о и возни, и хлопот, и  су-
матохи. Репетиции или, лучше сказать, смотр костюмов назначены  были  не
вовремя, поутру, потому что наш режиссер, известный художник  Р*,  прия-
тель и гость нашего хозяина, по дружбе к нему согласившийся взять на се-
бя сочинение и постановку картин, а вместе с тем и нашу  выучку,  спешил
теперь в город для закупок по бутафорской части и для окончательных  за-
готовлений к празднику, так что времени терять было некогда. Я  участво-
вал в одной картине, вдвоем с m-me M*. Картина выражала сцену из средне-
вековой жизни и называлась "Госпожа замка и ее паж".

   Я почувствовал неизъяснимое смущение, сошедшись с m-me M* на  репети-
ции. Мне так и казалось, что она тотчас же вычитает из глаз моих все ду-
мы, сомнения, догадки, зародившиеся со вчерашнего дня в голове  моей.  К
тому же мне все казалось, что я как будто бы виноват  пред  нею,  застав
вчера ее слезы и помешав ее горю, так что она поневоле должна будет  ко-
ситься на меня, как на неприятного свидетеля и непрошеного участника  ее
тайны. Но, слава богу, дело обошлось без больших хлопот: меня просто  не
заметили. Ей, кажется, было вовсе не до меня и не до репетиции: она была
рассеянна, грустна и мрачно-задумчива; видно было,  что  ее  мучила  ка-
кая-то большая забота. Покончив с моею ролью, я  побежал  переодеться  и
через десять минут вышел на террасу в сад. Почти в то же время из других
дверей вышла и m-me M*, и как раз нам  напротив  появился  самодовольный
супруг ее, который возвращался из сада, только что проводив  туда  целую
группу дам и там успев  сдать  их  с  рук  на  руки  какому-то  досужему
cavalier servant. Встреча мужа и жены, очевидно, была  неожиданна.  M-me
M*, неизвестно почему-то, вдруг смутилась, и легкая досада  промелькнула
в ее нетерпеливом движении. Супруг, беспечно насвистывавший  арию  и  во
всю дорогу глубокомысленно охорашивавший свои  бакенбарды,  теперь,  при
встрече с женою, нахмурился и оглядел ее, как припоминаю  теперь,  реши-
тельно инквизиторским взглядом.

   - Вы в сад? - спросил он, заметив омбрельку и книгу в руках жены.

   - Нет, в рощу, - отвечала она, слегка покраснев.

   - Одни?

   - С ним... - проговорила m-me M*, указав на меня. -  Я  гуляю  поутру
одна, - прибавила она каким-то неровным, неопределенным  голосом,  точно
таким, когда лгут первый раз в жизни.

   - Гм... А я только что проводил туда целую компанию. Там все  собира-
ются у цветочной беседки провожать Н-го. Он едет, вы  знаете...  у  него
какая-то беда случилась там, в Одессе... Ваша кузина (он говорил о блон-
динке) и смеется, и чуть не плачет, все разом, не разберешь ее. Она мне,
впрочем, сказала, что вы за что-то сердиты на Н-го и потому не пошли его
провожать. Конечно, вздор?

   - Она смеется, - отвечала m-me M*, сходя со ступенек террасы.

   - Так это ваш каждодневный cavalier servant? - прибавил m-r M*, скри-
вив рот и наведя на меня свой лорнет.

   - Паж! - закричал я, рассердившись за лорнет и насмешку, и, захохотав
ему прямо в лицо, разом перепрыгнул три ступеньки террасы...

   - Счастливый путь! - пробормотал m-r M* и пошел своею дорогой.

   Конечно, я тотчас же подошел к m-me M*, как только она указала на ме-
ня мужу, и глядел так, как будто она меня уже целый час назад пригласила
и как будто я уже целый месяц ходил с ней гулять по утрам. Но я никак не
мог разобрать: зачем она так смутилась, сконфузилась и что такое было  у
ней на уме, когда она решилась прибегнуть к своей маленькой  лжи?  Зачем
она просто не сказала, что идет одна? Теперь я не знал, как и глядеть на
нее; но, пораженный удивлением, я, однако ж, пренаивно начал  помаленьку
заглядывать ей в лицо; но, так же как и час назад, на репетиции, она  не
примечала ни подглядываний, ни немых вопросов  моих.  Все  та  же  мучи-
тельная забота, но еще явственнее, еще глубже, чем тогда,  отражалась  в
ее лице, в ее волнении, в походке. Она спешила куда-то, все более и  бо-
лее ускоряя шаг, и с беспокойством заглядывала в каждую аллею, в  каждую
просеку рощи, оборачиваясь к стороне сада.  И  я  тоже  ожидал  чего-то.
Вдруг за нами раздался лошадиный топот. Это была целая кавалькада наезд-
ниц и всадников, провожавших того Н-го, который так внезапно покидал на-
ше общество.

