отрела она на меня
все тем же пристальным и как будто надменным взглядом. Иначе я не умею
выразиться.

     Я назвал ей фамилию Маслобоева и прибавил, что через него-то я и
вырвал ее от Бубновой и что Бубнова его очень боится. Щеки ее вдруг
загорелись как будто заревом, вероятно от воспоминаний.

     - И она теперь никогда не придет сюда? - спросила Елена, пытливо
смотря на меня.

     Я поспешил ее обнадежить. Она замолчала, взяла было своими горячими
пальчиками мою руку, но тотчас же отбросила ее, как будто опомнившись. "Не
может быть, чтоб она в самом деле чувствовала ко мне такое отвращение, -
подумал я. - Это ее манера, или... или просто бедняжка видела столько горя,
что уж не доверяет никому на свете".

     В назначенное время я сходил за лекарством и вместе с тем в знакомый
трактир, в котором я иногда обедал и где мне верили в долг. В этот раз,
выходя из дому, я захватил с собой судки и взял в трактире порцию супу из
курицы для Елены. Но она не хотела есть, и суп до времени остался в печке.

     Дав ей лекарство, я сел за свою работу. Я думал, что она спит, но,
нечаянно взглянув на нее, вдруг увидел, что она приподняла голову и
пристально следила, как я пишу. Я притворился, что не заметил ее.

     Наконец она и в самом деле заснула и, к величайшему моему
удовольствию, спокойно, без бреду и без стонов. На меня напало раздумье;
Наташа не только могла, не зная, в чем дело, рассердиться на меня за то,
что я не приходил к ней сегодня, но даже, думал я, наверно будет огорчена
моим невниманием именно в такое время, когда, может быть, я ей наиболее
нужен. У нее даже наверно могли случиться теперь какие-нибудь хлопоты,
какое-нибудь дело препоручить мне, а меня, как нарочно, и нет.

     Что же касается до Анны Андреевны, то я совершенно не знал, как завтра
отговорюсь перед нею. Я думал-думал и вдруг решился сбегать и туда и сюда.
Все мое отсутствие могло продолжаться всего только два часа. Елена же спит
и не услышит, как я схожу. Я вскочил, накинул пальто, взял фуражку, но
только было хотел уйти, как вдруг Елена позвала меня. Я удивился: неужели ж
она притворялась, что спит?

     Замечу кстати: хоть Елена и показывала вид, что как будто не хочет
говорить со мною, но эти оклики, довольно частые, эта потребность
обращаться ко мне со всеми недоумениями, доказывали противное и, признаюсь,
были мне даже приятны.

     - Куда вы хотите отдать меня? - спросила она, когда я к ней подошел.
Вообще она задавала свои вопросы как-то вдруг, совсем для меня неожиданно.
В этот раз я даже не сейчас ее понял.

     - Давеча вы говорили с вашим знакомым, что хотите отдать меня в
какой-то дом. Я никуда не хочу.

     Я нагнулся к ней: она была опять вся в жару; с ней был опять
лихорадочный кризис. Я начал утешать ее и обнадеживать; уверял ее, что если
она хочет остаться у меня, то я никуда ее не отдам. Говоря это, я снял
пальто и фуражку. Оставить ее одну в таком состоянии я не решился.

     - Нет, ступайте! - сказала она, тотчас догадавшись, что я хочу
остаться. - Я спать хочу; я сейчас засну.

     - Да как же ты одна будешь?.. - говорил я в недоумении. - Я, впрочем,
наверно через два часа назад буду...

     - Ну, и ступайте. А то целый год больна буду, так вам целый год из
дому не уходить, - и она попробовала улыбнуться и как-то странно взглянула
на меня, как будто борясь с каким-то добрым чувством, отозвавшимся в ее
сердце. Бедняжка! Добренькое, нежное ее сердце выглядывало наружу, несмотря
на всю ее нелюдимость и видимое ожесточение.

