
делаю, ей-богу. Полно; что ты! кому тут заметить?..
     Вася не отвечал и поспешно допивал свой стакан... Потом он сомнительно
покачал головою.
     - В