   Между дамами была и моя блондинка, про которую говорил m-r M*,  расс-
казывая о слезах ее. Но, по своему обыкновению, она хохотала как ребенок
и резво скакала на прекрасном гнедом коне. Поравнявшись с нами, Н-й снял
шляпу, но не остановился и не сказал с m-me M* ни слова. Скоро вся вата-
га исчезла из глаз. Я взглянул на m-me M* и чуть не вскрикнул от изумле-
ния: она стояла бледная как платок и крупные слезы пробивались  из  глаз
ее. Случайно наши взгляды встретились: m-me M* вдруг покраснела, на  миг
отвернулась, и беспокойство и досада ясно замелькали на лице ее.  Я  был
лишний, хуже, чем вчера, - это яснее дня, но куда мне деваться?

   Вдруг m-me M*, как будто догадавшись, развернула книгу, которая  была
у нее в руках, и, закрасневшись, очевидно стараясь не смотреть на  меня,
сказала, как будто сейчас только спохватилась:

   - Ах! это вторая часть, я ошиблась; пожалуйста, принеси мне первую.

   Как не понять! моя роль кончилась, и нельзя было прогнать меня по бо-
лее прямой дороге.

   Я убежал с ее книгой и не возвращался. Первая часть преспокойно  про-
лежала на столе это утро...

   Но я был сам не свой; у меня билось сердце, как будто в  беспрерывном
испуге. Всеми силами старался я как-нибудь не повстречать m-me M*.  Зато
я с каким-то диким любопытством глядел на самодовольную  особу  m-r  M*,
как будто в нем теперь непременно должно было быть что-то особенное. Ре-
шительно не понимаю, что было в этом комическом любопытстве моем;  помню
только, что я был в каком-то странном удивлении от всего, что  привелось
мне увидеть в это утро. Но мой день только что начинался, и для меня  он
был обилен происшествиями.

   Обедали на этот раз очень рано. К вечеру назначена была общая  увесе-
лительная поездка в соседнее село, на случившийся там деревенский празд-
ник, и потому нужно было время, чтоб приготовиться. Я уж за три дня меч-
тал об этой поездке, ожидая бездну веселья. Пить кофе почти  все  собра-
лись на террасе. Я осторожно пробрался за другими и спрятался за тройным
рядом кресел. Меня влекло любопытство, и между тем я ни за что не  хотел
показаться на глаза m-me M*. Но случаю угодно было поместить меня  неда-
леко от моей гонительницы-блондинки. На этот раз с ней приключилось  чу-
до, невозможное дело: она вдвое похорошела. Уж не знаю, как и отчего это
делается, но с женщинами такие чудеса бывают даже нередко.  Меж  нами  в
эту минуту был новый гость, высокий, бледнолицый молодой человек, запис-
ной поклонник нашей блондинки, только что приехавший к  нам  из  Москвы,
как будто нарочно затем, чтоб заменить собой отбывшего Н-го, про которо-
го шла молва, что он отчаянно влюблен в нашу красавицу. Что  ж  касается
приезжего, то он уж издавна был с нею в таких же точно  отношениях,  как
Бенедикт к Беатриче в шекспировском "Много шума  из  пустяков".  Короче,
наша красавица в этот день была в чрезвычайном успехе. Ее шутки  и  бол-
товня были так грациозны, так доверчиво-наивны, так простительно-неосто-
рожны; она с такою грациозною самонадеянностию была уверена во  всеобщем
восторге, что действительно все время была в каком-то особенном поклоне-
нии. Вокруг нее не разрывался тесный кружок  удивленных,  залюбовавшихся
на нее слушателей, и никогда еще не была она так обольстительна.  Всякое
слово ее было в соблазн и в диковинку, ловилось, передавалось вкруговую,
и ни одна шутка ее, ни одна выходка не пропала даром. От нее, кажется, и
не ожидал никто столько вкуса, блеска, ума. Все лучшие качества ее  пов-
седневно были погребены в самом своевольном сумасбродстве, в самом упря-
мом школьничестве, доходившем чуть ли не до шутовства; их редко кто  за-
мечал; а если замечал, так не верил им, так  что  теперь  необыкновенный
успех ее встречен был всеобщим страстным шепотом изумления.