     Сначала я сбегал к Анне Андреевне. Она ждала меня с лихорадочным
нетерпением и встретила упреками; сама же была в страшном беспокойстве:
Николай Сергеич сейчас после обеда ушел со двора, а куда - неизвестно. Я
предчувствовал, что старушка не утерпела и рассказала ему все, по своему
обыкновению, намеками. Она, впрочем, мне почти что призналась в этом сама,
говоря, что не могла утерпеть, чтоб не поделиться с ним такою радостью, но
что Николай Сергеич стал, по ее собственному выражению, чернее тучи, ничего
не сказал, "все молчал, даже на вопросы мои не отвечал", и вдруг после
обеда собрался и был таков. Рассказывая это, Анна Андреевна чуть не дрожала
от страху и умоляла меня подождать с ней вместе Николая Сергеича. Я
отговорился и сказал ей почти наотрез, что, может быть, и завтра не приду и
что я собственно потому и забежал теперь, чтобы об этом предуведомить. В
этот раз мы чуть было не поссорились. Она заплакала; резко и горько
упрекала меня, и только когда я уже выходил из двери, она вдруг бросилась
ко мне на шею, крепко обняла меня обеими руками и сказала, чтоб я не
сердился на нее, "сироту", и не принимал в обиду слов ее.

     Наташу, против ожидания, я застал опять одну, и - странное дело, мне
показалось, что она вовсе не так была мне в этот раз рада, как вчера и
вообще в другие разы. Как будто я ей в чем-нибудь досадил или помешал. На
мой вопрос: был ли сегодня Алеша? - она отвечала: разумеется, был, но
недолго. Обещался сегодня вечером быть, - прибавила она, как бы в раздумье.

     - А вчера вечером был?

     - Н-нет. Его задержали, - прибавила она скороговоркой. - Ну, что,
Ваня, как твои дела?

     Я видел, что она хочет зачем-то замять наш разговор и свернуть на
другое. Я оглядел ее пристальнее: она была видимо расстроена. Впрочем,
заметив, что я пристально слежу за ней и в нее вглядываюсь, она вдруг
быстро и как-то гневно взглянула на меня и с такою силою, что как будто
обожгла меня взглядом. "У нее опять горе, - подумал я, - только она
говорить мне не хочет".

     В ответ на ее вопрос о моих делах я рассказал ей всю историю Елены, со
всеми подробностями. Ее чрезвычайно заинтересовал и даже поразил мой
рассказ.

     - Боже мой! И ты мог ее оставить одну, больную! - вскричала она.

     Я объяснил, что хотел было совсем не приходить к ней сегодня, но
думал, что она на меня рассердится и что во мне могла быть какая-нибудь
нужда.

     - Нужда, - проговорила она про себя, что-то обдумывая, - нужда-то,
пожалуй, есть в тебе, Ваня, но лучше уж в другой раз. Был у наших?

     Я рассказал ей.

     - Да; бог знает, как отец примет теперь все эти известия. А впрочем,
что и принимать-то...

     - Как что принимать? - спросил я, - такой переворот!

     - Да уж так... Куда ж это он опять пошел? В тот раз вы думали, что он
ко мне ходил. Видишь, Ваня, если можешь, зайди ко мне завтра. Может быть, я
кой-что и скажу тебе... Совестно мне только тебя беспокоить; а теперь шел
бы ты домой к своей гостье. Небось часа два прошло, как ты вышел из дома?

     - Прошло. Прощай, Наташа. Ну, а каков был сегодня с тобой Алеша?

     - Да что Алеша, ничего... Удивляюсь даже твоему любопытству.

     - До свидания, друг мой.

     - Прощай. - Она подала мне руку как-то небрежно и отвернулась от моего
последнего прощального взгляда. Я вышел от нее несколько удивленный. "А
впрочем, - подумал я, - есть же ей об чем и задуматься. Дела не шуточные. А
завтра все первая же мне и расскажет".

     Возвратился я домой грустный и был страшно поражен, только что вошел в
дверь. Было уже темно. Я разглядел, что Елена сидела на диване, опустив на
грудь голову, как будто в глубокой задумчивости. На меня она и не
взглянула, точно была в забытьи. Я подошел к ней; она что-то шептала про
себя. "Уж не в бреду ли?" - подумал я.

     - Елена, друг мой, что с тобой? - спросил я, садясь подле нее и
охватив ее рукою.

     - Я хочу отсюда... Я лучше хочу к ней, - проговорила она, не подымая
ко мне головы.

     - Куда? К кому? - спросил я в удивлении.

     - К ней, к Бубновой. Она все говорит, что я ей должна много денег, что
она маменьку на свои деньги похоронила... Я не хочу, чтобы она бранила
маменьку, я хочу у ней работать и все ей заработаю... Тогда от нее сама и
уйду. А теперь я опять к ней пойду.

     - Успокойся, Елена, к ней нельзя, - говорил я. - Она тебя замучает;
она тебя погубит...

     - Пусть погубит, пусть мучает, - с жаром подхватила Елена, - не я
первая; другие и лучше меня, да мучаются. Это мне нищая на улице говорила.
Я бедная и хочу быть бедная. Всю жизнь буду бедная; так мне мать велела,
когда умирала. Я работать буду... Я не хочу это платье носить...

     - Я завтра же тебе куплю другое. Я и книжки твои тебе принесу. Ты
будешь у меня жить. Я тебя никому не отдам, если сама не захочешь;
успокойся...

     - Я в работницы наймусь.

     - Хорошо, хорошо! Только успокойся, ляг, засни!

     Но бедная девочка залилась слезами. Мало-помалу слезы ее обратились в
рыдания. Я не знал, что с ней делать; подносил ей воды, мочил ей виски,
голову. Наконец она упала на диван в совершенном изнеможении, и с ней опять
начался лихорадочный озноб. Я окутал ее, чем нашлось, и она заснула, но
беспокойно, поминутно вздрагивая и просыпаясь. Хоть я и не много ходил в
этот день, но устал ужасно и рассудил сам лечь как можно раньше.
Мучительные заботы роились в моей голове. Я предчувствовал, что с этой
девочкой мне будет много хлопот. Но более всего заботила меня Наташа и ее
дела. Вообще, вспоминаю теперь, я редко был в таком тяжелом расположении
духа, как засыпая в эту несчастную ночь.

                                    Глава IX

     Проснулся я больной, поздно, часов в десять утра. У меня кружилась и
болела голова. Я взглянул на постель Елены: постель была пуста. В то же
время из правой моей комнатки долетали до меня какие-то звуки, как будто
кто-то шуршал по полу веником. Я вышел посмотреть. Елена, держа в руке
веник и придерживая другой рукой свое нарядное платьице, которое она еще и
не снимала с того самого вечера, мела пол. Дрова, приготовленные в печку,
были сложены в уголку; со стола стерто, чайник вычищен; одним словом, Елена
хозяйничала.

     - Послушай, Елена, - закричал я, - кто же тебя заставляет пол мести? Я
этого не хочу, ты больна; разве ты в работницы пришла ко мне?

     - Кто ж будет здесь пол мести? - отвечала она, выпрямляясь и прямо
смотря на меня. - Теперь я не больна.

     - Но я не для работы взял тебя, Елена. Ты как будто боишься, что я
буду попрекать тебя, как Бубнова, что ты у меня даром живешь? И откуда ты
взяла этот гадкий веник? У меня не было веника, - прибавил я, смотря на нее
с удивлением.

     - Это мой веник. Я его сама сюда принесла. Я и дедушке здесь пол мела.
А веник вот тут, под печкой с того времени и лежал.

     Я воротился в комнату в раздумье. Могло быть, что я грешил; но мне
именно казалось, что ей как будто тяжело было мое гостеприимство и что она
всячески хотела доказать мне, что живет у меня не даром. "В таком случае
какой же это озлобленный характер?" - подумал я. Минуты две спустя вошла и
она и молча села на свое вчерашнее место на диване, пытливо на меня
поглядывая. Между тем я вскипятил чайник, заварил чай, налил ей чашку и
подал с куском белого хлеба. Она взяла молча и беспрекословно. Целые сутки
она почти ничего не ела.

     - Вот и платьице хорошенькое запачкала веником, - сказал я, заметив
большую грязную полосу на подоле ее юбки.

     Она осмотрелась и вдруг, к величайшему моему удивлению, отставила
чашку, ущипнула обеими руками, по-видимому хладнокровно и тихо, кисейное
полотнище юбки и одним взмахом разорвала его сверху донизу. Сделав это, она
молча подняла на меня свой упорный, сверкающий взгляд. Лицо ее было бледно.

     - Что ты делаешь, Елена? - закричал я, уверенный, что вижу перед собою
сумасшедшую.

     - Это нехорошее платье, - проговорила она, почти задыхаясь от
волнения. - Зачем вы сказали, что это хорошее платье? Я не хочу его носить,
- вскричала она вдруг, вскочив с места. - Я его изорву. Я не просила ее
рядить меня. Она меня нарядила сама, насильно. Я уж разорвала одно платье,
разорву и это, разорву! Разорву! Разорву!..