   Впрочем, этому успеху содействовало одно особенное, довольно щекотли-
вое обстоятельство, по крайней мере судя по той роли, которую играл в то
же время муж m-me M*. Проказница решилась - и нужно прибавить: почти  ко
всеобщему удовольствию или, по крайней мере, к удовольствию всей молоде-
жи - ожесточенно атаковать его вследствие многих причин, вероятно, очень
важных, на ее глаза. Она завела с ним целую перестрелку  острот,  насме-
шек, сарказмов, самых неотразимых и скользких, самых коварных, замкнутых
и гладких со всех сторон, таких, которые бьют прямо в цель, но к которым
ни с одной стороны нельзя прицепиться для отпора и которые только  исто-
щают в бесплодных усилиях жертву, доводя ее до бешенства и до самого ко-
мического отчаяния.

   Наверное не знаю, но, кажется, вся эта выходка была преднамеренная, а
не импровизированная. Еще за обедом начался этот отчаянный  поединок.  Я
говорю "отчаянный", потому что m-r M* нескоро положил оружие. Ему  нужно
было собрать все присутствие духа, все остроумие, всю свою редкую наход-
чивость, чтоб не быть разбитым в прах, наголову  и  не  покрыться  реши-
тельным бесславием. Дело шло при непрерывном и  неудержимом  смехе  всех
свидетелей и участников боя. По крайней мере сегодня непохоже  было  для
него на вчера. Приметно было, что m-me M* несколько раз порывалась оста-
новить своего неосторожного друга, которому в  свою  очередь  непременно
хотелось нарядить ревнивого мужа в самый шутовской и смешной  костюм,  и
должно полагать, в костюм "Синей бороды", судя по всем вероятностям, су-
дя по тому, что у меня осталось в памяти, и, наконец, по той роли, кото-
рую мне самому привелось играть в этой сшибке.

   Это случилось вдруг, самым смешным образом, совсем неожиданно, и, как
нарочно, в эту минуту я стоял на виду, не подозревая зла и даже забыв  о
недавних моих предосторожностях. Вдруг я был выдвинут  на  первый  план,
как заклятый враг и естественный соперник m-r M*, как отчаянно, до  пос-
ледней степени влюбленный в жену его, в чем тиранка моя  тут  же  покля-
лась, дала слово, сказала, что у ней есть доказательства и что не  далее
как, например, сегодня в лесу она видела...

   Но она не успела договорить, я прервал ее в самую отчаянную для  меня
минуту. Эта минута была так безбожно рассчитана, так изменнически подго-
товлена к самому концу, к шутовской развязке, и так  уморительно  смешно
обстановлена, что целый взрыв ничем неудержимого, всеобщего смеха  отса-
лютовал эту последнюю выходку. И хотя тогда же я догадался,  что  не  на
мою долю выпадала самая досадная роль, - однако ж был  до  того  смущен,
раздражен и испуган, что, полный слез, тоски и  отчаяния,  задыхаясь  от
стыда, прорвался чрез два ряда кресел, ступил вперед и, обращаясь к моей
тиранке, закричал прерывающимся от слез и негодования голосом:

   - И не стыдно вам... вслух... при всех дамах...  говорить  такую  ху-
дую... неправду?!.. вам, точно маленькой... при всех  мужчинах  ...  Что
они скажут?.. вы - такая большая... замужняя!..

   Но я не докончил, - раздался оглушительный аплодисмент.  Моя  выходка
произвела настоящий furore. Мой наивный жест, мои слезы, а главное,  то,
что я как будто выступил защищать m-r M*, все это произвело такой адский
смех, что даже и теперь, при одном воспоминании, мне  самому  становится
ужасно смешно... Я оторопел, почти обезумел от ужаса и, сгорев  как  по-
рох, закрыв лицо руками, бросился вон, выбил в дверях поднос из рук вхо-
дившего лакея и полетел наверх, в свою комнату. Я вырвал из дверей ключ,
торчавший наружу, и заперся изнутри. Сделал я хорошо, потому что за мною
была погоня. Не прошло минуты, как мои двери осадила целая ватага  самых
хорошеньких из всех наших дам. Я слышал их звонкий смех,  частый  говор,
их заливавшиеся голоса; они щебетали все разом, как ласточки.  Все  они,
все до одной, просили, умоляли меня отворить хоть на одну  минуту;  кля-
лись, что не будет мне ни малейшего зла, а только зацелуют они меня все-
го в прах. Но... что ж могло быть  ужаснее  еще  этой  новой  угрозы?  Я
только горел от стыда за моею дверью, спрятав в подушки лицо, и  не  от-
пер, даже не отозвался. Они еще долго стучались и молили меня, но я  был
бесчувствен и глух, как одиннадцатилетний.