     И она с яростию накинулась на свое несчастное платьице. В один миг она
изорвала его чуть не в клочки. Когда она кончила, она была так бледна, что
едва стояла на месте. Я с удивлением смотрел на такое ожесточение. Она же
смотрела на меня каким-то вызывающим взглядом, как будто и я был тоже в
чем-нибудь виноват перед нею. Но я уже знал, что мне делать.

     Я положил, не откладывая, сегодня же утром купить ей новое платье. На
это дикое, ожесточенное существо нужно было действовать добротой. Она
смотрела так, как будто никогда и не видывала добрых людей. Если она уж
раз, несмотря на жестокое наказание, изорвала в клочки свое первое, такое
же платье, то с каким же ожесточением она должна была смотреть на него
теперь, когда оно напоминало ей такую ужасную недавнюю минуту.

     На Толкучем можно было очень дешево купить хорошенькое и простенькое
платьице. Беда была в том, что у меня в ту минуту почти совсем не было
денег. Но я еще накануне, ложась спать, решил отправиться сегодня в одно
место, где была надежда достать их, и как раз приходилось идти в ту самую
сторону, где Толкучий. Я взял шляпу. Елена пристально следила за мной, как
будто чего-то ждала.

     - Вы опять запрете меня? - спросила она, когда я взялся за ключ, чтоб
запереть за собой квартиру, как вчера и третьего дня.

     - Друг мой, - сказал я, подходя к ней, - не сердись за это. Я потому
запираю, что может кто-нибудь прийти. Ты же больная, пожалуй испугаешься.
Да и бог знает, кто еще придет; может быть, Бубнова вздумает прийти...

     Я нарочно сказал ей это. Я запирал ее, потому что не доверял ей. Мне
казалось, что она вдруг вздумает уйти от меня. До времени я решился быть
осторожнее. Елена промолчала, и я-таки запер ее и в этот раз.

     Я знал одного антрепренера, издававшего уже третий год одну
многотомную книгу. У него я часто доставал работу, когда нужно было
поскорей заработать сколько-нибудь денег. Платил он исправно. Я отправился
к нему, и мне удалось получить двадцать пять рублей вперед, с
обязательством доставить через неделю компилятивную статью. Но я надеялся
выгадать время на моем романе. Это я часто делал, когда приходила крайняя
нужда.

     Добыв денег, я отправился на Толкучий. Там скоро я отыскал знакомую
мне старушку торговку, продававшую всякое тряпье. Я ей рассказал примерно
рост Елены, и она мигом выбрала мне светленькое ситцевое, совершенно
крепкое и не более одного раза мытое платьице за чрезвычайно дешевую цену.
Кстати уж я захватил и шейный платочек. Расплачиваясь, я подумал, что надо
же Елене какую-нибудь шубейку, мантильку или что-нибудь в этом роде. Погода
стояла холодная, а у ней ровно ничего не было. Но я отложил эту покупку до
другого раза. Елена была такая обидчивая, гордая. Господь знает, как примет
она и это платье, несмотря на то что я нарочно выбирал как можно проще и
неказистее, самое буднишнее, какое только можно было выбрать. Впрочем, я
все-таки купил две пары чулок нитяных и одни шерстяные. Это я мог отдать ей
под предлогом того, что она больна, а в комнате холодно. Ей надо было тоже
белья. Но все это я оставил до тех пор, пока поближе с ней познакомлюсь.
Зато я купил старые занавески к кровати - вещь необходимую и которая могла
принесть Елене большое удовольствие.

     Со всем этим я воротился домой уже в час пополудни. Замок мой
отпирался почти неслышно, так что Елена не сейчас услыхала, что я
воротился. Я заметил, что она стояла у стола и перебирала мои книги и
бумаги. Услышав же меня, она быстро захлопнула книгу, которую читала, и
отошла от стола, вся покраснев. Я взглянул на эту книгу: это был мой первый
роман, изданный отдельной книжкой и на заглавном листе которого выставлено
было мое имя.

     - А сюда кто-то без вас стучался, - сказала она таким тоном, как будто
поддразнивая меня: зачем, дескать, запирал?

     - Уж не доктор ли, - сказал я, - ты не окликнула его, Елена?

     - Нет.

     Я не отвечал, взял узелок, развязал его и вынул купленное платье.

     - Вот, друг мой Елена, - сказал я, подходя к ней, - в таких клочьях,
как ты теперь, ходить нельзя. Я и купил тебе платье, буднишнее, самое
дешевое, так что тебе нечего беспокоиться; оно всего рубль двадцать копеек
стоит. Носи на здоровье.

     Я положил платье подле нее. Она вспыхнула и смотрела на меня некоторое
время во все глаза.

     Она была чрезвычайно удивлена, и вместе с тем мне показалось, ей было
чего-то ужасно стыдно. Но что-то мягкое, нежное засветилось в глазах ее.
Видя, что она молчит, я отвернулся к столу. Поступок мой, видимо, поразил
ее. Но она с усилием превозмогала себя и сидела, опустив глаза в землю.

     Голова моя болела и кружилась все более и более. Свежий воздух не
принес мне ни малейшей пользы. Между тем надо было идти к Наташе.
Беспокойство мое об ней не уменьшалось со вчерашнего дня, напротив -
возрастало все более и более. Вдруг мне показалось, что Елена меня
окликнула. Я оборотился к ней.

     - Вы, когда уходите, не запирайте меня, - проговорила она, смотря в
сторону и пальчиком теребя на диване покромку, как будто бы вся была
погружена в это занятие. - Я от вас никуда не уйду.

     - Хорошо, Елена, я согласен. Но если кто-нибудь придет чужой? Пожалуй,
еще бог знает кто?

     - Так оставьте ключ мне, я и запрусь изнутри; а будут стучать, я и
скажу: нет дома. - И она с лукавством посмотрела на меня, как бы
приговаривая: "Вот ведь как это просто делается!"

     - Вам кто белье моет? - спросила она вдруг, прежде чем я успел ей
отвечать что-нибудь.

     - Здесь, в этом доме, есть женщина.

     - Я умею мыть белье. А где вы кушанье вчера взяли?

     -- В трактире.

     - Я и стряпать умею. Я вам кушанье буду готовить.

     - Полно, Елена; ну что ты можешь уметь стряпать? Все это ты не к делу
говоришь...

     Елена замолчала и потупилась. Ее, видимо, огорчило мое замечание.
Прошло по крайней мере минут десять; мы оба молчали.

     - Суп, - сказала она вдруг, не поднимая головы.

     - Как суп? Какой суп? - спросил я, удивляясь.

     - Суп умею готовить. Я для маменьки готовила, когда она была больна. Я
и на рынок ходила.

     - Вот видишь, Елена, вот видишь, какая ты гордая, - сказал я, подходя
к ней и садясь с ней на диван рядом. - Я с тобой поступаю, как мне велит
мое сердце. Ты теперь одна, без родных, несчастная. Я тебе помочь хочу. Так
же бы и ты мне помогла, когда бы мне было худо. Но ты не хочешь так
рассудить, и вот тебе тяжело от меня самый простой подарок принять. Ты
тотчас же хочешь за него заплатить, заработать, как будто я Бубнова и тебя
попрекаю. Если так, то это стыдно, Елена.

     Она не отвечала, губы ее вздрагивали. Кажется, ей хотелось что-то
сказать мне; но она скрепилась и смолчала. Я встал, чтоб идти к Наташе. В
этот раз я оставил Елене ключ, прося ее, если кто придет и будет стучаться,
окликнуть и спросить: кто такой? Я совершенно был уверен, что с Наташей
случилось что-нибудь очень нехорошее, а что она до времени таит от меня,
как это и не раз бывало между нами. Во всяком случае, я решился зайти к ней
только на одну минутку, иначе я мог раздражить ее моею назойливостью.

     Так и случилось. Она опять встретила меня недовольным, жестким
взглядом. Надо было тотчас же уйти; а у меня ноги подкашивались.

     - Я к тебе на минутку, Наташа, - начал я, - посоветоваться: что мне
делать с моей гостьей? - И я начал поскорей рассказывать все про Елену.
Наташа выслушала меня молча.

     - Не знаю, что тебе посоветовать, Ваня, - отвечала она. - По всему
видно, что это престранное существо. Может быть, она была очень обижена,
очень напугана. Дай ей по крайней мере выздороветь. Ты ее хочешь к нашим?

     - Она все говорит, что никуда от меня не пойдет. Да и бог знает, как
там ее примут, так что я и не знаю. Ну что, друг мой, как ты? Ты вчера была
как будто нездорова! - спросил я ее робея.

     - Да... у меня и сегодня что-то голова болит, - отвечала она
рассеянно. - Не видал ли кого из наших?

     - Нет. Завтра схожу. Ведь вот завтра суббота...

     - Так что же?

     - Вечером будет князь...