   Ну, что ж теперь делать? все открыто, все обнаружилось,  все,  что  я
так ревниво сберегал и таил... На меня падет вечный стыд и  позор!..  По
правде, я и сам не умел назвать того, за что так страшился и  что  хотел
бы я скрыть; но ведь, однако ж, я страшился чего-то, за обнаружение это-
го чего-то я трепетал до сих пор как листочек. Одного только я  не  знал
до этой минуты, что оно такое: годится оно или не  годится,  славно  или
позорно, похвально или не похвально? Теперь же, в мучениях  и  насильной
тоске, узнал, что оно смешно и стыдно! Инстинктом чувствовал я в  то  же
время, что такой приговор и ложен, и бесчеловечен, и груб; но я был раз-
бит, уничтожен; процесс сознания как бы остановился и запутался во  мне;
я не мог ни противостать этому приговору, ни  даже  обсудить  его  хоро-
шенько: я был отуманен; слышал  только,  что  мое  сердце  бесчеловечно,
бесстыдно уязвлено, и заливался бессильными слезами. Я был раздражен; во
мне кипели негодование и ненависть, которой я доселе  не  знал  никогда,
потому что только в первый раз в жизни испытал серьезное горе, оскорбле-
ние, обиду; и все это было действительно так, без всяких  преувеличений.
Во мне, в ребенке, было грубо затронуто первое, неопытное еще, необразо-
вавшееся чувство, был так рано обнажен  и  поруган  первый  благоуханный
девственный стыд и осмеяно первое и, может быть, очень серьезное эстети-
ческое впечатление. Конечно, насмешники мои многого не знали и не  пред-
чувствовали в моих мучениях. Наполовину входило  сюда  одно  сокровенное
обстоятельство, которого сам я и не успел и как-то пугался  до  сих  пор
разбирать. В тоске и в отчаянии продолжал я лежать на своей постели, ук-
рыв в подушки лицо; и жар и дрожь обливали меня попеременно. Меня мучили
два вопроса: что такое видела и что именно могла увидать негодная  блон-
динка сегодня в роще между мною и  m-me  M*?  И,  наконец,  второй  воп-
рос:как, какими глазами, каким средством могу я взглянуть теперь в  лицо
m-me M* и не погибнуть в ту же минуту, на том же месте от стыда и отчая-
ния.

   Необыкновенный шум на дворе вызвал наконец меня из  полубеспамятства,
в котором я находился. Я встал и подошел к окну. Весь двор был загромож-
ден экипажами, верховыми лошадьми и суетившимися слугами. Казалось,  все
уезжали; несколько всадников уже сидели на конях; другие гости  размеща-
лись по экипажам... Тут вспомнил я о предстоявшей поездке,  и  вот,  ма-
ло-помалу, беспокойство начало проникать в мое сердце; я пристально  на-
чал выглядывать на дворе своего клепера; но клепера  не  было,  -  стало
быть, обо мне позабыли. Я не выдержал и опрометью побежал  вниз,  уж  не
думая ни о неприятных встречах, ни о недавнем позоре своем...

   Грозная новость ожидала меня. Для меня на этот раз не было ни  верхо-
вой лошади, ни места в экипаже: все было разобрано, занято, и я  принуж-
ден уступить другим.

   Пораженный новым горем, остановился я на крыльце и  печально  смотрел
на длинный ряд карет, кабриолетов, колясок, в которых не было для меня и
самого маленького уголка, и на нарядных наездниц, под которыми гарцевали
нетерпеливые кони.

   Один из всадников почему-то замешкался. Ждали только его, чтоб отпра-
виться. У подъезда стоял конь его, грызя удила, роя копытами землю,  по-
минутно вздрагивая и дыбясь от испуга. Два конюха осторожно держали  его
под уздцы, и все опасливо стояли от него в почтительном отдалении.

   В самом деле, случилось предосадное обстоятельство, по  которому  мне
нельзя было ехать. Кроме того что наехали новые гости  и  разобрали  все
места и всех лошадей, заболели две верховые лошади, из которых одна была
мой клеппер. Но не мне  одному  пришлось  пострадать  от  этого  обстоя-
тельства: открылось, что для нового нашего гостя, того бледнолицего  мо-
лодого человека, о котором я уже говорил, тоже нет верхового коня.  Чтоб
отвратить неприятность, хозяин наш принужден был прибегнуть к крайности:
рекомендовать своего  бешеного,  невыезженного  жеребца,  прибавив,  для
очистки совести, что на нем никак нельзя ездить и что его давно уж поло-
жили продать за дикость характера, если, впрочем, найдется на  него  по-
купщик. Но предупрежденный гость объявил, что ездит порядочно, да  и  во
всяком случае готов сесть на что угодно, только бы ехать.  Хозяин  тогда
промолчал, но теперь показалось мне, что какая-то двусмысленная и  лука-
вая улыбка бродила на губах его. В  ожидании  наездника,  похвалившегося
своим искусством, он сам еще не садился на свою  лошадь,  с  нетерпением
потирал руки и поминутно взглядывал на дверь. Даже что-то подобное сооб-
щилось и двум конюхам, удерживавшим жеребца и чуть  не  запыхавшимся  от
гордости, видя себя пред всей публикой при таком коне,  который  нет-нет
да и убьет человека ни за что ни про что. Что-то похожее на лукавую  ус-
мешку их барина отсвечивалось и в их глазах, выпученных  от  ожидания  и
тоже устремленных на дверь, из которой  должен  был  появиться  приезжий
смельчак. Наконец, и сам конь держал себя так, как будто тоже сговорился
с хозяином и вожатыми: он вел себя гордо и заносчиво,  словно  чувствуя,
что его наблюдают несколько десятков любопытных глаз, и  словно  гордясь
пред всеми зазорной своей репутацией, точь-в-точь как иной  неисправимый
повеса гордится  своими  висельными  проделками.  Казалось,  он  вызывал
смельчака, который бы решился посягнуть на его независимость.

   Этот смельчак наконец показался. Совестясь, что заставил ждать  себя,
и торопливо натягивая перчатки, он шел вперед  не  глядя,  спустился  по
ступенькам крыльца и поднял глаза только тогда, когда протянул было  ру-
ку, чтоб схватить за холку заждавшегося коня, но вдруг был озадачен  бе-
шеным вскоком его на дыбы и  предупредительным  криком  всей  испуганной
публики. Молодой человек отступил и с недоумением посмотрел на дикую ло-
шадь, которая вся дрожала как лист, храпела от злости  и  дико  поводила
налившимися кровью глазами, поминутно оседая на задние ноги и приподымая
передние, словно собираясь рвануться на воздух и унесть вместе  с  собою
обоих вожатых своих. С минуту он стоял совсем озадаченный; потом, слегка
покраснев от маленького замешательства, поднял глаза, обвел их кругом  и
поглядел на перепугавшихся дам.

   - Конь очень хороший! - проговорил он как бы про себя. - и,  судя  по
всему,на нем, должно быть, очень приятно ездить, но,  знаете  что?  Ведь
я-то не поеду, - заключил он, обращаясь к нашему хозяину с  своей  широ-
кой, простодушной улыбкой, которая так шла к доброму и умному лицу его.

   - И все-таки я вас считаю превосходным ездоком, клянусь вам, -  отве-
чал обрадованный владетель недоступного коня, горячо и даже с  благодар-
ностью пожимая руку своего гостя, - именно за то, что вы с первого  раза
догадались, с каким зверем имеете дело, - прибавил он с достоинством.  -
Поверите ли мне, я, двадцать три года прослуживший в  гусарах,  уже  три
раза имел наслаждение лежать на земле по  его  милости,  то  есть  ровно
столько раз, сколько садился на этого... дармоеда.  Танкред,  друг  мой,
здесь не по тебе народ; видно, твой седок какой-нибудь  Илья  Муромец  и
сидит теперь сиднем в селе Карачарове да ждет, чтоб у тебя выпали  зубы.
Ну, уведите его! Полно ему людей пугать!  Напрасно  только  выводили,  -
заключил он, самодовольно потирая руки.

   Нужно заметить, что Танкред  не  приносил  ему  ни  малейшей  пользы,
только даром хлеб ел; кроме того, старый гусар погубил на нем  всю  свою
бывалую ремонтерскую славу, заплатив баснословную цену за негодного дар-
моеда, который выезжал разве то